Ая КАВ ИЮНЬ, ‘76

Это фото явно намекает на то, что Джека опознали, но камни были сложены в кучу, а доска второпях надписана через пять лет после сражения, когда его мать посетила поле. Ей не сообщили, что тело ее сына исчезло, и никому не хватило смелости рассказать ей об этом. После того как миссис Стурджис вернулась на восток, пирамиду из камней разобрали, доска предположительно была выброшена или сожжена.

Полковник Стурджис сделал более сдержанное заявление, когда его ярость поутихла. Кастер частенько писал об индейских войнах, заметил полковник, и люди, читавшие эти статьи, естественно предполагали, что они зиждутся на обширном жизненном опыте. Но в действительности, “его опыт был чрезвычайно ограничен. И то, что он был перехитрен индейской тактикой, и вследствие этого в жертву были принесены сотни драгоценных жизней, удивит лишь тех, кто читал его писанину - но не тех, кто был прекрасно знаком с ним и знал особенности его характера”. Довольно верно, однако весьма самонадеянно, поскольку Стурджис и сам мало что знал об индейцах, а его собственные успехи на поприще военного стратега, были менее чем скромны. Во время Гражданской войны он неплохо проявил себя при Южной Горе, Энтитеме и Фридериксбурге, но у Брайсе’с Кросс Роудз был разбит конфедератским генералом Натаном Бедфордом Форрестом. Стурджис потерял обоз и шестнадцать из его восемнадцати орудий, хотя в подчинении у него было в два раза больше людей, чем у Форреста. Для расследования этого поражения была созвана следственная комиссия. Она не осудила Стурджиса, но его дни как полевого командира были сочтены. Таким образом, более чем по одной причине, полковник Стурджис пребывал в добром здравии в Сент-Луисе и “ожидал приказов”, в то время как златовласый предмет его ненависти отправился поохотиться на Сиу.

Реакция по стране не отличалась в 1876 году от той, которую мы можем при получении подобных известий наблюдать в наши дни: шок, сопровождаемый неверием, яростью и животной, с пеной у рта жаждой мести. Художник ДеКост Смит несколько лет спустя прокомментировал, что, за исключением незначительных мелочей, люди Сидящего Быка были правы, а правительство Соединенных Штатов - неправо. Это правительство, а не Сиу, нарушало договора. В Черных Холмах имелось золото, и следовало достроить Северную тихоокеанскую железную дорогу. Дикари не могли стоять на пути цивилизации. “Это был старый довод о целесообразности; наикратчайший способ разорвать невыгодную сделку. ‘Варварство’, а позднее ‘фанатизм’, были традиционными врагами ‘цивилизации’. Это был отвратительный боевой клич крестоносцев, подправленный в соответствии с реалиями девятнадцатого века, ‘Dieu le veut. Guerre aux infideles! [259]’...”.

Добровольцы возникали повсюду, словно подснежники по весне.

Солт-Лейк-Сити пообещал двенадцать сотен.

Кеокук предложил сотню верных людей.

Сиу-Сити уведомил Вашингтон, что изо всех местечек тысяча мстителей готова выступить в ближайшие десять дней.

Волонтеры в далеком Вирджиния-Сити, Невада, жаждали отправиться в поход.

В Спрингфилде, Иллинойс, гвардейцы Шермана заявила о своей готовности, воле и боеспособности.

Техас, вооруженный до зубов, бесился с пеной у рта. Смерть краснокожим! Господь желает этого! Лишь дайте Техасу возможность поколотить тех Сиу, заклинала галвестонская “Daily News”, “и минует немного лун, прежде чем страх и траур поселятся в их вигвамах”.

“Перебить как можно больше индейцев, это единственное развлечение, которого так жаждут наши пограничные рейнджеры”, вопила даллаская “Daily Herald”.

“Техас заслуживает чести попытаться уничтожить Сиу...”, бушевала “State Gazette” из Остина.

Кастер не был любимчиком замшелого Юга, и уж конечно его не жаловали в Техасе. Но он был американцем. И, что более важно, он был белым.

“Север не будет в одиночку оплакивать своего доблестного солдата”, лаяла ричмондская “Whig”. “Он принадлежал к саксонской расе; когда он повел своих отважных драгунов в гущу последней сечи, где солнце его жизни зашло навеки, мы увидели в нем истинный дух рыцарства, который не может умереть, но всегда будет жить, чтобы демонстрировать нам гордость, славу и величие нашей нерушимой расы”.

этих красных скотин ощутить силу веревки, надлежащим образом прилаженной под их подбородками...”.

В Нью-Рамли, Огайо - месте рождения павшего героя - группа школьников поклялась - “каждый возложил правую руку на букварь МакГаффи” - при первой же возможности убить Сидящего Быка. Девять или десять лет спустя Баффало Билл представил одного из этих посвященных мстителей, Уильяма Маркли, звезде своего шоу “Дикий Запад” по имени Сидящий Бык. Мы не знаем, чем завершилась эта очная ставка, но Сидящий Бык любил пожимать руки, так что можно с очевидностью предположить, коим образом мистер Маркли исполнил свою отроческую клятву.

Голоса нескольких мыслящих людей можно было расслышать среди завываний всех эти писак, добровольцев и школьников в штанишках. Но их было немного. Едва ли это был подходящий момент для размышлений. Тем не менее, были эти несколько, поскольку всегда находятся несколько человек, выбивающихся из общей массы.

В Чикаго, в первое воскресенье после того, как публике стало известно о происшедшем, через две недели после гибели Кастера пастор Д.Дж. Баррел спросил со своей кафедры, кто повинен в столь страшном событии: “История наших взаимоотношений с этими индейскими племенами с самого начала является перечнем мошенничеств, клятвопреступлений и непрерывных несправедливостей. Мы заключали договора, связывая себя именем Господа самыми торжественными обязательствами и намереваясь в то же самое время не обращать на эти договора никакого внимания, если наша выгода потребует их разрыва”.

Лондонская “Times”, комментируя, что этот разгром похоже был для Америки не раной, а оскорблением, предсказывала, что индейцев перебьют или загонят в еще более удаленные и бесплодные резервации: “Поведение американского правительства по отношению к индейцам не является ни добросердечным, ни мудрым...”.

_______________________________________________________________________________________

_______________________________________________________________________________________

Как проницательно предсказывала “Times”, образ жизни подходил к концу. Армия перегруппировалась - Шеридан усилил парализованную часть Крука десятью ротами под командованием генерала Уэсли Меррита - и вновь орда разозленных вашичу села на хвост этих беспокойных аборигенов. Их приблизительное местонахождение нетрудно было определить, так как индейцы подожгли лес на Бигхорне. Ночами, говорит Бурк, пожар был весьма красив, очертив значительную часть горных подножий “ажурным золотистым рисунком”.

Нынешний план был таков. Круку следовало выступить на северо-восток и двигаться вдоль по Роузбад-Крик, где вскоре могли оказаться индейцы, если их уже там не было. Терри с Гиббоном свернут с Йеллоустона и пойдут Круку навстречу. В какой-то точке они хлопнут по дикарям, словно гризли, вылавливающий из ручья форель. С этого часа не будет никаких ошибок.

Генерал Терри шел на юг с шестнадцатью сотнями людей.

