Тревога и конфликт

Невротическая тревога всегда сопровождается внутрен­ним конфликтом. Часто существует взаимное влияние одного на другое: постоянный неразрешенный конфликт может в конце концов привести к тому, что человек будет подавлять

одну сторону конфликта, затем это приведет к возникнове­нию невротической тревоги, и тревога, в свою очередь, в ре­зультате своего действия создает ощущение беспомощности, бессилия и парализует действие, что обычно ведет к психоло­гическому конфликту или усиливает его. Характеристики это­го конфликта располагаются в пространстве от обобщающей формулировки Штекеля, «тревога» — это психический кон­фликт» до систематических попыток Фрейда и Кьеркегора, Хорни и Фромма раскрыть природу этого конфликта.

Точка зрения, согласно которой конфликт, лежащий в ос­нове тревоги, — это конфликт между инстинктивными по­требностями индивида и социальными ограничениями, ведет свое начало от Фрейда. Фрейд предложил топологическое описание; в соответствии с ним эго оказывается в плену, с од­ной стороны, у ид (инстинктивных побуждений в основном либидонозного характера) и, с другой стороны, у суперэго (требований культуры). Хотя Фрейд и модифицировал свою первую теорию о том, что тревога — это просто принявшее другую форму подавленное либидо, и стал утверждать, что эго воспринимает опасную ситуацию и, как следствие, подавляет либидо, содержание конфликта оставалось тем же самым, а именно: могут или не могут быть удовлетворены либидозные потребности. Угроза, вызывающая тревогу, представлялась Фрейду как угроза фрустрации либидо или, что означает то же самое, как угроза наказания, если либидозная потребность будет удовлетворена. Вопрос о том, вызывает ли сама по себе фрустрация либидо конфликт и сопутствующую ему тревогу, изучался после Фрейда различными исследователями тревоги (Хорни, Салливан, Маурер и т. д.). Эти исследователи со­гласны в том, что фрустрация сама по себе не вызывает кон­фликт; базовый вопрос скорее звучит следующим образом: какой именно ценности угрожают при такой фрустрации? Можно привести пример из области секса. Некоторые люди выражают свои сексуальные потребности самыми разнооб­разными способами (то есть не страдают от фрустрации) и, однако, имеют выраженную тревогу. Другие люди, испытывая значительный недостаток сексуальной удовлетворенности, не являются жертвами сильной тревоги. Еще одну группу людей составляют люди, у которых выраженное состояние конфлик­та и тревоги возникает вследствие фрустрирования их сексу-

альных потребностей только одним определенным партне­ром, но в отношении других лиц это не действует. Таким об­разом, имеет место нечто большее, чем просто потребность сексуального удовлетворения. Проблема состоит не во фруст­рации самой по себе, а в том, угрожает ли фрустрация некото­рой структуре межличностных отношений, которую индивид считает важной для своей безопасности и самоуважения (Хорни). В нашей культуре сексуальная активность часто идентифицируется индивидом с ощущением могущества, ува­жения и высокого социального статуса; у такого индивида уг­роза сексуальной фрустрации с большой вероятностью вызо­вет конфликт и тревогу. Мы не согласны с фрейдовским фе­номенологическим описанием часто встречающейся связи между сексуальным подавлением и тревогой, свойственной викторианской культуре, к которой он принадлежал (точно так же, как в значительной степени и нашей собственной культуре). Эта связь является следствием того обстоятельства, что в нашей культуре сексуальные ограничения очень часто являются одним из способов авторитарного господства над ребенком его родителей, а позже и общества. Это господство ведет к подавлению развития ребенка и расширения сферы его деятельности. Сексуальные побуждения в такой ситуации могут сопровождаться конфликтом с этими авторитетами (обычно родителями) и привести к возможности наказания с их стороны и отчуждения от них; этот конфликт, конечно, во многих случаях вызовет тревогу. Но это не означает, что фру­страция либидо сама по себе вызывает конфликт и тревогу. Угроза фрустрации биологического побуждения не вызовет конфликт и тревогу, если это побуждение не идентифициру­ется с некоторой ценностью, важной для существования лич­ности. Когда Салливан утверждает, что деятельность, направ­ленная на достижение безопасности, обычно гораздо более важна для человека, чем та, которая направлена на удовлетво­рение физических потребностей, таких, как пищевая или сек­суальная, его целью не является принизить значение биоло­гического (в узком смысле) аспекта поведения. Он хочет ука­зать на то, что физические потребности подчиняются более всеобъемлющей потребности организма сохранить и расши­рить возможности своей безопасности и могущества в полном объеме.

По представлению Кардинера, для индивида, принадле­жащего к западной цивилизации, конфликт, лежащий в осно­ве тревоги, вызывается введением табу в начале развития ре­бенка, которые (табу) блокируют структуры, ответственные за расслабление и удовольствие. Хотя его взгляды и сходны со взглядами Фрейда в том отношении, что он делает акцент на биологическом содержании рассматриваемого им конфликта, Кардинер идет дальше и утверждает, что выраженность кон­фликта является следствием того обстоятельства, что в психо­логической структуре развития, свойственной западной куль­туре, введение табу осуществляется уже после того, как роди­тели взрастили сильные эмоциональные потребности и ожи­дания ребенка. Таким образом, тревога является не только следствием фрустрации паттернов, ответственных за получе­ние удовольствия, но и следствием понимания ребенком не­соответствия родительского поведения тем принципам, кото­рые они внушают ему.

Для Хорни ранний конфликт у ребенка между зависимо­стью от родителей и враждебностью по отношению к ним яв­ляется основой для возникновения противоречивых тенден­ций у взрослой личности, и это составляет базис для дальней­шей тревоги. Невротические стратегии являются инструмен­тами сохранения безопасности в противовес существующим на глубоком уровне конфликтам. Всякий раз, когда для этих невротических стратегий существует угроза, конфликты вновь начинают проявлять себя, вследствие чего возникает тревога.

