Сцена четвертая. Дворский (всхлипывая): Неужели Неужели и правда от скуки.

Входят МАРИЯ и ДВОРСКИЙ. Он в слезах.

ДВОРСКИЙ (всхлипывая): Неужели… Неужели и правда от скуки?
МАРИЯ: От скуки что?
ДВОРСКИЙ: Ничего, блин!

ДВОРСКИЙ рыдает, ругается на польском.

МАРИЯ: Да хватит реветь, ты мужик или кто?
ДВОРСКИЙ: Я поляк!
МАРИЯ: И что?
ДВОРСКИЙ: У нас не принято скрывать свои чувства!
МАРИЯ: А. Прости, не знала.
ДВОРСКИЙ: Теперь знай! Курва…
МАРИЯ: Так что ты там про скуку говорил?
ДВОРСКИЙ (успокаиваясь): Не я говорил, а братец твой.
МАРИЯ: Что он тебе наплел?
ДВОРСКИЙ: Что люди порой из-за скуки творят безумства.
МАРИЯ: Это как?
ДВОРСКИЙ: Ну, вот жена моя повесилась.
МАРИЯ: От скуки?
ДВОРСКИЙ: А от чего еще? Мы не бедны, и счастье в семье было.
МАРИЯ: Ну да. От скуки не вешаются.
ДВОРСКИЙ: Откуда тебе знать?
МАРИЯ: Оттуда. Почему все пьют?
ДВОРСКИЙ: Хочешь сказать, от скуки?
МАРИЯ: Тебе то не знать!
ДВОРСКИЙ: Неудачный пример.
МАРИЯ: Может быть. Вот наш Кривобрюхов от скуки за девками бегает. Твою уродину за задницу вчера хватал, на главной улице.
ДВОРСКИЙ: Это какую уродину?
МАРИЯ: Да работницу твою.
ДВОРСКИЙ (сдержанно): Нормальная она.
МАРИЯ: Ну да, ну да. Ну, в общем, от скуки люди не убивают. Скорее наоборот. Сами дохнут.
ДВОРСКИЙ: А может, чтобы повеселиться, убивают?
МАРИЯ (раздражаясь): Да что ты заладил: убивают, да убивают! Лучше бы трахались, ей богу.
ДВОРСКИЙ: Это ты как проститутка говоришь.
МАРИЯ: Нет, это я как альтруист говорю.
ДВОРСКИЙ: Ладно.
МАРИЯ: Прохладно.
ДВОРСКИЙ: Слушай, я вот что спросить хотел.
МАРИЯ: Спрашивай.
ДВОРСКИЙ: Ты когда этот член взяла?
МАРИЯ: Я не брала.
ДВОРСКИЙ: А откуда он тут?
МАРИЯ: Покойная твоя принесла.
ДВОРСКИЙ: Тебе?
МАРИЯ: Нет.
ДВОРСКИЙ: А кому?
МАРИЯ: Братцу.
ДВОРСКИЙ: А ему зачем?!
МАРИЯ: Не хочу об этом говорить.
ДВОРСКИЙ: Кхм. То есть она принесла его Марку?
МАРИЯ: Ну да. Она частенько заходила.
ДВОРСКИЙ: Что?
МАРИЯ: Она частенько к нему заходила.
ДВОРСКИЙ: Зачем?
МАРИЯ: Они разговаривали, очень много. Даже слишком много. Но ты не волнуйся, она тебе не изменяла, сам знаешь почему.
ДВОРСКИЙ: Почему?
МАРИЯ: Да потому что мой брат гребанный педик! Как будто сам не знаешь.
ДВОРСКИЙ: Знаю, просто думал, еще причины есть.
МАРИЯ: Нет, больше нет, по крайней мере, я не знаю.
ДВОРСКИЙ: Ну ладно. Но всё-таки, ты пользовалась им?
МАРИЯ: Кем?
ДВОРСКИЙ: Не кем, а чем!
МАРИЯ: Чем?
ДВОРСКИЙ: Маша, ты тупая? Членом!
МАРИЯ: Сам ты тупой! Я, между прочим, школу просто не закончила. А так я умная!
ДВОРСКИЙ: Ладно, ладно, ты умная, прости. Так пользовалась или нет?
МАРИЯ: Вообще-то это неприличный вопрос.
ДВОРСКИЙ: Просто интересно.
МАРИЯ: Что тут интересного?
ДВОРСКИЙ: Просто, если им пользовалась ты, то это почти не грех, а если он, то грех ох какой большой.
МАРИЯ: А ты у нас священник, да?
ДВОРСКИЙ: Нет. Я примерный христианин.
МАРИЯ: О, да, только я думала, там есть заповедь или что-то типа правила не изменять?
ДВОРСКИЙ: Да, есть.
МАРИЯ: Тогда ты не примерный христианин.
ДВОРСКИЙ: Ты на что намекаешь?
МАРИЯ: Ни на что.
ДВОРСКИЙ: Давай уже, говори, как есть.
МАРИЯ: А то сам не знаешь!
ДВОРСКИЙ: Нет, не знаю, говори! Курва!
МАРИЯ: Опять ты про своих кур! Я про то, что ты спал со своей уродиной из бара полсела знает.
ДВОРСКИЙ: Быть не может.
МАРИЯ: Может.
ДВОРСКИЙ: Я с ней не спал!
МАРИЯ: Ну да.
ДВОРСКИЙ: Клянусь! Меня бы стошнило.
МАРИЯ: А что ж ты её так деликатно защищаешь, когда её уродиной называют?
ДВОРСКИЙ: Я толерантный.
МАРИЯ: Да уж, как же. Сам моего брата сегодня педиком обозвал.
ДВОРСКИЙ: Он сам напросился.
МАРИЯ: Ну конечно, он же придурок. Только вот это тебя толерантным не делает.
ДВОРСКИЙ: Да знаю я.
