Воины Сиу 3 страница

Лейтенант Эдгерли спешился, а когда он попытался вновь сесть верхом, его лошадь начала шарахаться из стороны в сторону - наверное, из-за пуль, шлепающих по земле. Уолтер Кэмп, бравший у Эдгерли интервью, говорил, что индейцы подобрались к лейтенанту на расстояние в пятнадцать футов. Пятнадцать футов! Физически развитый человек может перепрыгнуть это расстояние в один прыжок. Даже делая скидку на преувеличение - скажем двадцать, тридцать, пятьдесят футов - это кажется невероятным. Его ординарец удерживал нервное животное, пока Эдгерли пытался усесться на того. Ординарец улыбался. Эдгерли заметил улыбку и позднее спросил об этом. Ординарец ответил, что не мог сдержать улыбки, настолько плохо стреляли индейцы.

Это абсурдно. Индейцы вопят и прыгают вокруг, безуспешно пытаясь убить лейтенанта, а его ординарец находит это забавным.

Что ж, Эдгерли и его смущенный помощник спаслись, не будучи задетыми, и, отступая с этой рискованной позиции, они миновали Винсента Чарли, ветеринара роты “D”. Ему прострелили бедра. “Он обернулся ко мне, и я сказал ему, чтобы он забрался в яму, а я сформирую отряд, вернусь и спасу его”.

Эдгерли сообщил капитану Уэйру об этом раненом и о своем обещании спасти его. Уэйр ответил, что сожалеет, но им приказано отступить. Эдгерли запротестовал. Уэйр возразил, что у них нет выбора.

После сражения они нашли тело ветеринара с палкой, вбитой ему в горло.

Уэйр, похоже, был эмоционально опустошен неудачей той попытки присоединиться к Кастеру. Возможно, он чувствовал себя лично ответственным, хотя ни в коем случае это не являлось его виной. Он сделал все, что мог, превысив свои полномочия вплоть до открытого неподчинения.

Когда оставшиеся в живых члены Седьмой Кавалерии возвращались в Форт Линкольн, “Дальний Запад” пришвартовался у Форта Бафорд, в том месте, где Йеллоустон впадает в Миссури. Оттуда большинство здоровых людей отправились далее к Форту Линкольн по суше, а поскольку майор Рино остался на борту “Дальнего Запада”, командование этим сухопутным походом было возложено на капитана Уэйра. Ниже по течению у Форта Стивенсон они однажды остановились на ланч. Уэйр отправился в форт. Он не вернулся, и от него не было никаких распоряжений вплоть до раннего вечера, когда ординарец принес известие, что полк должен встать лагерем в двух милях к востоку от форта.

Той ночью, рассказывал лейтенант И.А. Гарлингтон, некоторые офицеры были приглашены в форт на ужин, они отправились туда и провели там довольно много времени. Лишь ранним утром Уэйр прервал вечеринку. Обратно он ехал в фургоне с полковым врачом и лейтенантом, упоминаемым лишь как “I”. Они ехали в полковой лагерь, но Уэйр невзлюбил этого лейтенанта, и вскоре после того, как фургон выехал из Форта Стивенсон, капитан приказал вознице остановиться, сообщив, что не желает ехать вместе с лейтенантом I. Врач возражал против подобного поведения, и смущенный лейтенант предложил пройтись до лагеря пешком, но это не спасло положение. Уэйр выкарабкался из фургона, заявив, что сам пойдет пешком. Ночь было темной, и они быстро потеряли его из виду. Спутники капитана ожидали, что он вернется в течение нескольких минут, но Уэйр не появлялся, поэтому они отправились на его поиски. Лейтенант обнаружил его в близлежащем потоке. Уэйр то ли прыгнул в него, то ли свалился, потеряв при этом шляпу, и плавал кругами. Лейтенант протянул ему руку, но Уэйр отказался принять ее, сказав, что скорее утонет, нежели примет чью-либо помощь. Лишь при появлении врача он позволил им помочь ему в этом затруднительном положении.