Существует ли какое-либо общее свойство конфликтов, лежащих в основе тревоги? Автор этой книги считает, что та­кое общее свойство можно найти в диалектической связи ме­жду индивидом и его общностью¹. С одной стороны, человек развивается как индивидуальное существо; факт индивиду­альности — это существующая данность: каждый человек уникален и в определенной мере отделен от других индиви­дов. В той точке развития, где появляется самосознание, воз­никает также определенная степень свободы и ответственно-

¹ Термин «общность» более предпочтителен для использования, чем «об­щество», так как он включает в себя позитивную характеристику связи, кото­рая приобретается индивидом посредством осознания им самого себя. См. сноску, стр. 222.

сти, присущая каждому действию индивида. Но, с другой сто­роны, этот индивид в каждый момент времени развивается, будучи включенным в социальные связи, от которых он зави­сит не только потому, что рано сталкивается со своими био­логическими потребностями, но и из-за потребности в эмо­циональной безопасности. Только в процессе взаимодействия с другими индивидами, которое осуществляется через соци­альные связи, можно понять развитие «я» и развитие лично­сти. В процессе жизни младенца и ребенка осуществляется постоянно возрастающая дифференциация индивида от его родителей. Если рассматривать развитие ребенка с точки зре­ния индивидуального аспекта диалектических взаимоотноше­ний, то оно состоит в уменьшении зависимости от родителей, увеличении опоры на свои собственные силы и большего ис­пользования их. Если же рассмотреть развитие ребенка в со­циальном аспекте, то оно происходит в условиях возрастания взаимоотношений с родителями на новых уровнях. Блокиро­вание развития на любом из полюсов этой диалектической кон­струкции ведет к психологическому конфликту, и конечным результатом этого процесса будет тревога. Где существует «свобода от» без соответствующих взаимоотношений, там су­ществует тревога открыто не повинующегося и изолирован­ного индивида. Где существует зависимость без свободы (сим­биоз), там будет отсутствовать способность действовать на ос­нове собственных возможностей, и поэтому будет существо­вать готовность реагировать на каждую новую ситуацию, ко­торая требует автономных действий, как на угрожающую.

В той степени, в которой развитие блокируется на любом полюсе этой диалектической конструкции, у индивида начи­нают действовать внутренние механизмы, ведущие к разрас­танию конфликта и тревоге. У индивида независимого, но без соответствующего чувства общности — будет развиваться вра­ждебность по отношению к тем, кого он считает причиной своей изоляции. У индивида, зависимого на симбиотическом уровне, будет развиваться враждебность по отношению к тем людям, которые, по его мнению, являются орудием в подав­лении его способностей и свободы. В любом случае, враждеб­ность ведет к возрастанию конфликта и тревоги. В данном случае будет проявлять себя и другой механизм, а именно по­давление. Неиспользованные способности и неосуществлен-

ные желания не перестают существовать, а подавляются. Это явление часто наблюдается у больных и состоит в том, что дерзкий, независимый, изолированный индивид в значитель­ной степени подавляет свою потребность и желание устанав­ливать разнообразные отношения с другими людьми, а зави­симый на симбиотическом уровне индивид подавляет потреб­ность и желание действовать независимо. Хорошо известно, как уже указывалось, что механизм подавления сам по себе уменьшает автономию и увеличивает чувство беспомощности и конфликт.

В процессе этого обсуждения мы не хотим сказать, что конфликт существует между индивидом и обществом, как в негативном фрейдовском смысле термина «общество», так и в противоположном, адлеровском позитивном смысле. Истина скорее состоит в том, что неудача в развитии любого полюса диалектической конструкции, в которой индивид существует в общности, ведет к конфликту, затрагивающему оба полюса этой конструкции. Например, если человек избегает прини­мать автономное индивидуальное решение, он ограничивает себя позицией замкнутости (Кьеркегор), и его возможности общения с другими людьми приносятся в жертву, точно так же, как и его индивидуальная автономия. Как говорит Кьер­кегор, позиция замкнутости — это следствие попытки избе­жать конфликта, но на самом деле в дальнейшем она ведет к еще более сильному конфликту, то есть к невротическому конфликту и невротической тревоге.

Недостатком такого описания, лежащего в основе тревоги базового конфликта как индивида-в-общности, является его слишком общий характер, но достоинство состоит в выделе­нии обеих сторон развития, что необходимо для преодоления конфликта и тревоги. Оно также состоит в том, что данное описание дает систему отсчета для рассмотрения различных теорий конфликта, представленных в литературе по тревоге. Отнесение (с различных позиций) происхождения конфликта в раннее детство (Фрейд, Хорни и другие) вполне понятно, так как это первое поле сражения, на котором противостоя­щие в конфликте силы, возникающие из положения индиви­да-в-общности, ведут борьбу до конца. Теории конфликта, состоящие в том, что постоянное сдерживание импульсов ин­дивида рано или поздно приведет к конфликту и тревоге

(Фрейд), являются правильными, но неполными¹. Теории, в которых выделяется полюс общности в диалектической кон­струкции (Салливан, Адлер), представляют другую сторону картины и корректируют чрезмерный акцент на проявления индивидуальных импульсов самих по себе². По-видимому, на основе различных исследований конфликта, лежащего в ос­нове тревоги, можно заключить с уверенностью, что конст­руктивное разрешение конфликта способствует актуализации способностей индивида в развивающейся общности.

