![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Эпоха Возрождения: соперничество и индивидуализм
Индивидуализм представителей западной цивилизации может быть противопоставлен средневековому коллективизму и рассмотрен как реакция на него. Человек Средних веков «осознавал себя только как принадлежащего определенной расе, народу, семье или организации — только как принадлежащего какой-то общей категории», говоря словами Бурк-хардта2. Каждый человек на уровне общих представлений знал свое место в экономической структуре гильдии, в психологической структуре семьи, в иерархии феодальной зависимости, в нравственной и духовной структуре, связанной с церковью. Эмоциональные выражения канализировались общественными нормами, коллективные эмоции — по праздникам, а агрессивные эмоции — в таких движениях, как крестовые походы. «Все эмоции необходимо было вовлекать в жест- 1 Наш интерес к эпохе Возрождения, началу современной эпохи и времени, когда были сформированы многие культурные стандарты — источник современной тревоги, приблизительно соответствует интересу, проявляемому работающими в индивидуальной психотерапии, к периоду раннего детства, когда формируются образцы поведения, лежащие в основе тревоги у взрослого индивида. 2 Дж, Буркхардт, Цивилизация эпохи Возрождения в Италии, Нью-Йорк, 1935. кую систему общепринятых форм, — пишет Хейзинга, — так как без них гнев и жестокость разрушили бы жизнь»1. Но в четырнадцатом и пятнадцатом веках, как указывает Хейзинга, иерархическое строение церкви и общества, ранее предназначенное для канализации эмоций и впечатлений, стало средством подавления жизнедеятельности. Использование символов сильно разрослось в конце Средневековья, символы замкнулись на самих себе, превратились в формы, лишенные жизненного содержания и оторванные от реальности. В последние два века Средневековья господствовали чувства уныния, меланхолии, скептицизма и выраженной тревоги. Тревога приняла форму сильного страха смерти и повсюду приникающего страха чертей и колдунов2. Индивидуализм эпохи Возрождения отчасти можно понять как реакцию протеста на вырождение коллективизма в заключительный период Средневековья. Новая оценка индивида и новая концепция отношения индивида к природе, которые станут одними из главных составляющих эпохи Возрождения, наглядно проявляются в картинах Джотто (Giotto). (Именно в период между Джотто и его учителем Чимабуэ (Cimabue), как считают многие эксперты, началась новая эпоха. Действительно, Джотто жил во времена «начала итальянского Ренессанса», вслед за чем последовал расцвет Возрождения.) В противоположность символическим, негибким, фронтальным изображениям средневековой живописи, изображения Джотто даны в перспективе на три четверти и демонстрируют свободу в движениях. В противоположность неконкретным, не от мира сего, стереотипным, а потому часто неподвижным чувствам, которые изображали предыдущие живописцы, Джотто начинает показывать эмоции конкретных индивидов. Он изображает конкретное огорчение, конкретную радость, конкретный гнев или конкретное удивление, которые испытывают обычные люди в повседневных, конкретных ситуациях — отец целует дочь, друг плачет у могилы умершего. Наслаждение естественными чувствами пере- 1 Й. Хейзинга, Закат Средневековья, Нью-Йорк, 1924, с. 40. 2 Там же. Ср. также: «Достаточно взглянуть на картины, созданные Босхом (Bosch) и Грюневальдом (Grunewald), чтобы понять, что дезорганизация средневекового порядка сама по себе выражалась в генерализированном страхе и тревоге, символическим выражением которых была распространенная боязнь чертей». — Карл Мангейм, Человек и общество в эпоху перемен, Нью-Йорк, 1941, с. 117. несено на симпатичные рисунки животных Джотто; и удовольствие, с которым он изображает деревья и скалы, является предзнаменованием наслаждения от восприятия естественных форм самих по себе. Сохранив в определенной степени символический характер средневековой живописи, Джотто в то же самое время представляет новые установки, которые характеризуют эпоху Возрождения, а именно новый гуманизм и новый натурализм*. В противоположность средневековому понятию о человеке как элементе некой целостности в эпоху Возрождения индивид рассматривается, как отдельная сущность, а социальная организация — как фон, окружение, в котором индивид должен достигнуть высокого положения. Главное различие между периодом Джотто и временем расцвета Возрождения состоит в том, что для Джотто ценность представляет простой человек (сказывается влияние на Джотто святого Франциска в оценке простых людей), тогда как позднее цениться стал могущественный индивид. Это явление, на основе которого формируются создающие тревогу образцы поведения в нашей культуре, мы теперь намерены проследить в процессе развития. Революционные культурные перемены и распространение новых идей происходили в эпоху Возрождения почти в любой области человеческой деятельности — экономической, интеллектуальной, географических открытий, политической — что хорошо известно, и нет смысла это описывать. Культурные изменения во всей своей совокупности являлись как причиной, так и следствием оформившейся веры в могущество свободного, автономного индивида2. С одной стороны, революционные изменения основывались на новом мышлении индивида и на других изменениях в обществе, которые поощряли применение человеком своей энергии, инициативы, мужества, знаний и ума. Социальная мобильность освободила индивида от влияния средневековых семейных каст; мужественно действуя, он теперь мог достичь очень многого независимо от происхождения. Богатство, которое стало доступным вследствие расширяющейся торговли и растущего капитализма, по- 1 В этой главе мы описываем работы художников, полагая, что художник выражает постулаты и идеи, лежащие в основе культуры, в которой он живет, и что художественные символы часто не только меньше искажают смысл изображаемого, но также более непосредственно передают смысл культурного периода, чем символы, выраженные в словесной форме. 2 Ср. гл. 2. служило развитию возможностей предпринимательства и являлось наградой для индивидов, достаточно смелых, чтобы рисковать. Новая оценка образования и обучения была как выражением интеллектуальной свободы, так и проявившегося любопытства (странствующий ученый, сделавший окружающий мир своим университетом, является символом отношения людей, разделявших новые идеи, к свободе передвижения); но в то же самое время знание ценилось как средство обретения могущества. «Только тот, кто обладает полноценными знаниями, — замечает Лоренцо Джиберти (Lorenzo Ghiberti), писатель эпохи Возрождения, — может бесстрастно презирать перемену судьбы»1. Политическое брожение времен Ренессанса, когда власть в городах быстро переходила от одного деспота к другому, точно так же сулило награду тому, кто свободно проявлял свою энергию. В то время многие действовали ради собственной выгоды, и индивид, обладавший смелостью и способностями, мог добиться высокого положения. «Стремление к свободной игре амбициозной индивидуальности, о котором говорит описываемое положение вещей, было огромным. Особая способность могла поднять самого посредственного монаха до уровня святого Петра, самого посредственного солдата — до уровня герцога Милана. Наглость, сила, неразборчивость в средствах, вплоть до преступления, были главными факторами, необходимыми для успеха»2. Говоря о насилии, которое было связано с выражением индивидуальности в тот период, Буркхардт замечает: «Способность к злодеянию, которая была основой свойств личности, являлась в то же самое время условием величия, иными словами, крайней степенью индивидуализма... Зрелище победоносного эгоизма, которое представляли собой другие люди, побуждало его (индивида) защищать свои собственные права своей собственной рукой»3. Высокая оценка человека в эпоху Возрождения не была оценкой личности как таковой. Скорее, как уже упоминалось выше, эта оценка относилась к сильным людям. Допускалось, что слабого человека можно эксплуатировать и им можно ма- 1 Цит. по: Буркхардт, цитируемое произведение, с. 146. 