Ни один скрипт не пройдёт в эфир, ни одна статья или книга русского автора не будет напечатана, если автор недоброжелательно относится к

евреям. На подступах к публикации стоит непробиваемый еврейский кордон, идеологический " железный занавес".

Книги Солженицына лишь потому так широко печатаются на Западе, что зтот яростный критик советского режима всю ответственность за

преступления ЧК-ГПУ МГБ-КГБ сваливает на русских. В ряде его произведений, предшествующих " Архипелагу ГУЛАГ", выведены положительными героями евреи, а отрицательными - русские. В " Архипелаге" евреи страдают едва ли не больше, чем русские. А мелькающие (никак не обойдёшь, говоря о ГУЛАГе!) там и сям гольдманы, зильберманы, бермаиы, левинсоны, коганы, кагановичи в должностях следователей ЧК, начальников лагерей и тюрем и высших гулаговских чинов упоминаются вскользь, мимоходом, без указания их национальной принадлежности, так что читатель не успевает и задуматься о роли евреев в геноциде по отношению к русской нации и только удивляется, до чего охамели эти русские, уничтожающие собственных братьев. Но стоило бы Солженицыну, хотя бы одним словом обмолвиться, что вдохновителями и прямыми организаторами чудовищной бойни в России был не кто иной, как еврей, и не видать бы ему ни мировой славы, ни миллионных барышей. Ни Нобелевской премии.

Сегодня никто, кроме русской эмиграции, не знает имя Ивана Лукьяновича Солоневича, а между тем ему, а ие Солженицыну, принадлежит приоритет описания советских лагерей пером бывшего лагерника. Его книга " Россия в концлагере" на несколько десятилетий опередила солженицынский " Архипелаг", но ныне она предана забвению, потому что написана талантливым русским патриотом, пером которого водила не личная озлобленность против ГУЛАГа, а боль за трагедию России и желание выявить подлинных (а не мнимых в виде русского хам ья, которого тоже достаточно) виновников этой трагедии.

Таким образом, лживость еврейской пропаганды не следует понимать упрощённо. Она многолика, многоэтажна, изворотлива. " Род лукавый и прелюбодейный" в этой области ни с кем не сравним и неподражаем.

В течение двух лет я вёл записи о пережитом и в конце концов у меня получилось целое произведение автобиографического характера, которое можно было бы опубликовать в виде небольшой книги. Два отрывка из неё были напечатаны весной ] 957 года в цопэвском журнале " Свобода". В конце 1957 года сотрудник " Освобождения" Радис предложил мне отослать рукопись в Нью-Йорк в некое учреждение (какое - он не назвал), которое, если сочтет это возможным, в дальнейшем может её опубликовать отдельной книгой. Многочисленные одобрительные отзывы о двух отрывках, напечатанных в " Свободе", подавали мне надежду, и я согласился с предложением Радиса. Рукопись ушла в Нью-Йорк и месяца через полтора-

два вернулась с отрицательным ответом. Возвращая её мне, Радис. понимая, что надо бы дать какое-то объяснение, сказал только:

- Причин отказа они не сообщают.

Если бы в то время я был вполне опытным в еврейском вопросе, я бы заранее мог предвидеть результат этого предприятия. Дело в том, что в этих записках я рассказал следующий случай. В 1948 году в Кемеровское пехотное училище, где я в то время служил в оркестре, заехал гастролирующий советский композитор Покрасс, еврей по национальности. Он выступал с собственной концертной программой, и я, тогда ещё совсем зелёный юноша, немного подивился, как может взрослый, солидный человек, известный композитор, кривляться, ломаться и прыгать по сцене, изображая скачущую конницу Будённого. Смешон он был ещё и тем, что был непомерно толст и брюхо его тряслось как повешенный мешок с мякиной. На другой день нам сообщили, что этот " артист" сочинил для нашего училища слова и музыку маршевой песни. Одному из музыкантов было поручено пойти принять от него этот " дар". Покрасс принял его в персональном салон-вагоне как барин, развалясь своим огромным телом в мягком кресле, самодовольный, надменный, недоступный. Песня же его оказалась такой бездарной самоделкой, что мы, проиграв её пару раз и убедившись в её ничтожестве, разорвали бумажонку, на которой она была писана, и выбросили её в мусорный ящик.

Не что иное, как именно этот эпизод послужил причиной враждебного отношения к моей рукописи. Для американо-еврейских идеологов бездарный советский композитор Покрасс был прежде всего еврей, а потому говорить о нём плохо я не имел права.