Следующим утром, когда полк возобновил свой марш в Форт Линкольн, Уэйр скакал во фронте - “жалкое зрелище”. Его одежда была сырой и измятой, на нем была странная шляпа с узкими полями - такая маленькая, будто она принадлежала ребенку. Ободок шляпы потерялся, и тулья приняла конусообразный вид, похожий на сахарную голову. Капитан ехал на очень красивом коне по имени Джейк, и Гарлингтон замечает, что в этой ситуации даже Джейк казался униженным внешним видом своего всадника и командующего офицера.

Из Сент-Луиса он писал вдове Кастера: “Ты знаешь, я не могу сейчас рассказывать тебе, но когда-нибудь я расскажу это тебе... Мне так много надо тебе рассказать, что я ничего не скажу тебе сейчас...”.

Месяцем позже Уэйр написал ей из Нью-Йорка: “Я знаю, что если все мы соберемся одни, в гостиной, ночью, занавески опущены, и все прочие спят, тот или иной из вас заставит меня рассказать все то, что я знаю...”.

Подобные пассажи исходят, словно эктоплазма помутившегося рассудка.

Менее чем через шесть месяцев после сражения Уэйр умер. Ему было тридцать восемь. Его врач рассказал Элизабет, что когда Уэйр приехал в Нью-Йорк, он был подавленным и беспокойным. Капитан проводил большую часть времени в одной комнате, избегая всех и каждого. Ближе к концу он стал настолько нервным, что не мог это стерпеть. Гарлингтон говорил, что Уэйр умер от пневмонии. Другие приписывают его смерть меланхолии и застою мозга.

_______________________________________________________________________________________

_______________________________________________________________________________________

Отвечая на ряд вопросов, предложенных полковником У.А. Грэхемом, Годфри описал свой первый визит на поля боя. Похоже, он был поражен красками: “Мраморно-белые тела, темно-коричневые трупы лошадей... пучки красновато-коричневой травы на почти пепельно-белой почве...”. Он заметил, что на расстоянии раздетые трупы походили на белые валуны, и слышал, как Уэйр воскликнул: “О, какие они белые! Какие белые! ”.

Более чем двести тел и около семидесяти лошадиных трупов лежали на июньском солнце в течение двух или трех дней, прежде чем похоронные партии приступили к работе. Рядовые Берри и Слапер вспоминали, что им поручили эту службу двадцать седьмого, Варнум приступил к работе двадцать восьмого, и есть сообщения о похоронах двадцать девятого. Солдат, назначенных хоронить останки, измучила рвота, их мутило и рвало, пока они пытались выкопать могилы. Поэтому погребение пришлось упростить. Тела офицеров, или те, которые посчитали таковыми, уложили в неглубокие канавы. Имя каждого офицера было написано на полоске бумаги, которую помещали в пустую гильзу. Эту гильзу вбивали в вершину колышка или обрезка палаточного шеста, установленного возле могилы.

Тела предположительно нижних чинов были наскоро прикрыты кустами полыни или несколькими лопатами земли. Попытки опознать их мало чего достигли. Нескольких еще можно было узнать. Зачастую черты лица были искажены страхом или мучениями. Кое у кого лица были разбиты палицами или камнями до такой степени, что они представляли собой расплющенные маски из запекшейся крови, порытой коркой поедающих плоть насекомых. Рядовой Колман искал тела знакомых ему солдат. Он говорил, что все были “ужасно изуродованы”. Ярость индейцев распространилась даже на лошадей, которых он обнаружил “разрубленными и изрезанными”. Рядовой Голдин рассказывал, что почти все трупы были настолько изрублены, что их невозможно было перенести с места на место. Несколько раз он наблюдал, как попытке поднять тело, в руках членов похоронной команды оставалась лишь мертвая рука, отделившаяся от трупа.

Лейтенант Джеймс Колхаун - Адонис Седьмой Кавалерии и зять Кастера - был опознан по характерной пломбе на зубе. Капитан Мойлан, видевший его тело перед похоронами, написал Мэгги, что ни его лицо, ни конечности не были обезображены. Возможно. Но более вероятно, что Мойлан пытался утешить вдову.