2 Джон Аддингтон Симондс (Addington Symonds), Итальянский Ренессанс, Нью-Йорк, 1935, с. 60. 3 Буркхардт, цитируемое произведение. нипулировать, не испытывая укоров совести или жалости1. Virtu2 в эпоху Возрождения состояла по большей части в смелости и других характеристиках, необходимых для достижения успеха. «Успех был стандартом, по которому оценивались действия; и человек, который мог помочь своим друзьям, пугал своих врагов и прокладывал путь к собственному счастью любыми средствами, считался героем. Макиавелли (Machiavelli), используя термин «Virtu»... оставил в нем только то от римского термина «Virtus»3, что относилось к смелости, интеллектуальным способностям и личной доблести человека, который достигает своей цели, какой бы она ни была4. Здесь можно заметить слияние индивидуализма и стремления к соперничеству. Концепция успеха, в которой считается нормальным обожествление сильного индивида, рассматривающего общество в основном как арену борьбы за более высокое положение, обязательно должна быть связана с мотивом соперничества. Вся культура свидетельствует о существовании награды в виде самореализации, которая достигается посредством завоевания превосходства и победы над другими людьми. Положительное отношение к могуществу свободного индивида было совершенно сознательной установкой людей, живших в эпоху Возрождения5. Не существует границ творче- 1 В этой связи важно подчеркнуть, что, хотя во многих отношениях Ренессанс установил принципы, которые были бессознательно усвоены значительной частью нового общества в последующие столетия, он являлся движением не больших масс людей, а кучки сильных, обладавших способностью к творчеству индивидов. 2 Добродетель (ит.) — Прим. пер. 3 Добродетель (лат.) — Прим. пер. 4 Симондс, цитируемое произведение, с. 87. 5 Леон Альберти (Leon Alberti), принадлежавший к тем выдающимся личностям, которые достигли успеха во всем, начиная от гимнастики и кончая математикой, сформулировал возможный девиз сильного индивида: «Человек может делать все что хочет». — Буркхардт, цитируемое произведение, с. 150. Но никто лучше не озвучил установку эпохи Возрождения, чем Пико Делла Мирандола (Piko della Mirandola), который написал двенадцать книг, доказывая, что человек является хозяином собственной судьбы. В известном сочинении Речь о достоинстве человека он изображает творца, говорящего Адаму: «Ни постоянного места жительства, ни формы, в которую был бы облачен твой образ... мы не дали тебе... Ты, не ограниченный никакими узкими рамками, в соответствии со свободной волей, которой я дал власть над тобой, будешь сам творить свою природу. Я поместил тебя в центр мира, откуда хорошо видно, что в мире делается. Ты создан ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы стать собственным творцом и вопло- ской активности человека, если только, как говорит Мике-ланджело (Michelangelo), человек сможет себе доверять. Сознательный идеал — это l'uomo universale1, многосторонняя, развитая во всех отношениях личность. Но на менее осознанном уровне, под оптимизмом и уверенностью, скрывалась другая тенденция — чувство безысходности наряду с зарождающимся ощущением тревоги. Эта скрытая тенденция, которая вышла на поверхность только -в конце эпохи Возрождения, ясно видна у Микеланджело. На сознательном уровне Микеланджело гордился своими индивидуальными энергичными действиями, дерзко принимая изоляцию, которая им сопутствовала: «У меня нет никакого друга, и он мне не нужен». «Любой человек, который следует за другими, никогда не продвинется вперед, и любой, кто не знает, как развить свои способности, не извлечет пользы, ознакомившись с работой других людей»2. Но в картинах Микеланджело присутствует напряжение и конфликт — скрытые психологические двойники крайнего индивидуализма. Образы кисти Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы изображают непрекращающееся беспокойство и волнение. Человек у Микеланджело, как указывает Симондс, «окутан необыкновенным и величественным чувством душевного волнения»3. Почти всегда человек Микеланджело, на первый взгляд могущественный и победоносный, изображен в виде фигуры с широко раскрытыми глазами, что выдает наличие тревоги. Сильный страх выражается на лицах «Проклятых, испугавшихся своего падения», но интересно, что то же самое выражение страха, правда, менее интенсивное, характерно для других образов Сикстинской капеллы. Микеланджело отображал внутреннее напряже- тить себя в той форме, которая тебе покажется наилучшей. У тебя будет могущество, чтобы опуститься до уровня низших и грубых созданий. У тебя будет могущество воплотиться в высшее, или божественное, существо, согласно приговору твоего разума». — Цит. по: Симондс, цитируемое произведение, с. 352. Эта переворачивающая наши представления концепция человеческого могущества и неограниченной свободы человека двигаться туда, куда он захочет — и в то же время концепция могущества его разума, — описывается Симондсом как «прозрение современного духа». 1 Всесторонне развитый человек (ы/я.) — Прим. пер. 2 Ромен Роллан (Romain Rolland), Микеланджело, Нью-Йорк, 1915, с. 161. 3 Симондс, цитируемое произведение, с. 775. Люди Ренессанса ощущали возрождение духа Древней Греции, но существенное различие эпох, как отмечает Симондс, заключено «в спокойной безмятежности» Фидия в сравнении с «волнением» Микеланджело. ние не только людей своей эпохи, но и свое собственное. Так на автопортрете у Микеланджело тоже широко раскрытые глаза, что указывает на мрачные, тревожные чувства. Образы Микеланджело могут рассматриваться как символы не только сознательного идеала, но и — на психологическом уровне скрытого настроения эпохи Возрождения: победоносные, сильные, развитые во всех отношениях люди в то же самое время являются напряженными, возбужденными и тревожными1. Важно отметить, что скрытое напряжение и чувство безысходности были свойственны тем, кто, подобно Микеланджело, достигал успеха в своей индивидуалистической борьбе. Таким образом, зарождающаяся тревога не была следствием невозможности достичь цели, которая состояла в индивидуальном успехе. Как мы полагаем, тревога возникла из-за состояния психологической изоляции и отсутствия положительной оценки со стороны общества, что было результатом крайнего индивидуализма. Эти два свойства сильных индивидов эпохи Возрождения описываются Фроммом: «Кажется, что новая свобода принесла для них две вещи: увеличенное чувство силы и рост изоляции, сомнений, скептицизма, а как следствие — тревогу»2. Ярким симптомом скрытой психологической тенденции было «болезненное стремление к славе», как назвал его Буркхардт. Иногда движущее человеком желание славы было настолько сильным, что индивид совершал убийство или другие ужасные антисоциальные поступки в надежде, что так его запомнит потомство3. Все это свидетельствует о значительной изоляции и фрустрации во взаимоотношениях индивида с другими людьми, о сильном желании получить признание окружающих, даже с помощью агрессии. Остался ли человек в народной памяти из-за злодейских или славных поступков, видимо, не считалось важным. Исходя из сказанного, можно рассмотреть аспект индивидуализма, который присутствует в совре- 1 В целом сознательный идеал скрывал зарождающуюся тревогу в образах большинства художников Ренессанса (приглядитесь к гармоничным человеческим существам Рафаэля). Но Микеланджело — гений и долгожитель — шагнул далеко за пределы юношеского поклонения достижениям Ренессанса и претворил идеи Возрождения, намного превзойдя ранних представителей эпохи в обнажении скрытых тенденций рассматриваемого периода. 2 Фромм, цитируемое произведение, с. 48. 