Под небом голубым 13 страница

Правда, на миг ее поражает страшное сомнение:
Кто ты, мой ангел ли хранитель
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это все пустое,
Обман неопытной души!

Но она так отважна, так безоговорочно готова отвечать за свой выбор, что никакие сомнения ее не могут остановить: " Но так и быть! Судьбу мою Отныне я тебе вручаю..." Так сильна и велика ее вера.

Написав это письмо, испытывая столь могучее и чистое чувство, поверив в своего избранника как в идеал человека - как могла Татьяна воспринять учтивое нравоучение, прозвучавшее в ответ? Как насмешку, оскорбление, бессердечность, глухоту души? Трудно сказать. Во всяком случае, она услышала в этом ответе нечто прямо противоположное тому, во что поверила в Онегине. Дело не только в том, что он отверг ее любовь; дело в том, что он к тому же предстал перед нею совсем не таким, каким явился ее душе, ее интуиции, ее вере. Как ни тяжел для нее смысл разговора, еще тяжелее то, что этот смысл посягает разрушить ее веру в этого человека, в образ Божий, увиденный ею в нем. Ничего, может быть, не поняв еще разумом, она глубокой женской интуицией почувствовала в онегинской " исповеди" (" Примите ж исповедь мою"), которая незаметно превратилась в " проповедь" (" Так проповедовал Евгений"), и самолюбование, и эгоистическое равнодушие ко всему, кроме себя самого, и леность души, не желающей сделать ни малейшего усилия, чтобы понять другого, и привычную манеру опытного обольстителя ("...и, может быть, еще нежней"), и дикое, нелепое в этой ситуации сравнение с " деревцом", и, наконец, благородно-высокомерный, хотя и безукоризненно учтивый тон... Она почувствовала, что он ничего не услышал, ничего не понял в ее письме, в ее признании, что она молила и рыдала в пустоту.

Если бы она после всего этого разочаровалась в нем! Насколько бы ей стало легче! Но она не разочаровалась. Ее вера сильнее, чем то, что называют " фактами". Она не поверила, что Онегин именно таков, каким явился ей в саду, - она продолжает верить своему сердцу. Вера, как писал апостол Павел, есть уверенность в невидимом. Татьяна не поверила " видимому" в Онегине, она верит в " невидимое" в нем - и это приносит ей невыразимые муки. Конечно, дело тут и в непреодолимой страсти, овладевшей Татьяной ("...пуще страстью безотрадной Татьяна бедная горит"): эту чистую, идеальную, нездешнюю какую-то девочку Пушкин бросает в третьей главе поистине в костер любовного влечения:
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь,;
Ты негу жизни узнаешь,
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий...

Она не ангел, а человек, такая же женщина, как и все; но как бы ни была сильна ее страсть, сама Татьяна сильнее, и чувство ее выше страсти - это видно в письме, это мы увидим в конце романа.

Так или иначе, Татьяна попадает в жестокое положение: она мечется между внешним, " видимым" в своем избраннике - и тем прекрасным " невидимым" в нем, что самому Онегину неведомо, но видно ее любящему сердцу. Кто же он, в самом деле, - " ангел ли хранитель Или коварный искуситель"?

Тут и возникает пророческий сон, в котором сама Татьяна - то есть рассудочная часть ее существа - ничего не поняла (" Дней несколько она потом Все беспокоилась о том"), а там и забыла странный сон.

Но душа Татьяны все поняла и все запомнила (так в повести Гоголя " Страшная месть" Катерина наяву не знает о своем отце то ужасное, что ведомо ее душе в снах). Она поняла, что Евгений опутан какою-то чуждой, страшной, злобной и насмешливой силой; что он вроде бы повелевает этой силой (" Он там хозяин, это ясно"), но на самом деле он - ее пленник (" Онегин за столом сидит И в дверь украдкою глядит" - словно ждет избавления, и может быть - от нее, Татьяны); что он действует как бы по своей, но на самом деле не по своей воле: как только он сказал вместе с бесами: " Мое! " - бесы исчезли, словно переселились в него, - и вот уже в руке его " длинный нож" (вспомним " копыта", " клыки", " рога и пальцы костяные" бесов), от которого гибнет Ленский.

Но смысл этого видения Татьяне, повторяем, непонятен. Он станет проясняться позже - после дуэли, а особенно - когда в седьмой главе Татьяна посетит, в отсутствие Онегина, его дом и станет читать те книги, которые читал он, которые участвовали в формировании его взглядов на жизнь и созвучны его убеждениям.