Вне сомнений, многие трупы были изуродованы, хотя некоторые армейцы, бывшие на том поле, либо не обратили на это внимание - что звучит невероятно - либо нашли тому оправдание. Сержант Найп не мог припомнить хоть кого-то оскальпированного и считал, что не было каких-то неоправданных надругательств над телами - индейцы лишь добивали раненых: “Судя по всему, обычный способ добить раненого - разрубить голову поперек лба, либо ниже, поперек глаз...”.

Рядовой Джекоб Эдам видел картину иначе: “У одного мертвого тела была очень аккуратно отсечена нога, словно острым ножом, в бедренном суставе. Это проделали настолько тщательно, что кишки не вылезли наружу. Тела были изуродованы всеми мыслимыми способами. Некоторые из них поставили на четвереньки, сзади они были сплошь утыканы стрелами...”.

Рядовой Джордж Глис обнаружил останки своего бывшего соседа по койке Тома “Босса” Твида с разрубленной промежностью. Одну из его ног индейцы бросили Твиду на плечо: “В каждом глазу у него было по стреле. Раненый конь лежал рядом с ним и стонал от боли. Мы ударили животное по голове окровавленным топором...”.

Эти топоры были розданы индейцам правительством.

Эти надругательства над трупами погибших солдат Кастера отчасти можно объяснить горем и замешательством, которое испытывали эти индейцы. Они не могли понять, почему солдаты преследовали их. Ведь они хотели лишь одного: чтобы их оставили в покое, и они смогли жить так, как жили веками - охотясь, рыбача, следуя за дающими им все необходимое бизонами. Индейцы не могли уразуметь, почему им следует жить весь год на одном и том же месте, почему им следует стать фермерами, тогда как рождены они были охотниками. Они не представляли, как может кто-нибудь делить, раздавать, продавать землю. Они считали, что земля создана для всех, что она не может быть присвоена отдельными людьми или группами, а уничтожение ее растительного покрова путем распашки противоречит очевидному плану Великого Духа.

Вашичу, убежденные в своем статусе избранников Божьих, настойчиво преследовали этих людей - угрожая, обещая, улыбаясь, обманывая - и вдали от поселений белых людей полк Кастера налетел на летний лагерь. Поэтому женщины, оплакивая мертвых мужей, братьев или сыновей, разрубали обнаженные белые трупы разделочными ножами и топорами, отрезали пальцы, руки, пенисы и разбивали черепа мертвых кавалеристов каменными молотками.

Уиттейкеровская знаменитая биография генерала Кастера была написана с поразительной скоростью, а поскольку автор преклоняет колени в бесконечном обожании, она является просто глупой данью павшему герою. Однако изредка в ней проблескивает мысль, и в такой момент книга становится интересной. Надругательство над трупами шокировало автора, сподвигнув на раздумье. Он замечает, что белые люди не просто ужасались, а были поставлены в тупик подобным поведением, которое почти никогда не проявлялось ни во время красно-белых сражений восемнадцатого века, ни в начале девятнадцатого.

Кэтлин, Бунневиль, Кендалл, Льюис и Кларк и все те первые путешественники, пересекавшие равнины вплоть до дней Фремонта, не отмечают подобных жестокостей в нескольких своих стычках с индейцами и оставляют в целом бесспорно благосклонное впечатление о характере дикаря. Нет сомнений, что в наши дни подобные жестокости являются обычным явлением, и истинную причину того не стоит далеко искать. Она проистекает из условий обоих этих периодов. Я твердо склонен приписать эти зверства смешению ненависти и презрения, порожденных характером современных столкновений, отличающихся от тех, которые имели место до 1850 года. В прошлом веке в лесах, и вплоть до 1850 года - на равнинах, индейцы главным образом сражались с ветеранами фронтира и бывалыми солдатами - людьми, которые своей физической силой значительно превосходили индейцев, были более искусными стрелками, почти такими же неплохими наездниками и затмевали их в рукопашном бою. Превыше всего дикари уважают физическую удаль и храбрость, и есть серьезные основания считать, что они были настолько горды, снимая скальп с храброго белого человека в те дни, когда относились к нему с уважением, что не унижались калечить иным образом его мертвое тело.