3. Тревога и культура

Тревога данного индивида обусловлена тем обстоятельст­вом, что он живет в данной культуре в определенный момент исторического развития этой культуры. Хотя большинство ав­торов, писавших о проблеме тревоги, и согласились бы с этим утверждением в той или иной степени, в литературе существу­ет большое расхождение по вопросу о том, какую роль играет культура и как понимается сама культура. В общем, те авто­ры, которые рассматривают проблему тревоги с точки зрения проявления унаследованных побуждений индивида, имеют тенденцию пренебрегать культурными факторами (подобно раннему Фрейду) или трактовать культуру негативно (как поздний Фрейд). С другой стороны, те авторы, которые рас­сматривают развитие личности как непрерывное и обуслов­ленное социальными связями, особо отмечали, что к пробле­ме тревоги всегда следует подходить в контексте взаимоотно­шений индивида со своей культурой (Хорни, Салливан, Фромм и т. д.). Справедливости ради следует отметить, что в последние годы исследователи в значительной степени скло­няются к последней точке зрения, при этом только недавно появились попытки проследить исторические предпосылки

¹ Сексуальные желания и отношения являются очень важной формой диалектической конструкции, которая здесь обсуждается, так как секс может выражать положение индивида-в-общности, или может стать извращенным, выродившись в эгоцентризм (псевдоиндивидуальность) или в симбиотиче-скую зависимость (псевдообщность).

² См. Маурер в гл. 5. По его представлению, тревога и конфликт часто являются следствием чувства вины, которое, в свою очередь, возникает из-за неудачи индивида установить зрелые и ответственные отношения со своей социальной группой.

культурных образцов поведения, которые лежат в основе со­временной тревоги (Фромм, Кардинер).

Проблема тревоги и культуры может быть рассмотрена с двух сторон. Во-первых, вид (форма, проявление) тревоги, ко­торый воспринимает данный индивид, культурно обусловлен в том отношении, что важные для индивида ценности и цели, которые необходимы для его существования как личности, явля­ются в основном продуктом культуры. Во-вторых, выражен­ность тревоги, испытываемой данным индивидом, обусловле­на степенью единства и стабильности, существующей в его культуре. Если культура относительно едина и стабильна, ин­дивид будет способен ориентироваться в ней (разделяет ли он культурные установки или нет), и его переживания тревоги будут встречаться не так часто и быть не такими выраженны­ми. Если же, как, например, в современную эпоху, в культуре отсутствует единство и в ней происходят травмирующие пси­хику изменения, то это отсутствие единства не только отразит­ся в собственной психологической жизни индивида, но и ори­ентация в меняющемся культурном мире станет для него со­ответственно более трудной. В таких условиях тревога у инди­вида будет наблюдаться чаше и в более выраженной степени¹.

Успех индивида, достигнутый в результате соперничества, — как пример культурной ценности. Уже много раз было показа­но, что стремление к приобретению социального престижа господствует в нашей культуре и что основная форма, кото­рую принимает это стремление, — высокая оценка успеха ин­дивида, достигнутого в результате соперничества. При угрозе этой ценности возникают конфликт и тревога. Все в основ­ном согласны с тем, что высокая заболеваемость язвой желуд­ка у мужчин в наше время связана с тем обстоятельством, что мужчинам в большей степени присуще стремление к сопер­ничеству, чем женщинам. Многие мужчины считают для себя правилом (если не законом) быть (или хотя бы казаться) неза-

¹ О.-Х. Маурер предложил интересную идею о том, что общество создано Для того, чтобы решать проблемы, и только когда общество разрушается, ле­жащие в глубине проблемы предстают перед индивидом в его сознании. В этом смысле общество защищает индивида от тревоги; и когда эта защита пе­рестает существовать, как во времена травматических социальных измене­ний, тревога, с которой сталкивается индивид, будет соответственно Усиливаться.

висимыми, одерживать разного рода победы и подавлять по­требность в защите. С другой стороны, при исследовании дет­ских страхов было обнаружено, что по мере того, как дети растут, страхи, связанные со стремлением к соперничеству, становятся более выраженными. Джерсилд считает, что это знак возрастающего влияния культуры на ребенка. Более то­го, когда взрослых расспрашивали об их детских страхах, они приводили гораздо больше, чем дети, примеров страхов, свя­занных с успехом или неудачей в результате соперничества, что Джерсилд объясняет как «обратное толкование» детства в отношении страхов, ставших важными для этих взрослых, ко­гда они выросли. В имеющейся литературе есть указания на то, что цель индивида достичь успеха в результате соперниче­ства — это не только одна из господствующих целей, но, веро­ятно, единственная господствующая цель в нашей культуре, начиная от Уолл-стрита на одном полюсе и кончая Плейнви-лем на другом, и встречающаяся в различных формах от эпохи Возрождения до настоящего времени. Эта цель ни в коей мере не ограничена экономической активностью, хотя в данной сфере она наиболее ясно выражена; она встречается как в школе, так и в семье, как в сексе, так и в любви.

Цели индивида достичь успеха в результате соперничества придается такая большая ценность, потому что ее достижение идентифицируется с самоуважением и высокой оценкой са­мого себя. Для современного человека эта цель является тем же самым, чем для жителя Средневековья было спасение (Кардинер). В нашей культуре достигнутый в результате со­перничества успех — это не только главным образом достиже­ние безопасности в материальной сфере, а также не достиже­ние значительной либидонозной удовлетворенности в сфере секса и любви. Это скорее средство достижения безопасно­сти, так как достигнутый в результате соперничества успех считается доказательством силы человека в своих собствен­ных глазах и глазах других людей. В этом смысле материаль­ная оценка становится оценкой человека. Так как успех мо­жет быть достигнут в результате соперничества, стремление* к нему сопровождается желанием одерживать победы над дру­гими людьми, увеличением внутрисоциальной враждебности и межличностной изоляцией. Так как успех является величи­ной, которая всегда зависит от успеха других людей, потреб-

ность в нем невозможно насытить. Неудача в борьбе за дости­жение успеха в результате соперничества ведет не только к презрению со стороны других людей, но и, что более важно, к презрению к самому себе и к чувству своей никчемности. Вы­шеприведенные данные показывают, почему при существова­нии угрозы этой ценности индивид в нашей культуре обычно испытывает сильную тревогу. Так как успех — это главная форма самоутверждения, чувство тревоги обычно ведет к уд­воению попыток достичь успеха. Поэтому, как указывалось выше (с. 214), мы имеем дело с порочным кругом: стремление к соперничеству — интрасоциальная враждебность — меж­личностная изоляция — тревога — увеличение стремления к соперничеству.

