Под небом голубым 11 страница

Необычайно значительно присутствие Вавилонской башни, которая в Священном Писании (Быт.2) является символом богохульства, святотатственной человеческой гордыни, самозванства, ведущего к саморазрушению.

Птица же Строфилус (или Страфиль) упоминается в знаменитом издавна на Руси " духовном стихе" о божественной Голубиной Книге, которая, как говорится в стихе, упала с неба, чтобы возвестить людям тайны происхождения мира и пророчества о его конце:
Страфиль птица вострепехнетца,
Все сине море восколыхнетца,
Тады будя время опоследняя.

Так проясняется связь сюжета пушкинской сказки с темой эсхатологической, с темой тайны бытия, смысла земной жизни, конца земной человеческой истории. В дальнейшем эта тема, возвещаемая мотивом птицы (" Закричит и встрепенется"), определит атмосферу, пафос, смысл " Сказки о золотом петушке" (Петух в мифологии разных народов - то символ солнца и света, то птица, возвещающая - как и Строфилус - конец мира и Судный день. Петух возвещает зарю, петух прогоняет нечистую силу, петух прокричал апостолу Петру, когда тот отрекся от Христа. Особо заметим: в новелле, послужившей источником сказки, петух не играет столь значительной роли в сюжете, как у Пушкина. - В.Н.), герой которой наследует черты глупой и себялюбивой Старухи.

А Старик? Его смирение оказывается силой. Ведь если бы не это христианское, в сущности, смирение - когда он покорно выполняет даже последний, самый дикий приказ своей глупой и сварливой половины, - его Старуха так и осталась бы царицей! И правда бы не восторжествовала - как будто ее и нет.

Именно смирение, эта внешняя " немощь" (за которую Старика исследователи и читатели часто осуждают), оказывается орудием Высшей правды. Здесь художественно выразилась глубочайшая истина, переданная апостолами Иаковом: " Бог гордым противится, а смиренным дает благодать" (Иак.4, 6), - и Павлом: - " Господь сказал мне: "...сила Моя в немощи совершается" (2Кор.12, 9).

В наше время эта сказка звучит как пророчество и предупреждение всему человечеству, которое притязаниями на удовлетворение всех своих прихотей, на власть над всем миром " видимым и невидимым", поставило себя на ту грань, за которой " разбитое корыто" - еще не самый худший финал.

Мощный философско-религиозный пафос этой сказки делает ее произведением, далеко выдающимся за пределы собственно сказочного жанра. В сущности, это можно сказать не только о ней; в каждой из сказок есть этот глобальный, как говорят сегодня, смысл. Просто в других он не так очевиден. И каждая сказка, в связи с теми преобразованиями, которым подвергает сказочную систему Пушкин, перерастает свой жанр, хотя фундамент остается прежним, древним. В сущности, весь цикл сказок словно бы воспроизводит на наших глазах гигантский процесс вырастания литературы на фундаменте фольклора, возникновения ее из живого сказывания сказочного сюжета. Ведь каждое конкретное сказывание, каждая живая устная версия той или иной сказочной фабулы были, начиная с древности, не только исполнительством, родственным театру, но, в какой-то мере, и личным словесным творчеством сказителя. А личное словесное творчество, зафиксированное письменно, - это и есть литература. И каждая из пушкинских сказок близка к какому-либо литературному жанру: первая похожа на басню, во второй есть что-то от лубочного романа, третья клонится к притче, четвертая своим лиризмом напоминает поэму.

А пятая, последняя?

