Вигилия девятая

Как студент Ансельм несколько образумился. - Компания за пуншем. - Как

студент Ансельм принял конректора Паульмана за филина и как тот весьма за

это рассердился. - Чернильное пятно и его следствия.

Все странное и чудесное, ежедневно происходившее со студентом

Ансельмом, совершенно вырвало его из обыкновенной жизни. Он не видался ни

с кем из своих друзей и каждое утро с нетерпением ждал двенадцатого часа,

открывавшего ему его рай. Но все же, хотя вся его душа была обращена к

дорогой Серпентине и к чудесам волшебного царства у архивариуса

Линдгорста, он иногда невольно думал о Веронике, и ему не раз даже

казалось, будто она приближается к ному и, краснея, признается, как

сердечно она его любит и как все помышляет о том, чтобы вырвать его у тех

фантомов, которые его только дразнят и издеваются над ним. Иногда будто

чуждая, внезапно налетающая на него сила неудержимо тянула его к забытой

Веронике, и он должен был следовать за нею, куда она хотела, как будто он

был прикован к этой девушке. Как раз в ночь после того дня, когда он

впервые увидал Серпентину в образе прелестной девы и когда ему открылась

чудесная тайна о браке Саламандра с зеленою змеею, - как раз в следующую

за тем ночь Вероника живее, чем когда-либо, явилась его глазам.

Только проснувшись, он понял, что это был лишь сон, а то он был уверен,

что Вероника действительно была у него и жаловалась в выражениях глубокой

скорби, проникавших в его душу, что он приносит ее сердечную любовь в

жертву фантастическим явлениям, порожденным его внутренним расстройством и

имеющим, сверх того, повергнуть его в несчастие и гибель. Вероника была

приятнее, чем когда-либо; он никак не мог изгнать се из мыслей; это

состояние было мучительно, и он думал избавиться от него утренней

прогулкой. Тайная магическая сила увлекла его к Пирнаским воротам, и

только что он хотел завернуть в боковую улицу, как конректор Паульман,

догоняя его, громко закричал:

- Эй, эй, почтеннейший господин Ансельм! Amice! [*] Amice! Где это вы

пропадаете, скажите, ради бога? Вас совсем не видать. Знаете, что Вероника

страдает от желания еще раз петь с вами? Ну, идемте же, ведь вы ко мне

шли!

[* Друг! (лат.)]

Студент Ансельм поневоле пошел с конректором. При входе в дом их

встретила Вероника, очень заботливо одетая, так что конректор Паульман в

удивлении спросил:

- Что так нарядилась? Разве ждала гостей? А вот я и веду тебе господина

Ансельма!

Когда студент Ансельм учтиво и любезно поцеловал руку Вероники, он

почувствовал легкое пожатие, которое, как огненный поток, прошло по его

нервам. Вероника была сама веселость, сама приятность, и, когда Паульман

ушел в свой кабинет, она сумела разными лукавыми проделками так

расшевелить Ансельма, что он, забыв всякую робость, стал играть и бегать с

резвой девушкой по комнате. Но тут на него опять напал демон неловкости,

он ударился об стол и хорошенький рабочий ящичек Вероники упал на пол.

Ансельм поднял его, крышка отскочила, и ему бросилось в глаза маленькое

круглое металлическое зеркало, в которое он стал смотреть с особенным

наслаждением. Вероника тихонько прокралась к нему сзади, положила свою

руку ему на спину и, прижимаясь к нему, через его плечо стала также

смотреть в это зеркало. Тогда внутри Ансельма как будто началась борьба;

мысли, образы мелькали и исчезали - архивариус Линдгорст - Серпентина -

зеленая змея, - потом стало спокойнее, и все смутное устроилось и

определилось в ясном сознании. Теперь ему стало ясно, что он постоянно

думал только о Веронике, что тот образ, который являлся ему вчера в

голубой комнате, была опять-таки Вероника и что фантастическая сказка о

браке Саламандра с зеленою змеею была им только написана, а никак не

рассказана ему. Он сам подивился своим грезам и приписал их своему

экзальтированному, вследствие любви к Веронике, душевному состоянию, а

также своей работе у архивариуса Линдгорста, в комнатах которого, сверх

того, так странно пахнет. Он искренне посмеялся над нелепой фантазией

влюбляться в змейку и принимать состоящего на коронной службе тайного

архивариуса за Саламандра.

