Под небом голубым 12 страница

Потребности - вот, пожалуй, главное в этом понимании человека, его предназначения и цели его жизни. На словах, теоретически, сохранялась вера в Бога, в христианские истины, в бессмертие души и вечную жизнь. На деле же люди уже не очень во все это верили и вели себя так, как будто короткое земное существование есть единственная жизнь, а дальше ничего не будет. Люди словно сказали себе: да, человек, может быть, и потерял когда-то Рай, но мы построим себе новый рай - здесь, в этой жизни, и построим его не переделывая себя, не искореняя свои грехи и пороки, не преодолевая свое себялюбие ради любви к ближним, - мы построим рай, переделывая окружающий нас мир, ибо главное в жизни - как можно лучше и полнее удовлетворять свои потребности. Да, вероятно, этот рай не будет вечным, как не вечна и жизнь человека на земле, - но по крайней мере мы в отведенный нам отрезок времени, называемый жизнью, получим столько удовольствий, сколько у нас потребностей, - во что бы то ни стало. Ведь живем-то один раз!

Наиболее яркое и законченное выражение такие взгляды получили во французской материалистической философии XVII-XVIII веков, о которой Пушкин писал: " Ничто не могло быть противуположнее поэзии, чем та философия, которой XVIII век дал свое имя. Она была направлена противу господствующей религии, вечного источника поэзии у всех народов, а любимым орудием ее была ирония холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная... все высокие чувства, драгоценные человечеству, принесены в жертву демону смеха и иронии, греческая древность осмеяна, святыня обоих Заветов обругана..." Высокая духовная сущность человека как образа и подобия Бога была отодвинута на задний план, так сказать " вынесена за скобки" (то же самое происходило и с самою верой в Бога), а на первый план вышло представление о человеке как бесконтрольном " пользователе" мира, как потребителе вселенной.

Возник удивительный парадокс: описанное выше мировоззрение начало с того, что приравняло человека к Богу - Творцу и Хозяину мира, по существу подменило Бога человеком, - а кончило тем, что на практике приравняло человека к животному.

Ведь именно животное руководствуется в своем поведении элементарными потребностями, то есть - желаниями, хотениями: есть, пить, размножаться, играть, отдыхать и пр. Если все эти потребности удовлетворяются - животное довольно, ему хорошо, оно достигло всего, чего ему надо.

Оглянемся теперь на описанный в первой главе романа " день Онегина". Оглянувшись, мы увидим, что все действия героя, вся его жизнь определяется в конечном счете именно элементарными хотениями, простейшими потребностями в наслаждениях разного рода - будь то в ресторане или театре, на бале, при любовных похождениях и т. д. Он ест и пьет, развлекается, переодевается, красуется перед женщинами, обольщает их, спит " в тени блаженной", снова ест, развлекается, гуляет, обольщает, спит и т.д. - и это все. В жизни Онегина воплощается описанная выше философия потребления мира человеком, " философия удовольствия" (на научном языке - гедонизм), которую Достоевский позже назовет " пищеварительной философией" и в которой на главном месте - мое хотение, мое желание, мои страсти и потребности. (Единственное, чему подчиняется герой Пушкина, кроме собственных желаний, - это " недремлющий брегет", часы, мертвый механизм, который повелевает герою делать то или другое, управляет его жизнью и вносит некую видимость порядка в это бессмысленное существование.)

Человек, воспитанный в таком миропонимании, озабочен только тем, чтобы взять от жизни как можно больше для себя, прежде чем бесследно исчезнуть, превратившись в горсть праха. Такой человек
И жить торопится, и чувствовать спешит.

Таков, как мы помним, эпиграф к первой главе романа.

3. Homo usurpator

Итак, что же такое человек: подобие Бога или животное? При материалистическом подходе этот вопрос неразрешим: ведь очевидно же, что хотя в человеке много черт, свойственных зверю, но его сущность этими чертами не исчерпывается; что существует нечто, решительно отличающее человека от всего остального живого мира. Что же это за отличие?