" Сказка о золотом петушке", неразрывно связанная со всем циклом, в то же время стоит особняком, замыкая процесс и вместе с тем как бы переводя его в новое измерение. Меньше всех других она похожа на русскую народную сказку, и источник ее совсем иной: как установила А. Ахматова, основой для Пушкина стала новелла американского писателя Вашингтона Ирвинга (" Легенда об арабском звездочете"), которая написана в духе восточной легенды и повествует об Испании времен мавританского владычества. Единственная ярко русская черта сказки - колоритный характер центрального героя, Дадона. Уже одна эта пестрая " география" - Россия, Америка, Испания, Восток - предполагает поистине мироохватывающий характер сказки. В самом деле, чем глубже вдумываешься в эту странную - и страшную, прежде всего своей загадочностью, своей таинственностью, - историю, тем яснее видишь, что здесь и в самом деле словно закодирован некий всеобщий закон нашего бытия, что в молчаливой глубине этой притчи покоится простой и великий смысл, равно касающийся и отдельной человеческой жизни, и существования всего людского рода. Этого нельзя не почувствовать, но это очень трудно выразить в понятиях. Отчасти тут можно выйти из положения, поставив такой вопрос: почему так случилось с Дадоном? За что он столь сурово наказан?

А. Ахматова утверждала, что кара постигла царя за нарушение слова, данного Звездочету: " Волю первую твою Я исполню как мою". " Первой волей" Звездочета была просьба: " Подари ж ты мне девицу". Дадон отказался ее выполнить, мало того: в гневе убил Звездочета, - за это и был беспощадно казнен Золотым петушком, " А девица вдруг пропала, Будто вовсе не бывало".

Но ведь это лишь самый конец истории - и нарушение слова, и убийство; а все, что привело к такому концу: нападения врагов, исчезновение одного сына, пропажа другого, страшное зрелище их взаимного братоубийства (вспомним о теме семьи в пушкинских сказках!), от которого " Застонала тяжким стоном Глубь долин, и сердце гор Потряслося", содрогнулась даже " равнодушная природа", - все это произошло до того, как Дадон нарушил данное слово; иными словами, кара началась гораздо раньше. За что же?

Именно такой вопрос задал автор этих строк много лет назад детям, собравшимся послушать его рассказ о Пушкине-сказочнике. И девочка лет десяти так ответила на этот вопрос:

- За то, что Дадон, когда был молодой, обижал всех соседей. Ответ - абсолютно точный, простой и единственный, к которому взрослый человек, профессиональный пушкинист, подошел путем долгих, напряженных размышлений, - ребенком был найден в мгновение ока.

В самом деле, судьба Дадона есть своего рода модель человеческой судьбы - такой судьбы, которая складывается в результате необыкновенно распространенного типа поведения. Все, что делает Дадон, диктуется исключительно его желаниями, хотениями, его вожделениями (в широком смысле слова) - вожделениями властолюбия, сластолюбия, гордыни, - и больше ничем. Хотел соседям " наносить обиды смело" - наносил; после этого захотелось как ни в чем не бывало " отдохнуть от ратных дел", не неся ответственности за свои бесчинства, - потребовал отдыха, " покоя"; захотелось насладиться обществом " девицы" - наслаждается прямо в виду мертвых, друг друга убивших собственных сыновей; когда хочется - дает любые обещания, когда неохота их выполнять - отрекается; и " смолоду", и " под старость" ведет себя так, словно все на свете создано и существует в расчете только на него. Это судьба человека, который, существуя в не им созданном мире, тем не менее считает себя полным в этом мире хозяином и распорядителем, могущим беспрестанно от него брать, ничего не отдавая, ничего не платя, - и в конце концов полной мерой расплачивается за это злостное заблуждение.

" Модель" эта, в сущности, универсальна: все мы - в своем роде Дадоны, почти для всех нас наши интересы и хотения - на первом месте, остальное, как правило, менее важно, а если жизнь встает поперек наших хотений, мы обижаемся на невезение, а то и гневаемся на " коварство" судьбы, как разгневался Дадон на преградившего ему путь Звездочета.

Кстати о Звездочете. У Пушкина он почти лишен личных, характерных черт, едва ли не бесплотен. Между тем у Вашингтона Ирвинга чародей - вполне реальный старик, с характером, и к тому же привередливый сластолюбец, охотник до восточной роскоши и до женской красоты, - оттого ему и хочется отнять у султана прекрасную пленницу.