3 Фромм указывает, что «если взаимоотношения человека с другими людьми и с самим собой не гарантируют полной безопасности, слава является одним из средств, с помощью которого заглушаются сомнения». — Цитируемое произведение, с. 49. менном стремлении к экономической борьбе, а именно, что агрессия против своих ближних допускается как средство достижения признания от них1. Индивидуалистическое стремление к соперничеству имеет заслуживающие внимания психологические отзвуки в отношении индивида к самому себе. Вследствие вполне понятного психологического процесса установки личности по отношению к другим людям становятся установками по отношению к самому себе; отчуждение от других раньше или позже ведет к самоотчуждению. Фромм указывает, что вследствие манипуляции другими людьми для увеличения своего богатства и власти (пример — дворяне и бургеры) «отношение к себе добившегося успеха индивида, его чувство безопасности и уверенности в себе также подверглось порче. Его собственное «я» стало таким же объектом манипуляции для него самого, как и другие люди»2. Кроме того, самооценка индивида зависела от успеха, достигнутого в ходе соперничества. В безусловной ценности, которая тогда придавалась успеху — «безусловной», поскольку как социальное уважение, так и самоуважение зависело от него — мы видим ростки обязательного для современных индивидов стремления к успеху и конкуренции. Карди-нер так описывает основную проблему современного человека: «Таким образом, основные заботы западного человека были связаны с успехом как формой самореализации, так же как в Средние века они были связаны со спасением. Но в сравнении с индивидом, которому нужно только спасение, психологическая задача современного человека значительно более трудна. На человека наложена ответственность, и неудача в большей мере порождает презрение к самому себе, чувство неполноценности и отсутствия надежды, чем приносит осуждение и презрение со стороны общества. Успех — это цель, которой нет предела, и в момент ее достижения желание, вместо того чтобы уменьшиться, увеличивается. Польза, которую дает успех, это в основном власть над другими людьми»3. Объясняя появление заинтересованности в индивидуальном успехе, Кардинер отмечает сдвиг от «потусторонних» наград и наказаний Средних веков, которые давались после смерти, к заинтересованности времен Ренессанса, к наградам 1 Это напоминает поведение изолированного ребенка, который совершает антисоциальные поступки, чтобы получить, по крайней мере в извращенной форме, заботу и признание. 2 Цитируемое произведение, с. 48. 3 Кардинер, цитируемое произведение, с. 445. и наказаниям здесь и теперь. Автор этой книги согласен с тем, что эпоха Возрождения характеризовалась новым отношением к ценностям и возможностям удовлетворения потребностей в существующем мире; подтверждения можно найти в произведениях Боккаччо (Boccaccio), в гуманизме и натурализме Джотто. Особенно нас поражает то, что награды в Средние века приобретались посредством участия человека в корпоративной организации — семье, феодальной иерархии или церкви, — а в эпоху Возрождения всегда награждались старания отдельного индивида, противостоящего окружению. Движущее человеком стремление к славе — это был тот же вид награды после смерти, но только в сегодняшнем мире. Что следует отметить, так это крайне индивидуалистичный характер такой награды: человек получает славу или известность у потомков с помощью превосходства над своими ближними, выделения из них1. 1 Точка зрения Кардинера состоит в том, что представление о посмертных наградах и наказаниях средневекового церковного учения позволяло контролировать агрессию при возможности самоутверждения. По мере того как влияние посмертных наград и наказаний уменьшалось, росла заинтересованность в наградах, существующих здесь и теперь, в социальном благополучии (престиже, успехе). Личность, которая больше не может самоутвердиться с помощью посмертных наград, находит самоутверждение в сегодняшнем успехе. По мнению автора, точка зрения Кардинера отражает реальность лишь частично — в том, что касается появившейся заинтересованности в сиюминутных наградах, которая сохранилась и в последующее время. Но представление о различиях между Средними веками и современной эпохой, связанное с тем, когда эти награды и наказания должны быть получены — после смерти или здесь и теперь, — является чрезмерным упрощением сложной картины. Можно привести один пример: Боккаччо прославляет стремление к сегодняшнему удовлетворению в соответствии с духом эпохи Возрождения; но он также утверждает, что сила, стоящая выше личности, судьба, препятствует ему в достижении удовольствия. Важно, однако, что Боккаччо утверждает, что смелый индивид может перехитрить судьбу. Именно существенная характеристика эпохи Возрождения, по мнению автора данной книги, состоит в уверенности человека, что награды приобретаются с помощью индивидуальных усилий. Стремление сделать различие между посмертной и сиюминутной наградой главным объяснительным принципом высокой ценности успеха является чрезмерным упрощением хотя бы потому, что религиозное представление о посмертной награде существовало в течение большей части современной эпохи. Существование бессмертия почти не подвергалось сомнению вплоть до девятнадцатого столетия (Тиллих). Но важная особенность современной эпохи не в том, когда получается награда, а в отношениях между наградой и усилиями самого индивида: хорошие дела, за которые человек получал награду в вечности, служат одновременно достижению индивидуального экономического успеха. Такими делами являются усердная работа и согласие с буржуазной моралью. Положительные аспекты индивидуализма эпохи Возрождения, особенно расширение возможностей самореализации, можно не описывать подробно, так как они стали составной частью осознанных и неосознанных аксиом современной культуры. Но рассмотрение негативных сторон, осознанных немногими, весьма уместно в нашем исследовании. Такими негативными сторонами являются: 1) содержание индивидуализма, преимущественно связанное с соперничеством, 2) упор на силу индивида, противостоящую общественным ценностям, 3) тенденция в современной культуре к безусловно положительной оценке цели, которая состоит в конкуренции и успехе, и 4) сопутствующие психологические явления, нарастающие со времен Ренессанса, а именно изоляция индивида от других людей и тревога. Мы использовали термин «зарождающаяся» тревога, описывая Ренессанс, так как тревога не была открытой, осознаваемой, но проявлялась в эпоху Возрождения преимущественно в форме симптомов. Описывая искусство Микеланджело, мы видели, что изоляция принималась с дерзостью, но сознательного принятия тревоги не было. В этом отношении изолированные индивиды пятнадца-того-шестнадцатого столетий и девятнадцатого-двадцатого резко различаются. Последние, подобно Кьеркегору, осознали тревогу как следствие изоляции индивида. Основная причина, по которой люди Ренессанса не осознали тревогу как следствие изоляции, состояла в том, что тогда существовало огромное пространство приложения способностей. Всегда были доступны новые области, на которые человек мог направить свои усилия, если имела место какая-либо фрустрация. Это еще раз свидетельствует о том, что эпоха Возрождения была начальной стадией нынешнего исторического периода. Проблема тревоги в современной западной культуре появилась во времена Ренессанса. Она состояла в следующем: Как сообщество людей (на уровне психологии, экономики, этики и т. д.) должно развиваться, не отрицая ценность самореализации индивида, чтобы освободить членов общества от чувства изоляции и сопутствующей ему тревоги, внутренне связанной с крайним индивидуализмом? 