Стремление индивида к успеху в результате соперничест­ва, в той обязательной форме, которую оно принимает в со­временном обществе, является не «неизменным свойством» природы человека, а продуктом культуры, имеющим свои ис­торические корни и развитие^. Следует понять эти историче­ские предпосылки, если мы хотим устранить вызывающие тревогу конфликты, связанные с высокой оценкой стремле­ния индивида к успеху на основе соперничества. Эти предпо­сылки просматриваются в идеологии Ренессанса — начала со­временной эпохи, — когда исключительное значение прида­валось могуществу свободного индивида. Почти в любой области культуры, существовавшей в эпоху Возрождения, — экономике, религии, интеллектуальной деятельности, поли­тике, — проявляются во всей полноте способности и силы ин­дивида в противовес корпоративным культурным образцам Средневековья. Объединяющей концепцией революционных культурных изменений во времена эпохи Возрождения и вслед за ней явилась вера в могущество свободного разума.

Огромное пространство для проявления способностей и

¹ Такая цель составляет основу разумных и здоровых потребностей ин­дивида в самореализации, однако важно не идентифицировать такие нор­мальные потребности с основанным на соперничестве индивидуализмом. В этом смысле проблема состоит в том, как такие нормальные потребности в самовыражении становятся извращенными в нашей культуре и превращают­ся в систему соперничества, в которой требуется одерживать победы над дру­гими людьми (т. е. становятся потребностями, направленными против общества), чтобы достичь цели.

инициативы смелого индивида было обеспечено посредством не имеющей себе равных экспансии, а также социальной мо­бильностью и политическим брожением в эпоху Ренессанса. Положение, сложившееся в культуре, было таково, что награ­да давалась не только за проявление индивидуального усилия как такового, но и за использование этого усилия для торже­ства над другими людьми и их эксплуатации, если это было необходимо для достижения поставленной цели. Не личность сама по себе так высоко ценилась в эпоху Возрождения, но сильная личность; общепринятым идеалом был сильный, сво­бодный, проявляющий творческие способности индивид, чье могущество обеспечивалось с помощью его знаний и разума (а также хитрости). Позитивная сторона такого положения состояла в том, что оно давало индивиду большие возможно­сти для осуществления самореализации и достижения свобо­ды; отрицательная сторона — в том, что была подготовлена почва для изоляции в межличностных отношениях и навязчи­вом стремлении к соперничеству. Этот «чрезмерный» индиви­дуализм (Буркхардт) в основном представлял собой «свободу от» связей, которые объединяли жителей корпоративного Средневековья (Фромм); он был лишен правила ответствен­ного отношения к другим людям. Проявление изоляции в межличностных отношениях и сопровождающей ее тревоги можно наблюдать уже в эпоху Возрождения, особенно в ее поздний период. «Болезненное желание славы», которым ха­рактеризуется это время, свидетельствует об ощущении инди­видом фрустрации в его взаимоотношениях с другими людь­ми, а также является еще одной демонстрацией утверждения о том, что главным средством приобретения уважения было соперничество (приводящее к славе). Во времена Ренессанса появилась проблема, которая стоит перед человеком и в со­временную эпоху, а именно: каким образом во взаимоотноше­ниях между людьми может быть достигнута общность, кото­рая смогла бы позитивно оценить независимость индивида и тем самым освободить его от чувства изоляции и сопутствующей ему тревоги, внутренне присущей крайнему индивидуализму?

После эпохи Возрождения изоляция и тревога, свойствен­ные основанному на соперничестве индивидуализму, удержи­вались в определенных пределах, в том числе и в рамках час­тичного восприятия общности, что осуществлялось с помо-

щью нескольких общепринятых установок. Мы упомянем две из них: первая установка состоит в том, что стремление инди­вида к материальному обогащению (laissez-faire) способствует выгоде, получаемой социальной группой¹. Верно, что стремление индивида к обогащению способствовало благосостоянию об­щества; огромный технологический прогресс на стадиях рас­ширения капитализма в значительной степени увеличивает возможности каждого удовлетворять свои материальные по­требности. Но экономическое развитие, основанное на инди­видуализме, имело в дальнейшем определенные психологиче­ские последствия, которые здесь обсуждаются. 1) Соперниче­ство, свойственное индивидуализму, в значительной степени подкреплялось соперничеством, которое возникло при инду­стриализации. Когда происходило расширение капитализма, каждый мог наблюдать, что отдельные индивиды получали богатство и власть с помощью экономической инициативы и практического ума. В эпоху Возрождения интерес к благопо­лучию «в этом мире» все более связывался с постулатом о том, что благополучие равносильно богатству. Более того, стрем­ление в эпоху Возрождения к самореализации индивида во всех сферах творческой деятельности сменилось желанием реализовать себя в основном в экономической области, то есть главным стало стремление достичь успеха путем приоб­ретения богатства. 2) Стремление индивида к соперничеству в сфере экономики привело к увеличению интрасоциальной аг­рессии и враждебности. Эти агрессия и враждебность могли выражаться в социально приемлемой форме усиленного стремления к соперничеству, и тревогу, внутренне присущую интрасоциальной враждебности, можно было смягчить с по­мощью повышенного стремления к успеху.