У Пушкина Звездочет - скопец, и это единственное, что о нем доподлинно известно. Прекрасная женщина ему не нужна. Ему нужно, чтобы Дадон выполнил свое обещание.

Но ведь на самом деле это нужно не столько ему, сколько Дадону.

А Дадон этого не понимает - и гневается на Звездочета. И так решается его судьба.

Собственно, вся сказка - о том, что такое человеческая судьба, в сказке спрессован многовековой опыт человечества в постижении смысла этого понятия.

Судьба героя народной сказки складывалась удачно и счастливо постольку, поскольку он правильно вел себя. Бытие было великой магической системой, совершенно безразличной к человеку, существующей сама по себе, и сказка учила человека " всматриваться" в эту систему, подлаживаться, говоря современным языком, к ее алгоритму: говорить те слова и выполнять те действия, которые полагается говорить и выполнять, не делать того, чего делать нельзя; это обеспечивало успех и счастливую судьбу.

Пушкинский герой создан в христианскую эпоху. Христианство не отвергло языческое знание, а дало ему свое место, иные координаты. Оно дало человеку сознание того, что бытие и его Творец небезразличны к нему, человеку, что человек, более того, есть любимое дитя Бога, " венец творения", ради которого, в сущности, создан весь мир. Это сознание налагало на человека огромную ответственность за себя и за весь мир. Со временем эта ответственность была забыта, хуже - она превратилась в безмерную гордыню, доходящую порой до соперничества с Богом (вспомним " Сказку о рыбаке и рыбке"). Таков Дадон - он ведет себя так, будто весь мир находится в его полной воле и подчиняется его хотениям. Он " смолоду" поступает как герой первой сказки, погнавшийся " за дешевизной", и кончает тоже тем, что пытается уйти от выполнения уговора: герой первой сказки придумывает несуществующий оброк с чертей, герой последней бросает Звездочету: " Или бес в тебя ввернулся? " - за что оба должны жестоко поплатиться: один получает " по лбу", другой - " в темя". Вспомним также " Сказку о рыбаке и рыбке": Старуха своим последним желанием захотела, в сущности, отменить то " ласковое слово", которое Старик дал Рыбке, отпустив ее (" Бог с тобою, золотая рыбка! "), и закабалить Рыбку - Дадон отменил слово, данное им Звездочету, и тем самым, как и Старуха, перешел границу, которую безнаказанно переходить нельзя.

Жизнь идет вопреки хотениям Дадона, подчиняется не его воле,, а иной, высшей, - потому что он, делая все то, чего делать нельзя, совсем не делает того, что должно делать человеку, оставаясь человеком. Так складывается его " несчастливая" судьба, и в этом нет ни странности ее, ни " коварства".,

В отличие от народной сказки, судьба эта воплощена не только в рисунке сюжета, но и в персонажах. Это, конечно, таинственная троица: Звездочет, Золотой петушок и Шамаханская царица, - группа, придающая сказке жутковатую загадочность. Все эти " герои" как-то бесплотны, схематичны и одноцветны, почти как персонажи древней народной сказки (кстати, цвет здесь важен: Звездочет - белый, " поседелый", как вечность, Петушок - царственно-золотой, Царица - сияет " как заря", на ней словно отблеск " кровавой муравы", на которой лежат сыновья Дадона); но это иная схематичность, это скорее, призрачность, фантомность (что народной сказке чуждо). Вспомним, что в конце девица " вдруг пропала, Будто вовсе не бывало", И притом пропала как раз в тот момент, когда " пропал" (" охнул раз - и умер") сам Дадон. То есть ее самой по себе как бы и не было, она - часть жизни Дадона, его помыслов и хотений, часть души героя, который, вот уж поистине, " Не боится, знать, греха"; не обычная сказочная героиня, а фантастическое воплощение жизненных вожделений Дадона. Они-то, вожделения, и есть подлинный, главный " враг", о котором так настойчиво кричит петушок, - ведь, по желанию самого героя, он должен был охранять его не только от соседей, не только от " набега силы бранной", но и от " другой беды незваной". Этой " бедой незваной" и оказывается сам Дадон, " беду" свою он несет в себе - и словно сам себя же убивает: " хватив" Звездочета " жезлом по лбу", тут же получает удар " в темя".