3. Тауни: индивидуализм, конкуренция и экономическое развитие Стремление индивида к соперничеству в нашем обществе значительно содействовало экономическому развитию начиная с эпохи Возрождения. Разрушение средневековой гильдии (в которой конкуренция была невозможна) открыло дорогу значительному экономическому соперничеству между индивидами. Поэтому особенно важно исследовать, как стремление индивида к соперничеству — черта характера современного человека — связано с развитием индустриализации и капитализма. Здесь мы рассмотрим взгляды Тауни (Tawney) на экономическое развитие в эпоху Возрождения и в последующие столетия, акцентируя психологический подтекст этого развития. В данном разделе мы детально исследуем принципы, описанные ранее, и проанализируем их следствия, которые проявились в неожиданной форме в эпоху Возрождения. Современная индустриализация и капитализм возникли под влиянием большого числа факторов, но на психологическом уровне роль нового взгляда на энергию свободного индивида была особенно важна. Рациональное обоснование современных индустриализации и капитализма заключалось в подчеркивании «права» индивида накапливать богатства и использовать их для достижения могущества. Тауни указывает на то, что своекорыстие индивида и «естественный инстинкт» увеличения могущества и благосостояния были обожествлены и приняты как мотивы в сфере экономики. Индустриализация, особенно в последние два столетия, основывалась на «отрицании любого авторитета (например, социальной ценности или функции), который довлел бы над разумом индивида»1. Такое положение «давало людям свободу следовать своим собственным интересам, честолюбивым устремлениям или потребностям и не подчиняться какому-либо общему центру влияния»2. В этом отношении «обоснование современной индустриализации — это извращение индивидуализма»3. «Экономический эгоизм», как называет его Тауни, основывался на предположении, что свободное следование инди- 1 Р.-Х. Тауни, Стяжательское общество, Нью-Йорк, 1920, с. 47. 2 Там же, с. 47. 3 Там же, с. 49. вида собственным своекорыстным интересам автоматически приведет к экономической гармонии в обществе в целом1. Такое допущение служит тому, чтобы ослабить тревогу, возникавшую вследствие изоляции и враждебности, сопровождавшей экономическую конкуренцию в обществе. Конкурирующий с кем-то индивид мог считать, что общество выигрывает от его стремления к благосостоянию. В течение большей части современной эпохи это допущение было с практической точки зрения правильным. Оно впечатляющим образом подтвердилось в том отношении, что с ростом индустриализации значительно увеличилась возможность удовлетворять материальные потребности. Но в других отношениях, особенно на поздних стадиях, когда развился монополистический капитализм, рост индивидуализма в ходе экономических преобразований очень негативно повлиял на отношение индивида к самому себе, так же как и на его взаимоотношения с близкими людьми. Психологический подтекст и последствия экономического индивидуализма не проявлялись в полной мере вплоть до середины девятнадцатого столетия. Один из психологических результатов индустриализации, особенно на ее последних стадиях, состоял в том, что для большинства людей работа потеряла свою внутреннюю ценность. Работа превратилась в «службу», при которой критерием ценности является не продуктивная деятельность сама по себе, а более-менее удачный результат труда — заработная плата и жалованье. Это меняет основу как социального уважения, так и самоуважения, состоявшую ранее в творческой деятельности самой по себе (удовлетворение от которой усиливает чувство могущества и, следовательно, снижает тревогу), ею становится приобретение богатства. Ценность, признанная высшей в индустриальной системе, — это приобретение богатства. Таким образом, другое психологическое следствие индустриализации состоит в том, что богатство становится общепринятым критерием престижа и успеха, «основанием публичного уважения», как говорит Тауни. Приобретение богатства по самой своей при- 1 Это одна из форм постулата, принятого рационализмом семнадцатого и восемнадцатого столетий: основная идея автономии в том, что свободная деятельность разума индивида автоматически приведет к гармонии между индивидом, обществом и «космическим разумом» (см. гл. 2). роде связано с соперничеством; успех состоит в том, чтобы иметь больше богатства, чем сосед; положение других людей на социальной лестнице становится ниже, когда твое собственное повышается. Тауни рассматривает с экономической точки зрения то, на что позже будут указывать психологи, а именно, что если определять успех как присвоение богатства, то получается порочный круг. Никогда нельзя быть уверенным в том, что сосед или конкурент не приобретут больше богатства; никогда нельзя быть уверенным в достижении положения гарантированной безопасности, и поэтому человек будет всегда стремиться увеличить свое богатство1. Важно отметить, что стремление к богатству, при котором богатство является общепринятым критерием успеха, не относится к приобретению материальных благ ради поддержания существования или даже получения удовольствия. Скорее богатство воспринимается как знак индивидуального могущества, доказательство успешности и самоценности. Современный экономический индивидуализм, хотя и основан на вере в могущество свободного индивида, имел последствием то обстоятельство, что все большее число людей должны работать на немногих могущественных собственников. Неудивительно, что такое положение лишает людей ощущения безопасности, так как индивид не только должен руководствоваться критерием успеха, на который он может лишь отчасти влиять, но и сама возможность трудиться тоже мало поддается контролю2. Таким образом, реально происходящее экономическое развитие, особенно в монополистической фазе 1 В главе, которая называется «Почему они работают так старательно?», авторы, в своем первом исследовании Мидлтауна, замечают, что «как бизнесмены, так и наемные работники, по видимости, гонятся за обеспеченной жизнью, стремятся делать деньги, и при этом их заработок идет нога в ногу с еще большим ростом их субъективных потребностей». — Р.-С. Линд, Х.-М. Линд, Мидлтаун, Нью-Йорк, 1929, с. 87. Справедливо сделать вывод о том, что мотивация этих «субъективных потребностей» в значительной степени связана с соперничеством, стремлением «не отстать от остальных». 2 Тауни пишет, что «потребность в безопасности является фундаментальной, и одно из самых серьезных обвинений, которые можно выдвинуть против нашей цивилизации, состоит в том, что значительная часть человечества безопасности лишена». — Цитируемое произведение, с. 72. В самые последние десятилетия непрочность положения из-за невозможности влиять на получение работы в значительной степени уменьшилась благодаря профсоюзному движению. капитализма, прямо противостоит положению о свободе индивидуальной деятельности, на котором основываются индустриализация и капитализм. Но, как указывает Тауни, индивидуалистические постулаты так крепко засели в нашей культуре, что большое число людей упрямо держится за них, несмотря на то что они не вписываются в реальность. Когда тревога воспринимается представителями среднего класса и класса, занимающего положение ниже среднего, они удваивают свои усилия, чтобы достичь безопасности, исходя из тех же самых постулатов о правах индивида (право собственности), например, делая денежные сбережения, вкладывая деньги в собственность, в ренту и т. д. Тревога у представителей этих классов часто становится дополнительной мотивацией их попыток защитить индивидуалистические постулаты, которые являются одним из факторов, лишающих их безопасности. «Голод на безопасность является настолько повелительным, что те люди, которые страдают в наибольшей степени от злоупотреблений, связанных с собственностью (и постулатов о правах индивида, на которых базируются права собственности)... будут их терпеть и даже защищать из-за страха, что нож, который отрезает мертвое вещество, заденет живое»1. Тауни также делает очень важное