Здесь Пушкин затрагивает тему, вся значительность которой становится особенно ясной сегодня: тему роли культуры (в данном случае книг) в судьбах людей, наций, человечества - пользы или вреда, добра или зла, которые она может вносить в человеческую жизнь. Творения таланта - художественного, научного, технического - могут как украшать и совершенствовать, так и уродовать жизнь и души людей. Одни и те же талантливые творения могут в одних условиях и на одних людей влиять хорошо, а в иных случаях - дурно. Книги, которые читал Евгений, те самые романы,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой, -

эти книги, благодаря онегинскому воспитанию и привычкам, не отвратили его от пороков " современного человека", а приобщили к ним, утвердили Евгения в справедливости его " себялюбивой и сухой" философии жизни. Татьяна же, " русская душою", живущая не в столице, а в деревенской глуши, впитавшая совсем другие представления о жизни, - Татьяна, читая эти книги, видит в них то, что говорит нам автор романа: она ощущает духовную драму европейской культуры и цивилизации, утрачивающей христианские идеалы, скатывающейся к культу эгоизма и потребительства. Знакомясь с этой литературой, Татьяна приближается к разгадке того, что она увидела, но не поняла в своем вещем сне: Онегин, кажущийся " хозяином" своей жизни, - на самом деле пленник:
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее - слава Богу -
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной...
.....
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон
Уж не пародия ли он?

Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?

Татьяна догадалась о главном: Онегин живет не свою жизнь - жизнь, навязанную ему, чуждую ему, хотя с детства привычную. Весь облик и все содержание этой жизни - " чужая причуда". Татьяна и сама не подозревает, сколь глубоко она заглянула, как угадала драму образованного русского человека послепетровской России, усвоившего чужие нравы, чужие понятия о жизни, чужое представление о человеке. То миропонимание, которое формировалось в Западной Европе столетиями и породило тип человека-потребителя, заинтересованного прежде всего в удобствах своей земной жизни, сосредоточенного на своих желаниях и выгодах, а от христианского учения о человеке как образе и подобии Бога оставило лишь форму и фразу, - это миропонимание, будучи единым махом пересажено на почву православной России (где многовековой традицией было совсем иное - превосходство духовного над материальным), дало во многих человеческих душах уродливые всходы и горькие плоды. Онегин - живой тому пример. От этого он и страдает: не может быть счастлив человек, живущий по чужому уставу, как не может береза расти в Сахаре. Разум Онегина не ведает об истинной причине постигшей его исторической и духовной беды - а душа болит и ропщет. Ведь так и сказано в четвертой главе: Онегин живет,
Внимая в шуме и в тиши
Роптанье вечное души.

Все это почувствовала гениальной интуицией любящего сердца Татьяна: " Чужих причуд истолкованье", " пародия"...

Но под чужими причудами она чувствует все же нечто подлинное, глубокое, близкое себе: ведь слово " пародия" - не осуждение, оно означает, что тот Онегин, который явился ей в саду, во сне, который из-за " причуды" убил друга, который остался глух к ее письму, - это не настоящий Онегин, это человек, жизнь которого воспроизводит некий чуждый " стандарт" - и выходит пародия. Но есть подлинный Онегин, которого она прозрела при первом же взгляде, которого она продолжает любить; только вот он словно отгорожен от нее - и скрыт от самого себя - заемным " Гарольдовым плащом", и не в ее силах изменить это. Не без глубокого значения автор говорит:
И ей открылся мир иной.

Это и напоминание о том " ином мире", мире нечисти, бесовского шабаша, в котором Татьяна увидела Евгения в своем сне, и одновременно знак того, что Татьяна и Онегин живут в разных мирах. И хоть Татьяна по-прежнему верит, что они предназначены друг для друга, между ними - непроходимая стена.

И тогда ей становятся " все жребии равны", и она - из жалости к матери, из чувства женского долга, а еще потому, что такой женщине, как она, в подобном случае оставалось и в самом деле лишь два пути: в монастырь или замуж, - соглашается ехать на " ярмарку невест". Кроме Евгения, ей никто не нужен, иной любви не будет, а стало быть, и в самом деле все равно. Татьяна едет в Москву.

И здесь обнаруживается, словно вышедший на поверхность пласт руды, новый уровень сюжета романа.

