Драматургия последней трети XVIII века. Основные тенденции развития.

Сумароков сосредоточился на разработке теории драмы и в статье «Мнение во сновидении о французских трагедиях» (в форме письма к Вольтеру) высказал свои похвалы и критические замечания по адресу корифеев французского классицизма. Пользуясь приемом «сновидения», критик позволяет себе полную непринужденность в приговорах.

Но иногда Сумароков в своих суждениях слишком наивен. Расиновские трагедии он разбирал с оценками: «стихи великого вкуса», «достойное Расина» (начало «Ифигении»), «волосы на мне дыбом», «восторженный партер всплескал громко и троекратно» (на представлении «Альзиры»). Начало трагедии Корнеля «Цина» «несколько излишне в свое время критиковал господин Буало». «Господин же Вольтер несколько извинял эту длинноту». Что же касается его, Сумарокова, то он вовсе отвергал эту длинноту. Разбирая «Альзиру» Вольтера, Сумароков простодушно и с полной самоуверенностью выставлял отметки собрату по перу: «Первое явление весьма прекрасно». Второе и третье - «также», четвертое «достойно имени Вольтерова». «Первое явление второго действия весьма прекрасно. Второе - также, третье - также. Четвертое писано самою Мельпоменою»

Заслуги первых русских классицистов до некоторой степени могут быть сведены к следующим простым выводам: Ломоносов разработал основы поэтики оды, Тредиаковский - эпопеи, а Сумароков - драмы. Классицисты следующих поколений могут быть рассмотрены в такой же последовательности: Державин продолжил разработку поэтики оды, Херасков - эпопеи, Лукин и Плавильщиков - драмы.

Как и Лукин, Плавильщиков с похвалой отзывался о комической опере А. О. Аблесимова «Мельник, колдун, обманщик и сват»; она уже двухсотый раз ставилась на сцене, и всегда в театре было полным-полно. Лучшим образцом русской драмы, проявлением «русского вкуса» для Плавильщикова был «Недоросль» Фонвизина.

Но справедливо восставая против подражаний французам и борясь за русский дух в драматургии, Плавильщиков в очень ценной публицистической статье «Нечто о врожденном свойстве душ российских» (напечатана в «Зрителе», 1792) слишком навязчиво и отвлеченно славословил добродетели русского человека, честность слуг, их верность своим господам даже в тех случаях, когда их отпускали на волю. Подобные места в статье «Театр» подверглись нападению анонимного оппонента из города Орла. П. Н. Берков считал, что им был сам Плавильщиков, прибегший к мистификации. Другой исследователь, Л. И. Кулакова, полагает, что оппонентом был кто-то из карамзинистов. Эти возражения были напечатаны в том же «Зрителе»; Плавильщиков спорил с ними. И снова он навязчиво говорил о преимуществах русского языка перед французским, в частности в синонимике, полногласии. А его оппонент приводил примеры на -ща, -щи, -ащие и спрашивал: неужели каждый не чувствует, какого сорта это благозвучие?

В некоторых литературных вопросах Плавильщиков оставался старовером или человеком компромисса. Он, например, спрашивал, что может быть интересного для нас в «Женитьбе Фигаро» Бомарше. Что может нам сказать «Мизантроп» Мольера? Плавильщиков был против изображения в одной пьесе лиц разных сословий (Фигаро, Альмавива). Здесь он уступал Лукину и держался устаревших правил.