Второй установкой, ясно сформулированной в последо­вавшее за Ренессансом столетие и служившей ослаблению тревоги, была уверенность в том, что свободное следование ин­дивида своему разуму автоматически приведет к гармонии ин­дивида с обществом и гармонии индивида со «всеобщей реально-

¹ Современная установка на индустриализацию является усилением ин­дивидуализма Ренессанса в том отношении, что она основана на концепции о праве каждого индивида преследовать свой собственный материальный ин­терес (Тауни).

стью». Индивид, разум которого свободен, не будет чувство­вать себя изолированным, так как его умозаключения в конечном счете будут находиться в согласии с умозаключе­ниями его размышляющих ближних и процесс совместного мышления приведет не только к господству над природой, но и к гармоничному обществу, а также разумному управлению человеком своими эмоциями. Если рассматривать положение в культуре семнадцатого столетия, напрашивается здключе-ние о том, что вера в человеческий разум защищала мысля­щих людей его времени от базовых, устойчивых конфликтов, ведущих к тревоге. С угрозами можно обращаться как со стра­хами и противостоять им с помощью мужественного следова­ния «надежному совету разума» (Спиноза). Выдающейся лич­ностью того времени, противостоявшей тревоге, был Пас­каль, один из тех, кто не мог принять господствующую идею о том, что все индивидуальные и социальные проблемы можно решить с помощью разума. Положительная сторона веры в силу человеческого разума состояла не только в том, что эта вера помогала избавиться от тревоги, но и в распространении знания и освобождении науки. С другой, негативной стороны, эта вера способствовала более поздней рационалистической тенденции подавлять эмоции и «иррациональный» опыт, что должно было привести у людей, живших в девятнадцатом сто­летии, к отсутствию психологического единства на глубоком уровне.

В девятнадцатом столетии постепенное исчезновение един­ства в современной культуре стало очевидным. Автономные науки характеризовались далеко идущим прогрессом в сфере эмпирических данных, но не было концептуального единства (Кассирер). Тенденция к изоляции в культуре девятнадцатого столетия приняла психологическую форму подавления жиз­ненности и эмоций, и отсутствию единства пытались проти­востоять с разных сторон Кьеркегор и Фрейд¹. Установки, служившие раньше уменьшению тревоги, по мнению передо­вых представителей девятнадцатого столетия, больше не дос-

¹ На самом деле, появление различных направлений психоанализа мо5к-но трактовать как доказательство постепенного исчезновения единства в культуре. Именно это исчезновение единства привело к возникновению про­блем, для которых в психоанализе было подготовлено единственное реше­ние.

тигали цели (Кьеркегор, Ницше и т. д.). Например, стремле­ние индивида к соперничеству в сфере экономики на монопо­листических стадиях капитализма рассматривалось не как автоматически ведущее к социальному благосостоянию, а все в большей степени вызывающее дегуманизацию и отчуждение людей друг от друга (Маркс, Тауни, Тиллих и т. д.).

Считается общепризнанным, что западная культура в ны­нешнем столетии характеризуется отсутствием единства и травматическими переменами. Следовательно, в культуре су­ществуют в значительной степени проявляющиеся непосле­довательность и противоречия, которые, отражаясь на психо­логическом уровне, становятся уже свойствами индивидов. Например, в нашей культуре человека учат, что он может дос­тичь связанного с соперничеством успеха, если будет стара­тельно работать и проявлять инициативу, в то время как в действительности его успех в значительной степени зависит от факторов, стоящих над личностью, таких, как наличие ка­питала и спроса. Так как наша культура сама по себе является противоречивой, то для индивидов, живущих в данной куль­туре, связанные с их существованием ценности, несомненно, будут часто подвергаться угрозе, и результатом явится широко распространенная тревога.

Убеждение автора этой книги, основанное на его понима­нии существующих факторов, состоит в том, что травма, ко­торую наносит наша культура, не является второстепенной, она включает в себя угрозу базовым структурам, от которых зависит безопасность самой культуры. Основываясь на этом положении, можно понять, почему относительно незначи­тельная травма — такая, как изменение цен на бирже¹, — вос­принимается многими индивидами как катастрофа. Это не второстепенная угроза, на которую реагируют просто стра­хом, это угроза ценностям, которые люди, живущие в данной культуре, считают необходимыми для своего существования как личностей².

¹ Ср. близкие по смыслу рассуждения Карла Мангейма по поводу трево­ги во времена безработицы.

² Понимание того, что современные социальные качественные измене­ния являются угрозой для базовых структур современной западной культуры, произошло в Европе раньше, чем в Америке. В этой связи В.-Х. Оден делает вывод о том, что «в Америке много страхов, в Европе много тревоги». Резон­но поэтому предположить, что у Америки в этом смысле все еще впереди.

Травма, которую наносит современная западная культура, может быть рассмотрена как непосредственно связанная с высокой оценкой достигнутого в результате соперничества успеха, что характеризует современную культуру начиная с эпохи Возрождения. Один из примеров такой связи можно видеть в размышлениях Фромма о психологической изоляции современного человека, изоляции, возникающей на основе индивидуализма, соединенного с неспособностью выработать новые формы общения. Среди попыток преодолеть эту изоля­цию и сопровождающую ее тревогу, которые описывает Фромм, преобладают садомазохистский симбиоз, автоматиче­ская конформность, подчинение внешнему интернализован-ному авторитету и т. д.; все это может быть рассмотрено как стремление компенсаторного характера установить некото­рую форму общности, хотя она и является невротической и неконструктивной. Тоталитаризм (социальная форма невро­за) — это тоже попытка преодолеть изоляцию и тревогу по­средством установления псевдообщности (Фромм, Гольд-штейн). Как сказал Тиллих, тоталитаризм — это замена общ­ности коллективизмом. Победа над культурными источника­ми тревоги в настоящее время может быть достигнута глав­ным образом путем развития адекватных форм общности.

