Кто тут чужак?

Надо сказать, что в городе имелись группы, которые недолюбливали Кхалида и его друзей. Когда Бахрам шел по Регистану, он видел бросаемые на него взоры. Когда он проходил мимо людей, их разговоры замолкали или напротив, начинались. Он понимал, что был частью кружка или стороны, и каким бы безобидным ни было его, Бахрама, поведение – это ничего не меняло. Он был родственником Кхалида, кто был близок Ивангу и Заххару. Вместе они были фракцией Надира Деванбеги. Они были союзниками Надира, несмотря на то, что он давил на них подобно бумажному прессу, что сжимает мокрую макулатуру для производства листа. Несмотря на то, что они ненавидели его. Множество людей в Самарканде ненавидели Надира, причем, без сомнения, посильнее, чем Кхалид. Ну а Кхалид был под Надировым покровительством. А эти другие были его врагами: родственники казненных, заключенных в тюрьмы или изгнанных противников, а может и просто неудачники, потерявшие место при дворе. А еще у хана было множество других придворных, полководцев, родственников – все жадные до его внимания и милостей. Все зависливы до влияния, которым пользовался Надир. Время от времени Бахраму доводилось слышать о дворцовых интригах против Надира, но подробности были ему неизвестны. То что сотрудничество с Надиром могло привести к проблемам виделось ему величайшей несправедливостью. Сотрудничество само по себе уже было проблемой.

Однажды эти затаившиеся враги обрели плоть. В тот день, когда Бахрам гостил у Иванга, в дверях его тибетской лавки вдруг появились два кади, которых Бахрам доселе не видел. Компанию им составили двое ханских солдат и стадо галдящих улемов из медресе Тилла Кария. Они требовали от Иванга предъявить налоговые отчеты.

- Я не зимми. – Иванг оставался совершенно спокоен.

Зимми, или люди договора – это те неверные, кто родился и прожил большую часть жизни на территории ханства и которым нужно было платить особый налог. Ислам – справедливая религия и все мусульмане равны перед Господом и законом. Но что касалось низших – женщин, рабов и зимми, только последние могли изменить свой статус, просто обратившись в истинную веру. Конечно, в старину было время, когда всем язычникам давали выбор “книга или меч”, лишь люди Писания – иудеи, зороастрийцы, христиане и сабии[136] могли сохранить свою веру. Ныне же все язычники могли следовать своим разнообразным верованиям, пока зарегистрированы у кади и платят особый ежегодный налог зимми.

Это было понятным и привычным делом. Даже после того как Сафавиды-шииты захватили иранский трон и официальное положение зимми ухудшилось – это касалось в основном Ирана, где шиитские муллы очень беспокоились о чистоте. В ханствах к востоку это если и проявлялось, то изредка. Иванг как-то заметил, что неопределенность статуса зимми тоже была формой налога.

- Как это не зимми? – удивленно ахнул один из кади.

- Нет, я из Тибета. Я мустамин.

Мустаминами назывались иностранцы, которым было дозволено жить в мусульманских землях определенный период времени.

- Аман у тебя есть?

- Да.

Это была охранная грамота, которая выдавалась мустамину и должна была обновляться Ханакой ежегодно. Иванг принес лист пергамента из задней комнаты и показал кади. Внизу грамоты стояло несколько восковых печатей и кади внимательно их изучили.

- Да он тут уже восемь лет сидит! – пожаловался один из них. – Это дольше, чем дозволено по закону.

Иванг только плечами пожал:

- Продление даровано этой весной.

Пока кади снова изучали документ повисла тяжелое молчание.

Кто то встрепенулся:

- Мустамины не могут владеть недвижимостью!

- Ты владелец магазина? – старший кади спросил, снова удивившись.

- Нет. – отвечал Иванг. – Вовсе нет. Я его снимаю.

- С ежемесячной платой?

- Ежегодной. Как только продляю аман.

- Откуда ты?

- Из Тибета.

- А там дом есть?

- Да. В Иванге.

- Семья?

- Братья и сестры. Жен и детей нет.

- Тогда кто же управляет в твоем доме?

- Сестра.

- Когда планируешь вернуться?

Короткая пауза.

- Не знаю.

- То есть ты не планируешь возвращаться в Тибет.

- Нет, планирую. Но... Дела идут хорошо. Сестра присылает слитки серебра, а я из них делаю вещицы. Это же Самарканд.

- Поэтому у тебя всегда будут дела хорошо идти! С чего бы тебе уезжать тогда? Ты должен быть зимми – неверным подданным хана.

Иванг вздохнул и посмотрел на документ. Это было то, что Надир принес в ханство. Что-то из самого сердца ислама, из его сути: закон есть закон. Зимми и мустамины также защищались законом, только по-своему.

- Он даже не из людей Писания! - возмущенно воскликнул кади.

- У нас в Тибете много людей, что пишут. – ответил Иванг, делая вид что не понял.

Кади продолжал наседать:

- Каково твое вероисповедание?

- Я буддист.

- Значит ты не веришь в Аллаха, ты не молишься Ему.

Иванг промолчал.

- Буддисты – многобожники, - сказал один из пришедших. – Подобно аравийским язычникам, которых Мухаммед обратил.

Бахрам выступил вперед:

- Не должно быть религиозного принуждения. – горячо заявил он. – “Тебе по твоей вере, а мне по моей вере”. Вот чему Коран нас учит!