Каковы поступки, желания, помыслы человека - такова и его судьба. В сущности, все три странные фантома - не герои, а символическое воплощение исполнения желаний героя, а тем самым - и его судьбы. Судьба совершилась, герой обратился в ничто - исчезли и они: один " упал ничком, да и дух вон", другой " взвился", третья " пропала".

Но это уже не сказка. Это в полном смысле литература, возникшая из сказки. По идейно-художественным приемам это близко, скажем, к " Шагреневой коже" Бальзака, к " Портрету Дориана Грея" Уайльда, это, наконец, близко к философской фантастике XX века: припомним, например, " Солярис" Ст.Лема, где " мыслящий океан" (ср. тему и роль моря у Пушкина) отзывается на тайные помыслы героев, воплощая их в реальность.

Сходная с современной фантастической философской притчей, эта сказка в то же время напоминает древний жанр учения или поучения, где жизненные и нравственные уроки увязывались с религиозной концепцией мироздания; недаром последнее слово сказки - " урок". " Урок" этот, однако, вовсе не языческого мифологического свойства. Для языческого сознания, как уже говорилось, бытие безразлично к человеку; и потому человеческая судьба - вещь необратимая, ее не исправишь и не искупишь, такой вопрос даже и не ставился, человек словно попадал в капкан. У Пушкина не так. У Пушкина бытие не ставит человеку ловушку, а ведет с ним диалог. В финале пушкинской сказки совершенно ясно, что Дадону дается возможность выбора. Если бы он сдержал свое слово, если бы впервые в жизни поступил по правде, предпочел бы не ударить, а отдать - вся его жизнь была бы искуплена, ибо он сам стал бы другим, оплатив ее добровольно. Но он остался таким, каким был, и потому расплатился за эту жизнь иначе - обратившись в прах, поскольку ни во что другое такая жизнь перейти не может.

Мрачность подобного финала подчеркивает, оттеняет наличие той светлой возможности, которая у человека есть, которая ему предлагается. В мире " Сказки о золотом петушке", в пушкинских сказках вообще (вспомним: " Тут они во всем признались, Повинились, разрыдались... Царь для радости такой Отпустил всех трех домой") судьба - в отличие от мира языческого, мифологического - вещь в принципе обратимая, искупление - реально, даже в самый последний момент: у человека всегда, пока он жив, есть возможность раскаяться, стать иным, исправить свой путь, свою душу и тем открыть ей тропу к бессмертию; все зависит от желания и готовности к этому.

Завершающая цикл " Сказка о золотом петушке" многим отличается от остальных сказок - прежде всего своим суровым, даже грозным пафосом, заставляющим вспомнить то Ветхий завет, то (в связи с ее восточными оттенками) Коран, - но внутренне она неотъемлемо принадлежит христианской культуре, воплощает христианский взгляд на мир и человека, на бытие и человеческую судьбу.

Ее таинственность и драматизм - не чисто литературный прием, в них отразился драматический, нередко и трагический, жизненный опыт самого поэта, опыт, обретенный в личном пути - пути, руководимом " духовной жаждой" и взыскательной, порой до жестокости, личной совестью гениального, но смертного и грешного, как все мы, человека. " Сказка о золотом петушке", как и " Сказка о рыбаке и рыбке", касается не только индивидуальной судьбы - в ней явственно символическое, эсхатологическое, даже апокалиптическое начало, она - о человеке, о целях бытия, о том, как понимать смысл и цель земной жизни человека. Это делает ее одним из главных произведений позднего Пушкина с его сосредоточенностью на том, что Достоевский называл " последними вопросами".