4. Тревога и враждебность

Тревога и враждебность взаимосвязаны; одна эмоция обычно порождает другую. Во-первых, тревога вызывает вра­ждебность. В простейшей форме это можно представить та­ким образом, что тревога, вместе с сопровождающими ее ощущениями беспомощности, изоляции и конфликта — это крайне болезненные переживания, вызывающие у человека стремление сердиться и негодовать на тех, кого он считает от­ветственным за это. Клинический опыт дает много примеров, подобных следующему: зависимый человек, столкнувшись с ситуацией, где ему нужно проявить свою ответственность и с которой, как он считает, он не сможет справиться, проявляет враждебность как по отношению к тем людям, чьи действия привели его к такой ситуации, так и по отношению к тем (обычно родителям), кто способствовал тому, что он не может с ней справиться.

Во-вторых, враждебность у тревожных людей вызывает усиление тревоги. Возьмем пример из работ Фрейда. Ганс чувствовал враждебность к своему отцу, так как тот стоял на пути возможности Ганса удовлетворить свои выраженные ли-бидозные потребности по отношению к матери. Но если бы Ганс вздумал выразить свою враждебность в поведении, ре­зультатом были бы репрессии со стороны могущественного отца, представление о возможности которых усилило бы тре­вогу Ганса. Другой пример представил Кардинер, исходя из своего изучения Плейнвиля: интрасоциальная враждебность в городке, вызванная в основном повсеместным пресечением направленных на получение удовольствия моделей поведения (например, с помощью сплетен) вызывает увеличение чувства изоляции у индивида и поэтому усиливает тревогу.

Наиболее обстоятельное исследование взаимного влияния друг на друга тревоги и враждебности представила Хорни. У ребенка, как она утверждает, базовая тревога всегда связана с базовой враждебностью. Тревожный ребенок очень сильно зависит от своих родителей, но в то же время враждебность по отношению к ним пропорциональна его зависимости. В пси­хических структурах взрослых эта взаимосвязь между трево­гой и враждебностью часто принимает следующую форму. Тревожный индивид сильно привязан к какому-то другому человеку, например к жене или мужу. Но одновременно он испытывает к нему враждебность, потому что привязанность не только символизирует собственную беспомощность инди­вида, но также усиливает его ощущение слабости. Как у ре­бенка, так и у взрослого враждебность будет подавляться про­порционально степени зависимости, из-за страха перед ответ­ной враждебностью или отчуждением от тех лиц, от которых он зависит. Подавленная враждебность ведет к увеличению тревоги несколькими способами, среди них: 1) подавленная враждебность часто проецируется на других людей, и таким образом ощущение того, что человек живет во враждебном и угрожающем мире, усиливается; 2) индивид, который подав­ляет враждебность, менее способен определять наличие ре­альных угроз и эксплуатации и защищать себя от них, и по­этому становится более беззащитным. Подавленная враждеб­ность — это конкретный источник тревоги.

Если считать доказанным, что существует взаимное влия­ние враждебности и тревоги, то возникает вопрос: какая эмо-

ция обычно является базовой? Существуют основания пола­гать, что, когда наблюдается такая вполне конкретная эмо­ция, как враждебность, во многих случаях под враждебностью обнаруживается тревога. Это особенно заметно в случаях по­давленной враждебности. Например, в некоторых психосома­тических исследованиях больных с гипертонией (соматиче­ский симптом, чаще всего связанный с подавленной враждеб­ностью) было обнаружено, что причиной того, что больные подавляли свою враждебность, являлась их тревога и зависи­мость. Рациональное обоснование этих явлений можно по­строить таким образом, чтобы оно охватывало широкий ряд ситуаций, в которых враждебность и тревога зависят друг от друга: подавленная враждебность — это вторичное явление, следствие, за исключением тех случаев, когда индивид трево­жен и боится ответной враждебности или отчуждения¹. Мож­но выдвинуть гипотезу о том, что при невротических явлениях, включая особую группу этих явлений, называемых психосо­матическими болезнями, тревога — это первичный этиологи­ческий фактор. В этом смысле тревога — это общий психиче­ский знаменатель, под которым объединены все болезни, а также все нарушения поведения.

5. Способы противодействия тревоге

Негативные методы. Негативные методы противодействия тревоге занимают обширное пространство — от следования простым поведенческим образцам, таким, как стыдливость, через множество разнообразных неврозов и психосоматиче­ских заболеваний, до крайностей, которыми являются психо­зы и в случае острых конфликтных ситуаций — смерти. Нега­тивные методы ведут к ослаблению или избеганию тревоги без разрешения конфликта, который ее порождает; другими словами, они способствуют уклонению от опасной ситуации, но не решению проблемы.

Избегание тревоги является целью многих образцов пове­дения, которые могут быть названы относительно «нормаль-

¹ Здесь не имеется в виду, что всякая враждебность связана с проблемой тревоги; несомненно, что нормальная враждебность может возникать всякий раз, когда активность индивида ограничивается. Мы здесь говорим именно о подавленной враждебности.

ными», и только при навязчивых формах — «невротически­ми». Например, ригидность мышления наблюдается при ре­лигиозном или научном догматизме — это способ облачить свои ценности в надежные доспехи, чтобы защитить их от невроза. Избегание тревоги временно достигается, но ценой возможности сделать новые открытия, научиться чему-то но­вому и задержки развития способности адаптироваться к но­вым ситуациям. Кьеркегор добавляет, что вера в судьбу или необходимость — это, подобно суеверию, метод избегания всей полноты ответственности за свои собственные конфлик­ты. Тревога, таким образом, избегается, но ценой потери спо­собности к творчеству. Когда ценности индивида, нуждаю­щиеся в защите, особенно уязвимы перед угрозой (часто из-за внутренних противоречий, свойственных им самим), и инди­вид относительно слабо способен адаптироваться к новым си­туациям, ригидность мышления и поведения могут принять форму невроза навязчивых состояний.