Летом 1956 года из советской туристической группы, посетившей Берлин, перебежал на Запад молодой еврей Алик Д., сын чекистского полковника, который в свою очередь был сыном миллионера (" пролетарская" диктатура в действительности!). Это была пора реабилитаций и разоблачения преступной деятельности ЧК во времена Сталина, и сынку полковника ЧК, несомненно, имевшему " большие" заслуги перед нашей советской Родиной", вероятно, было не по себе, да и перспектив особых не высвечивало даже и при наличии университетского диплома. И вот наш " молодой талантливый" (ведь они теперь все талантливые) жидок, конечно, не без благословения своего папаши, " заслуженного" пенсионера, бежит искать счастья в другом мире. И находит. Тот факт, что он возрос на русской крови и на слезах русских детей и жён заключённых и замученных, разумеется, не только не помешал ему быстро пристроиться и успешно начать карьеру " журналиста", но, по-видимому, даже содействовал успеху. Упомянутый мною выше главный идеолог радиостанции " Освобождение" Маламут принял его под своё высокое покровительство. В конце концов, разве не во имя еврейских целей

15 Зак. 3979

потрудился его папаша в России, участвуя в истреблении русской нации? И вог наш Алик Д. строчит статью за статьёй об " ужасном" положении в Советском Союзе... Кого бы вы думали? русских? украинцев? Ничуть не бывало! -... об " ужасном" положении евреев! Им, оказывается, всюду преграждают путь, не допускают на государственную службу (а иго же был его отеп?), чинят всевозможные препятствия при поступлении в вузы (сам же только что окончил МГУ), их ненавидят и презирают (ну. здесь он недалёк от истины). Эти статейки печатаются в иолэвских журналах " Свобода" и " Антикоммунист" (на немецком языке), в газетах, контролируемых американским комитетом, и даже в крупнейших американских газетах -" Нью-Йорк тайме" и др.. издаваемых евреями.

Недавно, читая книгу " Русско-еврейский диалог" Андрея Ивановича Дикого, неожиданно встречаю имя " известного английского журналиста" Давида Бурга, специалиста по русской тематике. О времена, о нравы! О метаморфозы! Да ведь это же Алик Д., избравший себе ещё при мне новое имя и фамилию -Давида Бурга вместо Дольберга, скомпрометированного кровавыми " заслугами" его достопочтенного папаши - сынка русского еврея-миллионера, полковника ЧК. И вот теперь сынок чекиста, " известный английский журналист", " просвещает англичан по русскому вопросу. Ну. что ж, добрый час, господа англичане. Нас они уже просветили, теперь очередь за вами.

В начале 1959 года меня однажды вёл надзиратель по одному из коридоров нижнего этажа Лубянки, центральной тюрьмы КГБ в Москве. Мы проходи;! и через некое подобие фоне. Слева вели вниз несколько широких ступенек, застланных красным ковром, и далее была двустворчатая окованная железом большая дверь, ведущая наружу: - вход для " вольных". Через эту дверь только что вошёл человек в сияющем новизной дорогом пальто - снежинки ещё не успели растаять на его каракулевом воротнике. Он быстро взбежал но ступенькам, и мыс ним почти столкнулись в перекрёстном движении. Наши взгляды встретились, и я остолбенел от изумления:

- Дольберг... Алик Дольберг!

Но этот крик пронёсся лишь у меня в душе, губы же, привыкшие к молчанию в одиночной камере, не проронили ни звука. А он. как мне показалось, ухмыльнулся, и я совершенно ясно услышал слова:

- А-а, ты уже здесь!

И он прошёл далее самоуверенной походкой преуспевающего еврея.

Я до сих пор ломаю голову - кго это мог быть. Трудно допустить, что это был сам Алик Дольберг. приехавший навестить своего панашу, служащего Лубянки, и заодно отчитаться о проделанной работе на Западе, хотя и этот варианг нельзя исключать совершенно. Свидетельствую лишь одно, что это был вылитый Алик Дольберг и его слова - " а-а, ты уже здесь" - не могли

относиться к надзирателю, простоватому " вертухаю" из русских; других же людей в этом фойе не было. Одно время в Мюнхене, в ЦОПЭ, мы с Аликом Дольбергом поддерживали довольно близкие отношения, и эти слова, услышанные мною из уст если не его самого, то. в полном смысле слова, его двойника, как бы напоминали мне об этом нашем знакомстве и одновременно подчёркивали ту пропасть, которая теперь нас разделяла.

Надзиратель, смутившись происшедшей заминкой да еще перед лицом проходящего " начальника*¹, ел ежа подтолкнул меня сзади, н мы проследовали дальше.

Я не настолько мистик, чтобы допустить в данном случае реальность двойника. Если это не был сам Алик Д., " известный английский журналист Давид Бург", то это вполне мог быть один из сю ближайших родственников, ведь, в конце концов, и в сфере журналистики (неважно - советской, английской или американской), и в карательных или разведывательных органах (тоже неважно - чьих) евреи играют одну и ту же роль и служат одной и той же цели -утверждению мировою господства еврейской расы. В то же время среди служащих Лубянки так часто мелькают еврейские физиономии, что неудивительно было встретить представителей какого-либо еврейского типа, которого так или иначе знал на воле.