Западноевропейская философия попыталась-таки ответить на этот вопрос - ответить в знаменитой формуле французского философа Дени Дидро: человек - это животное, которое рассуждает.

Надо сказать, это весьма лукавый логический ход. Ведь способность рассуждать ровно ни к чему не обязывает: с помощью искусного рассуждения (или, как сейчас модно говорить, " дискурса") можно объяснить и оправдать все что угодно, представить себя и любой свой поступок в самом выгодном свете.

Роман Пушкина дает этому пример. Онегин ведь по-своему " рассудителен": вспомним отмеченную в первой главе способность " коснуться до всего слегка", то есть рассуждать о чем угодно, только бы произвести впечатление. А на деле он эту свою способность демонстрирует в четвертой главе, в своем " нравоучительном" монологе перед Татьяной, где он с неподражаемым искусством умудряется и красиво, " мило" (как здесь же говорит автор), " благородно" (как скажет потом Татьяна) отвергнуть любовь девушки, которая ему неинтересна, не в его вкусе, и в то же время предстать перед ней в мрачно-завлекательном свете и заронить в ее сердце на всякий случай искру надежды (" Я вас люблю любовью брата И, может быть, еще нежней"), и блеснуть учительской мудростью и знанием жизни, - и все это без всякого коварного умысла - просто по привычке, и с наилучшими намерениями, и для своей пользы и удовольствия. А началось все с самого чистого побуждения: "...обмануть он не хотел Доверчивость души невинной". Онегин словно двоится: в его сердце есть, как скажет позже Татьяна, " и гордость, и прямая честь", и в то же время он на каждом шагу оказывается, по ее же словам, " чувства мелкого рабом"...

То же самое и в шестой главе: получив вызов Ленского и без всякого раздумья приняв его, Онегин тут же понимает, какой ужасный, неблагородный, неумный поступок совершил, жестоко корит себя, но рассуждение убеждает его в том, что менять решение " поздно": " шепот, хохотня глупцов" оказываются важнее, чем вопрос жизни и смерти, чем укоры совести.

Воззрение на человека как на существо, отличающееся от зверя (вспомним, кстати, укор Онегина самому себе: " Он мог бы чувство обнаружить, А не щетиниться, как зверь") не совестью, а способностью к " рассуждению", воззрение, ставящее на первое место интерес, удобство, выгоду материальную или моральную, было усвоено русским обществом послепетровского времени. Унаследованное из европейского XVIII века, оно считалось передовым, истинным, трезвым - то есть лишенным всяческих " предрассудков". Предрассудками считались, говоря словами Пушкина, " все высокие чувства, драгоценные человечеству", все представления о человеке как существе духовном, не ограничивающемся элементарными физическими и эмоциональными " потребностями". Во второй главе романа Пушкин характеризует миропонимание " онегинской" эпохи так:
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами - себя.
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.

Имя Наполеона появляется не случайно. Это гениальное дитя Революции, " мятежной вольности наследник и убийца", как назвал его Пушкин, стало практическим воплощением философии потребления мира человеком, философии свирепого эгоизма, который для удовлетворения своих желаний, себялюбия, властолюбия не останавливается ни перед чем, готов всех окружающих людей превратить в свое " орудие": ведь они для него не более чем " двуногие твари", только и годные быть орудием. Прозвищем Наполеона, его, по существу, вторым именем в Европе было - узурпатор, то есть человек, незаконно присвоивший власть; так обычно переводится это латинское слово. На самом деле буквальное значение слова гораздо шире: латинское " usurpo" значит пользуюсь, использую, употребляю - и, значит, " узурпатор" можно перевести как " потребитель". Вот Наполеон и стал символом человечества, подменившего Бога человеком, узурпировавшего власть над миром, который Богом - а не человеком - сотворен; символом человека-потребителя. " Мы все глядим в Наполеоны..."