В цикле пушкинских сказок повторилась, в своеобразном и сжатом виде, история разрушения жанра древней сказки и возникновения литературы. Пушкин не всуе назвал эти произведения " новыми русскими сказками". Непризнанные сами, они оказали мощное опосредованное (в первую очередь - через роман " Капитанская дочка") влияние на становление русского реализма с его стремлением не только к эмпирической " правде жизни", но и к высокой правде духа, - становление, в котором фольклор получил, во многом с легкой руки Пушкина, роль активной творческой силы.

Сохранив опору на древние мифологические представления о бытии как системе твердых законов, Пушкин в своих сказках преодолел ограниченность создавшего сказку языческого сознания: построил картину мира, в котором любовь и верность превыше законов, а главное чудо - человек: существо, одаренное не только физическим естеством, обреченным разрушению, смерти, но и душой, духом, истинная природа которых - жизнь, вечность.

Последняя сказка цикла сурова. Но ее суровость еще ярче оттеняет красоту и добро мира пушкинских сказок. Это светлый мир. То есть - такой, в котором ясно, что светло, а что темно, что высоко, а что низко. Это не мир сплошного добра - это мир ясности духа. Благодаря развернутости к жизни духа, в которой есть возможность добра, истины, красоты, милосердия, искупления, бессмертия, художественный мир сказок Пушкина, несмотря на " разрушение жанра", остается целостен и нерушим, неразъято прекрасен, вечен и полон неиссякающей радости бытия (более детальное рассмотрение пушкинских сказок см. в моей работе " Добрым молодцам урок" (" Поэзия и судьба". М., 1987; М., 1999). - В.Н.).

1991, 1999

Евгений Онегин" как " проблемный роман"

В середине февраля 1825 года в лавке петербургского издателя и книгопродавца Ивана Васильевича Оленина поступила в продажу новая книжка, небольшая, в стихах. Герой ее был дворянин - молодой, состоятельный, полный сил человек, которого неожиданно поразил странный и тяжелый недуг - апатия, угрюмое равнодушие ко всему на свете.

Он более или менее образован, умен, разбирается в литературе, великолепно танцует, имеет громадный успех у женщин и великий мастер кружить им головы. Бывает во всех модных - или, как сказали бы сейчас, " престижных" - домах столицы, встает когда хочет, хоть заполдень, обедает в знаменитом французском ресторане, на столе все, что душе угодно. Потом - театр, где молодой человек проводит половину времени за кулисами, в обществе очаровательных артисток. Поздним вечером, скорее даже ночью, - в гости, на бал, где веселье до утра. Чем не жизнь?

А ему тошно: жизнь потеряла для него всякий смысл.

На этом рассказ обрывался.

В кратком авторском предисловии говорилось:

" Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено".

Это была только первая глава. Все ждали продолжения.

Но никто не предполагал огромности события, происшедшего в отечественной литературе. Вряд ли и сам автор - ему в момент выхода книжки было всего 26 лет - догадывался об этом.

С тех пор прошло около полутора веков. Роман в стихах " Евгений Онегин", став центральным произведением Пушкина (даже время работы над ним - это центральное семилетие пушкинского творческого пути), оказался также и центром всей классической русской литературы, которую один западноевропейский писатель назвал святой литературой и которая до сих пор - чудо и загадка для всего мира. Эта книга стала бесспорной вершиной национальной поэзии, и в то же время она заложила основы и дала своего рода " программу" русского классического романа как главного жанра литературы и центра всей русской культуры. Она создала вокруг себя сферу влияния, которую составила, в сущности, вся русская классика и к которой не смог остаться безразличным практически ни один из крупнейших художников последующего времени. От " Героя нашего времени" до " Поэмы без героя" Ахматовой, от " Обломова" до " Бесов" Достоевского, от " Возмездия" Блока до " Василия Теркина" Твардовского и пьесы " Медведь" (" Обыкновенное чудо") Е.Шварца и дальше - вся наша литература пронизана " Евгением Онегиным".