6. Эпическая муза

Возок Лариных въезжает в древнюю столицу России. Рассказывая об этом, автор вспоминает, как он сам недавно (седьмая глава пишется в 1828 году) въезжал в Москву после долгой ссылки, как он ехал по той же самой, как сказали бы сейчас, " трассе", по которой едет Татьяна (только ему предстояла не " ярмарка невест", а встреча с новым императором), проезжал те же самые места, несся по той же Тверской, - и в продолжение этого рассказа уже, кажется, не разберешь, кто же едет в возке Лариных - Татьяна или автор, кто любуется на " старинные главы" " церквей и колоколен", кто чувствует волнение в груди, выраженное знаменитым восклицанием: " Москва! Как много в этом звуке Для сердца русского слилось...", чей взгляд падает на Петровский замок, проносящийся слева... Впрочем, нет, здесь явственно чувствуется голос и взгляд самого автора - конечно, это он говорит:
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва мояi
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар:
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.

Великое, славное, дорогое русскому сердцу воспоминание! Но ведь до сих пор, на протяжении шести глав, речь шла о частной жизни частных людей - почему же тень Наполеона вдруг осенила дорогу Татьяны и зарево московского пожара на миг осветило ее? Как бы ни был лиричен роман Пушкина, как бы ни был он богат авторскими личными размышлениями, признаниями, воспоминаниями, следует помнить, что Пушкин ничего не делает просто так, не нагромождает в роман все, что приходит в голову (об этом говорят черновые редакции глав, в которых множество прекрасных строф, не вошедших в беловой текст), - он строит свое повествование так, как диктует ему его движущийся, развивающийся замысел, который не допускает ничего лишнего. Если что-то сказано - значит, это необходимо для понимания смысла романа.

К примеру, в пятой главе, во время именин, между послеобеденным отдыхом и чаем, автор неожиданно заявляет:
И, кстати, я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах,
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!

То есть автор сравнивает свой роман с эпическими поэмами великого Гомера - " Илиадой" и " Одиссеей", где и в самом деле немало описаний пиров, как на земле, так и на Олимпе, в обители греческих богов, но где все же самое главное - грандиозные события истории, битвы и подвиги героев, судьбы не только людей, но целых народов... В шутливом, казалось бы, замечании оказывается скрыт намек на то, что сюжет романа - может быть, не просто история частного характера, что истинный масштаб его иной, чем кажется на поверхностный взгляд.

И вот это эпическое начало снова возникает в седьмой главе. " Портрет" Наполеона, стоящего, видимо, на стене Петровского замка - конечно, как принято его изображать, в треугольной шляпе, со скрещенными на груди руками и мрачно взирающего на пожар, - помещен во второй половине главы. Но оглянемся на первую половину - и мы увидим там еще один, и притом в точности такой же, " портрет". Вот интерьер деревенского кабинета Онегина, увиденный Татьяной:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой, с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит...

Построение картины чрезвычайно многозначительно. Комната Онегина названа кельей, светильник - лампадой, сама Татьяна чуть ниже будет названа пилигримкой (то есть паломницей к святым местам). Все это - слова религиозного, церковного языка (Татьяна воспитана в православной вере, и ей такие обозначения привычны), словно героиня и впрямь находится в святом месте (что и не удивительно, ибо Татьяна, несмотря ни на что, сохраняет веру в высокую сущность своего избранника). Но место это - очень странное.

" Келья" - но " модная". " Лампада" - но не та, что во всех русских домах теплится перед иконой; и освещает она " груду книг" - но таких, которые, как потом узнает Татьяна, могут лишить веры в человека. Да и иконы нет - вместо нее " лорда Байрона портрет". Наконец - не распятие, не Христос, умирающий на кресте ради людей, а изображение - " с руками, сжатыми крестом", - Наполеона, кумира хозяина дома.

Все это увидено глазами Татьяны, но только увидено, а не осмыслено сразу (как - но уже в течение многих лет - и исследователями). Она " как очарована стоит", испытывая, по-видимому, беспокойство непонимания, смутную потребность проникнуть в смысл непривычного мира, открывшегося ей. Не зря, покидая дом, она
...просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб книжки здесь одной читать.

И только прочитав эти книжки (поразительная, необыкновенная для молодой, без памяти влюбленной девушки черта - эта пытливость, воля к познанию и пониманию, эта готовность к труду разума и души!) - только прочитав их, она понимает и то, что знает из своего сна, и то, что увидела в онегинском кабинете: понимает, что ей " открылся мир иной" - мир перевернутых ценностей. И в центре этого мира - фигура Наполеона.

