Дордже Драдул и его ученики

Дордже Драдул не стеснялся жить открыто. Бывало, он с нескрываемым удовольствием рассказывал о том, что автокатастрофа, изменившая направление и стиль его жизни на Западе, произошла, когда он врезался в лавку, продававшую товары для шутников. Он не принадлежал к разряду святых, облаченных в монашеские одежды и проповедающих прекрасные идеи, по которым не живут ни они сами, ни их ученики. Внешне он жил как самый обычный человек— был женат и имел детей, выпивал и влюблялся. Он вторгался в жизнь человека, принося с собой столь пронзительные радость и печаль, каких я не видел никогда и ни у кого, даже представить себе не мог, пока не познакомился с ним. И в то же время он был способен мощно и целостно нести на Запад дхарму Будды и учения Шамбалы — путь пробуждения в повседневной жизни. Он выводил учеников из смятения, в котором они пребывали. Ведя жизнь обыкновенного человека в кругу своих учеников, он не просто читал им проповеди, а умел показать, что значит пробудиться по-настоящему.

Жизнь Дордже Драдула была праздничным пиром. Каждый рассвет, каждые сумерки становились для него праздником. Нельзя сказать, чтобы он трудился «в поте лица», имея в виду пуританский смысл этого выражения, — он работал размеренно, как шагающий по джунглям слон. Он делал все необходимое, сея семена многочисленных проектов, а остальное шло само собой, благодаря горячей преданности делу, на которую он вдохновлял и своих учеников— к ним он относился как к друзьям. Еще он говорил, что кое-какую помощь ему оказывают прияте-ли-дралы.

Английским языком Дордже Драдул владел не просто бегло, а с пониманием тонких смысловых оттенков слов. Было множество случаев, когда он употреблял какое-то слово совершенно по-особому, и мне это казалось странным, но позже, заглянув в словарь, я обнаруживал, что он использовал это слово именно так, как

его надлежало использовать до того, как в языке произошли поздние, но отнюдь не лучшие изменения.

Роста он был небольшого и склонен к избыточной полноте; ходил, прихрамывая, поскольку после дорожного происшествия, изменившего всю его жизнь, левая сторона тела была частично парализована. Но когда он входил в комнату, у меня возникало ощущение огромной силы в сочетании с юмором. Его любовь к ученикам была настолько сильна, что порой ее становилось трудно выносить. Один мой друг рассказывал, что однажды, вернувшись откуда-то, он вошел в комнату, где сидел Дордже Драдул с несколькими друзьями. Он подошел к учителю, и они обнялись. «Я почувствовал, что от Дордже Драдула исходит столько тепла и любви, — вспоминает мой друг, — что, испытав физический шок, невольно закрылся и отпрянул. Я просто не мог вынести такой любви». Благодаря этому свету любви и неистовой подлинности Дордже Драдула так сильно любили тысячи учеников.

Сьюзен так описывает свою первую встречу с Дордже Драдулом:

Самым поразительным свойством, которое я в нем ощутила, была его способность пронизывать все мое существо — насквозь. Я читала его книги и запланировала поездку из Чикаго в Боулдер за несколько месяцев вперед. Я очень волновалась, предвкушая встречу с ним, но чувствовала себя вполне уверенно, причем не без оснований: я была многообещающей актрисой с прекрасной репутацией, вела активную жизнь, у меня была масса друзей. Когда меня, наконец, познакомили с ним, я испытала потрясение — будто меня током ударило. Он протянул мне руку, и, коснувшись ее, я ощутила совершенно невероятное чувство нежности. По контрасту с ним моя собственная энергия казалась болезненно агрессивной. Потом я взглянула ему в глаза. В них были мягкость и доброта, каких я никогда до этого не испытывала, и еще непостижимая глубина. За этими глазами я не могла увидеть человека. Он произвел на меня ошеломляющее впечатление. Похоже, этот человек сумел увидеть меня насквозь, до самой сердцевины, и все же принял меня. Я почувствовала, что эти любящие и в то же время пронизывающие, как рентген, глаза, просветили меня насквозь — и в свете его абсолютной подлинности все мои маски свалились. Это случилось мгновенно — всего лишь мимолетный обмен взглядами. Я не поняла, что произошло, и сразу вернулась в свою комнату. Там я села, ощущая сильнейшее потрясение. Я не могла ни с кем разговаривать. У меня было такое чувство, будто я побывала перед неподкупным зеркалом, в котором отразились мельчайшие подробности и самые тайные закоулки моего ума и сердца. Разве может быть, чтобы кто-то смог отразить меня так ясно и в то же время оценить так полно, — и все это с первого взгляда? Похоже, я влюбилась.