замечание о том, что революции, целью которых является улучшение условий жизни среднего и низших классов (как в семнадцатом столетии), основывались на тех же самых предпосылках, которые разделяли правящие классы, а именно — на верховенстве прав личности и вытекающих из них прав собственности. Эти революции имели положительное значение, расширив основные права индивида. Но, по Тауни, они основывались на том же ошибочном положении, что индивидуальная свобода и увеличение могущества и богатства важнее, чем социальное функционирование. Этот момент имеет фундаментальное значение для последующего сравнения революций и социальных изменений, которые происходили в предыдущие столетия современной эпохи, с одной стороны, и революций и переворотов, с которыми сталкивается современная культура, — с другой. Что отсутствует в индивидуализме, который сопряжен с экономическим развитием, начиная с Ренессанса, так это, по Тауни, цитируемое произведение, с. 72 и последующие страницы. словам Тауни, представление о социальных функциях работы и собственности. Индивидуалистический постулат «не может объединить людей, потому что объединяют узы служения общей цели, а индивидуалист такие узы отвергает, ведь сама его сущность состоит в том, чтобы защищать права, а не служить чему-то»1. Это соответствует нашему предположению о том, что основанный на соперничестве индивидуализм направлен против восприятия общности, а отсутствие общности — это один из наиболее важных факторов, вызывающих тревогу в современных условиях2. 4. Фромм: изоляция индивида в современной культуре В предыдущих разделах этой главы мы рассматривали особенности определенного исторического этапа, благодаря которым развился основанный на соперничестве индивидуализм, опираясь на исследования историков Ренессанса и историка экономики Тауни. Теперь мы проанализируем взгляды двух авторов, которые исследовали психологическое и культурное значение описываемых фактов, а именно Эриха Фромма и Абрама Кардинера. В центре внимания Фромма находится психологическая изоляция современного человека, порожденная индивидуальной свободой, появившейся в эпоху Возрождения3. Выводы 1Там же, с. 81-82. 2 Тауни приводит несколько причин, объясняющих то обстоятельство, что противоречия в современном индустриальном развитии слабо проявлялись до девятнадцатого и двадцатого столетий. Одна причина состоит в том, что индустриализация, по-видимому, способна бесконечно развиваться. Другая причина заключается в том, что мотивы голода и страха, которые присутствуют у рабочих, дают возможность системе функционировать на определенном уровне. Но когда стало очевидно, что капитализм на монополистической стадии противоречит самой сущности индивидуальной свободы, на которой он основан; и когда в девятнадцатом и двадцатом столетиях страх и голод стали не так актуальны вследствие появления рабочих профсоюзов, то противоречия, внутренне присущие экономическому развитию, основанному на индивидуализме, стали проявляться вболее открытой форме. 3 Эрих Фромм, Бегство от свободы, Нью-Йорк, 1941. Вклад Фромма особенно значим вследствие метода, который он применяет. Психологический и социологический подходы совмещены; Фромм пытается понять характер современного человека как продукт развития культуры, и рассматривает индивида как психологическую сущность, бытие которой имеет свой смысл и которая принимает определенную форму в межличностных отношениях. Фромма особенно убедительны в том, что касается соотношения изоляции и экономического развития: он показывает, что «определенные факторы, действующие в современной индустриальной системе вообще и на ее монополистической стадии развития в частности, способствуют развитию такой личности, которая ощущает слабость и одиночество, тревогу и непрочность положения»1. Самоочевидно, что ощущение изоляции — это двоюродный брат тревоги; более конкретно, психологическая изоляция, выходя за определенные пределы, всегда ведет к тревоге. Человеческое существо обретает свою индивидуальность в социальных связях; поэтому проблема, которую пытается решить Фромм, — это каким образом индивид, обладающий свободой, может или, наоборот, не может соотносить себя с пространством межличностных отношений. Важно отметить, что взгляды Фромма подобны взглядам Кьеркегора, жившего в девятнадцатом столетии: оба рассматривали проблему тревоги как имеющую отношение к индивидуальности, свободе и изоляции2. Тревога и свобода. Необходимо сначала рассмотреть понятие Фромма о диалектической природе свободы. Свобода всегда имеет две стороны: негативная сторона состоит в том, что свобода — это независимость от ограничений и авторитета; к положительной стороне относится всегда имеющаяся возможность использования свободы для установления новых отношений. Использование свободы только в негативном аспекте ведет к изоляции индивида. Диалектическую природу свободы можно видеть, наблюдая развитие индивидуальности ребенка, а также исследуя филогенез структуры характера в определенной культуре, например, представителя западной культуры в эпоху Возрождения. Когда ребенок начинает свою жизнь, он связан с родителями «первичными связями». Его развитие включает в себя увеличивающуюся независимость от родителей — этот процесс называется индивидуацией. Но индивидуация влечет за собой возникновение угроз, потенциальных или актуальных; она включает в себя все увеличивающийся разрыв с первоначальным единством на основе «первичных связей»; ребенок 1 Цитируемое произведение, с. 240. 2 Смотри сноску на стр. 60. начинает осознавать себя как отдельную сущность, осознавать свое одиночество. «Это отделение от мира, который в сравнении с собственной отдельностью кажется чрезвычайно сильным и могущественным, а часто угрожающим и опасным, порождает чувство беспомощности и тревоги. До тех пор пока человек является составной частью мира и не осознает возможностей и ответственности, которые связаны с индивидуальным действием, у него нет необходимости бояться мира»1. Чувство изоляции и сопровождающую его тревогу невозможно выносить до бесконечности. В идеале, следует ожидать, что у ребенка разовьются новые и положительные отношения с миром на основе роста его могущества как отдельного индивида; отношения, которые будут выражаться, когда он станет взрослым, в виде любви и продуктивной работы. Но в действительности проблема никогда не решается идеально и просто; индивидуальная свобода обладает устойчивой диалектической составляющей на всех стадиях роста. Как будет решена проблема — с помощью развития положительного отношения к миру или с помощью отказа от свободы, чтобы избежать изоляции или тревоги; с помощью развития новых устремлений или с помощью формирования бесчисленного количества компромиссных образований, которые уменьшают тревогу («невротический стиль поведения») — все это будет решающими для развития личности факторами. Ту же самую диалектику свободы можно наблюдать на уровне культуры. В эпоху Возрождения формирование представления о человеке как индивидуальности привело к тому, что свобода больше не управлялась средневековыми авторитетами и установлениями — на свободу больше не налагались церковные, экономические, социальные и политические ограничения. Но одновременно свобода означала разрыв тех связей, которые обеспечивали безопасность и чувство принадлежности. Этот разрыв, по словам Фромма, «обязательно должен был привести к появлению выраженных чувств беспомощности, неуверенности, одиночества, тревоги и отсутствия безопасности»2. Свобода от средневековых ограничений в экономической 1 Фромм, цитируемое произведение, с. 29. 