Методы облегчения напряжения, сопровождающего кон­фликт и тревогу, варьируют от нормальной функции, такой, как смех, до алкоголизма и навязчивой сексуальной активно­сти. Неистовая активность любого сорта — например, навяз­чивое стремление к работе — может способствовать сниже­нию напряжения в организме, вызванного тревогой. Но неис­товая активность обычно не является продуктивной и не направлена на решение проблемы, которая привела к возник­новению напряжения. Важно понять, позволяют ли активные действия индивида освободиться от напряжения, если не бу­дет разрешен внутренний конфликт; в последнем случае ак­тивность имеет тенденцию стать навязчивой, так как кон­фликт остается.

Когда постоянная тревога становится слишком сильной, чтобы жить с ней на уровне сознания, активизируются невро­тические методы борьбы с тревогой. В литературе нет разно­гласий по поводу того, что источником невротических моде­лей поведения является потребность индивида защитить себя от тревоги, или, если говорить более точно, от вызывающей тревогу ситуации. Невроз — это внутрипсихическая структу­ра, выполняющая функцию компенсации, с помощью кото­рой безопасность может быть достигнута, несмотря на то что конфликт не устранен. Невроз предполагает наличие некото­рой формы подавления тенденций, которые связаны с вызы-

вающей конфликт ситуацией (Фрейд), или, говоря словами Салливана, диссоциации, отграничивающей сознание. Он также предполагает наличие торможения той деятельности, которая могла бы привести индивида к опасной ситуации. Психологические симптомы при неврозах — это различные формы компромисса, которые дают возможность избежать опасной ситуации: например, тревога, вызванная конфлик­том Ганса со своим отцом, была смещена и приняла форму боязни лошадей, и до тех пор, пока Ганс мог избегать лоша­дей (не выходя на улицу), он не чувствовал, что ему угрожают. Точно так же симптомы при истерии (психосоматическом за­болевании) могут рассматриваться как попытки приспосо­биться к вызывающей конфликт ситуации, когда порождаю­щая конфликт проблема не может быть решена. Обратная за­висимость между выраженностью испытываемой тревоги и количеством и качеством соматических симптомов является одним из примеров, доказывающих вышеприведенное утвер­ждение: чем лучше человек может переносить угрозу на соз­нательном уровне, тем меньше проявляются соматические симптомы; но когда связанная с конфликтом тревога стано­вится слишком сильной, чтобы ей противостоять, могут поя­виться выраженные симптомы, а тревога исчезнет из созна­ния. Таким образом, проявление симптома — это метод про­тивостояния вызывающей конфликт ситуации, при котором уменьшается тревога, но не решается проблема. На самом де­ле, можно утверждать, что все формы, которые принимает бо­лезнь, — это, так или иначе, попытки справиться с вызываю­щей конфликт ситуацией, обычно посредством ограничения сферы конфликта областью, в которой существует больше возможностей справиться с ним. В случае острого конфликта индивид может не справиться с угрозой с помощью вышеупо­мянутых компромиссов и будет вынужден отказаться прояв­лять свою активность в той или иной сфере, или отвергнет ре­альность (например, при психозе), или даже откажется от своего собственного существования (например, при смерти «вуду»).

Можно видеть, что общий принцип, лежащий в основе негативных методов избегания тревоги, — это сокращение сферы деятельности сознания и сокращение своей активности, с целью избегания конфликта, который вызывает тревогу.

Больные Гольдштейна с поражением головного мозга, чья способность противостоять угрозам была в значительной сте­пени нарушена, стремились ограничить среду, с которой они взаимодействовали (например, используя при письме только край бумаги или ее угол) или избегали изменений в поведе­нии (например, содержа свои комнаты в самом строгом по­рядке). Использование в качестве методов избегания вызы­вающих тревогу ситуаций таких средств, как установка барье­ров на пути осознания и ограничение активности равноценно ограничению свободы индивида. Таким образом, как утвер­ждает Кьеркегор, отказ как от возможности самореализации индивида, так и от возможности общения с другими людьми является существенным элементом в попытке избежать трево­гу; термин, который предложил Кьеркегор для описания нев­ротических форм избегания тревоги, — это «заключение внут­ри»¹. Негативные методы избегания тревоги всегда связаны с определенной жертвой возможности как саморазвития, так и установления отношений со своей общностью².

Конструктивные методы. Что касается невротической тре­воги, то все согласны с тем, что она указывает на присутствие проблемы, которая должна быть решена. К невротической тревоге можно относиться конструктивно, как к указанию на то, что с личностью что-то обстоит не так (и одновременно что-то не так в межличностных отношениях). И тревога мо­жет быть рассмотрена как сигнал к тому, чтобы выяснить, в чем состоит внутренняя проблема, и решить ее (Хорни). Тре­вога указывает на то, что имеется конфликт, и до тех пор, по­ка он существует, позитивное решение проблемы находится в области возможного. В этом отношении тревогу можно при­равнять к прогностической ценности лихорадки: она является знаком борьбы, происходящей внутри личности, и, говоря языком психопатологии, указанием на то, что существенная дезинтеграция еще не произошла (Яскин (Jaskin). Что касает-

¹ Что касается элемента искажения реальности (подавления, постановки барьера на пути осознания), связанного с отказом от свободы и возможности выбора, как методов противостояния тревоге, то Кьеркегор пишет об этом образно: «Заключение внутри в силу самого этого факта представляет из себя отсутствие истины».

² Ср. представление Салливана о том, что тревога — это «большая разъе­диняющая сила».

ся метода решения проблемы, порождающей тревогу, то раз­личные школы психотерапии обращают внимание на два яв­ления: 1) расширение сознания — индивид понимает, для ка­кой ценности (цели) существует угроза, и одновременно начинает осознавать существование конфликтов между его целями, а также — как эти конфликты развиваются; 2) переучи­вание — индивид переструктурирует свои цели, делает осоз­нанный выбор ценностей и стремится к тому, чтобы принять эти цели ответственно и на основе соотнесения с реальностью.