Крук, ведомый скаутами Ютов и Шошонов, двинулся на север с двумя тысячами солдат. Среди бледнолицых проводников был никто иной как Баффало Билл, прервавший свое шоу на Столетней выставке в Филадельфии, заявив аудитории, что ныне его услуги необходимы на настоящем Западе.

Войска Крука были настроены весьма бодро. Сержант Джон Пауэрс из Пятой Кавалерии, первоначально размещавшейся в Форте Хейс, написал в газету “Star” округа Эллис для своих товарищей, все еще остававшихся в Канзасе. Присоединившись к армии Крука, писал он, они получили снаряжение на пятнадцать дней пути. “Мы отправлялись, согласно всем свидетельствам, прямо в лагерь мистера Сидящего Быка, чтобы съесть его без соли”.

Итак, они выступили. Генерал Крук командовал всей армией, генерал Меррит - кавалерией.

Войска покидали лагерь, намереваясь поджарить Сиу на ужин, писал Пауэрс. “Но, пройдя 30 миль в слепящей пыли, мы встали лагерем на Роузбаде, в шести милях от того места, где в июне сражался Крук. Нам пришлось повременить с жарким из Сиу и прибегнуть к поджаренному бекону”.

Они видели множество Дакотских захоронений. Некоторые из них были довольно старыми, однако это не имело никакого значения для скаутов Шошонов и Ютов, которые тыкали в них своими копьями до тех пор, пока кости не ссыпались на землю. Иногда вместе с костями падал лук, топор или даже никелированный револьвер. Но до одного из этих помостов Шошоны дотрагиваться отказались, утверждая, что в нем заключена плохая магия. Юта Джон, несколько раз крещеный мормонами, не боялся. Бурк мимолетом замечает, что Юте Джону приписывали убийство собственной бабушки, и что он выпил ее кровь. Джон считал ниже своего достоинства обсуждать с любым белым, кроме генерала Крука, дела этой экспедиции. “Хэлло, Клук”, - мог сказать скаут: “Как дела? Где, ты думаешь, находятся сейчас челтовы Клэйзи Хосс и Сеттин Булл[261], Клук? ”.

Не мог Юта Джон испугаться древней Сиукской платформы. Он свалил это захоронение с плохой магией, и оттуда вышмыгнуло шестнадцать полевых мышей.

Итак, они продолжали движение с максимальной осторожностью, поскольку все - от генерала Клука до последнего солдата - отныне с величайшим уважением относились к Клэйзи Хоссу и Сеттин Буллу.

Через какое-то время скауты доложили о развернутом строе индейцев, появившемся в долине Роузбада. Сразу за их спинами виднелась белая парусина обоза означающая, что это должен быть Терри. Поэтому индейцы Крука тщательно подготовились, чтобы надлежащим образом поприветствовать этих союзников. Скауты раскрасили лица глиной, надели боевые головные уборы; они гарцевали на своих пони, потрясая ружьями и копьями. Однако эта демонстрация дружбы встревожила приближающихся индейцев, по ошибке принявших Ютов и Шошонов Крука за Сиу. Они повернули назад. Тогда Баффало Билл, размахивая шляпой, пришпорил вперед.

Как всё это выглядело с точки зрения Терри лучше всего рассказано ЛеФоржем - его скауты-Кроу шли впереди колонны. Увидев на юге облако пыли, они известили двигающиеся за ними войска о приближении враждебных индейцах. Армия быстро развернулась. Поспешно примчался жирный газетчик. Он выехал вперед и начал разъезжать перед линией войск, размахивая ружьем и провозглашая: “Ребята, я буду рядом с вами в бою! ”. ЛеФорж замечает, что заявление этого репортера не сделало войска Терри более уверенными в себе.

Итак, две лапы гризли встретились, только вот форели не оказалось.

Никто не мог сказать, где сейчас Сиу. Генералы Крук и Терри сидели на куске парусины, попивали кофе и беседовали, что делать дальше. Бурк описывает Терри как в высшей степени любезного и милого, человека, выглядевшего как ученый, с добрыми голубыми глазами и умным лицом, потемневшим от солнца, ветра и дождя до цвета старинной Библии в пергаментном переплете. Вся армия гордилась Терри, говорит Бурк; однако ясно, что в его собственных глазах генерал Крук был более значительным командиром, равным лишь Шеридану и Гранту.

Сиу бежали на северо-восток, все признаки говорили об этом. Поэтому объединенные армии погнались за ними до реки Танг, переправились через нее, а там след, оставленный враждебными индейцами, разделился на три: один вел вверх по течению, второй - вниз по течению, а главный шел на восток к реке Паудер. Здесь нашли скелеты двух старателей, которых, очевидно, схватили и поджарили живьем. Кроме того, здесь было скопление гремучих змей, на которых с энтузиазмом накинулись Шошоны. Они били змей копьями и восклицали: “Бутте ви прокляты! Бутте ви прокляты! ”.

Обе армии двинулись на восток - по большому следу к реке Паудер. Затем они повернули на север к Йеллоустону и своей плавучей базе, “Дальнему Западу”. ЛеФорж, Коди и скаут Банноков по имени Бизоний Рог скакали впереди. Хотя вокруг было множество следов, они не видели ни одного индейца. На берегах Йеллоустона, тем не менее, эти всадники обнаружили “обширный участок отливающей медью земли”, что оказалось тысячами бушелями рассыпанного зерна. Это зерно перевозили в мешках вверх по реке, разгрузили и оставили без охраны. Индейцы, наткнувшиеся на это зернохранилище, вероятно были озадачены, но лишь глупец отказывается от халявы. Они высыпали зерно, забрали мешки и продолжили свой путь.

Крук и Терри расположились лагерем у устья Паудер и стояли там, пока распределялись припасы. Тут они пересмотрели план наступления. Терри будет преследовать индейцев, переправившихся на северный берег Йеллоустона. Крук отправится вдоль по широкому следу на восток, поскольку этот большой отряд Сиу мог направляться в Черные Холмы, а в этом случае многие золотоискатели были недалеки от потери собственных скальпов.

Круковские Шошоны и Юты считали не только тщетным, но и опасным отправляться на охоту за Сиу в самое сердце Сиукской страны, поэтому они отделились. Скауты Кроу генерала Терри не дезертировали, но стали проявлять сильное беспокойство, и ЛеФорж говорит, что им было позволено вернуться в агентство.

Ближе к концу августа колонны разделились.

Терри и Гиббон повернули на северо-восток, сопровождаемые Баффало Биллом, которого, как могло показаться, выменяли за пятерых Ри. В команде нашлись те, кто не считал это удачной сделкой. “Когда Баффало Билл присоединился к нам”, - заметил один из них много лет спустя: “он нес на себе все снаряжение, приличествующее киношному скауту. На нем был полный костюм из замши кремового цвета, весь в бисере и в бахроме. Богатый шелковый шарф обвивал его шею и покрывал плечи. Головным убором ему служила огромная белая шляпа отличного качества. К ее ободку было прикреплено три или четыре орлиных пера, торчащих вертикально вверх”.

Гиббон принял его благосклонно, но не был слишком впечатлен. Он передал Баффало Билла лейтенанту Брэдли, командовавшему штатскими скаутами.

Как отвечал Баффало Билл лейтенанту, неизвестно.