Но обратимся вновь к радиостанции " Освобождение". Как я вскоре убедился, наиболее строгий идеологический контроль со стороны еврейской администрации был установлен над русской редакцией. С другими " национальными" редакциями было проще: им было задано определённое направление - валить всю вину за все беды малых народов СССР на русских и тем самым настраивать малые нации против великорусской нации, чтобы потом, при удобном случае, уничтожить её окончательно, т.е. довести до конца дело, начатое еврейской ВЧК в двадцатые и тридцатые годы. Националистам малых народов такое направление было весьма по душе, и они усердствовали на этом поприще, не щадя сил и не опасаясь перегнуть палку, ведь по официальной американской версии русский народ в СССР угнетает все другие народы.

С русской редакцией было труднее. Здесь трудились русские люди, за плечами которых был уже известный опыт борьбы с большевизмом и большинство которых ясно отдавало себе отчего реальном положении дел на этом фронте.

Еврейская администрация опасалась проникновения в эфир русских национальных идей и похвалы в адрес старой, дореволюционной России, а больше всего - русской монархии. Я поражался удивительному сходству позиций в этом вопросе между советским политотделом (агитпропом) и еврейским руководством пропагандных учреждений на Западе. Такое поразительное сходство, разумеется, не могло быть случайным. Не может

15* 227

быть сомнений, что весь этот огромный агитационно-пропагандистский аппарат, вся эта чудовищная машина лжи управляются in одного центра.

Русские тексты, которые мне самому приходилось читать, были серые, блёклые. Было ясно, что для оживления всей работы русской редакции необходимо было впустить в этот затхлый еврейский марксистски-либеральны й мирок свежую русскую струю, вдохнуть русский национальный дух. Но одна такая мысль приводила еврейство радиостанции в раздражение, за которым скрывается страх - страх перед возможностью пробуждения русского национального духа там. и далекой России, где ещё тан свежи раны от чудовищных расправ, учинённых еврейскими главарями революции над русским народом.

Как я уже упоминал, благодаря своей молодости и тому факзу. что я был свежий человек " ептуда", мне дозволялось больше, чем другим.! ^io не значит, конечно, что я имел некое ''разрешение" от начальства станции. Просто к моим резким критическим высказываниям в адрес программы, к моей непримиримости и национальной " строптивости" относились в известной степени терпимо. К тому же я не дорожи.'! своим заработком и не трясся за своё " место", а это освобождало меня от всякого страха. Всё-таки это был Запад, где еврейство ещё не обрело такой силы, чтобы создать свою ВЧК и расстреливать за мнения и убеждения.

Своё критическое отношение к направленности программ радиостанции я вскоре стал без стеснения высказывать в дикторской. Я прямо говор тт. что мы здесь " " продаемся жидам" и служим их интересам. В передачах на военные темы, которые в течение нескольких месяцев составлял сам. я открыто противопоставлял светлые образы старой России нынешнему мрачному положению нашей Родины. Русские втайне одобряли мои высказывания, еврейское же начальство, разумеется, смотрело на мои " загибы" с недовольством. Оно явно искало способа вызвать меня на открытый протест и затем дать понять свою силу. Однажды мне поручили для чтения перед микрофоном аляповато составленный текст в защиту евреев, будто бы жестоко преследуемых русскими в СССР. Текст был пошлый, лживый, явно антирусский. Мне как бы творили: читай, читай, наймит, ведь мы платим тебе деньги!

- Подлый наймит! -добавил я сам от себя.

Еврейская провокация удалась: я отказался читать этот скрипт и громко выразил свой протест. Меня поддержали кое-кто из дикторов и других сотрудников русской редакции. Я вернул назад эту бумагу самому " советнику¹' - Виктору С. Франку с выражением негодования. Тот поморщился -дело могло вылиться в скандал, и снял передачу с процэаммы.

Это была наша небольшая победа, но после этого мне ещё яснее предстала вся бесперспективность подобной борьбы. Ведь нельзя сражаться

22«

без надежды на окончательную победу, но победить в масштабах радиостанции - значило низложить еврейское руководство, которое поставлено влиятельными кругами в 11ыо-Йорке. Конечно, одержать победу было возможно, однако в этом деле необходима была сплочённость прежде всею нас. русских, но еврейство заблаговременно позаботилось, чтобы такой сплоченности не было среди нас. Далее, арену борьбы следовало перенести в более высокие сферы - в Нью-Йорк, в законодательные и правительственные органы; но еврейство и там давно уже позаботилось о расстановке своих людей на нужных постах. И все-таки можно было бы кое-что сделать, если бы не было этой подлой трясучки над заработком, если бы налицо бесстрашие и готовность к риску Но именно этих-то качеств и недоставало русским сотрудникам радиостанции. Деньги - великая сила, еврейство это отлично понимает и. обычно скаредное, не с купи гея. когда речь идет о покупке человеческих душ. А душ, готовых продаться, хоть отбавляй.

Но всё-таки длительный опыт работы с русским и эмшрантамн заставил еврейское руководство станции сделать для себя вывод, что для беспрепятственного проведения в программах радиостанции еврейской идеологической линии гораздо удобнее заменить русских в русской редакции евреями или полуевреями, выходцами из СССР, блага ныне таковых там более чем достаточно. Теперь, двадцать лет спустя, я включаю иногда эту радиостанцию, благоразумно переименовавшую себя из ■ 'Освобождения" в " Свободу", слушаю её наигранные голоса и не нахожу в них уже совершенно ничего близкого. Станция стала просто еврейской -настолько еврейской, что иногда я путаю её с израильским вещанием на русском языке. Настоящие герои её передач - Израиль и евреи. Палестинские арабы, ведущие борьбу за свободу своей родины, - это, в её толковании, преступники, террористы и даже бандиты. Что и говорить, " доосаобождались *!