Второй раз эта фигура встает, как мы видели, в строфах о Москве. Такая " рифма" не может быть случайна. Это станет очевидным, если заметить, что два " портрета" узурпатора размещены совершенно симметрично: " чугунная кукла" - в XIX строфе, а Наполеон, ждущий, когда горящая Москва придет к нему " с повинной головою", - в восемнадцатой строфе от конца.

Но там, где есть симметрия, должен быть и центр ее.

Этим, можно сказать, " геометрическим центром" седьмой главы является строфа, находящаяся на равном " расстоянии" (с разницей в одну строфу) как от начала, так и от конца главы и на равном же (с такою же разницей в одну строфу) от обоих " портретов" Наполеона, - строфа XXVIII:
Вставая с первыми лучами,
Теперь она в поля спешит
И, умиленными очами
Их озирая, говорит:
" Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор вершины,
И вы, знакомые леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа;
Меняю милый, тихий свет
На шум блистательных сует...
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит судьба моя? "

Почему это трогательное прощание с родными местами оказалось в центре главы? И соотносится ли оно с темой Наполеона?

Образованному читателю того времени было ясно (нынче это известно, пожалуй, только знатокам), что в прощании Татьяны не все " придумано" Пушкиным: у него был литературный " образец", которым он сознательно воспользовался. Это трагедия Шиллера " Орлеанская дева", незадолго до того, в 1824 году, напечатанная в переводе В.А.Жуковского. Вот как прощается с родными местами героиня трагедии Иоанна:
Простите вы, поля, холмы родные;
Приютно-мирный, ясный дол, прости;
С Иоанной вам уж больше не видаться,
Навек она вам говорит: прости...
.....
Места, где все бывало мне усладой,
Отныне вы со мной разлучены...
.....
Так вышнее назначило избранье;
Меня стремит не суетных желанье...

Стоит сопоставить два прощания, и станет ясно, что они сходны, порой до слов. Это отмечалось исследователями; но никто никогда не задавал, кажется, вопроса: зачем же Пушкину понадобилась такая перекличка?

Теперь на этот вопрос можно ответить, надо только еще раз взглянуть на композицию седьмой главы.

В центре ее, в прощании Татьяны, мерцает образ Иоанны - Жанны д'Арк, национальной героини Франции, Орлеанской девы, как назвал ее народ, спасшей в XV веке свою родину от английского нашествия, сожженной предателями на костре, а спустя несколько веков (уже в начале XX столетия) причисленной к лику католических святых. А по обеим сторонам этого центра - изображения Наполеона, французского завоевателя, возглавившего нашествие на Россию, но обращенного вспять сопротивлением народа и героическим самосожжением Москвы.

Нетрудно увидеть, что в такой композиции главный мотив - мотив спасения Отечества от иноземного нашествия, притом спасения, которое требует от спасающего принести себя в жертву.

На таком фоне и разворачивается сюжет главы о том, как и почему Татьяна принимает решение ехать в Москву, сознательно отказываясь от мечты об Онегине и о счастье.

Сходный поступок совершает и героиня " Орлеанской девы" Иоанна (Жанна), полюбившая Лионеля, воина армии захватчиков, но перешагнувшая через свою страсть во имя призвания, возложенного на нее, по сюжету трагедии (как и по народному преданию), Богом.

Таким образом, сюжет седьмой главы и в самом деле выводит роман на новый уровень смысла. Поступку Татьяны - ее решению, ее поездке в Москву - Пушкин придает символический, исторический, героический характер (о котором сама Татьяна, конечно, и не подозревает), помещает этот поступок в контекст темы спасения Отечества, жертвы во имя Родины, жертвы, сходной с жертвой Жанны д'Арк и Москвы - горящей, но не склоняющей головы перед чужеземцем, задумавшим поработить Россию.

Ибо роман " Евгений Онегин" - как теперь оказывается - не только о любви, но и о судьбах России. Сюжет романа строится на притяжении-противостоянии " полурусского героя" (так назван Онегин как раз в этой главе, в варианте ее последней строфы), " ушибленного" " европейским" воспитанием, усвоившего чуждое России мировоззрение, - и уездной барышни, оставшейся русской по своим идеалам, жизненным и религиозным представлениям, несмотря на французский язык и английские романы. Никаких " исторических" событий в сюжете не происходит, он весь, повторяем, разворачивается в области обычной частной жизни - но само это притяжение-противостояние заключает в себе огромный исторический смысл.