Его первым заданием было возглавить двух нижних чинов в разведывательной поездке. Они погрузились на судно со своими лошадьми, поплыли вдоль берега и исчезли из виду. Через два дня доблестные разведчики вернулись на другой лодке. Знаменитый скаут и шоумен заявил, что они обрыскали всю местность в поисках индейцев. Нижние чины в приватной беседе сообщили, что по приказу Коди они высадились на острове в нескольких милях вниз по реке и провели те дни, прячась в зарослях.

Подобно Дикому Биллу Хиккоку, Бакскину Фрэнку Лесли, Роуди Джо Лоуи и другим приграничным персоналиям, Коди кажется странной смесью драматического актера и убийцы. До слияния войск Терри с силами Крука он работал на генерала Меррита и 17 июля убил одного из младших Шайенских вождей по имени Хэй-о-уэй (Hay-o-wai) - Желтые Волосы - обычно это имя неправильно переводится как Желтая Рука. Этот индеец лучше всего известен нынешним американцам как жертва смертоносного мастерства мистера Гарри Купера[262], ловко управляющегося с шестизарядником и ножом “боуи”. В этой эпической драме мистер Купер изображал из себя Дикого Билла - не Баффало Билла - возможно потому, что кто-то в студии перемешал два сценария, и никто не знал, в чем разница между этими личностями.

Что бы ни происходило в Голливуде, явствует, что в реальной жизни на реальном Западе группа из примерно тридцати Шайенов попала в засаду, устроенную четырьмя сотнями солдат Пятой Кавалерии Меррита прямо возле агентства Красного Облака. Сигнальщик из обоза, видевший это, говорил, что, заняв надежную позицию позади маленького холма, Коди убил лошадку Шайена после чего подскакал к спешенному воину, “тут же застрелил его и сорвал скальп”. Затем Баффало Билл воздел мокрый от крови пучок волос, чтобы все смогли его узреть, и заявил, что это первый скальп за Кастера. Он был со вкусом одет в черный, отделанный серебром вельветовый костюм с красным кушаком, и позднее включил смерть Желтой Руки в свое шоу. Этот эпизод стал необычайно популярен.

Несмотря на услуги этого необычного скаута, генерал Терри не слишком преуспел в погоне за краснокожими к северу от Йеллоустона.

Генералу Круку, непреклонно следовавшему за большим следом на восток, повезло еще меньше. Он любил двигаться налегке, без обременительного обоза, что было одной из причин его успехов в войнах с индейцами по всему Западу, но на этот раз Крук переборщил. Запас взятого с собой продовольствия иссяк, солдаты начали есть своих лошадей, и лил дождь. И лил дождь. И лил дождь. Воинство насквозь отсырело и впало в состояние мрачного ожесточения. Эта колонна, состоявшая из двух тысяч человек, стала заметно угрюмой, говорит Бурк. Они не имели возможности сменить одежду со времени выступления с Гусиного ручья месяц тому назад и теперь провоняли грязью с головы до пят, а дождь все не кончался, и не кончался, и не кончался, и лучшим, что они имели на ужин, была жилистая полоска старой Доббин[263].

Крук продолжал идти по следу.

“До сих пор результатом экспедиции не было ничего кроме бедствия и опорожнения народного кошелька”, писал рядовой Альфред МакМакин в “Star”. “Общим предположением было, что для того, чтобы сдернуть покрывало неизвестности, превзойденный тактикой Сидящего Быка, потерпевший блестящий провал в усилии достичь хоть чего-то, что привело бы к поражению индейцев, он задумал блистательный план маршировать туда и сюда...”.

Индейский след повернул на юг, он безошибочно вел к Черным Холмам. Крук следовал за ним.

7 сентября подразделение из пятидесяти мулов и погонщиков, эскортируемое 150 отборными солдатами под командованием капитана Энсона Миллса было отправлено вперед в поисках провианта. Крук уполномочил интенданта скупить все в первом же повстречавшемся ими городке - Дэдвуде или в любом другом поселении.

Через два дня вернулся курьер. Миллс атаковал враждебное селение возле местечка по названию Слим-Батс.

Крук ринулся вперед и обнаружил Миллса контролирующим ситуацию. Несколько индейцев было убито, остальные рассеяны, “несколько тонн” сухого мяса конфисковано наряду с ничтожным количеством боеприпасов и прочих запасов, явившихся больше потерей для краснокожих, нежели выигрышем для белых. Особый интерес представлял кавалерийский флажок, “почти новый и сдернутый с древка”, офицерская шинель, унтер-офицерская рубашка, одна из перчаток Майлса Кио, седла МакКлеллана и несколько лошадей, на которых было тавро Седьмой Кавалерии.

Сражение еще не завершилось, когда прибыл Крук. Неизвестное количество индейцев отступило в небольшой узкий каньон, густо заросший бузиной. Переводчики, на четвереньках прокравшись вперед, в конце концов уговорили скво сдаться, а Крук убедил этих женщин сообщить воинам, что если они сложат оружие, то их не убьют. Наконец каньон опустел. Среди сдавшихся был смертельно раненый вождь. Он получил заряд картечи в живот, и его внутренности вываливались из раны. Индеец подошел к костру, держа их в руках, и уселся на землю. Большинство из людей Крука в Слим-Батс считали, что это был Американский Конь, но в 1930 году Короткий Бизон и переводчик Джон Колхофф рассказали Элеаноре Хинман, что человеком раненым в живот был Железное Перо. Американский Конь, настаивали они, не был пленен. Кем бы он ни был, раненый тихо сидел возле костра с зажатой во рту палкой.

Адъютант Бурк смакует вечернюю еду - бифштекс из пони, бизоний язык, ягоды - и замечает, что сухое мясо по-Сиукски, сдобренное дикими вишнями и сливами, питательно и весьма вкусно - “кузен нашего собственного сливового пудинга”. Бурк кажется смущенным присутствием раненого пленника. В своем дневнике он применил стихотворный размер, что, возможно, было случайным: “Под моросящий дождь в ту ночь душа Американского Коня отлетела прочь...”.

Сообщение Бурка о смерти этого Сиукского вождя не совпадает с записью в полевом дневнике доктора МакДжилликадди от 9 сентября: “Я прооперировал & попытался вставить кишки. Он умер в 4.30 пополудни”. Но то был хмурый, тягостный день, едва отличимый от ночи.

Независимо от часа, независимо от личности этого человека, его стойкость кажется невероятной. Однако это не было чем-то необычным среди индейцев; и большинство вашичу, после первого изумления, решали, что абориген должен физиологически отличаться от белых. Полковник Додж, имея за плечами три десятилетия опыта жизни на фронтире, мог бы быть более проницательным: “Живучесть индейца... указывает на столь притупленную нервную систему, что его скорее можно отнести к животным, чем к людям”. Шок от пули обычно парализует столько нервов и мускулов белого человека, говорил Додж, что независимо от того, куда тот был поражен, его сбивало с ног. Красному человеку, однако, необходимо было попасть в мозг, сердце или позвоночник. “Мне самому довелось видеть индейца, убегающего с двумя пулями, пробившими его тело в дюйме или двух от позвоночника. Единственным эффектом от этого было то, что он сменил бег на величавую походку”.

Капитан Фило Кларк писал, что незначительное число убитых индейцев во время сражения с Кастером “объясняется тем, что индеец обладает удивительным даром выживания, и если он не застрелен в мозг, сердце или спину, вовсе нет уверенности в том, что он умирает. Мне доводилось видеть многих индейцев, получивших всевозможные ранения в тело и, тем не менее, обладающих превосходным здоровьем. Я убежден, что из всех животных они самые живучие...”.