Весной 1974 года, когда моё имя всплыло на поверхность в связи с выходим под моим редакторством 10-го номера самиздатскиго журнала " Вече", " Свобода" уделила мне, как своему " старому другу", отдельную передачу, где не преминула напомнить, что. работая в своё время на этой радиостанции, я " отличался крайним антисоветизмом и антисемитизмом" - двумя качествами, которые никак не вписывались в круг достоинств её сотрудников и в идеологическую направленность её передач. Одновременно это был, конечно, деликатный намёк еврейским сотрудникам Лубянки: дескать, куда смотрите, товарищи? Но, во-первых, этим " товарищам", единокровным братьям руководителей " Свободы*, и без этого намёка хорошо известны эти мои два качества, ибо я их не скрывал, находясь в камерах Лубянки в L955-1959 годах, во-вторых, эти " товарищи", ныне хоть и

22У

сильны, однако не всесильны, и, в-третьих, даже при условии, что мой отец посмертно реабилитирован, я за эти свои два качества уже отсидел в лагерях и тюрьмах десять лет.

В конце мая 1958 года я подал мистеру Валерио, американцу, неизвестно зачем состоявшему при русской редакции, заявление об увольнении. Он попросил меня остаться до конца месяца, и 31 мая было моим последним днем работы на этой радиостанции.

Русские в эмиграции

Несомненно, в эмиграции оказалась лучшая часть русского народа. Это и естественно: руководимая евреями революция опиралась " на самый передовой рабочий класс и беднейшее крестьянство", то есть на ту голытьбу, которая в меньшей степени сознавала свою национальную принадлежность и воплощала в себе низшие человеческие качества. Все наиболее высокое и наиболее благородное в русском народе подлежало, согласно еврейско-марксистской революционной теории, - УНИЧТОЖЕНИЮ, физическому ИСТРЕБЛЕНИЮ. Низменная европейская раса не могла, конечно, устроить своё руководство иначе, как истребив предварительно всё, что подвышалось НАД нею. Ведь в рабов превращают тех, кто внутренне предрасположен к рабству.

Весьма разнородной представилась мне русская эмиграция. На её общем фоне возвышались, как некие духовные гиганты, уже ставшие редкими и те времена представители " старой" эмиграции. Такими гигантами были в основном офицеры Русской Императорской армии. Они воплощали в себе незаурядный ум, трезвое понимание русской революции, внутреннюю дисциплинированность в сочетании с неподражаемой простотой в обращении и тонким духовным благородством. Мне пришлось встречаться, беседовать и так или иначе поддерживать контакты с весьма многими из них. Образы их навсегда запечатлелись в моей памяти и стоят передо мной как живые.

Полковник Кошкин... Он был первым из старой эмиграции, с кем мне довелось познакомиться. Его имя вошло в историю гражданской войны: я встречал упоминания о нём даже в советской историографии. Он принадлежал к числу руководителей Белого движения и Белой армии.

Май, 1956 год. Моя первая пресс-конференция в Мюнхене. По окончании этой шумной волнующей акции ко мне подошёл небольшого роста, ладно сложенный, с типично русским, вовсе не аристократическим лицом, " старичок". Он держался " молодцом". Ни в какой обстановке не унывать и всегда держаться " молодцом" - это был стиль Русской Императорской

армии. И он сохранил этот стиль до глубокой старости. Его речь, украшенная тонким юмором, открывала моему духовному взору природный типично русский ум. Лишь тембр голоса, с призвуками старческого металла, выдавал его преклонный возраст.

Мы пошли рядом, касаясь плечом друг друга, и быстро увлеклись разговором. Полковник царской и лейтенант советской армии... Он -дворянин, из высшего слоя старого русского общества. Я - сын русского крестьянина из далёкой сибирской деревни. Но кроме различия в возрасте я не ощущал между нами никакой другой разницы. Оба мы были русские офицеры, равно любящие свою Родину и в равной степени переживающие за её трагическую судьбу.

Генерал Туркул... Его странная фамилия в переводе с румынского означает турок, но это был типично русский человек, а фамилия его происходит, можно думать, скорее всего от прозвища, которое получил кто-нибудь из его предков во время одной из бесчисленных русско-турецких войн. Звание генерала он получил в 27 лет. пройдя весь фронт Первой мировой войны и выступив затем сразу же, без передышки, против красных полчищ со своим знаменитым Дроздове ким полком, прославившемся ещё на полях битвы с Германией. Полк был преобразован в дивизию, и юный по возрасту, но закалённый в бесчисленных боях воин стал её командиром. Его имя так же можно встретить в советской литературе, посвященной гражданской войне. Как-то в камере пересыльной тюрьмы в Рузаевке, ожидая очередного этапа, я читал книгу какого-то советского сочинителя, вероятно, из евреев, где описывалась гражданская война, упоминался ряд видных деятелей Белой армии и среди них - командир Дроздовской дивизии генерал Туркул - " человек безумной храбрости и бесчеловечной жестокости". Не берусь оспаривать этого сочинителя относительно второго качества генерала Туркула. Гражданские войны всегда отличались жестокостями с обеих сторон, однако та жестокость, которая с " красной" стороны вдохновлялась и поощрялась еврейским политотделом и еврейской Чекой, ни с чем сравнима быть не может.