МАРИЯ: Ну а что тогда?
ДВОРСКИЙ: Ничего. Но я с ней не спал.
МАРИЯ: Да конечно! Тогда назови её уродиной.
ДВОРСКИЙ: Нет.
МАРИЯ: Значит спал.
ДВОРСКИЙ: Не собираюсь я перед тобой оправдываться.
МАРИЯ: Передо мной и не надо, а вот перед женой покайся потом, на могилке.
ДВОРСКИЙ: Она тоже знала?
МАРИЯ: Конечно.
ДВОРСКИЙ: О, нет.
МАРИЯ: О, да. Глядишь и с собой покончила из мести к тебе.
ДВОРСКИЙ: Да она бы в жизни не додумалась.
МАРИЯ: Так может, помог кто.
ДВОРСКИЙ: Что?
МАРИЯ: Что?
ДВОРСКИЙ: Что ты сейчас сказала?
МАРИЯ: Когда?
ДВОРСКИЙ: Не строй из себя идиотку! Кто мог помочь?!
МАРИЯ: Да не знаю я. Она же много с кем болтала. Болтливая была, жуть, какая болтливая!
ДВОРСКИЙ: Ты слышала, как она говорила о смерти с кем-нибудь?
МАРИЯ: Ну, бывало.
ДВОРСКИЙ: Бывало?!
МАРИЯ: Да. Пару раз они говорили о смерти и возмездии.
ДВОРСКИЙ: Пару раз?! С кем?!
МАРИЯ: С братиком.
ДВОРСКИЙ: И что он ей говорил?!
МАРИЯ: Да то же, что и тебе. Что скучно, скучно всем, а ему больше всех.
ДВОРСКИЙ: Скучно ему значит…
МАРИЯ: Ты на моего брата не думай! Он бы её на такое не подбил!
ДВОРСКИЙ: Ага, только болтал о смерти и скуке постоянно. Наплел про измену тоже он, наверное…
МАРИЯ: Нет! И что делать, если и, правда, скука смертная у нас тут? Ей богу, жду не дождусь, когда свалю отсюда!
ДВОРСКИЙ: Да плевал я на скуку и на всё, что ты там лопочешь! Из-за этого пустословья у меня семья в земле лежит!
МАРИЯ: Да вовсе не из-за этого. Скорее из мести.
ДВОРСКИЙ: Что?!
МАРИЯ: Если б я узнала, что мне муж изменяет, я бы конечно поругалась и простила. Но у тебя женушка не моего типа была. Она тебе верой и правдой всю жизнь, ты её моногамным партнером был. А потом взял и налево пошел. И с кем? С полной уродкой какой-то! Я бы скорее тебя убила!
ДВОРСКИЙ: Да не изменял я ей!
МАРИЯ: Конечно, конечно. Тогда назови эту стерву уродиной!
ДВОРСКИЙ: Уродина! Она уродина! Довольна?!
МАРИЯ: Оу. Да, довольна. Но все равно, уже поздно.
ДВОРСКИЙ: То есть хочешь сказать, это такая месть мне?
МАРИЯ: Моя версия такая.
ДВОРСКИЙ: Месть?
МАРИЯ: Ты что, тупой? Да, месть. Месть это вообще одно из лучших качеств человека.
ДВОРСКИЙ: Лучших?!
МАРИЯ: Да. Сам подумай, тебя обидели, а ты взял и простил. Всё. Никакой интересной истории.
ДВОРСКИЙ: Да уж. Альтруист в тебе умер.
МАРИЯ: Нисколько. Альтруизм по отношению к человечеству во мне жив.
ДВОРСКИЙ: А что, еще какой-то есть?
МАРИЯ: Да. По отношению к человеку. Так вот когда обиду не прощают, а наоборот, мстят самым извращенным образом, получается интересная история, которую можно рассказать обществу.
ДВОРСКИЙ: Око за око, и весь мир ослепнет.
МАРИЯ: Кто это сказал?
ДВОРСКИЙ: Какой-то восточный мудрец.
МАРИЯ: Ганди?
ДВОРСКИЙ (пауза): Да, он. Откуда ты знаешь?
МАРИЯ: Мне это какой-то очкарик рассказывал, пытался знаниями заплатить.
ДВОРСКИЙ: За что?
МАРИЯ: Ты запарил, ты, правда, такой тупой?
ДВОРСКИЙ: В смысле?
МАРИЯ: В прямом! «За что?» За трах, дебил!
ДВОРСКИЙ: А, точно. Прости, я уже забыл.
МАРИЯ: Так вот, Ганди сморозил фигню. Первый, кто догадается отомстить за один глаз двумя, прекратит эту цепочку.
ДВОРСКИЙ: На самом деле.
МАРИЯ: Вот-вот. Так что месть крутая штука.
ДВОРСКИЙ: Возможно.
МАРИЯ: У неё только один минус.
ДВОРСКИЙ: Какой?
МАРИЯ: «Месть впивается в тебя, как челюсти голодного африканца в пирог с капустой».
ДВОРСКИЙ: Кто это сказал?
МАРИЯ: Марк.
ДВОРСКИЙ: Твой брат?
МАРИЯ: Ты достал.
ДВОРСКИЙ: Прости, прости. И что это значит?
МАРИЯ: То, что ты уже никогда не забудешь о мести и будешь наслаждаться, используя её снова.
ДВОРСКИЙ: Ааа. Да, интересно. «Как челюсти в пирог».
МАРИЯ: Кстати, о челюстях. Я тебе должна отдать кое-что.