Файнерти, который был с Круком на Роузбаде, говорил, что под деревьями подле неторопливого ручья был разбит госпиталь, и врачи не теряли времени. Большинство раненых солдат весьма стойко терпели процедуры, но время от времени вырывался тяжелый стон или придушенный вскрик, когда нож или зонд касался нерва. “Раненые индейцы - некоторые из них были безнадежны - не выказывали чувств, но покорялись врачам с непреклонной бесстрастностью их расы”.

Джордж Кэтлин посетил церемонию Манданов – очень похожую на Пляску Солнца, и зарисовал нескольких воинов, подвешенных на столбе. Некоторые из них делали знак рукой, указывая на собственное лицо: “Я наблюдал за ними в течение всей этой ужасной процедуры и не мог различить ничего, кроме приятнейших улыбок, когда они смотрели мне в глаза, в то время как сам мог слышать звук ножа, разрезающего плоть, и почти ощущал его, так что слезы начали невольно катиться по моим щекам”.

Во время нападения на селение Черного Котла в Оклахоме некоторые детишки были подстрелены солдатами Кастера. Через четыре или пять дней выживших доставили в Кэмп-Саплай, и обработали их раны. ДеБенневилль Кейм был изумлен. Ни один ребенок не издал ни малейшего звука, “хотя их искаженные черты и исступленный взгляд выдавали физическую муку, царившую за их непреклонной наружностью. Во время столь болезненных процедур, как зондирование и обработка ран, маленькие страдальцы клали руки на голову и закрывали глаза, безропотно покоряясь врачам. Одна малышка с пулевым ранением в левом боку сидела прямо, словно в полном здравии”.

Все вышесказанное намекает на сверхчеловеческое мужество, если не на притупленную нервную систему, о которой говорил полковник Додж. В действительности, это был, вероятно, результат воспитания. Те, кто жил в дикой среде, очень рано обучались тому, что знает каждое дикое создание: абсолютное безмолвие и видимое безразличие - неважно, какая была нанесена рана - могут провести грань между жизнью и смертью.

Агент Сиу в Стэндинг-Роке, Джеймс МакЛафлин, истолковывал этот легендарный стоицизм как застенчивость или стремление к скрытности. Не надо считать, что индеец, бесстрастно претерпевающий пытки или боль от жестоких ранений, ничего не ощущал или забывал о них. Он всего лишь слишком заботился о чувстве собственного достоинства, чтобы выказывать свои чувства.

Генри Дэвид Торо в более ранние времена также размышлял об этом самоотречении от плоти. Иезуиты, присутствовавшие при сожжении индейцев, сами пребывали в смущении, в то время как несчастные жертвы предлагали все новые пытки. “Будучи выше физического страдания, иногда случалось так, что они были выше любого утешения, которое могли предложить миссионеры...”.

Во всяком случае, Слим-Батс стал первой победой - или актом возмездия - после Литтл Бигхорна. Это было не особо эффектно, не слишком драматично и даже не очень колоритно. Ушли те живописные дни 1812-го и прочих годов той эпохи с золотыми эполетами, гусарскими киверами, яркими кушаками и троянскими плюмажами. К временам Индейских войн американскую армию если и можно было считать живописной, так это только благодаря некоей грубоватой простоте, представленной в данном случае самим Круком. “Этот чрезвычайно скромный субъект”, - так обрисовал его капитан Чарльз Кинг, “этот человек, бесспорно выглядевший пообносившимся в солдатской светло-голубой шинели, стоящий по щиколотку в грязи в стоптанных солдатских сапогах... Капли дождя стекали с изорванных полей его старой белой фетровой шляпы и падали на неопрятную бороду, когда он протянул руку - индейская традиция - приветствуя первую скво...”. Бурк выглядит не более романтично в древней охотничьей куртке, “неописуемых штанах и в соломенной шляпе без ленты или ремешка, с изодранными полями, похожими на зубчатый край пилы, и с тульей без верха...”.

Таков был заключительный эпизод первой кампании в отместку за Кастера: тридцать семь типи, захваченных у Слим-Батс. Подсчитано, что за времена Индейских войн правительство Соединенных Штатов потратило примерно по миллиону долларов на каждого убитого краснокожего.

Шеридан распустил эту экспедицию в октябре 1876 года, но аборигены все еще не находились там, где этого хотело правительство. Слишком многие оставались вдалеке от предназначенных им резерваций. Поэтому была подготовлена новая кампания, целью которой было упредить, настигнуть и сокрушить этого независимого противника.

Наиболее значительное сражение этой кампании произошло 25 ноября над ручьем Сумасшедшей Женщины (Crazy Woman Creek) возле гор Бигхорна, когда полковник Рэнальд МакКензи атаковал Шайенское селение Тупого Ножа. Предположительно, этот ручей был назван в честь сошедшей с ума женщины, которая многие годы жила сама по себе на его берегах и умерла там примерно в 1850 году. Однако, английское слово “сrazy”[264] не полностью переводит свой Шайенский эквивалент, который может означать не только безумие, но и промискуитет[265]. То бишь, эта женщина-изгой могла быть не безумной, но всего лишь похотливой. Причина этого двойного значения Шайенского словечка похоже заключается в том, что в их глазах любая нецеломудренная женщина должна быть сумасшедшей - мнение, разделяемое большинством белых.

МакКензи атаковал селение на заре, разбудив его обитателей так же внезапно, как Кастер разбудил селение Черного Котла в 1868 году[266]. Бурк говорил, что они стерли его с лица земли - более чем две сотни палаток, каждая набита припасами. “Рев пламени довел беглецов-Шайенов до безумия. Они видели, как их дома исчезают в огне и дыме; они слышали глухой звук - звук их собственного магического барабана, попавшего в руки наших Шошонов; и они внимали заунывному пению священных флейт, на которых играли шаманы Пауни...”.

Участники этого рейда обнаружили множество предметов, принадлежавших Седьмой Кавалерии - скребницы, лопаты, топоры, щетки, фляги, дневник с перечислением лучших стрелков на каждых стрельбах, который вел лейтенант МакИнтош, и сержантскую записную книжку, содержащую эту страшную запись: “Покинули Роузбад Июнь 25-ое”. Записная книжка была испещрена рисунками Шайенского воина, который проиллюстрировал свои самые выдающиеся подвиги. Среди них было изображение того, как он поражает копьем кавалериста с нашивками сержант-майора – рисунок, который, как считали, воссоздает смерть сержант-майора Кеннеди, погибшего вместе с Эллиотом на Уашите. Если так, то воин был либо Южным Шайеном, либо северным, которому случилось гостить у своих южных сородичей, когда Кастер напал на селение Черного Котла.

Солдаты подобрали бумажники, полные денег, письмо, адресованное женщине на востоке - проштампованное, готовое к отправке - и шляпу сержанта Уильяма Эллена, рота “I” Третьей Кавалерии, убитого 17 июня в сражении на Роузбаде. Кроме того, в лагере Тупого Ножа обнаружили раздвоенный ротный флажок с номером полка и обозначением роты. То есть, его можно было опознать, как флажок Седьмой Кавалерии, несмотря на то, что скво, обладавшая нестандартным талантом дизайнера, превратила его в наволочку. Не менее важной находкой была куртка Тома Кастера. И там были матрасы, указывающие на то, что появление на фронтире столь невообразимого снаряжения породило среди этих индейцев страстное стремление к новым, экзотическим видам удобств.