Кади холодно взглянули на него.

- Сам-то мусульманин? – поинтересовался один из них.

- Разумеется! Мог бы знать, если бы знал мечеть Шер Дор! Я там тебя не видел. Где ты молишься по пятницам?

- В мечети Тилла Кария, - буркнул кади, разозлившись окончательно.

Это было любопытно. Медресе Тилла Кария была сердцем шиитской группы ученых, оппозиционной Надиру.

- Аль куфу миллатун вахида, - сказал один из них. Контрцитату, как это называют теологи. Неверие – есть религия.

- Только дигараз может пожаловаться на неисполнение закона, - Бахрам пошел в наступление. Дигаразом называли того, кто говорил без зависти или злого умысла, мусульманина, незаинтересованного в исходе дела. – Ты не подходишь.

- Как и ты, сопляк.

- Это вы пришли сюда! Кто вас подослал? Вы выступаете против закона амана, кто дал вам такое право? Уходите отсюда! Вы даже не представляете, что этот человек сделал для Самарканда! Ваши нападки целятся в самого Шайед Абдула, тут вы атакуете сам ислам! Проваливайте прочь!

Кади не пошевелились, но что-то в их глазах стало более настороженным. Их вожак ответил:

- Следующей весной снова поговорим.

Он бросил взгляд на аман Иванга. Взмахом руки, что был по чину хану, он повел других узкими улочками базара прочь.

Долго еще друзья молча стояли в тиши магазина, испытывая неловкость друг перед другом.

Наконец Иванг выдохнул:

- Не Мухаммед ли установил законы, которые предписывают, как до́ лжно обращаться к людям в Дар Аль Ислам?

- Аллах установил их. Мухаммед лишь передал их.

- Все свободные люди равны перед законом. Женщины, дети, рабы и неверные стоят на ступень ниже.

- Они также равны, но у каждой группы есть конкретные права, которые защищены законом.

- Но этих прав не так много, как у свободных мужей-мусульман.

- Они не так сильны, посему их права не столь обременительны. Ведь всех этих людей защищают свободные мужи-мусульмане, они защищают законы, данные Господом.

Иванг открыл рот, чтобы что-то сказать и задумался. Наконец, он изрек:

- Бог – сила, которая движется во всем. Предметы обретают форму в движении.

- Бог – любовь, что все приводит в движение. – согласился Бахрам. – Так говорят суфии.

Иванг кивнул:

- Бог – математик. Величайший и искуснейший математик. Насколько наши тела совершенней грубых печей и емкостей подворья, настолько Бог лучше математик по сравнению с нами самими.

- Значит ты согласен с существованием одного бога? Я думал, Будда отрицал существование богов.

- Не знаю. Мне кажется, некоторые буддисты со мной не согласятся. Существование рождается из Пустоты. Сам я не знаю. Если там лишь Пустота, откуда же тогда берется математика? Мне кажется она – результат чьей-то мысли.

Бахрам очень удивился, услышав такие речи. Он не был уверен в том, насколько искренен Иванг, быть может его напугали кади, пришедшие из Тилла Кария. Впрочем рассуждения имели смысл – ведь очевидно невозможным было то, что такая сложная и прекрасная система появилась бы сама по себе, без могущественного и любящего Господа-создателя.

- Думаю, тебе надо посетить суфийское братство и послушать, что на этот счет думает мой учитель. – Бахрам улыбнулся, представив огромного тибетца среди прочих учеников. Учителю, возможно, он понравится.

Бахрам возвращался на подворье через западный караван-сарай, где торговцы-индийцы жили, окутанные запахами фимиама и молочного чая. Купив духи и кульки с минералами для Кхалида, Бахрам закончил все прочие дела, которые у него тут имелись. Затем, повстречав Дола, знакомого родом из Ладака[137] он задержался у него, выпить по чашечке чая, а затем по чашечке ракши. Глядя на кульки с пряностями и маленькие бронзовые фигурки, расставленные повсюду в лавке, Бахрам заинтересовался небольшими статуэтками, созданными особенно искусно.

- Это ваши боги?

Дол взглянул на него, приятно удивленный.

- Некоторые боги, да. Вот Шива, это – Кали-разрушительница, это – Ганеша.

- Слоновий бог?

- Так мы его изображаем. У него много форм.

- И слон?

- Ты когда-нибудь видел слона?

- Нет.

- Они очень величественны.

- Я слышал они большие.

- Это не то слово.

Бахрам отхлебнул чая.

- Я думаю, Иванг может обратиться в ислам.

- Проблемы с аманом? – Дол улыбнулся и настоял, чтобы Бахрам отхлебнул из фляжки с ракши.

Бахрам же принял предложение, затем продолжил:

- Как ты думаешь, можно ли сменить веру?

- Многим удалось.

- А ты мог бы? Мог бы ты сказать, что есть лишь один Бог? – спросил Бахрам, указывая на статуэтки.

Дол снова улыбнулся:

- Все они – воплощение Брахмана. За всем этим стоит великий Бог Брахман, и все есть он.

- Может и Иванг так думает. Он может уже верит, что есть один великий бог, Бог Богов.

- Может быть. Бог говорит с разными людьми разными способами.

Бахраму оставалось лишь вздохнуть.