Теперь все наоборот. Индейцы знают, все без исключения, что почти все зеленые рекруты регулярной армии страшатся их, а жители фронтира, которых они встречают и уродуют - не храбрые охотники, но презираемые в их глазах крестьяне. Ненавидя и презирая этих людей как трусов и работяг, однако видя себя медленно, но верно уступающими этим презренным созданиям, индейцы, кроша их на куски, получают точно такое же удовлетворение, как и множество белых мужчин и мальчишек, избивающих палкой змею.

С Томом Кастером обошлись с особой жестокостью. Он лежал лицом вниз, утыканный стрелами, со снесенным затылком. Его живот был распорот вдоль и поперек, и внутренности вылезли наружу. Горло было перерезано, а скальп содран почти целиком; осталось лишь несколько волос на задней стороне шеи. Переводчик Фред Джерард говорил, что в макушку Тому вогнали стрелу с такой силой, что она проникла в мозг, и ее невозможно было извлечь. Его разлагающиеся черты невозможно было узнать, но на одной руке была причудливая татуировка - американский флаг, богиня свободы и инициалы: TWC.

Сержант Райан говорил, что череп Тома Кастера был “расплющен в лепешку не толще ладони”. Райан предполагал, что это могло быть делом рук скво, “так как мы нашли множество каменных молотков, сделанных из круглых камней с рукоятками из сыромятной кожи. Индейцы использовали их в лагере для разбивания бизоньих костей и извлечения из них костного мозга...”.

Годфри писал, что когда он опустил взгляд на обнаженную спину этого человека, то предположил, что это может быть Том, поскольку они, бывало, купались вместе, и фигура показалась ему знакомой.

МакДугал сообщил, что Том был опознан благодаря шраму от пули на его левой щеке - ранение, полученное им во время Гражданской войны; и по “раздробленному указательному пальцу”, хотя он никак не объяснил причину такой странной травмы.

Деревянная Нога описывал тело, которое могло быть телом Тома. Этот солдат впечатлил индейцев своими татуировками на груди и обеих руках. Из-за этих отметок - особенно из-за орла с распростертыми крыльями - индейцы решили, что это, должно быть, солдатский вождь. Кроме того, он был одет в костюм из замши. Но голова этого человека была отрезана, тогда как Том Кастер, несмотря на жестокое с ним обхождение, не был обезглавлен. Так что вашичу с орлом был, вероятно, кем-то иным.

Два других трупа привлекли внимание индейцев: Исайя, из-за своей черной кожи, и солдат с золотыми пятнами на зубах. “Мы не понимали, как оно туда попало”, - говорил Деревянная Нога: “и зачем”.

Пониже Тома и генерала на склоне лежал Бостон Кастер. Рядом с ним лежало тело его восемнадцатилетнего племянника Гарри Армстронга “Оти” Рида. Оба юноши ожидали увидеть, как их лихие родственники проносятся по кишащей индейцами долине аки ангелы Господни, скашивая врага, словно траву. С Бостона сняли все, кроме белых хлопчатобумажных носков. Годфри заметил, что на нескольких телах оставалась кое-какая одежда - трусы, нижняя рубаха или носки, но неизменно метка с именем владельца была с нее срезана. Эти помеченные лоскутки можно было расценить только как Магию, хотя их и хранили не так, как прочие амулеты.

На фотографии Бостона 1875 года изображен туберкулезного вида юноша с мертвенно-бледной кожей и выступающими скулами. За исключением цвета кожи, он сильно смахивает на Сиу. У него были слабые легкие, и семья надеялась на то, что сезон на сухих равнинах сможет поправить его здоровье. Поэтому Бостон был зачислен в полк штатским проводником, хотя он и никогда не бывал в том краю. 21 июня он написал своей матери, что хотел бы разжиться парой индейских пони и “бизоньей накидкой для Нева”. Нев был еще одним братом – Невином - здоровье которого, похоже, было еще хуже, чем у Бостона. Бостон не знал, с каким количеством индейцев им предстоит столкнуться. Скауты, видевшие следы, оставленные их палатками, говорили, что их может быть не менее восьмисот. “Но, будь их много или мало, я надеюсь, что смогу вернувшись обратно честно сказать, что один из них или более отправились в страну счастливой охоты”.