-соседями

26 ноября колонна оставила опустошенное селение. Бурк писал, что как только войска оказались за пределами ружейного выстрела, два или три Шайена вернулись, сели среди обугленных руин и начали причитать. Бурк полагал, что они горевали не сильнее остальных людей своего племени, но символически представляли собой весь свой народ. “Примеры подобного Церемониального Оплакивания я видел на Роузбаде, на Пляске Солнца и в прочих местах. Это был обряд, известный иудеям, которые ‘у вод Вавилона садились и оплакивали’, и другим нациям”.

В тот день колонна прошла всего двенадцать миль. Было необычайно холодно, и раненые нуждались во внимании. “Оледенелые тела наших мертвых были переброшены через спины вьючных мулов, которые сперва упрямились и пугались, но по прошествии часа смирились со своим ужасным грузом”.

Во время этого боя вновь была отмечена поразительная живучесть аборигенов. Скауту-Шошону по имени Анзи пуля пробила кишечник, и врачи приговорили его к смерти. Не было смысла пытаться спасти его. Все, что они могли сделать, это дать ему немного морфия и столько виски, сколько он пожелает, а желал он немало. Бурк говорит, что аптечки опустели, “и последняя капля влилась ему в рот, к его невообразимому удовольствию; но, обнаружив, что больше ему ничего не достанется, с множеством проклятий по адресу ‘Врачевателя Мелликана’ он выкатился из своего ‘травуа’ и при посторонней помощи уселся на спину пони, на котором и ехал весь день. Он бессовестно обманул предсказания докторов, вернулся к своему народу по ту сторону гор - приблизительно двести миль пути - и когда я видел его в Форте Вашаки во время войны с Не-Персе в следующем году, он все еще был жив...”.

Деревянная Нога избежал этого сражения. Он отсутствовал недолго, но сражение пропустил. Поскольку все казалось мирным и спокойным, то есть скучным, он с девятью своими товарищами решили повоевать с Кроу – что, похоже, было их обычным занятием, если никто не мог предложить ничего получше. Неизвестно, когда именно они покинули лагерь Тупого Ножа, возможно за неделю или дней за десять до того, как МакКензи обнаружил его местонахождение.

“Когда начали падать зимние снега...” эти десять амбициозных молодых воинов выступили на северо-запад, в поисках скальпов Кроу или их лошадей. На южном берегу Йеллоустона они увидели семью Кроу - мужчину, его скво и несколько детей, путешествовавших вверх по течению с одной палаткой - но решили не трогать их. Кроу так и не заметили этот Шайенский боевой отряд.

Одиннадцатый день пути застал Деревянную Ногу и его товарищей возле места сражения на Литтл Бигхорн. Они решили, что могут как следует оглядеться вокруг. Холодным солнечным утром Шайены прошлись по полю, ведя за собой своих пони, вспоминая своих погибших друзей, рассказывая друг другу, что они делали, когда напали голубые мундиры. Ветер смел снег и обнажил землю, усеянную стрелами и сломанными копьями. Они видели разложившиеся конские трупы. Они видели кучки полыни и земли, частично прикрывающие тела солдат. Деревянной Ноге были нужны патроны, поскольку у него имелась армейская винтовка. Возле мертвой лошади он нашел целую картонную коробку хороших патронов. Сама коробка размокла и развалилась, но сами патроны были в порядке, их следовало лишь вытереть, так что Деревянная Нога наполнил ими свой пояс, а остальные положил в карман. Он нашел солдатский складной нож. Один из его друзей подобрал нож Сиу. Повсюду валялись неиспользованные боеприпасы.

На холме Рино они нашли еще больше патронов. Затем Шайены пересекли реку, и Деревянная Нога указал место, с которого он застрелил человека, пытавшегося набрать воды. Тело этого человека упало в поток. Деревянная Нога забрал его винтовку, небольшое количество табака и металлические деньги из его кармана. Остальные Шайены посмеялись над ним, когда он рассказал, что выбросил зеленую бумагу с картинками.

Следующим утром эти воины пересекли водораздел, отделяющий Литтл Бигхорн от Роузбад-Крик. Они шли по тропе, часто используемой индейцами - тропе, по которой пришел сам Кастер - двигаясь на восток к реке Танг. Ниже устья ручья Повешенной Женщины они заметили индейцев, бредущих пешком вниз по долине, и удивились, кто бы это мог быть.

Эти странствующие пешком индейцы оказались их собственными людьми, замерзающими и голодными, у большинства не было даже мокасин и одеял. Солдаты и Пауни налетели на селение, рассказали они, и все сожгли. Многие были убиты. Другие умерли от ран или от холода по пути через заснеженные горы. Пауни захватили трех женщин и мальчика. Теперь, сказали беглецы, они снова разыскивают Оглалов Неистовой Лошади.

Достоверность рассказанной Деревянной Ногой истории подвергалась сомнению по нескольким пунктам - таким, как наполненные виски фляги - но этот рассказ о визите на поле битвы Кастера в ноябре 1876 года неоспорим. Он и девять других молодых Шайенов почти несомненно были первыми, вернувшимися туда людьми. Некоторые странствующие группы Сиу могли побывать там и до них, но если и так - они не оставили следов.

_______________________________________________________________________________________

_______________________________________________________________________________________

Первыми голубыми мундирами, вернувшимися на поле боя, были кавалеристы Седьмой под командованием капитана Генри Наулана. Они прибыли туда летом 1877 года из только что возведенного возле слияния рек Танг и Йеллоустон Форта Кио. В сопровождении запряженных волами фургонов с грузом сосновых ящиков, они приехали на Литтл Бигхорн, чтобы подобрать останки Кастера и пятнадцати офицеров. Долина изменилась. В 1876 году ее покрывал толстый слой пыли, местами в несколько дюймов толщиной, но следующим летом выросла трава, достигавшая стремян всадников. Один из членов этого отряда писал, что холм, на котором пал Кастер, был усыпан пожелтевшими конскими костями, но все признаки разложения исчезли - единственным запахом был аромат огромного количества диких цветов, цветущих в долине.

Отряд Наулана собрал скелеты нижних чинов и свалил их в яму возле вершины хребта. Каменная пирамида была воздвигнута, чтобы обозначить местоположение могилы. Ее верхушку увенчали бизоньим черепом.

Поскольку погибло шестнадцать офицеров, а двенадцать из них были опознаны сразу же после сражения, было бы естественно предположить, что Наулан привез, по меньшей мере, двенадцать гробов. По какой-то причине, однако, он привез десять - а может, и не более семи. Семья лейтенанта Джона Криттендена попросила, чтобы его похоронили на поле битвы, что и было исполнено, после чего останки одиннадцати человек положили во все имеющиеся в наличии гробы, и Наулан вернулся с ними к устью Литтл Бигхорна, где их погрузили на пароход “Флетчер”. Адъютанта Кастера, канадца У.У. Кука, отправили в Гамильтон, Онтарио. Большинство остальных перевезли в Форт Ливенворт. Оти Рид и Бостон Кастер по указанию отца Рида также были эксгумированы летом 1877 года и перезахоронены в Монро, Мичиган.