- Да, да, это Вероника! - воскликнул он громко и, обернувшись, прямо

встретил голубые глаза Вероники, сиявшие любовью и желанием.

Глухое " ах"! вырвалось из ее уст, и губы их тотчас же слились в горячем

поцелуе. " О я счастливец! - вздохнул восхищенный студент. - То, о чем я

вчера лишь грезил, сегодня выпадает мне на долю в действительности".

- И ты в самом деле женишься на мне, когда будешь надворным советником?

- спросила Вероника.

- Всеконечно, - отвечал студент Ансельм. Тут заскрипела дверь, и

конректор Паульман вошел со словами:

- Ну, дорогой господин Ансельм, сегодня я вас не отпущу, вы отведаете

нашего супа, а потом Вероника приготовит нам отличнейшего кофе, к которому

обещался прийти и регистратор Геербранд.

- Ах, добрейший господин конректор, - возразил студент Ансельм, - разве

вы не знаете, что я должен идти к архивариусу Линдгорсту списывать?

- Смотрите-ка, - сказал конректор, протягивая ему свои часы,

показывавшие половину первого.

Студент Ансельм теперь увидел, что уже поздно идти к архивариусу

Линдгорсту, и тем охотнее уступил желанию конректора, что это позволяло

ему целый день смотреть на Веронику, и он надеялся добиться не одного

ласкового взгляда, брошенного украдкой, не одного нежного пожатия руки, а,

может быть, даже и поцелуя. До такой высокой степени доходили теперь

желания студента Ансельма, и он чувствовал себя тем лучше, чем более

убеждался, что скоро освободится ото всех фантастических грез, которые в

самом деле могли бы довести его до сумасшествия. Регистратор Геербранд

действительно явился после обеда, и, когда кофе был выпит и наступили

сумерки, он, ухмыляясь и радостно потирая руки, заявил, что имеет с собою

нечто такое, что, будучи смешано прекрасными ручками Вероники и введено в

надлежащую форму - так сказать, пронумеровано и подведено под рубрики, -

будет весьма приятно им всем в этот холодный октябрьский вечер.

- Ну, так выкладывайте скорее ваше таинственное сокровище, досточтимый

регистратор, - воскликнул конректор Паульман; и вот регистратор Геербранд

запустил руку в глубокий карман своего сюртука и выложил оттуда в три

приема бутылку арака, несколько лимонов и сахару. Через полчаса на столе

Паульмана уже дымился превосходный пунш. Вероника разливала напиток, и

между друзьями шла добродушная, веселая беседа. Но как только спиртные

пары поднялись в голову студента Ансельма, все странности и чудеса,

пережитые им за последнее время, снова восстали перед ним. Он видел

архивариуса Линдгорста в его камчатом шлафроке, сверкавшем, как фосфор; он

видел лазурную комнату, золотые пальмы; он даже снова почувствовал, что

все-таки должен верить в Серпентину, - внутри его что-то волновалось,

что-то бродило. Вероника подала ему стакан пунша, и, принимая его, он

слегка коснулся ее руки. " Серпентина, Вероника! " - вздохнул он. Он

погрузился в глубокие грезы, но регистратор Геербранд воскликнул очень

громко:

- Чудной, непонятный старик этот архивариус Линдгорст. Ну, за его

здоровье! Чокнемтесь, господин Ансельм!

Тут студент Ансельм очнулся от своих грез и, чокаясь с регистратором

Геербрандом, сказал:

- Это происходит оттого, почтеннейший господин регистратор, что

господин архивариус Линдгорст есть, собственно, Саламандр, опустошивший

сад князя духов Фосфора в сердцах за то, что от него улетела зеленая змея.

- Что? Как? - спросил конректор Паульман.

- Да, - продолжал студент Ансельм, - поэтому-то он должен теперь быть

королевским архивариусом и проживать здесь в Дрездене со своими тремя

дочерьми, которые, впрочем, суть не что иное, как три маленькие

золотисто-зеленые змейки, что греются на солнце в кустах бузины,

соблазнительно поют и прельщают молодых людей, как сирены.

- Господин Ансельм, господин Ансельм! - воскликнул конректор Паульман.

- У вас в голове звенит? Что за чепуху такую, прости господи, вы тут

болтаете?