Я читал книгу генерала Туркула " Дроздовцы в огне" - это описание его участия в гражданской войне. Нахожу эту книгу честной и правдивой. На первой странице книги- поразивший меня портрет юного генерала: сухой, подтянутый, с " белогвардейскими" усами, взгляд радостно-вдохновенный. Поистине, это были не люди, а полубоги. И какой разительный контраст с тяжеловесными, брюхатыми да мордатыми советскими генералами, неотступными, тупыми и гордыми, в то же время заискивающими перед еврейскими политруками и чекистами!

С генералом Туркулом я познакомился весной 1956 года в помещении ЦОПЭ, куда генерал часто приходил, привлекаемый, видимо, желанием

посмотреть на новое поколение русских людей. Он был еще не стар и выглядел даже моложаво. Он встречал меня с вое Л неизменно приветливой ласковом улыбкой. Но я читал на сто лице также тени ipycni и печали - знаки трудно скрываемой меланхолии, которая нередко овладевает людьми бурного прошлого, поставленными судьбой в условия вынужденного бездействия. Бедность и одиночество, скорее всею добровольное, были условиями его последних лет жизни. В то же время дни его уже были сочтены. Он умер от сердечного приступа летом 1956 или 1957 года. На его похоронах я нёс один из многочисленных венков. Его тело предано кремации, а урна с прахом захоронена на одном из мюнхенских кладбищ.

Генерал Туркул был турок по фамилии. Но мне довелось встречать в русской эмиграции старого русского генерала - турка по крови. Не знаю его истории. Видел я его весной 1958 года на освящении памятника суворовским воинам близ местечка Грюнвальд, небольшого альпийскою городка в южной Баварии. Само это событие так же заслуживает внимания. После знаменитого перевала через Альпы, столь хорошо знакомого и из учебника истории, и по картине Сурикова, истомленную длительными боями и походами Русскую армию под командованием Суворова охватила эпидемия, кажется, холеры. Больные были помещены в местном монастыре. Около трех тысяч унесла эта болезнь в могилу. Они были похоронены в братской могиле на лесистом холме близ Грюнвальда. На этом-то холме и был воздвигнут памятник. Он представляет собой натуральную скалу высотой в полтора человеческих роста с высеченными на ней словами: " Суворовским чудо-богатырям от Русского Обшевоинсконо союза и русской эмиграции". Я присутс! повал на этой церемонии и качестве репортёра от радиостанции " Освобождение". После православного ритуала освящения состоялось нечто вроде небольшою митинга, на котором выступил ряд царских и власовских русских офицеров. Среди них наиболее почтенной фигурой и был девяностолетний царский генерал, чурок по национальности, но русский по вере и духу. Я с любопытством и немалым удивлением всматривался в орлиное лицо этого маститою старца, размеренно четко. хотя уже и слабым старческим голосом, произносившею величавые русские слова, подобающие данной обстановке, - слона, которые мы уже говорить разучились: " Спите же, славные богатыри, за ВЕРУ, ЦАРЯ и ОТЕЧЕСТВО живот свой положившие!.. Имена их Ты. Господи, веси".

Впоследствии, часто размышляя об источниках непобедимости старой Русской армии, я всегда вспоминал этот эпизод и липа старых русских воинов, которых враги могли убивать, но не могли побеждать. Врат внешние... Но вот явились враги внутренние, и гюбедимое извне было взорвано (внутри. Место русского генерала занял еврей-политрук и еврей-

чекист, и пошел русский Иван колдыбасить " во имя мировой революции" еврейской и доколдыбасился...