Канадец У.У. Кук - адъютант генерала, известный среди непочтительных солдат как Собственность Королевы[231] (Queen’s Own) - был оскальпирован дважды. Вторым скальпом оказалась одна из его замечательных, длинных, ниспадающих бакенбард. Эти бакенбарды называли дандрериями - в честь напыщенного лорда Дандрери из “Нашей американской кузины”, комедии, посмотреть которую Линкольн отправился тем вечером в театр Форда[232].

Кавалерист бывший в деле на Уашите говорил, что Кук испарился, когда началась стрельба, и не появлялся до тех пор, пока все не утихло. Однако нет никаких подтверждений тому. В подавляющем большинстве сообщений Кука описывали как храброго и надежного офицера. Кастер превозносил его отвагу и обычно неправильно писал его фамилию: “Cook”[233]. В 1864 году, когда Кук поступал на службу в американскую армию, какой-то писарь записал эту фамилию так, как она произносилась, и Кук не позаботился исправить ошибку вплоть до 1872 года. Очевидно, это его не волновало. Все-таки, странно. Кук должен был постоянно натыкаться на свою неверно записанную фамилию, однако не сказал ни слова об этом.

Деревянная Нога, подобно саранче носившийся по полю сражения, возможно оскальпировал лицо Кука. Он говорил, что обратил внимание на мертвого солдата лет тридцати, с пышными усами и длинной бородой, росшей с обеих сторон лица. Сказав приятелю, что никогда не видел такого скальпа, Деревянная Нога снял кожу с одной стороны лица и привязал ее к концу стрелы. Никто в селении не обращал особого внимания на эту добычу, пока его бабка, жившая одна в ивовом шалаше, не спросила, что это он притащил. Деревянная Нога протянул ей скальп. Свежие скальпы обычно передавались женщинам, которые подготавливали их к показу и иногда пели о подвигах своих воинов-победителей, танцуя со свисающими с палок скальпами. Однако бабка Деревянной Ноги взвизгнула и отпрянула.

Они немного поговорили об этом, обсудили сражение и действия Деревянной Ноги. Бабка считала, что ему очень идет его новая одежда - обмундирование Седьмой Кавалерии. Неизвестно, с какого солдата она была снята, но точно не с Кука, так как тот был весьма крупного телосложения. Деревянная Нога сам был не маленький - более шести футов роста, а форма принадлежала менее крупному человеку и была для него коротковата.

Наконец бабка решила принять скальп и унесла его в свой шалаш.

На следующий день, поскольку подходила армия Терри, Сиу и Шайены разобрали свое селение и ближе к вечеру двинулись в сторону гор Бигхорна “в дикой и величественной красоте”, все еще надеясь спастись от неумолимых голубых мундиров. Движение было быстрым, но упорядоченным. Индейцы предпочли избежать дальнейших столкновений, но они не были встревожены. На самом деле, кое-кто из юношей пожелал остаться, чтобы расправиться с Терри.

Той ночью индейцы передохнули несколько часов, не разбивая лагерь.

На рассвете они снова тронулись в путь.

Ко второй ночи они были уже в двадцати милях южнее, возле того места, где ныне стоит город Лодж-Грасс, Монтана. Здесь Шайены плясками отметили победу, хотя наиболее важная церемония - пляска скальпов, не проводилась еще несколько дней, пока они не добрались до берегов Роузбад-Крик. Некоторые группы Сиу танцевали вместе с Шайенами, но не все. Хункпапы Сидящего Быка говорили, что еще не настало время для танцев, потому что не закончился траур. Никто из женщин не принимал участия в церемонии. Многие из них с трудом ходили из-за траурных порезов на ногах.