2 Там же, с. 63. области — освобождение рынков от регуляции со стороны гильдий, отказ от объявления вне закона ростовщичества и накопление богатства — была не только выражением развивающегося индивидуализма, но и сильным стимулом его развития. Теперь можно было посвятить жизнь увеличению благосостояния в соответствии со своими способностями (и возможностями). Но эта экономическая свобода сопровождалась ростом тенденции к изоляции индивида и подчинением-иной, новой власти. Индивиду теперь «угрожали могущественные силы, стоящие над человеком, капитал и рынок. Взаимоотношения индивида со своими ближними, каждый из которых был потенциальным соперником, стали враждебными и отчужденными; быть свободным — значит быть изолированным и подвергаться опасности со всех сторон»1. Особенно важно рассмотреть влияние этих процессов на средний класс, не только потому, что в современную эпоху этот класс все в большей степени занимает господствующие позиции, но также потому, что существует причина для выдвижения гипотезы о том, что невротическая тревога в нашей культуре — это проблема по преимуществу среднего класса2. В то время как в эпоху Возрождения накопление богатства было в основном занятием немногих могущественных капиталистов, позже оно все больше становилось господствующим интересом представителей городского среднего класса. В шестнадцатом столетии средний класс оказался между очень богатыми людьми, которые всячески выставляли напоказ свои роскошь и могущество, и очень бедными. Хотя развивающийся капитализм и представлял угрозу для представителей среднего класса, они были озабочены тем, чтобы сохранить закон и порядок, как отмечает Фромм. Можно добавить, что они принимали базовые постулаты капитализма. Поэтому враждебность среднего класса не выражалась открыто в форме мятежа, как у крестьян Центральной Европы. Враждебность среднего класса была в основном подавленной и принимала форму возмущения и негодования. Хорошо известно, что подавленная враждебность ведет к увеличению тревоги3, поэто- 1 Там же, с. 62. 2 См. далее о фашизме и средних классах; см. также гл. 8. 3 См. Хорни, гл. 4. му интрапсихическая динамика вела к увеличению тревоги у представителей среднего класса в эпоху Средневековья. Одно из средств уменьшения тревоги это неистовая активность. Тревога, возникающая вследствие дилеммы бессилия перед лицом господствующих над человеком экономических сил, с одной стороны, и абстрактной веры в эффективность индивидуальных усилий, с другой, проявилась отчасти в виде чрезмерной активности. Фромм указывает, что большое значение, которое в шестнадцатом и последующих столетиях придавалось работе, было обусловлено в том числе психодинамической причиной — потребностью в уменьшении тревоги. Работа стала самодовлеющей ценностью, вне зависимости от ценности творчества и социальных ценностей, имеющих отношение к работе. (В кальвинизме успешная работа, хотя и не является средством спасения, служит отличительным признаком принадлежности к избранным.) Эта ценность работы сочеталась с особым значением, которое придавалось правильному использованию времени и распорядку в деятельности1. «Стремление к неустанной работе, — писал Фромм о шестнадцатом столетии, — было одной из продуктивных сил, не менее важных для развития нашей индустриальной системы, чем пар и электричество»2. Тревога и идеалы рыночных отношений. Конечно, все это сильно повлияло на структуру характера западного человека. Ценности рыночных отношений стали высшими ценностями, и личность тоже стала оцениваться как товар, который можно покупать и продавать. Человеческое достоинство, замечает Фромм, оценивалось по стоимости, за которую его можно продать, при этом не важно, являлось ли предметом торговли какое-либо умение или «личность». Такое коммерческое оценивание (или, точнее, обесценивание) человека и его последствия для нашей культуры очень ярко и глубоко описаны Оденом в его поэме «Век тревоги». Когда в этом произведении молодой человек интересуется, как найти полезное занятие, другой персонаж отвечает ему: См. также Льюис Мамфорд, цитируемое произведение. Фромм, цитируемое произведение, с. 94. ...ты скоро, Не предпринимая ничего, сам узнаешь, Что ты представляешь собой Как товар, который можно продать на рынке За подходящую цену, как торговец, который Должен служить своему покупателю...1. Рыночная стоимость принимается индивидом как самооценка, и в результате доверие к самому себе и чувство идентичности (ощущение тождества себя с самим собой) в основном отражают то, что думают об индивиде другие. При этом другие — это те, кто представляет рынок. Таким образом, современные экономические процессы повлияли не только на отчуждение человека от других людей, но и на самоотчуждение» — отчуждение индивида от самого себя. Чувства изоляции и тревоги возникают, следовательно, не только потому, что индивид должен соперничать со своими ближними, но также и потому, что существует конфликт, относящийся к внутренней оценке индивидом самого себя. Фромм очень точно резюмирует: Так как современный человек воспринимает себя одновременно и как продавца, и как товар, который можно продать на рынке, его уважение к самому себе зависит от условий, которые он не может контролировать. Если он «достиг успеха», его ценят; если нет, он никчемный человек. Степень отсутствия безопасности, которая является следствием такой ориентации, вряд ли можно переоценить. Если человек ощущает, что его собственная ценность основывается прежде всего не на личностных качествах, которыми он обладает, а на его достижениях в рыночной конкуренции, где условия постоянно меняются, его уважение к самому себе обязательно будет зыбким и нуждающимся в постоянном подтверждении со стороны других людей2. 1 В.-Х. Оден, Век тревоги, Нью-Йорк, 1947, с. 42. Так же, как имеют место многие важные аналогии между мышлением Фромма и Кьеркегора, существует и удивительное сходство между картиной культуры, представленной в поэзии Одена, и данной Фроммом в его психологических работах. На Одена и Фромма произвели впечатление одни и те же отличительные свойства нашего общества: автоматический конформизм, отчуждение человека от самого себя и своих ближних, разрушение человеческой индивидуальности и самобытности, которые являются следствием обожествления рыночных ценностей. См. обсуждение поэзии Одена в главе 1. 2 Эрих Фромм. Человек для себя: взгляд на психологию этики, Нью-Йорк, 1947, с. 72. В такой ситуации человек неустанно стремится к «успеху»; это главный путь самоутверждения и снижения тревоги. Любая неудача в конкурентной борьбе является угрозой собственному квазиуважению — которое, хотя и имеет приставку «квази», является всем, чем в данной ситуации обладает индивид, — и такая неудача вызывает сильные чувства беспомощности и неполноценности1. Механизмы бегства от тревоги. Следует ожидать, что должны развиваться определенные «механизмы бегства» из ситуации, в которой наблюдается изоляция и тревога. Механизм, который наиболее часто используется в нашей культуре, это, как утверждает Фромм, автоматический конформизм. Индивид при этом «полностью соответствует такому типу личности, который предписывается культурными образцами; и поэтому он становится точно таким же, как и все другие люди, и таким же, как другие люди хотят, чтобы он был»2. Этот конформизм имеет место вследствие допущения, что «человек, который отказывается от своего индивидуального «я» и становится автоматом, идентичным миллионам других автоматов вокруг него, не будет больше чувствовать себя одиноким и тревожным»3, Природу такого конформизма помогает понять идея Фромма о диалектической природе свободы: в нашей культуре сильно развилась негативная сторона свободы, например, свободы от внешнего авторитета, властвующе- 1 Фромм подчеркивает, что в более близкий к нам период монополистического капитализма тенденция к обесцениванию личности нарастает все быстрее. Не только рабочие, но также и бизнесмены среднего достатка, служащие и даже потребители как таковые все в большей степени играют роль, которая не предполагает наличия индивидуальных особенностей. Функция каждого из описанных людей, в общем, состоит в том, чтобы быть винтиком в техническом механизме, слишком громадном для того, чтобы его мог понять обычный человек, не говоря уже о том, чтобы влиять на него. Существует теоретически возможность свободы в том, чтобы иметь свое место работы и покупать различные виды товаров, но это, вообще-то говоря, свобода в отрицательном смысле, так как человек перестает быть одним винтиком, становится другим; «рынок» продолжает действовать на основе стоящих над личностью сил, которые обычно человек слабо может или вообще никак не может контролировать. Конечно, такие организации, как профсоюзы и общества потребителей, в какой-то мере притормозили подобное развитие, но, вероятно, все согласятся с тем, что влияние, которое они имели до сих пор, могло лишь ослабить внеличностный характер экономической жизни, но не преодолеть его. 2 Эрих Фромм, Бегство от свободы, с. 185. 