МАРИЯ берет член с вставной челюстью и отдает их ДВОРСКОМУ.

ДВОРСКИЙ: Но челюсть я подарил Марку.
МАРИЯ: А. Да это я сказала своему жениху, что это отцовские, и мы с ним помиримся, если я их верну.
ДВОРСКИЙ: Ааа. Ну ладно. А член то мне зачем?
МАРИЯ: Он принадлежал твоей жене, мы не можем это забрать.
ДВОРСКИЙ: После того, как твой братец ковырял им в жопе, я тоже не хочу его брать.
МАРИЯ: Я настаиваю!
ДВОРСКИЙ: Ладно, ладно, пойду, выкину его.
МАРИЯ: Вот и выкинь. Ничуть не жалко.
ДВОРСКИЙ: Ага. Ладно, я пойду. Мне еще надо памятник заказать.
МАРИЯ: В Красноярске?
ДВОРСКИЙ: Да.
МАРИЯ: Скоро и я туда поеду! А потом в Италию.
ДВОРСКИЙ: Терпеть не могу макаронников.
МАРИЯ: Я тоже. Зато там Эйфелева башня!
ДВОРСКИЙ: Она же в Париже.
МАРИЯ: Всё верно. А Париж, по-твоему, где, дурья твоя башка?
ДВОРСКИЙ: Эээ, впрочем, неважно.

ДВОРСКИЙ идет к двери.

МАРИЯ: Вацлав!
ДВОРСКИЙ: Да?
МАРИЯ: Мы с Марком сожалеем о твоем несчастье и приносим искренние соболезнования.
ДВОРСКИЙ: Нет, еще не сожалеете. Курвы…

ДВОРСКИЙ уходит. МАРИЯ растерянно пожимает плечами.

МАРИЯ: Странный он какой-то.

МАРИЯ идет за чемоданом и случайно задевает полку. С неё падает листок. Она поднимает его и начинает читать.

МАРИЯ (читает): Нэнси наслаждалась сигаретой, обслужив очередного клиента. Старый извращенец уже одевался, кряхтя и испуская зловоние. Что-то в нём напоминало ей старую крысу, может сгорбленная фигура, а может лысый конец. И тут Нэнси задумалась вдруг, чего с ней раньше не случалось, о своей жизни и о причинах своей блядской профессии. Она уже было решила, что совершает грехи подобной работой, но тут же пришла в себя: она занимается этим из нужды. Другое дело вот этот старикан, ведь он удовлетворяет свои грёбанные животные желания. «Человек ли тот, кто не контролирует свои желания?», - пронеслось у неё в голове. И тут её взгляд упал на деревянный член, лежащий у неё под ногой.

МАРИЯ отрывается от чтения и закуривает.

МАРИЯ (читает): Уж эти ли мысли, или какие другие сподвигли Нэнси забить членом старого извращенца до смерти, мы не узнаем. Но с тех пор Нэнси только и делала, что мочила конченых извращенцев и неудачников, заказывавших её. Однажды, когда Нэнси в очередной раз херачила какого-то говнюка по башке своим любимым орудием, она наткнулась на его взгляд. Она поняла его взгляд, он умолял о пощаде. И задумалась Нэнси, в кого же она превратилась. Да, эти люди были зверьми, но и она стала ничем не лучше. Член выпал из её руки и Нэнси ушла в закат, сохранив жизнь парню, которого звали Джек. P. S. Лондон, 1888 год.

МАРИЯ переворачивает страницу, но больше ничего не находит.

МАРИЯ: Эй, а что с проституткой?! Так, где этот придурок…

МАРИЯ забывает о чемодане и уходит. Лампа вновь гаснет.