" Наполеоновский" взгляд на все окружающее как на нечто, существующее только для моей пользы и удовольствия, усвоен героем романа с юности - и чем дальше, тем больше начинает, пусть неосознанно, тяготить его, а в конце концов приводит к разочарованию и " русской хандре".

" Страдающим эгоистом" назвал Онегина Белинский. Евгений действительно страдает - но сам не понимает отчего. Ему кажется - оттого, что жизнь дурна сама по себе, что мир устроен плохо; на самом же деле плохо устроена жизнь самого Евгения, неестественная, бессмысленная, унижающая человеческое достоинство; он страдает от усвоенного им искаженного воззрения на жизнь и назначение человека, страдает оттого, что истина подлинно человеческой жизни ему неведома. И автор любит этого человека именно за его страдание: оно означает, что Онегин не до конца испорчен плоской философией жизни, которая им усвоена, что в нем немало внутреннего, нравственного здоровья, - иначе Евгений не тяготился бы своим " недугом", причину которого, как говорит автор, " давно бы отыскать пора". И автору хочется, чтобы его герой " отыскал" эту причину своей тоски, чтобы он прозрел, нашел себя, увидел истину.

Но путь к истине лежит у каждого через собственный - порой, увы, горький - опыт.

4. Поступки

Жизнь человека есть цепь поступков - то есть таких действий, которые что-то меняют вокруг человека и (или) в нем самом. Если говорить о сюжете романа, то любопытно вот что: в нем у героя не так уж много действий, которые с полным правом могли бы назваться поступками (хорошими или дурными - не в этом дело), - их едва ли не меньше, чем количество глав в романе. Это первое. Второе: Онегин производит, в общем, впечатление личности незаурядной - но вот поступки его говорят чуть ли не об обратном. Возьмем третью главу, в которой сюжет романа начинает активно разворачиваться. Как это происходит?

Онегин, впервые побывав у Лариных, возвращается оттуда чрезвычайно раздраженным: в этой обожаемой Ленским семье все точно так, как он, Онегин, и предполагал (" К гостям усердие большое, Варенье, вечный разговор Про дождь, про лен, про скотный двор..."):
Явились; им расточены
Порой тяжелые услуги
Гостеприимной старины.
Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой, -

и дальше до конца строфы - шесть строк точек: словно дальше можно не досказывать - все в точности так, как и предполагал разочарованный герой, который все в жизни уже знает и которому все надоело. И вот Евгений возвращается, полный гордой и презрительной правоты, и в дороге раздраженно брюзжит на своего простодушного друга, испортившего ему настроение: " Какие глупые места... Кругла, красна лицом она, Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне".

Все вокруг плохо, и виноват Ленский. Достаточно внимательно прочесть диалог друзей по дороге, чтобы увидеть: Онегин сознательно и искусно строит разговор так, чтобы в конце его непременно оскорбить Ленского, поиздеваться над его любовью к Ольге; совершенно очевидно - это делается в отместку за испорченное настроение. Едва ли это можно назвать поступком умного, незаурядного человека; к тому же Евгений оскорбляет юношу, которого, как свидетельствует автор, искренне полюбил, - как же так?

Все дело в том, что Евгению сейчас не до Ленского, вообще ни до чего: он весь под властью раздражения, ему некогда хоть на секунду остановиться и подумать о влюбленном мальчике, сидящем рядом с ним, о его чувствах, о его настроении: важнее всего потребность выплеснуть свою досаду. Другими словами, на первом месте - моя досада, мое хотение, мое " я": хочу - значит, сделаю. Как ни странно, это и впрямь похоже на реакцию животного, которое мгновенно ощетинивается, оскаливается, когда что-то не по нем...

Здесь - ключ почти ко всем действиям Евгения. Это не столько осмысленные поступки в полном смысле слова, сколько реакции на некие внешние, как сказал бы психолог, раздражители; и реакции эти всегда весьма эгоистичны, в них отсутствует мысль о другом человеке, они всегда продиктованы своим интересом, желанием удовлетворить себя.