Довольно много женщин участвовало в пляске скальпов на Роузбад-Крик, и одной из них была бабка Деревянной Ноги. Она рассказывала о подвигах своего внука и размахивала странным трофеем, но после танцев выбросила его прочь, словно обеспокоенная таким неестественным скальпом.

У Кука было проколото правое бедро, таким способом воины Сиу помечали убитого врага - факт, предположительно неизвестный доктору Беллу, когда тот осматривал труп сержанта Уильямса возле Форта Уоллас. Некоторые этнографы убеждены в том, что согласно традиции пронзать следовало левое бедро. Правое, левое. Неважно. Поскольку одно бедро было ритуально разрезано, из этого явствует, что Кук был убит Сиу, которые оскальпировали его. Затем появился Деревянная Нога.

Капитан Майлс Кио не был обезображен. С него сняли всю одежду кроме носков. На шее капитана сохранилась католическая медаль, которую обычно определяют как “Agnus Dei” - вероятно потому, что Agnus Dei[234] является привычным оборотом. Романтики описывают ее как крест, висевший на золотой цепи. Почти наверняка эта медаль хранилась в небольшом кожаном кошельке или футляре, и Кио, скорее всего, носил ее на кожаном ремешке или шнурке. Это была “Medaglia di Pro Petri Sede”, врученная ему Папой Пием IX за службу в папской армии.

Капитан Эдвард Луси не думает, что медаль была найдена на теле Кио; но лейтенант Годфри, который был там, рассказывал художнику И.С. Паксону в 1896 году, что она не исчезла с трупа. Горнист Мартини – последний, убравшийся оттуда человек - настаивал на том, что Бентин забрал эту награду; но Мартини недолюбливал Бентина.

Некоторые историки наделяют Кио двумя медалями: одна на шее, другая в кармане. Это возможно, поскольку Папа в знак особой милости наградил его крестом Ордена Св. Григория - что, вероятно, и породило тот романтический образ креста, свисавшего на золотой цепи. Какова ни была бы истина, большинство ученых убеждено в том, что на нем была папская медаль, и это спасло его тело от надругательств. Сегодня это звучит нелогично, поскольку вряд ли не хватало католиков в батальоне, пестревшем ирландскими именами, и многие из них могли носить религиозные символы. Но “Pro Petri Sede” была более массивной, более впечатляющей. И, кроме того, он носил ее в кожаном кошельке подобно индейцам, хранившим свои могущественные амулеты в кожаных мешочках.

Индейцы забрали его сделанный на заказ английский пистолет, который объявился в Канаде около года спустя. Хотя воин, завладевший этим пистолетом, и не продал его, было возвращено, по крайней мере, четыре принадлежавших Кио предмета: часы, рукавицы, его собственная фотография с этой медалью и покрытая пятнами крови фотография сестры капитана МакДугала.

Без сомнений, этот человек был создан для того, чтобы изумлять и прельщать женщин; любой его портрет излучает буквально мефистофелевскую сексуальность. МакДугал должно быть тревожился за свою сестре, а Бентин писал миссис Бентин с борта “Дальнего Запада”:

Моя дорогая Фрабби

Ровно месяц назад - в этот день - и примерно в тот же самый час генерал Кастер и его команда вступили в бой... Предпоследней ночью у меня был странный сон, связанный с полковником Кио. Мне приснилось, что он желает раздеться в комнате, в которой были вы. Мне пришлось дать ему “одеяние”, чтобы исцелить от этой прихоти. Я редко даже думаю об этом человеке, и странно, что он мне приснился. Мы идем под парами очень медленно...

Ирландская удаль, вероятно, возбуждала дам и являлась источником ночных кошмаров для их мужей, но для большинства солдат Кио был болью в заднице. Нижние чины описывают капитана как вечно пьяного, наглого и оскорбляющего всех и вся человека. Его трость представляла собой крепкую палку с серебряным набалдашником в виде собачьей головы, и тем или иным образом он, бывало, потчевал ею непонравившихся ему подчиненных. Кио излучает ощущение наэлектризованной неистовости, которая, должно быть, передавалась подобно электрическому току, поскольку его рота “I” была известна как “Дикая I”.