3Там же, с. 186. го над индивидуальными убеждениями, верованиями, мнениями, но такое развитие в значительной степени ведет к психологическому и духовному вакууму. Так как изоляция, вызванная исключительно свободой от авторитета, не может сохраняться долго, появляются внутренние заместители отвергнутого авторитета, которые Фромм называет «анонимными авторитетами», такими, как общественное мнение и здравый смысл1. Например, одна из фаз развития современной свободы состояла в получении индивидом права иметь такие религиозные убеждения, какие он хочет. Но, пишет Фромм, «мы не осознали в достаточной степени, что хотя это и победа над теми силами в церкви и государстве, которые не разрешали человеку иметь религиозные убеждения в соответствии с его собственной совестью, современный индивид в значительной степени утратил внутреннюю способность верить во что-либо, что невозможно доказать с помощью методов естественных наук»2. «Внутренние ограничения, навязчивые явления, страхи», которые заполнили вакуум, созданный свободой, проявляющейся единственно со своей негативной стороны, вызвали к жизни сильную мотивированность автоматического конформизма. Хотя эта конформность приобретается индивидом с целью избежать изоляции и тревоги, в действительности она приводит к обратному: индивид платит за конформизм отказом от возможности автономно проявлять свою силу и поэтому становится более беспомощным, слабым и беззащитным. Другие механизмы бегства от изоляции, которые описывает Фромм, это садомазохизм и деструктивность. Хотя садизм и мазохизм могут выражаться, например, в желании причинить боль или испытать боль, причиненную другими, они, на базовом уровне, являются формами симбиоза, с помощью которого индивид пытается преодолеть изоляцию, так как посредством симбиоза жизнь индивида становится поглощенной жизнью другого человека или людей. «В основе различных форм, которые принимают мазохистские стремления, лежит одна цель; избавиться от индивидуального «я», лишиться своего «я»; другими словами, избавиться от груза свободы»3. В мазохизме мы также видим попытку индивида компенсиро- 1 Там же, с. 105. 2 Там же, с. 105. 3 Там же, с. 152. вать беспомощность, став частью «большей» силы. Деструктивность — явление, существование которого подтверждается недавними социополитическими событиями, такими, как появление фашизма, — также связана с потребностью избежать непереносимых чувств бессилия и изоляции. Логически деструктивность выводится из взаимоотношений тревоги (возникшей вследствие чувства изоляции) и враждебности. Тревога вызывает враждебность (см. предыдущие разделы данной книги), а деструктивность — одна из явных форм враждебности. Фашизм — комплексное социоэкономическое явление, и, конечно, невозможно понять его психологические корни, не анализируя тревогу, и особенно те фазы развития тревоги, которые описывает Фромм, сопровождающиеся чувством изоляции, собственной незначительности и бессилия. (Подобные явления можно наблюдать при авторитарной форме коммунизма.) Считается, что фашизм возник в основном как умонастроение нижнего слоя среднего класса. Исследуя происхождение германской формы фашизма, Фромм описывает чувство бессилия, охватившее средние слои населения после Первой мировой войны и, особенно, после экономической депрессии 1929 года1. Средний класс не только экономически, но и психологически не находился в безопасности; он утратил веру в свои прежние главные ценности — монархию и семью. Авторитаризм в виде фашизма, который характеризуется садомазохизмом и деструктивностью, обладает свойством, которое на психологическом уровне можно сравнить с невротическим симптомом: а именно, фашизм является компенсацией чувства бессилия и изоляции и защищает индивида от вызывающей тревогу ситуации2. Если сравнивать фашизм с невротическим симптомом, то, как думает автор этой книги, фашизм есть невротическая форма «общности» (данное положение обсуждается позже в разделе 3 следующей главы). 1 Здесь нет намерения исключить из рассмотрения возросшее чувство бессилия также у рабочих и крестьян. «Огромное большинство населения было охвачено чувством собственной ничтожности и бессилия, которое мы описывали как типичное для монополистического капитализма вообще». — Бегство от свободы, с. 217. u 2 Ср. Курт Гольдштейн, глава 3; также — Курт Райзлер, Социальная психология страха, Amer. j. Sociol., 1944, 49, 489. 5. Кардинер: тревога и психологическая структура личности западного человека Психодинамический анализ личности жителей Плейнви-ля — городка, расположенного в сельской местности Среднего Запада, — проведенный Кардинером, и его очерк психологического развития западного человека представляют пример подхода к проблеме культурных источников современной тревоги, который несколько отличаем от подхода Фромма. Внимание Кардинера привлекла базовая структура личности западного человека, которая, как он полагает, очень мало изменилась за последние 2000 лет, в то время как Фромм занимался частной структурой характера западного человека в современный период. Основываясь на результатах исследования жителей Плейнвиля, Кардинер описал структуру развития личности как фундамент возникновения тревоги и проанализировал формирование личности, сопровождающееся тревогой, с исторической точки зрения1. В Плейнвиле Кардинер обнаруживает сильно развитые тревогу и интрасоциальную враждебность. Господствующими являются цели обладания социальным престижем, и в соперничестве за эти цели индивид сталкивается либо с необходимостью самоутверждения, с одной стороны, либо с потерей самоуважения и переживаниями неполноценности и неудачи, с другой. Как цели достижения социального престижа становятся господствующими, почему борьба за них характеризуется таким навязчивым соперничеством и как возникают тревога и враждебность — все это вопросы, для понимания которых следует кратко осветить структуру психологического развития индивида в Плейнвиле. Структура развития личности жителей Плейнвиля, как и западного человека вообще, характеризуется, во-первых, сильной аффективной связью с матерью. По сравнению с первобытными культурами материнская забота, удовлетворенность от эмоциональных отношений и защита, которые получает ребенок в Плейнвиле, находятся на высоком уровне. Это подготавливает у ребенка фундамент для высокой самооценки. Такое благоприятное раннее аффективное развитие способст- ' Абрам Кардинер, Психологические границы общества, Нью-Йорк, 1945. вует формированию как сильного эго, так и сильного супер-эго (идеализация родителей). Хотя близкие эмоциональные отношения с матерью могут открыть дорогу пассивности и чрезмерной эмоциональной зависимости (которые могут проявиться в более поздние кризисные периоды), их действие является обычно очень конструктивным, так как они закладывают прочную базу развития личности. Вторая составляющая структуры развития — это введение табу через воспитание. По представлению Кардинера, эти табу лежат в основном в сфере секса и навыков, связанных с