- Он прав, - вступился регистратор Геербранд, - этот архивариус в самом

деле проклятый Саламандр; он выщелкивает пальцами огонь и прожигает на

сюртуках дыры на манер огненной губки. Да, да, ты прав, братец Ансельм, и

кто этому не верит, тот мне враг! - И с этими словами регистратор ударил

кулаком по столу, так что стаканы зазвенели.

- Регистратор, вы взбесились, - закричал рассерженный конректор. -

Господин студиозус, господин студиозус, что вы такое опять затеяли?

- Ax, - сказал студент, - ведь и вы, господин конректор, не более как

птица филин, завивающий тупеи.

- Что? Я птица филин, завиваю тупеи? - закричал конректор вне себя от

гнева. - Да вы с ума сошли, милостивый государь, вы сошли с ума!

- Но старуха еще сядет ему на шею, - воскликнул регистратор Геербранд.

- Да, старуха сильна, - вступился студент Ансельм, - несмотря на свое

низменное происхождение, так как ее папаша есть не что иное, как

оборванное крыло, а ее мамаша - скверная свекла, но большей частью своей

силы она обязана разным злобным тварям - ядовитым канальям, которыми она

окружена.

- Это гнусная клевета, - воскликнула Вероника со сверкающими от гнева

глазами. - Старая Лиза - мудрая женщина, и черный кот вовсе не злобная

тварь, а образованный молодой человек самого тонкого обращения и ее cousin

germain[*].

[* Двоюродный брат (фр.).]

- Может ли Саламандр жрать, не спаливши себе бороды и не погибнувши

жалким образом? - вопрошал регистратор Геербранд.

- Нет, нет! - кричал студент Ансельм. - Никогда с ним этого не

случится, и зеленая змея меня любит, потому что у меня наивная душа, и я

увидал глаза Серпентины.

- А кот их выцарапает, - воскликнула Вероника.

- Саламандр, Саламандр всех одолеет, всех! - вдруг заревел конректор

Паульман в величайшем бешенстве. - Но не в сумасшедшем ли я доме? Не сошел

ли я сам с ума? Что за чушь я сейчас сболтнул! Да, и я обезумел, и я

обезумел. - С этими словами конректор вскочил, сорвал с головы парик и,

скомкавши, бросил его к потолку, осыпая всех пудрою, которая летела с

растерзанных буклей.

Тут студент Ансельм и регистратор Геербранд схватили пуншевую миску,

стаканы и с радостными восклицаниями стали бросать их к потолку, так что

осколки со звоном падали кругом. " Vivat[*] Саламандр! Pereat[**], pereat

старуха! Бей металлическое зеркало! Рви глаза у кота! Птичка, птичка, со

двора! Эван, эвоэ, Саламандр! " Так кричали и ревели все трое, точно

бесноватые. Френцхен убежала с громким плачем; Вероника же, визжа от

огорчения и скорби, упала па диван. Но вот отворилась дверь, все внезапно

смолкло, и маленький человечек в сером плаще вошел в комнату. Лицо его

имело в себе нечто удивительно важное, и в особенности выдавался его

кривой нос, на котором сидели большие очки. При этом на нем был совершенно

особенный парик, более похожий на шапку из перьев.

[* Да здравствует (лат.).]

[** Да сгинет (лат.).]