Таков и следующий поступок героя - его объяснение с Татьяной после получения ее письма, когда он, не дав ей и слова сказать, произносит свое вполне искреннее, но пронизанное безграничным самолюбованием " рассуждение", совершенно не интересуясь тем, что же она-то в это время испытывает, - словно перед ним не живой человек, а... впрочем, дадим слово герою:
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет с каждою весною...

Если человек - " животное", то почему бы и не " деревцо"? Спросим у любой женщины или девушки, испытавшей искреннее, глубокое, пламенное чувство: что бы она почувствовала, если бы тот, кого она полюбила, сравнил ее с деревом?

Эта сцена удивительна: Пушкину удается разом показать и субъективное благородство Онегина - ведь он не воспользовался любовью и доверием чистой девичьей души, - и его глубокую нравственную слепоту, в которой виновато усвоенное им мировоззрение, его холодное пренебрежение " рассудительного" человека к живому чувству. Поистине: " Нам чувство дико и смешно"... Снова на первом плане - мое " я", до другого человека герою дела нет.

Своим ответом Онегин, можно сказать, убил Татьяну - не зря она стоит молча, " едва дыша": не отказом он ее уничтожил, а вот этим вежливо-отстраненным, бесчувственно-холодным взглядом на нее как на некое неодушевленное естество, этим эффектным, учтивым и безжалостным " уроком".

Именно под впечатлением этого разговора (больше они не виделись вплоть до Татьяниных именин) героиня и видит страшный сон, где ее любимый - " кум" медведя, зверя; сон, где он - в компании бесов; сон, где он - убийца...

И это (совершенно безотчетное и неосознанное) впечатление от благородного поступка Онегина оказывается правильным - ибо сон сбывается.

На именинах Татьяны Евгений совершает еще одну жестокую бестактность, а если быть точными - то две сразу, и притом - всего лишь от скуки и - опять-таки - раздражения. Посмеявшись однажды невольно над любовью Татьяны, приравненной к " деревцу", - как раньше он сознательно обидел влюбленного Ленского, - он теперь, снова в угоду себе, своей прихоти, своей досаде, только чтобы развлечься и " порядком отомстить" другу, грубо флиртует с Ольгой, намеренно глумясь над чистой любовью Ленского к Ольге, а заодно и над чувствами Татьяны (которой он ведь все-таки дал слабую надежду и которую теперь " тревожит... ревнивая тоска"). Следует вызов на дуэль.

Эпизод получения вызова и странен, и необычайно показателен: в нем предельно обнажена природа онегинского поведения:
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он всегда готов.

То есть Онегин ни на секунду не задумался, что вызов - от друга, наивного, пламенного, влюбленного юноши; что повод - по крайней мере, с точки зрения самого Онегина - пустяковый; что из-за его, Онегина, жестокой шалости ставится на карту человеческая жизнь - либо Ленского, либо его самого; ничего такого даже не успело промелькнуть в его сознании - а он уже обернулся и произнес типовую фразу, которую было принято произносить в таких случаях, если ты человек чести, если ты не струсил. Иными словами, он отнесся к записке Ленского не по-человечески, а так, как требуют правила; это - реакция на уровне рефлекса, свойственная животным, или действие механизма в ответ на нажатие нужной кнопки. И опять в основе - " я", мой личный, и притом сиюминутный, интерес: выглядеть так, как полагается, не ронять " престижа". И даже поняв, что он наделал, Евгений не находит в себе сил признать свою неправоту перед Ленским, помириться: мнение " глупцов" для него важнее, чем правда и сама жизнь.

Казалось бы, все это противоестественно - ведь под угрозой жизнь и самого Евгения, - но таков уж парадокс эгоизма, пекущегося лишь о своем интересе и удобстве. На именинах Евгению хотелось развлечься и отомстить Ленскому за приглашение на скучный праздник - и он оскорбил друга; теперь ему не хочется рисковать своей репутацией - хотя бы в глазах такого ничтожества, как Зарецкий, - и он нелепо принимает вызов.