туалетом. Их наличие в значительной степени уводит развитие, которое начиналось так конструктивно, на неконструктивный путь. У ребенка возникают сомнения, будут ли родители продолжать о нем заботиться, и будут ли по-прежнему удовлетворяться его эмоциональные потребности, которые возникли вследствие этой заботы. Средства расслабления (получения удовольствия) у ребенка табуируются. Возникающий конфликт может иметь несколько последствий. Как результат блокирования способов получения удовольствия может развиться враждебность. Враждебность может быть направлена против родителей — в этом случае, в соответствии с выраженностью враждебности, она имеет тенденцию подавляться. Или враждебность направляется против сиблингов, являющихся соперниками в борьбе за эмоциональную поддержку, которую ребенок привык получать, но для которой, как он считает, теперь существует угроза. Так как удовлетворение эмоциональных потребностей первоначально связывалось с родителями (особенно с матерью), тревога, возникающая вследствие блокирования способов получения удовольствия, может привести к повышенной зависимости от матери или (что менее вероятно) от отца. Родители в результате могут занять позицию самоудовлетворенности как избавители ребенка от тревоги. Наконец, и это явление играет существенную роль в структуре развития личности, понятие послушания крайне превозносится. Особые усилия прилагаются к тому, чтобы тревога ослаблялась, когда налицо послушание, и, с другой стороны, особые усилия используются для того, чтобы чувство вины и сопровождающая его тревога возникали в случае непослушания. Личность, которая формируется под воздействием описанной структуры развития, будет обладать, как говорит Кар- динер, значительным «эмоциональным потенциалом», а также неспособностью непосредственно выражать этот эмоциональный потенциал из-за блокирования механизма деЙЩ^вования. Такой конфликт имеет ту положительную сторону, что он ведет к высокой степени продуктивности, к которой способен западный человек. А негативная сторона состоит в том, что у человека может появиться сильная тревога. Каким образом конкретно возникает тревога у жителей Плейнвиля (и у западных людей в целом), например, тревога, относящаяся к успеху, соперничеству за социальный престиж и тому подобное, в зависимости от описанной структуры развития личности? Кардинер утверждает, что «социально одобряемая цель, состоящая в успехе, становится средством компенсации всех других недостатков в удовлетворении стремления к удовольствию и расслаблению. До тех пор пока индивид может посягать на какую-то цель, которая связана с успехом или достижением безопасности, он может притязать на определенное самоуважение»1. Разнообразные способности к самовыражению, которые развиваются у личности в такой культуре, канализируются и становятся стремлением к достижению социального престижа или богатства как символа престижа. «Борьба за успех становится такой могущественной силой потому, что она равноценна стремлению к самосохранению и самоуважению»2. У личности, сформированной на основе описанной структуры развития, существует сильное стремление подтверждать свое самоуважение, и в то же самое время потребность в самоуважении у такой личности значительно фрустрирована. Поэтому понятно, что всякий раз, как появляется тревога, индивид стремится ослабить тревогу и восстановить уважение к самому себе, достигнув нового успеха. Интрасоциальная враждебность является дополнительной мотивацией стремления к соперничеству. Кардинер описывает эту интрасоциальную враждебность как возникающую в основном вследствие блокирования потребностей, направленных на получение удовольствия. Враждебность в обществе имеет тенденцию к росту, поскольку, запрещая самому себе получать удовольствие, человек присоединяется к группе, которая не одобряет, если это делают другие (так, например, ро- 1 Цитируемое произведение, с. 411—412. 2 Там же, с. 376. ждаются сплетни). Интрасоциальная враждебность может при этом выражаться в социально одобряемом агрессивном соперничестве, обычно соперничестве в работе. Но враждебность и агрессивность мешают индивиду устанавливать дружеские отношения с окружающими, и поэтому чувство изоляции нарастает. Личность в Плейнвиле, как и в западном обществе в целом, обычно имеет сильную потребность и твердое основание для установления общности с другими людьми вследствие развитых аффективных взаимоотношений в раннем периоде развития. Но желание и чувство общности имеют тенденцию блокироваться действием некоторых описанных механизмов: так, интрасоциальная враждебность ведет к агрессии и соперничеству. Ценности, которые обнаружил Кардинер в своем исследовании психологической структуры личности, очевидны. Тут возникает проблема, которая в контексте идей, излагаемых в данной книге, звучит так: объясняется ли наличие конфликта, тревоги и враждебности при такой структуре личности блокированием средств получения удовольствия вследствие табу; или эти табу являются скорее местом приложения контроля и господства родителей над ребенком и, следовательно, ограничивают нормальные потребности в расширении личности ребенка? Мы неоднократно подчеркивали, что факт контроля и подавления развития ребенка, а также искусственные цели, которые возникают вследствие родительского воспитания, являются важными элементами развития, и табу, связанные с сексом и туалетом, есть одна из форм (на некоторых стадиях развития нашей культуры, как в Плейнвиле, это наиболее выпуклая форма), в которых проявляется борьба между родителями и детьми. Нам кажется, что психологическим источником, более всего влияющим на возникновение впоследствии тревоги, является непоследовательность при воспитании ребенка в западной культуре, как описано Кардинером. Такая точка зрения подтверждается результатами исследования Кардинером общества Aloreze, в котором родительское поведение по отношению к детям характеризуется отсутствием упорядоченности, наличием обманов (на них нельзя положиться), при этом дети, как правило, вырастают изолированными, недоверчивыми и тревожными. Каким образом стремление к социальному престижу на основе соперничества становится в ходе исторического разви- тия главной целью западного человека? Кардинер считает, что в базовой структуре личности западного человека, если сравнивать людей эпохи Иова и Софокла с современными жителями Нью-Йорка, произошло очень мало изменений1. Ранняя родительская забота, оказывающая благоприятное воздействие, последующие разнообразные табу и система контроля импульсов, враждебность и агрессия, являющиеся следствием этого контроля, — все это довольно неизменно на протяжении истории западного общества, утверждает Кардинер. Обычно существовала прочная система подчинения родителям, с определенными подкреплениями и наказаниями, направленная на управление системой табу и сопровождающей ее агрессией. С точки зрения Кардинера, такой контроль поддерживался в Средние века с помощью жесткой семейной структуры; защиты, которую обеспечивал повелитель при феодализме, и власти, которой он обладал; с помощью системы посмертных подкреплений и наказаний, которую давала религия. Послушание могло быть достигнуто и тревога смягчена с помощью семьи, феодального повелителя и церкви. Когда влияние этих источников контроля резко уменьшилось в эпоху Возрождения, заменой ему стало стремление к социальному благополучию (успеху, престижу). Озабоченности социальным благополучием значительно способствовали развитие 1 Это утверждение очень спорно. См. Роберт К. Мертон (Merton), «Нью-Йорк тайме», раздел Книжное обозрение, июль, 1, 1945. Конечно, базовые структуры личности жителей Греции пятого века до нашей эры и жителей Нью-Йорка могут показаться во многих отношениях сходными при сравнении их с базовой структурой личности эскимоса. Но перед историей стоит важная конкретная проблема: в чем истоки различий
|