Евгений, будучи незаурядной, в глубине души здоровой и цельной личностью, способной на добро, на прекрасные порывы души, на любовь, наделенный многими из тех качеств, которые характеризуют русского мыслящего человека, неосознанно страдающий оттого, что приучен жить по чужому уставу, оторвавшийся от национальных духовных корней - которые сохранила Татьяна, - Евгений есть поистине " Петра творенье". " Революция Петра" (выражение Пушкина) была попыткой коренным образом переделать нацию, сотворить из России некую другую страну, во всем похожую на Голландию, Германию, на европейские цивилизации, у которых Петр брал уроки не только науки, экономики, строительства, военного дела, управления, политики и пр., но и отношения к жизни, к человеку, к человеческим ценностям, к религии, ко всему, что составляло на протяжении веков духовный и нравственный стержень России как великой нации. Революция Петра была попыткой переломить этот хребет нации, перестроить душу народа - исторически сформировавшегося в православных воззрениях и благодаря им, - перестроить по западному, протестантскому образцу; иначе говоря, это была попытка заменить свойственную России устремленность к высоким духовным идеалам устремленностью к прагматическим интересам, научить русского человека не только брить бороду, носить парик и камзол и курить табак, но и, образно говоря, думать прежде всего о теле, а уж потом, если останется время, о душе. Многое Петру удалось -в чисто практической области - и принесло государству немалую пользу; но человеческая цена за это была заплачена слишком высокая. И одной из жертв явился (в качестве лица уже собирательного) Евгений Онегин, " страдающий эгоист", внимающий " Роптанье вечное души", ибо живущий в перевернутом мире, где Христа заменяет Наполеон - " сей хладный кровопийца" (как назвал его Пушкин), гениальный " сверхчеловек", воплотивший в себе все то, что нам в Европе чуждо и враждебно, - а для нашего героя ставший идолом.

Да, на почве петровских реформ возникла новая Россия и ее новая великая культура - но это именно потому, что, приняв экономические и иные преобразования, Россия не склонила головы перед царем-революционером, " первым большевиком" (как назовет Петра поэт Максимилиан Волошин), не поддалась на его попытки упразднить национальный духовный опыт и идеалы: все полученное ею чужое она использовала для укрепления и строительства своего. И центральное место в этом процессе борьбы и творчества сыграл Пушкин - не зря выдающийся русский мыслитель И.А.Ильин считал, что Пушкин " был дан нам для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории"; именно Пушкин заложил фундамент той великой культуры, которая помогла России остаться Россией, а не уподобиться какой-либо западной цивилизации и тем самым исчезнуть как неповторимое явление (каким в идеале должна являться любая нация, любая культура).

А для самого Пушкина, автора романа " Евгений Онегин", таким воплощением России, не склоняющей головы, не поступающейся своими ценностями, стала Татьяна. Вот почему ее судьба в седьмой главе романа приобретает - конечно, неведомые ей самой - черты исторического подвига, героической жертвы; вот почему и само слово " жертва" появляется в этой главе: " Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана"; и вот почему в финале седьмой главы, таком, казалось бы, шутливом, на самом деле говорится истинная правда:
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
.....
Хоть поздно, а вступленье есть.

Ведь и в самом деле, повествование, близящееся уже к концу, вступает здесь в новую, высшую, эпическую фазу - ибо дело коснулось судеб России и русского человека, а это - проблема всемирно-исторического масштаба.

В таком масштабе, на таком фоне и следует увидеть последний акт драмы героев.

7. Развязка

" Хоть поздно, а вступленье есть". Начало последней, восьмой главы и впрямь могло бы быть вступлением к роману: " В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал..." - автор обозревает свою жизнь с юности и описывает ее как некий путь, руководимый высшею силой, ближайшим, непосредственным проявлением которой оказывается Муза, диктующая ему его творение. В юности ему казалось, что он идет по жизни сам, а Муза ему служит и за ним следует:
Я Музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И как вакханочка резвилась...

Но потом оказалось, что он - не ведущий, а ведомый:
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской
Хвалебный гимн Отцу миров.

Путь творчества оказывается религиозным путем - автор говорит об этом, приступая к завершению своего романа, который и сам - путь, совершаемый автором вместе с героями, путь постижения - через ошибки, драмы и озарения - таинственной и священной сущности бытия, в котором ничто не происходит случайно, все имеет свой смысл и свое назначение, а человек - не ничтожная песчинка, обреченная исчезнуть, но чудесное, бессмертное творение Отца миров - ибо само способное творить.