Обратим внимание: перед нами несколько поступков героя, и ни в одном из них, каков бы он ни был, мы не найдем, что называется, " состава преступления", это вовсе не деяния злодея или подлеца - это мелкие поступки, в жизни такое встречается на каждом шагу, и сходны они между собою уже названным выше качеством рефлекторности. Стремление охранить себя, свой интерес, свое удобство и покой, во что бы то ни стало оказаться правым, поставить на своем - проявляется настолько мгновенно, что все остальное оказывается вне поля зрения, другие люди не важны, их интересы, достоинство, жизнь ничего не стоят, " Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно" - по крайней мере, в данную минуту. Рефлекс опережает, а человеческая, нравственная реакция запаздывает. Так и случается с Онегиным, когда он после ухода Зарецкого понимает ужас совершившегося - но ничего уже не в силах сделать: барьер " общественного мненья", мнения " света", его совесть перешагнуть не может.

Постепенно цепочка мелких, ничего преступного в себе не заключающих, но нравственно ущербных поступков начинает вдруг стремительно скатываться в снежный ком. Гремит выстрел, и Ленский падает:
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его... напрасно:
Его уж нет...

И все это происходит - как и раньше, когда Онегин своими " рассуждениями" убил Татьяну морально, - каким-то странным, невольным образом (ведь Онегин не хотел убить друга!), происходит, " Как в страшном, непонятном сне", словно от героя уже ничего не зависит, как будто работает мертвый, но неумолимо функционирующий механизм, повелевающий поведением героя так же, как в первой главе им управлял брегет:
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток,
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще...

Все происходит само. И герой не в силах этому противостоять, он сам становится орудием, едва ли не механизмом.

Парадоксальным образом воля человека, живущего только " по своей воле", по своему хотению, уважающего только себя, сводится к нулю, исчезает. И хотя Онегину не чужды " души высокие порывы" и угрызения совести, хотя он не злодей, не бесчестный человек - его миропонимание, диктуемый им образ жизни, привычки, характер мышления, духовная лень делают из него убийцу.

Только два человека в романе понимают Онегина: автор и Татьяна - потому что любят его таким, каким он мог бы быть. Именно Татьяне суждено открыть Онегину глаза; правда доступна только любящему взгляду.

5. Татьяна

" Евгений Онегин" - может быть самый необычный роман в мировой литературе. И автор, вероятно, отдавал себе в этом отчет. Роман всегда был жанром прозаическим поскольку проза больше годится для описания именно других людей, на которых автор смотрит как бы со стороны. В прозе больше возможностей создать впечатление жизни " как она есть". Стихи - дело другое: создавая стихи, автор - о чем бы он ни писал - вольно или невольно изображает и себя самого, раскрывает свой внутренний мир, и поэтому как бы ни старался он описать жизнь других людей - она все равно предстанет перед нами в свете его внутреннего мира, прожитая поэтом, прошедшая через его сердце. Поэтому роман и стаи всегда существовали отдельно, и никто никогда не писал романе в стихах. Пушкин первым решился создать картину исторической эпохи (что всегда было предметом романа) как картину - а точнее процесс - своей собственной внутренней жизни; он ощущал ход эти эпохи в себе самом, постигал историю России и ее жизнь в собственном опыте, жизненном, интеллектуальном и духовном, - и у него получился роман в стихах. В нем действуют вымышленные герои, но они почти неотделимы от автора, и их жизнь, создаваемая авторота наших глазах, есть дневник авторской души, летопись авторе ков духа на протяжении семи лет; в каждом из них - часть личного опта и собственной души. Не случайно, например, в финале шестой ивы, где гибнет Ленский, автор прощается со своею молодостью, " юностью легкой". И онегинский опыт не выдуман Пушкиным и не списан с кого-то постороннего: все, что пишет поэт об Онегине, он знает себя, картина поведения Онегина - суд над самим собой, суд с точки зрения того идеала человека, к которому стремится душа поэта.