Его окольное, но неотвратимое путешествие к Литтл Бигхорну началось в юго-восточной Ирландии 25 марта 1840 года. Семейство Кио ненавидело Англию всем своим католическим пылом, и говорят, что любимой книгой Майлса была “Ирландский драгун” Чарльза О’Мэлли. Подобное

детство может породить либо пацифиста, либо сорвиголову, но крайне редко – мужчину, абсолютно безразличного к военному делу.

Кио с трудом мог дождаться, когда же ему, наконец, представится возможность проявить себя. После двух лет, проведенных в Колледже Святого Патрика, он отплыл в Африку в качестве солдата удачи. Затем Папа призвал католиков со всех концов Земли защищать Святой Престол, и к августу 1860 года Кио стал вторым лейтенантом на стороне Папы. За храбрость, проявленную в боях против превосходящих сил пьемонтцев, он получил ту самую медаль, которую с тех пор повсюду носил с собой.

Поскольку Гражданская война обещала прилив адреналина, Кио эмигрировал в Соединенные Штаты, присоединился к добровольцам Союза и вновь проявил себя. Генерал Джордж Томас, командующий Округа Кумберленд, писал 25 апреля 1865 года генералу Хэллеку: “Майор Кио, адъютант генерала Стоунмана, устремился вперед с подразделением 12-ой Кентуккийской Кавалерии, ошеломил и обратил в бегство мятежников возле Солсберри, убил 9 и захватил в плен 68. Похвальные действия майора Кио заслуживают самой высокой оценки...”.

Демобилизация оставила его без работы, но вскоре он опять облачился в военный мундир и с лета 66-го стал капитаном регулярной армии. Кио не был на Уашите, потому что был приписан к штабу генерала Салли, так что лишь одним воскресным днем 1876 года ему удалось осуществить свои детские мечты.

Место, где он пал, было вычислено по фотографии 1877 года, на которой запечатлен знак, оставленный похоронной группой. Сержанты его роты лежали подле своего капитана, вблизи от заросли дикой вишни, и некоторые историки теоретизируют, что залп, произведенный несколькими индейцами, укрывавшимися в этой заросли, мог сразить их всех одновременно.

Кио и его конь Команч вероятно были ранены одной и той же пулей. Причина думать так заключается в том, что пуля прошла сквозь Команча именно там, где должны были находиться колени ездока, а левое колено Кио было раздроблено. Подобное толкование хрупко, но имеется также показание Сиу по имени Маленький Солдат, который видел голубого мундира - предположительно Кио - стоявшего на коленях и стрелявшего из-под лошадиного брюха. Этот голубой мундир умер с поводьями, все еще зажатыми в его руке - обстоятельство, возможно не давшее индейцам увести коня. Маленький Солдат считал, что раненое животное могло оправиться, а ему нужна была лошадь, но он отказался взять ту, чьи поводья были зажаты в руке мертвеца.

Кио остается невоспетым публикой, хотя крупицы свидетельств говорят о том, что, независимо от его недостатков, он должен был быть одним из самых доблестных бойцов Седьмой Кавалерии. Годы спустя после сражения один из скаутов Гиббона по имени Уилл Логан утверждал, что обнаружил тело капитана Кио прямо возле треугольника, образованного трупами трех боевых пони. Логан описывал смерть Кио так, как ему рассказывали различные индейцы. Необузданный ирландец был последним, павшим в бою. Он стоял один, без страха глядя в лицо опасности: “паф-паф-паф-паф-паф-паф раздалось шесть молниеносных пистолетных выстрелов из-за того треугольника, и шестеро красных воинов испустили дух. Словно раскаленный уголек блестели его глаза. Его зубы сверкали, словно клыки дерущегося гризли...”. Это, конечно, изумительное произведение, и свидетельство индейцев указывает на одного вашичу необычайной отваги - вполне возможно на агрессивного, неотесанного, вечно пьяного и временами грустного солдата из сельского Карлоу.