Можно предположить, что лейтенанту Криттендену также достался гроб, по крайней мере так считала его семья. Но когда в 1932 году Военное министерство приказало перенести прах на кладбище при поле битвы, истлевшие кости лейтенанта были обнаружены в трех футах под землей без малейшего намека на гроб.

Сержант М.С. Кэддл сопровождал отряд Наулана. Он принадлежал к роте Кио, но его назначили в охрану поста на реке Паудер. Хотя, быть может, он и был возмущен этой позорной службой, но она спасла ему жизнь. Кэддл утверждал, что когда они с Науланом прибыли на поле сражения, скелеты павших кавалеристов лежали повсюду прямо на виду. Том ЛеФорж, работавший на Наулана скаутом, уже несколько раз побывал на том поле: “На поверхности земли я видел множество оскаливавшихся черепов, позвоночников с ребрами или же отделенных костей конечностей...”.

Историк Фрэнк Линдерман спросил Хороший Щит, были ли люди Кастера погребены. “Я не знаю, Говорящий Жестами”, - ответила она. “Я знаю, что эта местность целое лето после сражения пахла мертвецами, и что нам пришлось уйти отсюда, поскольку мы не могли это вынести”.

Подобные заявления абсолютно не согласуются с экстренным выпуском “Tribune”, уверявшим потрясенную публику, что все были “погребены надлежащим образом”.

Вполне возможно, что каждое тело тщательно прикрыли, хотя остается лишь гадать, что было сделано помимо того. Дождь, ветер и снег поработали над этими могилами. Грифы, вороны, волки и прочие пожиратели падали явились на пир, и некоторые из столбиков с опознавательными знаками могли быть сбиты животными, пытающимися добраться до тел. Эти столбики могли быть смыты со склона или же отброшены ветром от одной могилы к другой. У команды Наулана была трудная работенка.

После того, как генеральские кости были помещены в ящик, внутри принадлежавшей скелету полуистлевшей рубашки кто-то обнаружил фамилию одного из сержантов. Тогда ближайший скелет поменяли местами с первым, и, по уверению сержанта Кэддла, теперь уже они подобрали те самые останки. ЛеФорж говорил, что люди Наулана обнаружили самую малость: одну бедренную кость и череп с грудной клеткой. “Помимо этого, количества целостной и подлежащей транспортировке телесной субстанции не хватило бы, чтобы заполнить мою шляпу”. Скаут Джордж Херендин сказал, что лишь несколько небольших костей лежало в могиле Кастера - “две пригоршни”. Он думал, что труп генерала был утянут волками.

Другой очевидец, имя которого не приводится, сказал: “Стало неприятным открытием, когда обнаружилось, что даже генерала невозможно доподлинно опознать...”.

28 июля, Форте Линкольн, майор Джозеф Тилфорд написал Элизабет, что он отправил останки ее мужа U.S. Экспрессом в Вест-Пойнт в соответствии с указаниями генерала Шеридана. В письмо Тилфорд вложил локон волос Кастера, упомянув, что он позволил себе вольность оставить несколько волосков. Слухи о разбросанных костях тревожили Элизабет, впрочем, как и всех остальных вдов и родных погибших кавалеристов. Говорят, что эти локоны, полученные от Тилфорда, успокоили ее и убедили в том, что тело ее мужа было опознано.

В те времена человеческие волосы обладали неким культурным значением, утраченным в наши дни. При помощи комбинации различных текстур и цветов, из волос создавались миниатюры. Мужчины носили часы на сплетенных из волос цепочках. Женщины обменивались подарками, сделанными из волос. Двумя из подарков, преподнесенных Элизабет к ее тринадцатилетию были браслет из волос ее матери с застежкой из отцовских волос и волосы ее тетушки, сплетенные в форме сердечка.

23 декабря 1863 года она писала своему молодому супругу: “Дружок с золотистыми кудрями, сбереги их после стрижки. В старости у меня будет сделанный из них парик”. Он так и поступил, а она исполнила свое обещание, хотя и не дожидалась старости. Элизабет надевала этот парик, по крайней мере, один раз в Форте Линкольн на костюмированный бал и, возможно, несколько раз на любительских спектаклях. Затем одной холодной ночью она проснулась от рокочущего шума в дымоходе. “Женщины обладают столь укоренившейся привычкой унюхивать дым и отправлять глубокой ночью мужчин на бесполезные проверки, что я пыталась несколько мгновений сохранять молчание”. Но не слишком долго. Зловещий шум все нарастал. Элизабет разбудила мужа, который помчался вверх по лестнице и обнаружил комнату, расположенную прямо над ними, в огне. Она услышала грохот и испугалась, что его убило. Пропитанные дегтем обои образовали взрывчатую смесь: “... дымоход пылал, целую сторону комнаты выбило взрывом, и он стоял, усыпанный штукатуркой и окруженный осыпавшимся кирпичом”. Часовой поднял тревогу. Отовсюду понабежали люди, но было слишком поздно. Дом сгорел. Почти вся их собственность исчезла в дыму и пламени. О чем Элизабет сожалела более всего, так это об утрате подборки газетных статей о ее муже и о парике - драгоценном парике.

Кастер сберег для Элизабет и свои усы. Весной 1864 года он отправил их ей по почте - факт, отмеченный ею в письме к родителям. В том же самом письме она упоминает историю об одном конфедератском офицере. Сей офицер дал некоей девушке локон своих волос и попросил ее доставить этот локон мистеру Линкольну, сказав, что в течение десяти дней он отобедает с президентом. Это ничего кроме как анекдот. Элизабет знала, что родители поймут ее. Сегодня его смысл не вполне ясен. Похвальба или угроза этого конфедерата очевидна, однако почему он приложил к сообщению свой локон?

Некие условности навязывались тогда так же жестко, как и в наши дни. Женщина могла провести полдня, моя, расчесывая, укладывая и переукладывая увенчивающее ее великолепие, но мужчина, уделявший своей прическе больше внимания, чем того требовала простая аккуратность, рисковал навлечь на себя подозрительные взгляды. По этой причине Дж.А.К. привлекал к себе внимание. Он, казалось, был очарован и озадачен своими волосами. Когда Кастер поступил в Вест-Пойнт, его прозвали Задницей из-за нежно-розового цвета лица и обрамлявших голову кудрей. Он ничего не мог поделать со своей кожей но, пытаясь выглядеть менее женственно, обрезал накоротко свои волосы. Затем он купил накладку из фальшивых волос. Затем Кастер начал пользоваться душистой помадой, что принесло ему прозвище “Корица”. Ко дню выпуска он был Кудрявым - одно из нескольких имен, которых он так никогда не лишился.