Но самой примечательной личностью из старой эмиграции оказался для меня человек, работавший диктором на радиостанции " Освобождение". - Алексей Алексеевич Орлов. Юным кавалерийским офицером на фронтах русско-германской войны начал он своё жизненное поприще. Потом - Белая армия, в течение четырёх лет стремившаяся спасти честь России, отступление к Чёрному морю, интернирование в Турции, осгров Галиополи, переезд в Югославию под покровительство большого русофила короля Александра, пребывание там до Второй мировой войны, затем безуспешные попытки вместе с десятками тысяч русских содействовать освобождению России от большевизма (" жидобольшевизма", как предпочитают говорить в кругах национально настроенной русской эмиграции), неудачи, разочарования, разгром Германии, попытки переориентироваться на США, констатация еврейской власти в этой стране, новые разочарования, поиски новых друзей и между тем... старость. В этой последней стадии бурной,; деятельной жизни я и застал Алексея Алексеевича на радиостанции. Сошлись¹ мы с ним удивительно быстро, с первого же разговора, и сохраняли более чем дружеские отношения до последнего дня моей эмигрантской жизни. Он жил вдвоём со старушкой-женой -оба чудесные русские люди старого закала, добродушные, приветливые, до боли сердечной, до слёз любящей Россию. Они приняли меня под своё покровительство как сына, я я буду вечно им благодарен за эту. хоть и кратковременную, родительскую ласку к опеку, которую я, лишённый этого блага по милости жидов-большевиков с самого раннего детства, ощутил в зрелом возрасте. Если бы роль этих добрых русских людей выразилась для меня только в этом, то и тогда они остались бы в моей памяти как самые значительные личности среди множества моих знакомых в эмиграции. Бывая у них в гостях на их маленькой квартирке в Людвигсфельде, под Мюнхеном, я познавал тайны традиционного русского семейного уклада с его дивными иконами и смиренной религиозностью, с нежной простотой во взаимоотношениях и постоянным памятованием о Боге. Для таких, как я, рано выбитых большевиками из семейной обстановки (а сколько было нас таких при миллионных репрессиях!) и прошедших затем все этапы советского воспитания и обучения под контролем еврейского политотдела, эта, быть может, наиболее существенная сторона русского быта, игравшая важную роль в формировании личности. Алексей Алексеевич не был сухим фанатиком русской религиозности- либерализм начала века оставил и на нём свой отпечаток, но перед едой он всегда крестился, не употреблял в речи мерзких слов и любил почтительно рассуждать о Боге. Священник был для него непререкаемый авторитет. Мало

того, обладая великолепным басом, он пел в церковном хоре маленькой самодельной деревянной церквушки в Людвигсфельде.

Но не в этом заключалась для меня главная роль Алексея Алексеевича. Меня волновал вопрос о причинах падения России. Как могло случиться, что прекраснейшее, богатейшее и могущественнейшее государство, величайшая Империя мира, созданная русским гением, с её неподражаемой туманностью, преданностью Богу при одновременной веротерпимости, с её отлично организованной и прекрасно вооружённой рыцарской армией - любимицей всего народа, с её Государем Императором, богоподобном в своем человеколюбии, красоте и мудрости, - как эта Империя, средь тягчайшей, но победоносно ведомой войны, могла вдруг в одночасье рухнуть и на месте дивной гармонии явить картину анархии, хаоса, человеческой низости, малодушия и подлости?

Я не скажу, что А. А. дал мне на этот кардинальный вопрос, исчерпывающий ответ, но он указал мне путь, на котором следует искать этот ответ, и на всех последующих изворотах и перипетиях моей жизни я неизменно убеждался в правильности указанного им пути.

- Прежде всего, Ваня, - говорил он мне, - причина нашей катастрофы кроется в нашей пресыщенности. Жидобольшевики и вообще вся евреизированная пропаганда во всём мире чудовищно лгут (а жиды и не могут не лгать, ибо ложь - это сущность их души), уверяя, что Россия была отсталой, темной, бедной, а народ был неграмотным и невежественным. Если уж говорить о народе, то общеизвестно, что в русской крестьянской или рабочей семье обычно было семь-восемь, а то и десять детей и всех кормил один работник. Фабрично-заводской рабочий получал 30-40 рублей (золотых царских!) и если хотел закупить продуктов на три рубля, то должен был брать подводу и на лошади едва увозил купленное. (А при нашем-то нынешнем " прогрессе" и при зарплате в 60-80 рублей натри рубля и кило мяса не купишь!) В девяностых годах редкая, разве что уж совсем маленькая, деревушка не имела собственной школы. К 1923 году Россия должна была стать страной сплошной грамотности и стала бы таковой, если бы не помешала революция.

А о русских образованных классах и говорить не приходится. Здесь было пресыщение всем: богатством, образованностью, изяществом и красотою жизни, свободой, гениальностью избранников мудрости. Каких только книг, журналов и газет не издавалось в России, каких теорий и учений не преподавалось! И всё это " безвозбранно-беспошлинно". Россия была поистине Царство Божие на земле. И вот среди этого услаждения изобилием материальных и духовных благ сама собой зародилась и утвердилась беспечность в русском обществе. Спохватились только во время революции 190S года, когда враг впервые вылез из подворотни и показал своё подлинное