- Доброго вечера, доброго вечера, - заскрипел забавный человечек. -

Здесь ведь могу я найти студиозуса господина Ансельма? Господин архивариус

Линдгорст свидетельствует вам свое почтение, и он понапрасну ждал

господина Ансельма сегодня, но завтра он покорнейше просит не пропустить

обычного часа. - И с этими словами он повернулся и вышел, и тут все

поняли, что важный человечек был, собственно, серый попугай. Конректор

Паульман и регистратор Геербранд подняли хохот, раздававшийся по всей

комнате; Вероника между тем визжала и ахала, как бы раздираемая

несказанною скорбью, но студентом Ансельмом овладел безумный ужас, и он

бессознательно выбежал из дверей на улицу. Машинально нашел он свой дом,

свою каморку. Вскоре затем к нему вошла Вероника, мирно и дружелюбно, и

спросила его, зачем он ее так мучил, напившись, и пусть он остерегается

новых фантазий, когда будет работать у архивариуса Линдгорста. " Доброй

ночи, доброй ночи, мой милый друг! " - прошептала Вероника и тихо

поцеловала его в губы. Он хотел обнять ее, но видение исчезло, и он

проснулся бодрый и веселый. Он мог только посмеяться от души над действием

пунша, но, думая о Веронике, он чувствовал себя очень приятно. " Ей одной,

- говорил он сам себе, - обязан я своим избавлением от нелепых фантазий. В

самом деле, я был очень похож на того сумасшедшего, который думал, что он

стеклянный, или на того, который не выходил из своей комнаты из опасения

быть съеденным курами, так как он воображал себя ячменным зерном. Но

только что я сделаюсь надворным советником, я немедленно женюсь на

mademoiselle Паульман и буду счастлив". Когда он затем, в полдень,

проходил по саду архивариуса Линдгорста, он не мог надивиться, как это ему

прежде все здесь могло казаться чудесным и таинственным. Он видел только

обыкновенные растения в горшках - герани, мирты и тому подобное. Вместо

блестящих пестрых птиц, которые прежде его дразнили, теперь порхали туда и

сюда несколько воробьев, которые, увидевши Ансельма, подняли непонятный и

неприятный крик. Голубая комната также представилась ему совершенно иною,

и он не мог понять, как этот резкий голубой цвет и эти неестественные

золотые стволы пальм с их бесформенными блестящими листьями могли

нравиться ему хотя на мгновение. Архивариус посмотрел на него с совершенно

особенною ироническою усмешкою и спросил:

- Ну, как же вам понравился вчера пунш, дорогой Ансельм?

- Ах, вам, конечно, попугай... - отвечал было Ансельм, совершенно

сконфуженный, но вдруг остановился, подумав, что ведь и попугай, вероятно,

был только обманом чувств.

- Э, я и сам был в компании, - возразил архивариус, - разве вы меня не

видели? Но от безумных штук, которые вы проделывали, я чуть было не

пострадал, потому что я еще сидел в миске, когда регистратор Геербранд

схватил ее, чтобы бросить к потолку, и я должен был поскорее ретироваться

в трубку конректора. Ну, adieu, господин Ансельм. Будьте прилежны, а я и

за вчерашний пропущенный день плачу вам специес-талер, так как вы до сих

пор хорошо работали.

" Как это архивариус может плести такой вздор? " - сказал сам себе

студент Ансельм и сел за стол, чтобы начать списывать рукопись, которую

архивариус, по обыкновению, положил перед ним. Но он увидел на пергамент

ном свитке такое множество черточек, завитков и закорючек, сплетавшихся

между собою и не позволявших глазу ни на чем остановиться, что почти

совсем потерял надежду скопировать все это в точности. При общем взгляде

пергамент представлялся куском испещренного жилами мрамора или камнем,

проросшим мохом. Тем не менее он хотел попытаться и окунул перо, но

чернила никак не хотели идти; в нетерпении он потряс пером, и - о, небо! -

большая капля чернил упала на развернутый оригинал. Свистя и шипя,

вылетела голубая молния из пятна и с треском зазмеилась по комнате до

самого потолка. Со стен поднялся густой туман, листья зашумели, как бы

сотрясаемые бурею, из них вырвались сверкающие огненные василиски, зажигая

пары, так что пламенные массы с шумом заклубились вокруг Ансельма. Золотые

стволы пальм превратились в исполинских змей, которые с резким

металлическим звоном столкнулись своими отвратительными головами и обвили

Ансельма своими чешуйчатыми туловищами. " Безумный, претерпи теперь

наказание за то, что ты столь дерзновенно совершил! " - так воскликнул

страшный голос венчанного Саламандра, который появился над змеями как

ослепительный луч среди пламени, и вот их разверстые зевы испустили

огненные водопады на Ансельма, и эти огненные потоки, как бы сгущаясь

вокруг его тела, превращались в твердью ледяные массы. Члены Ансельма, все

теснее сжимаясь, коченели, и он лишился сознания. Когда он снова пришел в

себя, он не мог двинуться и пошевелиться; он словно окружен был каким-то

сияющим блеском, о который он стукался при малейшем усилии - поднять руку

или сделать движение. Ах! он сидел в плотно закупоренной хрустальной

склянке на большом столе в библиотеке архивариуса Линдгорста.