Дордже Драдул обладал чарующим, лукавым юмором. Он любил веселить людей и, бывало, разыгрывал своих учеников. Еще он любил каламбуры. Как-то раз, в разгар трехмесячного ритрита, на который собрались три сотни учеников, чтобы изучать и практиковать Буддизм Ваджраяны, он затеял перестрелку из игрушечных духовых ружей и водяных пистолетов, которая не утихала несколько дней. Однако юмор его заключался не столько в рассказывании анекдотов, сколько в том, что он постоянно показывал нам смешные и слабые места в самых обычных ситуациях человеческой жизни. Несмотря на то, что он относился к жизни легко, юмор его мог быть разящим, когда он безжалостно обнажал проявления неискренности. Дордже Драдул всегда был самим собой — и когда широко улыбался в разгар разбушевавшейся пурги, и когда был мрачнее тучи, от чего все вокруг не находили себе места. Он чувствовал сам и передавал другим огромную печаль по поводу состояния мира. Он всегда заканчивал беседу о создании подлинного человеческого общества настоятельным призывом: «Пожалуйста, давайте будем помогать другим».

Когда я впервые встретил Дордже Драдула, — это было в Соединенных Штатах в 1970 году — он носил клетчатую рубаху и джинсы и жил самой обычной жизнью бок о бок со своими учениками. Он участвовал в вечеринках, пил пиво, играл на барабанах бонго и даже пытался отплясывать рок-н-ролл под вопли Ро-линг Стоунз — и все это с широчайшей, чуть насмешливой улыбкой. Но даже в те времена, вглядевшись в его глаза, вы ощущали огромную открытость, тепло и непоколебимую твердость— чувство безграничного ума и игривости, в котором не было ни самодовольства, ни хитрости, а только высокая дисциплинированность.

В 1974 году Дордже Драдул пригласил Гьялва Кармапу XVI в Америку, на встречу со своими учениками. Кармапа — глава школы тибетского Буддизма, которая называется Кагью. Многие считают его, как и Далай Ламу, живым Буддой. Готовясь надлежащим образом принять Кармапу, Дордже Драдул мог вывести из терпения любого из своих учеников. День и ночь, не смыкая глаз, он заставлял их готовить покрытые парчой сиденья, красить и приводить в порядок дом, где должен был остановиться Кармапа, делать множество других дел. У учеников этот всплеск благочестивого рвения вызвал огромное воодушевление. Мы поняли, что можно выражать свою любовь к человеку, обладающему такой мудростью, с почтением и достоинством, а не небрежно, спустя рукава, как все мы привыкли. После отъезда Кармапы ученики перенесли на Дордже Драдула то отношение, которое они проявляли к Кармапе и которое им самим так пришлось по душе. Тогда и сформировался более официальный стиль общения с Дордже Драдулом, напоминающий скорее отношения учителя и ученика, нежели двух добрых старых приятелей. И в то же время сотни людей по-прежнему могли общаться с ним как с близким другом.

Он очень ясно дал нам понять: путь воина никак не связан с необходимостью отречься от общества людей. Напротив, его главная цель — это работа над построением подлинного совершенного общества. В семидесятых годах многие ученики были выходцами из культуры хиппи и наркотиков. Дордже Драдул привлек к себе кучку довольно циничных, но способных недоучек, бывших студентов. Постепенно, поощряемые Дордже Драдулом, они возобновили учебу, занялись делом, женились и вернулись в общество. Одна из молодых женщин вспоминает, что в те далекие годы как-то сказала ему: «Я готова на все, лишь бы служить вам. Скажите, пожалуйста, что я могу сделать". " Стать достойным членом общества», — последовал ответ.

Ученичество у Дордже Драдула отнюдь не всегда означало приятное времяпрепровождение. Напротив, в его присутствии мы ощущали остроту, независимо от того, насколько близко, как нам казалось, мы его знаем. Он был совершенно непредсказуем. На серьезный, важный вопрос он мог ответить милой улыбкой и незатейливой шуткой, что заставляло меня съежиться от смущения. Например, вскоре после того, как мы познакомились, я подошел к нему с самым серьезным видом и сказал: «Я хотел бы при случае поговорить с вами о том, как у вас в Тибете воспитывают детей». Я какое-то время проработал школьным учителем и решил, что это хороший повод для того, чтобы завязать беседу. Дордже Драдул улыбнулся и ответил: «Думаю, у нас их кормят кашей».

Простоту и доброту Дордже Драдула ощущали не только ученики и те, кто его хорошо знал, но и совершенно посторонние люди. Недавно один человек, который теперь обучается по программе Шамбалы, рассказал мне историю — одну из множества подобных: «Я лечился в психиатрической больнице, но через некоторое время врачи решили, что я достаточно поправился для того, чтобы меня выписать. Но отпустить меня могли только при условии, если кто-то даст подписку, что он за меня отвечает. Никто из моих друзей и родственников сделать этого не захотел. Казалось, я застрял в больнице надолго. Потом я услышал, что какой-то совершенно незнакомый мне человек пришел и дал подписку, после чего меня выпустили. Человеком этим оказался Дордже Драдул».