лицо. Этот враг — еврейство. Пока мы беспечно услаждались своим величием, еврей не дремал и без устали делал своё дело: создавал из подонков общества и предателей политические партии и группировки, вербовал свою агентуру среди тщеславных и беспринципных политиканов, устанавливал контроль над изданием средств массовой информации, проникал в государственный аппарат вплоть до высших постов, склонял на свою сторону морально расслабленных генералов и офицеров в армии. В результате только и слышны были со всех сторон вопли о " бедных неравноправных" евреях -об этом кричали газеты и журналы, писались книги, об этом рассуждали в Государственной Думе. Царское правительство оказалось сбитым с толку, постоянно чувствовало себя виноватым перед " богоизбранным" народом и не успевало утверждать этому племени одну льготу за другой, хотя здравому взору уже и тогда было ясно, что насытить этот алчный сброд было невозможно: чем больше они добивались, тем яростнее кричали о своей " бедности и неравноправии". Когда же в 1905 году еврейство вывалило на улицы и как хозяева положения (особенно в юго-западных областях России, за чертой оседлости) начало громить государственные учреждения, убивать государственных служащих и осквернять русские памятники, государственный герб и русские храмы, а русский простой люд поднялся стихийно на защиту своих святынь и принялся громить ненавистных жидов, то по приказу правительства войска, брошенные в районы смуты, принимали по большей части сторону... евреев, защищая их от разгневанного русского народа. Внимательный ум, наблюдавший все эти события в 1905 году, мог без труда предсказать скорую кончину этого добровольного, отказавшегося от самообороны государства, уверовавшего в либерализм. И когда, двенадцать лет спустя, в феврале 1917 года, в салон-вагон Государя -прифронтовую Походную канцелярию Императора явились неизвестно кем на это уполномоченные Шульгин и Гучков и, совершая акт измены на верность Государю Императору, преступно потребовали отречения, Царь почувствовал, что опереться ему не на кого, что " кругом (так он записал в своём дневнике) трусость и измена", и подписал отречение - смертный приговор себе, своим детям и России.

Недавно вместе с одним знакомым священником я посетил Шульгина в его крохотной квартирке (дар Н.С. Хрущёва) в г. Владимире. По дороге я попросил священника, отца Г., задать Шульгину вопрос, раскаивается ли он в том, что в своё время сыграл роковую роль в судьбе русской империи и монархии—потребовал и принял от царя отречение. Мы захватили с собой кое-каких продуктов и бутылку шампанского (мы и раньше не раз бывали у Шульгина и знали, что девяностолетний старец не отказывается от рюмки шампанского), и, когда за столом беседа приняла непринуждённый характер, свя щенник задал ему мой вопрос. Это была стрела, пушенная в самое сердце.

Старик не знал, что это маленькое коварство было заранее подготовлено и что главный виновник его со стороны внимательно за ним наблюдает. В одно мгновение целая буря пронеслась в его душе, нравственный шквал \ дарил в лицо и тотчас же отпрянул под усилием волн привыкшего владеть собой опытного лукавого политика.

- Мы желали добра России.

Таков дословно был его ответ, который хорошо сохранился в моей памяти, ибо я много размышлял о мотивах его действий и о том состоянии души, которое должно быть у этого злосчастного деятеля, осуждённого Провидением на худшую из казнен -бесконечную бессмысленную жизнь при созерцании гнусных плодов своего позорного труда.

О, как хотелось мне вставить ядовитую реплику:

- Но, простите, Василий Витальевич, ведь вас спросили не о том. какие
были у вас пожелания, а о том, раскаиваетесь ли вы в содеянном или ист.

Но это означало бы больно залечь сердце старца и внести смущение в созданный им себе в самообольщении ложный внутренний мирок, позволяющий ему мирно доживать под большевиками свои бесконечные юлы. Да и не был он настолько глуп, чтобы не понять наш вопрос. Впрочем, картина для меня была ясна, и я воздержался от колкости. Он. конечно, не раскаивался, и по временам, быть может, даже и услаждался гордым сознанием своего величия — ведь в тот момент был выше Царя, он стоял над мим, он от него требовал и диктовал ему свою дьявольскую волю.

Лишь Алексей Алексеевич открыл мне завесу познания подлинно русской национальной эмиграции. Об НТС он говорил так. как о ней толковали, по-видимому, в начале тридцатых годов. Это были для него " нацмальчики" (словечко явно из времен создания этой организации, когда в 'Национально-трудовой союз нового поколения" - НТСНП - не принимали никого старше 30 лет). Он относился к ним добродушно снисходительно, как К детям, которые, хотя и недурны, однако склонны иосвоевольничать и не весьма разборчивы в средствах для достижения своей пели. К этому времени большинству из " нацмальчиков" перевалило уже за пятьдесят, со многими из них я был хорошо знаком и мне было любопытно слушать его стариковское ворчание по их адресу. Больше всего сердце старика смущалось готовностью НТС признать в будущей освобождённой от " жидобольшевиков" России не только монархический строй, но и республиканский, если такова будет воля народа.