Идеал же человека воплощен Пушкиным в Татьяне: он так и говорит - " мой верный идеал".

Почему же этот идеал воплощен в женщине?

Потому, вероятно, что женщина во многом сильнее мужчины, часто бывает мудрее его - ибо она более цельное существо, в ней меньше разлада между мыслью и чувством, ее интуиция бывает глубже, ей более свойственна верность своему чувству и убеждению, она нередко взрослее и ответственнее, чем мужчина. Но это не все. Женщина всегда была для Пушкина - как и для любого большого художника - великой тайной, которая подчас выглядит обманчиво просто. Но и все бытие - непостижимая тайна, и каждая человеческая душа - тоже тайна, и Россия - великая тайна для всего мира, да и для нас самих, и для Пушкина тоже. В Татьяне Пушкин выразил чувство тайны: тайны бытия, тайны человека, тайны России; в ней он воплотил свою мечту об идеальном, прекрасном человеке. Создание этого образа было огромным событием во внутренней жизни поэта.

Дело в том, что " Евгений Онегин" был начат Пушкиным (май 1823 года) в сложный момент жизни, который называется в науке " кризисом 20-х годов". Говоря кратко, это было время, когда поэт, воспитанный как раз в том духе, в каком воспитывался Онегин, - а именно в духе европейского материализма и атеизма, стал остро ощущать убожество этого мировоззрения. Нельзя сказать, что это был вполне сознательный процесс, - нет, гений поэта, его душа интуитивно чувствовали, что привычные представления о мире, о человеке, о любви, о жизни перестали отвечать действительности, соответствовать тому, что ощущает гений поэта; так взрослеющий подросток чувствует, что одежда становится ему тесна. И не случайно именно в это время у Пушкина появляются стихи на тему, которая до того у него не встречалась: его начинает волновать вопрос о смерти и о бессмертии души; все бытие предстает его гению как великая тайна.

Но сознавая негодность привычного мировоззрения, усвоенного вместе с " проклятым воспитанием" (слова Пушкина), он пока не находит ничего, чем можно было бы его заменить, его душа мечется в поисках; чувствуя духовную немощь и бесплодие атеизма, она еще не готова к религиозному взгляду на мир: слишком еще сильна привычка считать такой взгляд " предрассудком". Эти метания частично отразились во второй главе романа, где в финале говорится:
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды...

Здесь - и понимание временности, " ничтожности" земных забот и интересов, и сомнение в правильности религиозных воззрений (" призраки"), и в то же время отчаянная жажда веры - веры в то, что в бытии существует некая Высшая правда, некая разумная и благая сила устроения, некий высокий, прекрасный и таинственный смысл; замечательно, кстати, то, что в этой главе чаще всего встречается слово " тайна".

И как раз в этой главе впервые появляется Татьяна. Она появляется необыкновенным образом - неожиданно для читателя (и едва ли не для самого автора), ибо ее явление решительно ничем не подготовлено: автор ни с того ни с сего прерывает описание Ольги и говорит:
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.

И описывает необыкновенную девушку, ни в чем не похожую на окружающих: ей не интересно то, что интересно обычным людям, но
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день...

" Она в семье своей родной Казалась девочкой чужой", но в храме мироздания, перед лицом неба, зари, звезд - она своя.

И потом, до самого конца главы, она исчезает из повествования - как будто ее и не было. Словно она и в самом деле существует в каком-то ином, высшем мире.

В Татьяне воплотилась пушкинская жажда веры в высший смысл бытия. Такая вера не может быть почерпнута из книжек или разговоров, она не рождается теоретическим путем, в голове и не может быть усвоена из чужой головы. Чтобы обрести веру, нужно иметь живой ее пример. Таким живым примером для Пушкина стала Татьяна, созданная им самим. Ничего удивительного в этом нет: настоящий художник способен наделить своего героя такими чувствами, такими достоинствами, о каких он сам может только мечтать. Татьяна потому и " верный идеал" Пушкина, что она воплощает его мечту о том, каким надо быть человеку - в частности, ему самому, поэту.