Творить - не только в смысле поэзии, художественного творчества. Татьяна - не поэт, но именно в ее облике - уездной барышни " С печальной думою в очах, С французской книжкою в руках" - является автору и нам его таинственная и бессмертная водительница и учительница - Муза; и под ее взглядом разворачивается действие последней главы " Евгения Онегина".

Перед Онегиным - новая Татьяна: блестящая княгиня, " законодательница зал"; она царит над всем окружающим ее обществом и в то же время отделена от него каким-то огромным невидимым пространством - такой же отдельной, " чужой" для жизненной суеты она явилась нам впервые во второй главе романа. Уже тогда, в деревне, она поразила нас - да и самого автора; но - не Онегина, оставшегося глухим даже к ее письму, написанному гением любви.

А вот теперь она очаровывает Онегина. Он уже не может спокойно рассуждать о своей любви, как рассуждал перед уездной барышней о ее любви: ведь речь-то идет не о чужом - о своем! Свое ценнее, чем чужое, над своим невозможно пошутить, мимо своего нельзя равнодушно пройти, как мимо " деревца"! А самое главное - это то, что объяснит ему в последнем разговоре сама Татьяна; самое главное - то, что эта женщина, в отличие от той девушки, ему нравится.

Та - " не нравилась", и он поступил с нею " мило" и " благородно", ведь это ему ничего не стоило. А эта - нравится, и вот он, невзирая на то, что она замужем, не понимая, что она - из тех людей, которые, давши слово, остаются ему верны перед Богом и совестью, - он, пренебрегая священностью христианского брака, забыв о том, что ее муж - его, Евгения, " родня и друг", начинает преследовать ее, мечтая добиться ее благосклонности, склонить к адюльтеру, к измене. Теперь ему так хочется, такова теперь его потребность.

Когда-то она написала ему письмо. Теперь он пишет ей. Различие этих писем заново дает нам представление, какая стена разделяет их. Прежде всего: ее письмо - это письмо любви; его письмо - письмо страсти.

В чем разница между любовью и страстью?

Она проста. В страсти главное - " я". В любви главное - " ты".

Этим и различаются письма.

Главный " герой" письма Татьяны - Онегин: в нем она предполагает и видит все самое прекрасное, что может быть в человеке как образе Божьем, - вплоть до того, что он, ее избранник, являлся ей в святые минуты жизни - " Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души"; и даже сомнение (" Кто ты...") не колеблет ее веры.

В письме Онегина главный " герой" - он сам; речь идет только о моих чувствах, моих переживаниях, письмо полно жалости к себе самому; а в Татьяне - и это поразительно до трагикомизма - видится и уверенно предполагается все самое дурное: " Предвижу все: вас оскорбит... Какое горькое презренье Ваш гордый взгляд изобразит!.. Какому злобному веселью, Быть может, повод подаю!., в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи хитрости презренной - И слышу гневный ваш укор...", - словно он обращается к неумной и мелочной светской кривляке, вроде тех " самолюбиво равнодушных" дам, о которых говорилось в третьей главе, на подступах автора к письму Татьяны. Ничего удивительного тут нет, таково свойство эгоцентрического и эгоистического взгляда: человек, видящий в мире только себя, словно глядится в зеркало - на что бы он ни смотрел, во всем видит свои пороки, все мерит по себе. И оттого все перед ним предстает в ложном свете, даже очевидные факты; человек, сам того не замечая, лжет другим и себе самому. Ну разве можно сказать о любви Татьяны: " В вас искру нежности заметя", - после ее-то огненного письма? Ничего бы он к тому же не " заметил", если бы не это письмо, строки которого " жгут страницы"! И " Я ей поверить не посмел" - ложь, хоть и невольная, а точнее - аберрация эгоистического сознания, дело ведь вовсе было не в том, " посмел" или не " посмел"...

Дальше:
Еще одно нас разлучило...
Несчастной жертвой Ленский пал...
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Чужой для всех...

Этот пассаж тоже удивителен: Ленский, оказывается, вовсе не убит Онегиным, а... как-то сам " пал" " несчастной жертвой" (чьей?); к тому же Онегин, пожалуй-, выглядит в письме не менее " несчастным": и " сердце оторвал" " ото всего, что сердцу мило" (от чего?), и " чужой для всех", и " ошибся", и " наказан"...

Но самое, наверное, поразительное - это:
Когда б вы знали, как ужасно
Томиться жаждою любви...

И это он говорит ей! Ей, которая испила до дна всю горькую чашу этой неутолимой жажды, ту чашу, которая теперь, может быть впервые в жизни, предстоит ему...