Сам строгий монархист, он, однако, не принадлежал к числу тех. кто гакосневел над некогда казавшихся незыблемыми принципами русский монархии. Он старался вникать во все новые политические мысли, веяния и течения, касавшиеся будущего России, старался их постигнуть и оценить их полезность для нашего Отечества. Этот удивительный патриот нашей когда-

то удивительной Родины, оставив меч железный, ни на минуту не выпускал меч духовный. В его квартиру беспрерывным потоком поступали, кажется, все эмигрантские издания, на которые он тратил значительную часть своего заработка. Его любимой газетой была " Наша страна" основанная Иваном Лукьяновичам Солонев и чем, автором книги " Россия в концлагере", о котором я уже упоминал. Газета издавалась в Аргентине и была органом Народно-монархического движения, пожалуй, единственной из монархических организаций, которая имела в своих рядах не только старых эмигрантов, но и значительное число новых. Однажды Иван Лукьянович произнёс на первый взгляд парадоксальные слова, ставшие своеобразным лозунгом этого эмигрантского объединения: " Не назад к России, а вперёд - к России допетровских времён! " Назад, к России до 1917 года, звали вообще все монархисты. Но предреволюционная Россия была явно больна и возврат к ней означал бы возрождение и всех её болезней. Здоровый и нормальный Солоневич признавал только Россию XVII века и ранее. Пётр 1 своими евронизированными реформами поставил Россию наложный путь развития, на котором русская монархия утратила свой народный характер, свою глубинную народность. Возрождение этой народности и было целью Народно-монархического движения. В целом ряде своих сочинений на темы русской истории Иван Лукьянович вскрывает болезненные уклонения от нормы в развитии России при Петре I и после него. Самого Петра он считает бездарным полководцем и близоруким, непомерно честолюбивым реформатором. Но с особенным гневом Солоневич обрушивается на послепетровский период правления женщин, называя его " периодом благоправия". Взгляды И. Л. Солоневич а казались мне наиболее приемлемыми для решения нашей национальной проблемы. Я настолько увлёкся идеей монархии, что написал даже статью в её защиту, которая была с небольшими сокращениями напечатана в парижской газете " Русская мысль". Статья называлась " Только монархия", автор же, не желая выпячивать своё слишком известное в эмиграции имя, благоразумно скрылся под псевдонимом " Калмыков". Рекомендацию статье и её автору дал всё тот же Алексей Алексеевич, лично знавший тогдашнего редактора и владельца этой газеты. Но моё отношение к монархии было более чем увлечением. Тогда и впоследствии, во всех перипетиях своей жизни, я много размышлял над этой темой. Изучая прошлое нашей родины по книгам и живым наблюдениям, я приходил к бесспорному убеждению, что только монархисты правильно говорят и пишут о России и только они в предреволюционное время были подлинными патриотами, всех же остальных можно без колебаний назвать предателями. Верно и то, что народ наш был глубоко монархиней, по крайней мере, это можно безошибочно утверждать о подавляющем его большинстве. В эмиграции только

монархисты имели мужество говорить правду о русской революции как о мировом еврейско-масонском заговоре. Эти рыцари России, на которых держалось её могущество, не могли, конечно, трусливо лгать, изворачиваться и тем более продаваться евреям за деньги.

Впоследствии мне то и дело приходилось встречать подтверждение правоты монар.\ис1ив.

Меня всегда интересовала личность В.И. Ленина, в частности его национальная принадлежность. Его монголоидное лицо и ряд антирусских высказываний в статьях приводили меня к мысли, что он был нерусский. Как-то мне в руки попала небольшая брошюра " Последние дни Романовых'' с документальным описанием жизни даря и царской семьи по материалам колчаковских следственных органов. Здесь помимо потрясающих факгов зверской расправы над царской четой, их детьми и слугами приводился поимённый список членов ВЧК и высших i юр i и иных и государственных органов, едва утвердившихся у власти большевиков. Оказалось, что многие имена, столь знакомые мне по советским источникам, были всего лишь псевдонимами, за которыми укрывались евреи. Во всех этих органах их было не менее 90 процентов. Ленин числился русским, хотя указывалось, что отец его был не то башкир, не то калмык. Впоследствии из сочинения советской писательницы М. Шагинян " Семья Ульяновых" я узнал, что он был калмык. Но любопытен другой факт, установленный М. Шагинян. сообщить о котором печагно она, разумеется, не смогла: дед Ленина но матери был еврей по имени Израиль Бланк, врач по профессии, каким-то странным образом иммигрировавший из Швейцарии в Россию и здесь, чтобы успешно заниматься врачебной практикой, принявший лицемерно крещение, сменив при лом имя Израиль на Александр. И вот его дочка. Мария Александровна, выходит замуж за подающего надежды калмыка, окончившего Казанский университет, и дарит миру чадо, которому выпала необыкновенная судьба. Судя по его ненависти к России и ко всему русскому: в нём не было ни капли русской крови. Смешение двух восточных кровей разных рас - монгольской и еврейской - предопределили его страстный, неистовый характер, дикую мстительность и жестокость. В книге воспоминаний о Ленине М. Горький приводит любопытное высказывание вождя большевиков, которое он часто любил повторять: " В России никогда не было умных людей, а если и были умные, то либо евреи, либо с примесью еврейской крови''. Самого себя. он. несомненно, относил к числу " умных", что бесспорно свидетельствует о примеси в нём еврейской крови. Кстати, эти слова можно прочесть лишь в первом издании книги Горького, которая ныне стала библишрафической редкостью. В середине двадцатых годов, когда вышло в свет это сочинение пролетарского сказителя, евреи были в апогее своей славы и. опьяненные своими революционными успехами, не

23S