Если бы цвет его кожи был медным, а не розовым как у вашичу, он бы не ведал подобных насмешек. Индейцы не находили нечего смехотворного в человеке, уделяющем внимание своей прическе. Вовсе наоборот. Они взирали на волосы - мужские ли, женские - с восхищением и уважением. Торговец девятнадцатого века Генри Боллер говорит о трех модниках Гро-Вантрах, “одетых и раскрашенных по высшей моде, со связками ракушек, увенчанных маленькими алыми перышками и подвешенных к локонам по обе стороны лба. Они носили фальшивые волосы, украшенные пятнышками красной и белой глины...”. Он описывает вождя по имени Четыре Медведя как высокого, благородного человека, чьи черные волосы почти достигали земли - “практически бесценное украшение”. Есть сообщения о воинах с волосами длиной в десять, а то и в пятнадцать футов. Фрэнк Линдерман пишет, что знаменитый моток волос Кроу был изучен генералом Хью Скоттом и монтанским конгрессменом Скоттом Ливиттом. Он цитирует письмо, полученное им от Ливитта и датированное 10 июня 1931 года: “Волосы разматывали, передавая их по кругу из рук в руки, до тех пор, пока весь клубок не был размотан. Макс Большой Человек измерил их своими ладонями. Полная длина этих волос составила семьдесят шесть ладоней и толщину одного из пальцев Макса. Это оказалось более двадцати пяти футов в длину...”.

Так или иначе, те кудри, присланные майором Тилфордом, успокоили Элизабет, убежденную в том, что они действительно были срезаны с головы ее мужа. Едва ли она могла ошибаться, так что, возможно, кости генерала и в самом деле покоятся там, где утверждает правительство. Бентин написал пером, погруженным в уксус: “Поколения кадетов будут смиренно преклоняться перед гробницей Кастера в Вест-Пойнте...”.

Показания Кэддла и ЛеФоржа о скелетах, открыто лежащих на поле сражения, вскоре были подтверждены другими визитерами. В конце лета одиннадцать голов были подобраны и похоронены в яме возле монумента группой солдат, приехавших туда, чтобы осмотреть знаменитое поле. А горнист А.Ф. Малфорд, причисленный к разведывательной экспедиции, остановившейся на поле, насчитал останки восемнадцати человек, собранные в шесть куч. Малфорд говорил, что обрубки палаточных шестов стояли возле каждой из куч, и на одном из них висело белое сомбреро с двумя пулевыми отверстиями и разрезом, сделанным, очевидно, топором. Поблизости он заметил топор с темным пятном на проржавевшем лезвии. Помимо этого Малфорд видел скелеты четырех людей и лошадей - “среди последних был скелет коня, на котором скакал Кастер” - что любопытно, хотя он и упустил пояснить, каким образом Вик был опознан.

Его отряд разбил лагерь там, где год назад располагалось индейское селение. Погода была плохой, и они полуспали - полубодрствовали, растревоженные воем волков, ищущих кусочки хрящей, остававшихся на костях. В темноте один из людей почувствовал, как нечто холодное скользнуло по его лицу, и лагерь огласился криком: “Змеи! ”. То была зеленая ящерица. Их были дюжины. Сотни. При свете костров люди гонялись за ними, кромсая саблями, а когда была разрублена последняя ящерица, люди попытались снова уснуть, но создания вернулись. Это смахивает на один из кошмаров Гойи.

Генерал Терри предал огню почти весь индейский лагерь, символически предсказав несколько последующих лет. Ярость Белой Америки невозможно было сдержать после этого удара по элитной Седьмой. Индейцы, с которыми по-скотски обращались в прошлом, должны были претерпеть еще больше страданий независимо от того, что они совершали или не совершали. Те, кто ни разу не украл мула или не пустил ни одной стрелы в поселенцев, ощутили на себе правительственный гнев. Вплоть до того дня 1890 года, когда пушки Гочкиса открыли шоу у Вундед-Ни, и двадцать три солдата удостоились медалей Славы - вплоть до той ритуальной оргии не утихала англосакская ярость.

Через два года после визита Малфорда подразделение под командованием капитана Джорджа Сандерсона разобрало пирамиду из камней, заменив ее полой пирамидой из бревен, которую они наполнили лошадиными костями. Затем, в 1881 году, правительство начало признавать значение этого сражения. Поле было очищено, людские останки собраны вместе и закопаны в канаву у основания восемнадцатитонного гранитного монумента, на котором начертали имена погибших. Подписи содержат несколько ошибок, что, вероятно, неизбежно при подобных обстоятельствах, но одна или две из них изумляют. Племянник Кастера Армстронг “Оти” Рид числится здесь под именем Артур Рид, а фамилия Исайи отсутствует - может быть из-за того, что он был черным.

На склоне пониже монумента находится небольшой, скромный, но изящный музей, в котором представлены фотографии, картины, репродукции со знаменитых картин и топографическая карта этой орошенной кровью земли. Там также находится книжный магазин, библиотека и экспозиция военного снаряжения - как красного, так и белого - в стеклянных витринах.

Капитан Бурк упоминает инструмент, применявшийся воинами Сиу во время сражения на Роузбаде - “разновидность томагавка с рукоятью в восемь футов длиной”, а сержант Райан описывает дубинку, в которую было вставлено полдюжины лезвий разделочных ножей. В музее нет ничего из этих гротескных орудий, но там выставлена Сиукская палица с треугольными железными зубьями, вызывающая в памяти те палицы с обсидиановыми остриями, которыми потчевали конкистадоров Ацтеки шестнадцатого века, а также смертоносная дубинка: овальный камень размером с большой кулак, обтянутый сыромятной кожей.

В сравнении с этими чудовищными предметами вооружения Сиу Шайенское оружие выглядит хрупким и изящным. Воины Шайены не любили восьмифутовые томагавки, палицы с лезвиями от ножей и дубинки Каменного века. Помимо луков и стрел, которыми пользовались все племена, Шайены предпочитали длинные тонкие копья и небольшие топорики, которыми легко можно манипулировать одной рукой.

Мужчина сам изготавливал для себя стрелы, их длина соответствовала длине руки от плеча до кончиков пальцев. Личную и племенную принадлежность стрелы можно было определить по окраске. Когда-то все Шайенские стрелы были окрашены в голубой цвет – дань уважения синеве некоего озера в Черных Холмах, но к концу девятнадцатого века эта традиция отмерла. В 76-ом Шайенскую стрелу можно было опознать по трем волнистым линиям, идущим от наконечника до оперения, поскольку не при помощи прямых линий, а посредством волнистых, можно общаться со сверхъестественными силами. Более интересным, однако, для англосакского взора являлось существенное различие между охотничьей и боевой стрелой. Наконечник стрелы, предназначенной для Пте, был узок в основании, так что стрелу легко можно было выдернуть из трупа и использовать опять. Но наконечник стрелы, применяемой против человека, был коротким и широким, с изогнутыми плечиками, что сильно затрудняло ее извлечение.

Шайен по имени Большой Бобер сражался с Седьмой, и на фотографии, сделанной через пятьдесят лет после сражения, он выглядит почти как Президент Линдон Джонсон[267], если бы тот носил косы. Его характерные ножны, украшенные четырьмя пятнышками краски, представлены в экспозиции музея. Зеленое пятнышко удостоверяет, что Большой Бобер дотронулся до тела Кроу. Желтое обозначает Шошона, к которому он прикоснулся во время другого сражения а не на Литтл Бигхорне, поскольку с Кастером Шошонов не было. Два красных пятна объявляют о том, что Большой Бобер засчитал ку на двух белых людей.

Сиу и Арапахи могли поочередно засчитать на одном враге до четырех ку. Шайены – до трех. Дотронувшийся первым мог окрасить лицо черным - цвет смерти – при помощи золы и бизоньей кровью. Второму даровалось право распустить свои косы, хотя он и не мог раскрасить лицо. И так далее, по мере уменьшения опасности и, соответственно, славы. Говорят, что один Шайен засчитал ку, опуская со скалы ремень до тех пор, пока он не коснулся лежащего внизу у подножья мертвого Шошона. Если возникал спор о том, кто засчитал или не засчитал ку, оспаривающие это право воины давали показания перед бизоньим черепом, глазницы которого были набиты травой, чтобы обеспечить беспристрастность.