Мы сегодня очень много знаем об этом романе. Знаем, что он писался свыше семи лет, с 1823 по 1830-1831 годы, знаем время работы над каждой главой; знаем творческую историю, то есть - что задумывалось и что изменялось автором в ходе работы, от чего автор отказывался и что проявлялось в сюжете неожиданно для него самого, как сокращалось задуманное количество глав; нам известно, как принимались читателями и критикой выходившие в печать главы, как влияли на работу над романом события истории и литературной жизни и как он сам влиял на отечественную культуру, отзываясь в творчестве писателей, художников, композиторов, мыслителей. Подробно исследованы черты романа как " энциклопедии русской жизни" (Белинский) начала XIX века, его связи с европейской и мировой культурой; его место в творческой эволюции Пушкина и в его жизни, как и чем перекликается роман с другими пушкинскими произведениями; существуют обширные комментарии к роману, имеющие энциклопедический характер, благодаря которым нам понятно и то, что было ясно только для современников, и то, что им было еще не видно, в чем Пушкин их опередил; нам нетрудно узнать, к кому обращается автор и кого имеет в виду там-то и там-то, на что намекает вот здесь и здесь, и кто такие Ричардсон и Мармонтель, Юлия Вольмар и Мельмот, и что такое " онегинская строфа" и " лирическое отступление", и как понимать слова " другие сени", и многое-многое другое. Но часто ли мы задаем себе вопрос: а про что это произведение, почему оно до сих пор

волнует сердце читателя и слушателя? Какой вопрос, какая человеческая проблема строит его содержание, дает роману его вечную жизнь? Что в нем заставляет порой вздрогнуть и почувствовать: это - правда, это - про меня, про нас всех? Ведь написан-то роман более чем полтора столетия назад, написан не про нас, а про совсем других людей!

1. Хандра

Итак - что же произошло с молодым человеком по имени Евгений Онегин? Почему обрушилась на него хандра, почему опротивела ему жизнь - бесценное сокровище, вручаемое человеку даром, ни за что?

" Первая глава, - поясняет Пушкин в своем предисловии к ней, - представляет нечто целое. Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека..." То есть автор предупреждает, что сейчас для него главное - не сам этот молодой человек, не его личные качества, внутренняя жизнь, характер и т.п., а описание того, как живет этот человек. Говоря иначе, автор в первой главе романа занят не столько " образом героя", сколько образом его жизни.

Как же он живет? Автор отвечает:
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений...

Жизнь Онегина описывается в первой главе как непрерывное пиршество за праздничным столом.

Кстати, обозревая описанный в первой главе день Онегина (он начинается со слов: " Бывало, он еще в постеле...", а кончается словами: " Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя"), мы можем заметить: в этом описании главное место занимает как раз мотив стола.

Вначале это обеденный стол:

Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет...

Мы и не заметили, что балет тоже оказывается своего рода аппетитным блюдом - наряду с ростбифом, страсбургским паштетом и котлетами...

После балета - еще один стол, на этот раз - туалетный:
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе...
.....
Гребенки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые
И щетки тридцати родов
И для ногтей, и для зубов...

Все - для удовольствия, наслаждения.

Новое " блюдо" - бал, развлечения, любовные похождения:
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать...
.....
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять...

Не правда ли, все это сильно похоже на меню, перечень лакомств и деликатесов? Это искусство наслаждения, гурманства, только несколько иного рода, чем удовольствие от жирных котлет и золотого ананаса, - и называется это иначе: " наука страсти нежной"...

Выходит, стол и в самом деле символ того образа жизни, что описывается в первой главе романа. Символ жизни-потребления. Потребляется весь мир:
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной...-

Вся " просвещенная Европа" на столе нашего героя.