Еще один ученик рассказывает о случае, когда он должен был куда-то отвезти Дордже Драдула на машине. Он открыл заднюю дверцу, и Дордже Драдул, который из-за хромоты передвигался медленно и немного неуклюже, залез внутрь, потом, подняв правую руку, положил ладонь на крышу машины и стал устраиваться на сиденье. Водитель захлопнул дверцу и прищемил ему пальцы. Поняв свою оплошность, он до смерти перепугался и открыл дверцу. Дордже Драдул посмотрел на него снизу вверх и сказал: «С вами все в порядке? Должно быть, вы чувствуете себя ужасно. Мне очень жаль. Это была такая глупость с моей стороны — класть туда руку».

Щедрость, с которой он помогал ученикам преодолевать сомнения и неуверенность, казалась безграничной. Один из его учеников, Джошуа, обладавший большим умом и чувством юмора и в то же время очень резкий и насмешливый, тяжело заболел и за несколько дней до смерти написал длинное письмо. Письмо было адресовано Дордже Драдулу, но предназначалось и товарищам-ученикам. Приведу здесь несколько выдержек из этого письма, в которых так хорошо переданы юмор и прямота Дордже Драдула.

Дорогой Ринпоче.

Вы не перестанете меня удивлять до самого конца. Какая поразительно благоприятная карма — ведь я встретил Вас. Все эти годы я не был тем, кого бы Вы назвали хорошим учеником... И все же вы никогда меня не покидали — никогда, ни на единый миг. И мне тоже как-то удавалось сохранять Вас в своем сердце...

Помните, как-то раз, когда Вы сказали мне: «Подтяни носки», а я ответил: «Я не ношу носков», вы бросили в ответ: «Тогда подтяни штаны». То был миг, когда я понял, что встретил учителя.

Помните, как Сасаки Роси на первом семинаре задал мне «очень трудный коан», чтобы «защитить мой ум» [это был трехмесячный ритрит, на котором ученики получали введение в Буддизм Ваджраяны], а когда я, вернувшись, не упомянул о нем, первыми Вашими словами были: «Забудь про коан». Помните миг — даже сейчас, вспоминая о нем, я чувствую, как колотится сердце, — когда, стоя на вершине убийственно высокого лестничного пролета в 1111-ом доме на Перл, Вы спросили меня: «Ты готов?» (имея в виду «созрел»), а когда я на мгновенье заколебался, ринулись вниз! Я бросился вперед, чтобы подхватить Вас на площадке, и порвал плащ о перила. Я был совершенно ошеломлен и подавлен и сказал, что, надеюсь, когда-нибудь мне еще представится случай повторить.

«Разумеется», — сказали Вы и к моему полному изумлению ринулись с оставшихся ступенек. Да, Вы — Учитель, любой ценой, даже ценой собственного тела, собственной жизни. С Вами было по-настоящему здорово.

Дордже Драдул был неизменно верен всем своим друзьям и ученикам. Он никогда не забывал ни единого ученика. Он всегда напоминал нам, чтобы мы уделяли внимание тем, у кого возникают затруднения в жизни или в сидячей практике, или тем, кто теряет связь с группой. Он спрашивал о людях, которые много лет назад учились у него в Англии или Индии, интересовался, как они поживают, занимаются ли практикой. Когда в 1977 году образовался Институт Наропы, он настоял, чтобы мы связались с несколькими людьми, которые учились у него в Англии, и пригласили их приехать и преподавать в нашем институте. Если кто-то появлялся после многолетнего отсутствия, Дордже Драдул приветствовал его как долгожданного брата или сестру.

Обычно сердечный и доброжелательный, Дордже Драдул мог проявлять неописуемый гнев, обрушиваясь на человека внезапно и неожиданно, но с прицельной точностью. Часто он провоцировал между учениками трения и ссоры, воспламенявшие огонь силы и энергии и помогавшие одним махом достичь нового уровня подлинного понимания. Его переполняло острейшее сострадание, идущее вразрез с привычными нормами хорошего тона.

Однажды мы с ним сидели в заднем дворике — это было на следующий день после того, как он передал нам правомочность на выполнение садханы Ваджрай-огини, одной из практик учения тибетского Буддизма. Передача длилась целый день и вечером завершилась три — объяснением, как следует выполнять практику. Я занимался садханой Ваджрайогини уже несколько лет, и для меня это три показалось особенно замечательным и полезным. На следующий день, когда мы с Дордже Драдулом сидели во дворике, я, прервав одну из тех долгих пауз, которыми были отмечены наши с ним беседы, обратился к нему со словами: «Какое пре-кра-а-сное три вы нам вчера дали, сэр». Я произнес их слащавым тоном, выделив слово «прекра-а-сное». В ответ он только хмыкнул.

Через час или около того к нам присоединился еще один из помощников Дордже Драдула. Учитель встал и неторопливо зашагал через дворик, мы оба шли по бокам. Он остановился у клумбы с группой огромных пурпурных бегоний, расстегнул ширинку и помочился прямо на цветы. Слегка подавшись в мою сторону, он, копируя мою слащавую интонацию произнес: «Какие они прекра-а-сные, правда, Джереми?» То был очередной урок, в котором я тогда нуждался: путь воинского искусства — не прекра-а-сные ощущения, а открытие реальности.