Англо-европейские украшения - звезды, орлы, дубовые листья, двойные нашивки, одинарные нашивки, шевроны, эмблемы, указывающие на различные степени героизма - все они кажутся аналогами индейской символики. Сиукские воины говорили Хассрику, что первый, дотронувшийся до врага, мог носить перо беркута, закрепленное вертикально. Второй носил орлиное перо, наклоненное влево. Третий - в горизонтальном положении. Коснувшийся врага четвертым имел право на перо грифа, свисающее с волос. Воин, спасший жизнь другу, мог нарисовать на одежде крест, двойной крест означал, что его владелец спас друга, усадив того на своего пони. Убийство врага в рукопашной схватке давало право победителю нарисовать красную ладонь на одежде или на лошади. Горизонтальные полосы на леггинах обозначали ку. Перо с зарубкой говорило о раненой лошади.

Наряду с ножнами Большого Бобра в музее представлен мумифицированный пегий зимородок в кожаном мешочке, украшенном ярко-синим бисером - амулет, оберегающий жизнь своему владельцу, поскольку ни стрелы, ни пули не могут остановить стремительного полета этой птицы. Белые люди также носили с собой обереги, обычно - религиозные талисманы, но эти предметы не были столь впечатляющи. Белые люди редко тратили свое время на эстетику. Снаряжение вашичу, принадлежало ли оно правительству или отдельной личности, всегда оставалось чисто функциональным. Флаг мог быть украшен бахромой, а солдатские штаны - цветной полосой, но винтовки Спрингфилда, револьверы Кольта, сабли, патронташи, седла - все это снаряжение было в первую очередь утилитарным. Наиболее красивой американской реликвией является крышка металлической коробки от галет, которую минувшее столетие нежно окрасило окисью меди, промаркированная витиеватым каллиграфическим стилем более элегантного века: C.L. Woodman & Co., Chicago. Но ни одна из реликвий, индейских или англосакских, не говорит так о ярости этого боя, как тоненькая записная книжка Тоша МакИнтоша, которую он носил в своем нагрудном кармане - одно маленькое, аккуратное пулевое отверстие в переплете.

обычно разбирали их, чтобы добавить блестящие пружинки, винтики, стрелки и зубчатые колесики к своим ожерельям.

Бок о бок висят две медали Славы, ленты потерты и полинялы, принадлежавшие людям, давно забытым всеми, кроме их потомков и исследователей Литтл Бигхорна. Уиндольф. Пим. Имена звучат странно, словно принадлежат людям давно ушедшей эпохи, однако это не так. Чарльз Уиндольф умер в возрасте девяносто восьми лет в 1950 году - последний из выживших в том бою белых. Он был снегирем, дезертировавшим из Второй Пехоты и вновь завербовавшимся в Седьмую под именем Чарльза Врангеля. Будучи разоблаченным, ему позволили вновь принять присягу, на этот раз под собственным именем.

Несколько индейских участников пережили Уиндольфа. Двумя последними были глухонемой сын Сидящего Быка Джон, умерший в мае 1955 году, и Борода В Росе - иногда называемый Железным Градом - который умер в ноябре того же года. Последним очевидцем, не участником, вероятно был Шайен по имени Чарльз Сидящий Человек, доживший до 1961 года. Так что все это происходило совсем недавно, но Литтл Бигхорн врос в прошлое нашей нации подобно кремневому наконечнику стрелы, вонзившейся в тополь.

Сайрес Брэйди получил в 1904 году письмо от рядового Уильяма Морриса, служившего у Рино в роте “М”. Выразив недовольство некоторыми деталями в одном из исторических очерков Брэйди, Моррис добавил, что был сильно удивлен, узнав о медали Уиндольфа. “Я помню его как портного роты “Н” и ясно вспоминаю, как он вошел в полевой госпиталь, согнувшись чуть ли не пополам и умоляя обработать ему рану, которая, как предполагал его вид, была смертельной. Однако хирург, сняв с него штаны, обнаружил всего лишь ожог. В промежутках между взрывами смеха врач приказал ему вернуться в строй...”.

Рядовой Джим Пим был не таким. В Майлс-Сити, спустя годы после сражения, кто-то наставил на него ружье. Пим вырвал его, отбросил в сторону, свалил человека на землю, пнул ногой и велел убираться из города.

Так что были и боязливые, и бесстрашные, скорые на ногу как адъютант Кук, и вялые как копуша Тош МакИнтош. Некоторые походили на Одинокого Чарли, не расходовавшего понапрасну патроны, другие палили по теням.

Прикреплен гвоздями к южной стене музея выцветший полковой штандарт Седьмой Кавалерии, не ставший занавеской в одном из туземных типи лишь потому, что его везли в обозе. Эмблему - орла, зажавшего в своих когтях пучок стрел, более острых, чем стрелы молний - можно считать символическим образом наэлектризованного командира Седьмой. Прямо через проход, лицом к знамени, висит один из его элегантных замшевых костюмов. Подобно МакАртуру в фетровой шляпе с трубкой в зубах и Паттону в выгоревшем стальном шлеме, он создал незабвенный образ.

Капитан Уильям Ладлоу, знакомый с Кастером еще со времен Вест-Пойнта, заметил, что генерал так никогда и не выучился писать слово “поражение”. Кастер не знал ничего, кроме успеха. Ему нравилось участвовать в событиях, комментировал Ладлоу, но в нем было очень мало как от мыслителя, так и от исследователя. Младший брат Кастера Невин не согласен с таким утверждением. В одном из бесчисленных интервью Невин рассказал об их школьных деньках. Том, говорил он, всегда поднимал шум. “Том, тот всегда верховодил. Том жевал табак, как и большинство мальчишек, но конечно это не было разрешено в школе. Однако Том никак не мог успокоиться, он просверлил дыру в классном полу, чтобы было место куда сплевывать. Он пытался прикрывать ее ногой...”. В отличие от Тома Дж.А.К. никогда не бузил. От старика Фостера, школьного учителя, ожидали, что тот перед началом каждых каникул будет устраивать пикники для своих учеников, но Фостер был слишком скуп. Тогда однажды они заперли его. Когда Фостер попытался выбраться через окно, ученики угрожали ему горячей лопатой для угля. Их всех наказали за это, за исключением Джорджа. “Он находился дома в учении. Всегда в учении...”.

Все, знавшие Кастера, сходятся на том, что он был необычайно энергетичен. Похоже, его сотворили из плоти, невосприимчивой к усталости. Во время путешествия по Черным Холмам Ладлоу часто доводилось наблюдать, как генерал хватает топор и работает наравне с нижними чинами. Он мог читать военные донесения или отгонять лампой койотов, когда все в лагере давно уже спали. Кастер был склонен к преувеличениям, говорил Ладлоу, но не из желания представить что-либо в ложном свете, а поскольку видел вещи крупнее, чем они были на самом деле. У него была исключительная память: “Он мог припомнить в правильной последовательности каждую деталь любой акции, неважно, сколь отдаленной по времени, в которой прини