Потребляется искусство: театр, балет; потребляется " нежная страсть", которую называют любовью; потребляются даже самые простые человеческие отношения. Вспомним здесь первую строфу романа (" Мой дядя самых честных правил..."), эту " визитную карточку" героя, его нравственный портрет: онегинский дядя " уважать себя заставил" только тем, что " не в шутку занемог" и, быть может, собирается умереть, оставив Евгению наследство. Из этого внутреннего монолога героя ясно, что Онегину нет ровно никакого дела до самого дяди - важно лишь ожидаемое наследство (потому-то он и готов, как говорится позже, " денег ради, На вздохи, скуку и обман"). То есть - другой человек, его жизнь (точнее, его смерть) - тоже предмет потребления, повод для удовольствия, наслаждения, удобства. Не случайно ведь приезд Онегина в деревню описывается так:
Но, прискакав в деревню дяди,
Его нашел уж на столе,
Как дань готовую земле.

Стол (на который обычно ставят гроб) поминается не зря: на одном столе - " трюфли, роскошь юных лет", на другом " фарфор и бронза", а вот на этом - богатый дядя...

Так завершается в главе тема стола, тема потребления всего на свете. В то же время этот последний стол - мрачный символ конца жизни, который должен навести на мысль: так в чем же цель жизни? Неужели весь смысл человеческого бытия на земле - это есть, пить, веселиться, получать удовольствие от этих занятий, не требующих от человека ничего, кроме физического здоровья и ненасытности?

Предвижу удивление, а может быть, и несогласие: и это - Онегин?! Ведь сложилась традиция видеть в пушкинском герое человека сложного, глубокого, умного, благородного, страдающего, а тут - примитивное, почти животное существование...

Но ведь выше сказано: в первой главе описывается не столько сам Онегин, сколько его образ жизни; а ведь человек и его образ жизни - часто вовсе не одно и то же.

Более того, именно такой случай и взят Пушкиным: несовпадение личности и ее образа жизни - это и есть основа романа.

При чтении первой главы у вдумчивого читателя не может не возникнуть вопрос: что же это за жизнь, в которой человек, " царь природы", " венец творения", складывается из того, что он ест и пьет, куда ходит развлекаться и как умеет обольщать, - одним словом, из того, что он потребляет? И неужели такая жизнь и есть настоящая, достойная человека жизнь? Автор так прямо и ставит этот вопрос:
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
.....
Нет...

Вот здесь-то и проясняется, почему автор любит героя, ведущего столь бессмысленную жизнь, более того, почему он подружился с ним. Ведь подружился, надо заметить, не когда-нибудь, а именно тогда, когда Евгению такая жизнь опротивела, когда " ему наскучил света шум". Так и говорится:
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время...

Подружился потому, что увидел: Онегин больше той " сладкой Жизни", которой он живет, она ему, в сущности, не по нутру, и это в нем основное. Ведь низкая натура купалась бы в онегинском существовании и ничего лучшего не желала бы. Онегин - натура высокая, он постепенно начинает интуитивно чувствовать, что с ним происходит что-то не то, что в его жизни что-то не так. Тут и нападает на него тоска, хандра, равнодушие - и, наконец, презрение к самой жизни, к этому дурному, неправильно устроенному миру.

Но вот здесь он и ошибается. Дурен не мир - дурно миропонимание, которое усвоил герой с детства и которое определило его образ жизни - такой, как у множества образованных людей того времени.

2. Философия

Миропонимание это распространилось в России особенно широко в результате революции Петра I, целью которой было уподобить Россию во всем Западной Европе, где оно, это миропонимание, формировалось в течение нескольких веков, да и сейчас является господствующим. Суть его состоит в перетолковании, в измененном понимании христианского учения о человеке.

Во втором тысячелетии христианская истина о том, что человек создан по образу и подобию Бога, была переосмыслена: человек, в сущности, равен Богу, его свобода - это практически полная независимость от Бога, человек - хозяин вселенной, имеет право ставить себе любые цели, достигать их всеми доступными средствами, приспособить весь мир к своим потребностям.