И главная, может быть, черта Татьяны - это ее способность к великой, самоотверженной любви.

Вопрос о любви был для Пушкина одним из самых важных вопросов жизни. Он, увлекавшийся женщинами много раз, имевший огромный опыт в этой области (вот откуда его познания в " науке страсти нежной"), прекрасно знавший женщин, - он всю жизнь мечтал об одной-единственной, полной, всепоглощающей, великой любви - и всю жизнь сомневался, способен ли он на такую любовь. Не зря накануне женитьбы в знаменитой элегии " Безумных лет угасшее веселье" он писал:
И может быть - на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Он очень надеялся, что любовь, ведущая его к браку, станет наконец той самой, настоящей любовью. Вот откуда удивительный факт, который, кажется, не встречается ни у одного другого поэта в мире: после женитьбы из лирики Пушкина - которому всего-то за тридцать лет - исчезают стихи о любовных увлечениях!

Созданный задолго до женитьбы образ Татьяны воплотил пушкинскую мечту о настоящей любви. Стоит обратить внимание на то, как в третьей главе автор долго не осмеливается подойти к " письму Татьяны". Вот няня принесла Тане " перо, бумагу", вот, " облокотясь, Татьяна пишет", вот " письмо готово, сложено" - казалось бы, время познакомить с ним читателя - но нет, автор издалека затевает разговор на целых десять строф (почти четверть всей главы!), словно старается отдалить волнующий и ответственный момент, словно боится: получится ли у него, удастся ли ему " перевесть" с французского необыкновенное письмо, которое... он сам сочиняет от лица героини, и вовсе не по-французски, а удивительными русскими стихами.

И когда мы наконец узнаем это письмо, то поймем волнение автора. Пушкин сам поражен глубиной, силой, искренностью и чистотой того чувства, которое ему удалось выразить от лица Татьяны и о котором он сам мечтает. Он словно смотрит на Татьяну, на ее любовь, на ее письмо снизу вверх, восхищенно завидует, благоговейно любуется этой любовью.

В самом деле, письмо это столь же необычайно, сколь и просто, в нем поразительная красота и сила высокого чувства, которая заставила современника-критика, одного из первых читателей третьей главы, написать: " Сии стихи, можно сказать, жгут страницы". За полтора века многие тысячи девушек и женщин плакали над этими строками, потому что узнавали себя, находили в этих стихах выражение своих чувств, сами писали письма, захваченные примером Татьяны, твердили наизусть это признание в любви. Между тем оно и в самом деле необыкновенно просто - в чем же загадка его могучего обаяния, его человеческой силы?

Конечно, объяснить этого до конца нельзя, всякое великое творение есть тайна, которая рациональному объяснению не поддается. Однако можно кое-что сказать уверенно.

Письмо Татьяны - это акт веры, веры могучей и безраздельной. Чтобы понять, что это значит, вспомним, с чего обычно начинаются такие великие и драгоценные человеческие чувства, как любовь или чувство дружбы. Ведь очень часто взаимное влечение людей друг к другу - будь это интимное тяготение или дружеское чувство - начинается до близкого знакомства. Что в человеке нас притягивает, по-, чему мы повинуемся этому чувству - ведь мы не знаем, каков этот человек?..

Потому что душа наша независимо ни от чего верит, что этот человек хорош, что он не зря нам нравится, что он, как говорит Гамлет, " человек в полном смысле слова".

Вот так и с Татьяной: впервые увидев Онегина, она поверила, что " это он", что перед ней прекрасный человек, человек в полном смысле слова, а для нее - самый лучший на земле, и что они созданы друг для друга. Эта ее вера - и есть любовь. Любовь - как и дружба, как и всякое доброе чувство - есть вера в действии. Не случайно письмо Татьяны насквозь проникнуто религиозными мотивами: " То в вышнем суждено совете... То воля неба: я твоя... Ты мне послан Богом... Ты говорил со мной в тиши, Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души..."