Но хотя существует согласие в том, что невротическая тре­вога может подтолкнуть к решению проблем, часто игнориру­ется то обстоятельство, что нормальная тревога также указыва­ет на существующие возможности, и ее тоже можно использо­вать конструктивно. Существующая в нашей культуре тенденция рассматривать страхи и тревогу в основном в нега­тивном свете, как следствие неудачного опыта, является не только чрезмерным упрощением, но и порождает стремление так или иначе отказаться от возможности конструктивного принятия и использования повседневного, связанного с тре­вогой опыта, который не может быть назван явно невротиче­ским. Конечно, невротическая тревога является результатом неудачного опыта в том смысле, что индивид вынужден был иметь дело с угрожающими ситуациями (обычно в раннем дет­стве) — когда он был не способен прямо или конструктивно справиться с ними. В этом отношении невротическая трево­га — это следствие проявившейся в прошлом опыте неспособно­сти справиться с ситуациями, вызывающими тревогу. Но нор­мальная тревога — не следствие неудачного опыта; она возни­кает скорее на основе реалистической оценки существующей опасности. В той степени, в которой человек способен успеш­но и конструктивно противостоять нормальной повседневной тревоге, по мере того как она возникает в его переживаниях, он может избежать подавления и ограничения деятельности, которые в дальнейшем могли бы вызвать невротическую тре­вогу.

В общем, цель по отношению к невротической тревоге — это решение лежащей в глубине проблемы и, таким образом, преодоление тревоги. Когда мы имеем дело с невротической тревогой, то часто упоминаемый критерий психического здоровья — «способность жить без тревоги» — является ло-

гичным¹. Но что касается нормальной тревоги — тревоги, ко­торая возникает вследствие реально существующих угроз и которая, как мы уже указывали, внутренне связана с такими непредвиденными обстоятельствами, как смерть, угроза изо­ляции, сопровождающей развитие индивидуальности, и тому подобное, — то полное отсутствие тревоги не могло бы быть желаемой целью.

Наша задача поэтому состоит в том, как конструктивно использовать ситуации, вызывающие нормальную тревогу? Хотя этот вопрос обычно не рассматривался в научных рабо­тах, с ним непосредственно столкнулся Кьеркегор² сто лет на­зад, а в наше время им занимались Гольдштейн и, в меньшей степени, Маурер. Читатель может вспомнить подчеркивание Гольдштейном того обстоятельства (о чем рассказано в гл. 3

¹ Выражение «жизнь без тревоги» имеет оценочное значение, указываю­щее на идеал. Но когда смысл чрезмерно упрощается, как часто бывает при общеупотребительном использовании выражения, и оно начинает означать, что цель скорее состоит в полном отсутствии тревоги, чем в способности ей противостоять и использовать ее в своей деятельности, это выражение вво­дит в заблуждение и даже становится опасным. Не нужно доказывать, что жизнь при совершенном отсутствии тревоги в современный период истори­ческого развития означала бы нереалистическое и равнодушное представле­ние о том, что происходит в культуре, а также установку, предполагающую безответственность по отношению к своим гражданским обязанностям. Можно привести много примеров из истории фашизма в Испании и Герма­нии, когда люди, не осознававшие грозящую опасность для общества, стано­вились простыми инструментами в руках возвышающихся диктаторов. Другим примером может послужить ситуация, когда офицер не испытывает тревогу за своих подчиненных во время сражения. Такой офицер был бы без­ответственным человеком, и было бы опасно служить под его началом.

² Конструктивное использование тревоги было подробно описано Кьер-кегором. Для него тревога — лучший «учитель», чем реальность, потому что от столкновения с ситуациями, возникающими в реальности, можно времен­но уклониться, в то время как тревога является внутренней функцией, от ко­торой нельзя убежать, если не ограничивать в чем-либо свою личность. Кьеркегор пишет, что только тот, кто был обучен «в школе тревоги», — то есть столкнулся с тревожными переживаниями и проработал предшествую­щий опыт взаимодействия с ней, — способен противостоять настоящим и бу­дущим тревожным переживаниям и они не одержат победу над человеком. В этом отношении, существуют данные о поведении солдат во время послед­ней войны. Те солдаты, которым довелось в довоенной жизни испытывать достаточно сильную тревогу, иногда бывали слишком взвинченными, но во время сражения они оказались более способны противостоять тревожным переживаниям, чем их более «благополучные» товарищи (Гринкер и Шпи­гель).

данного исследования), что каждый человек в ходе его нор­мального развития иногда сталкивается с частыми сопровож­дающимися тревогой ударами, которые ему наносит судьба, и что он может актуализировать свои способности только по­средством реакций на эти угрозы своему существованию, та­ким образом утверждая себя самого. Простой пример Гольд-штейна — здоровый ребенок, который учится ходить, несмот­ря на то что в ходе этого процесса он многократно падает и ушибается. Если мы постараемся понять, как конструктивно используется нормальная тревога, мы заметим, что с объек­тивной стороны она характеризуется тем, что индивид проти­востоит ситуации, вызывающей тревогу, непосредственно — принимая как реальность мрачные предчувствия, но при этом, несмотря на тревогу, двигаясь вперед. Другими слова­ми, конструктивное использование нормальной тревоги со­стоит скорее в движении через вызывающий тревогу опыт, чем вокруг него, избегая ограничения деятельности перед ее лицом. Исследователи тревоги и страха у солдат во время сра­жения во Вторую мировую войну описывали эти способы борьбы с тревогой бесчисленное множество раз. Наиболее конструктивная установка состояла в том, что солдаты честно для самих себя допускали существование своего страха или тревоги перед предстоящим сражением, но были с субъектив­ной стороны подготовлены к тому, чтобы действовать, не­смотря на свои мрачные предчувствия. На основе этих иссле­дований часто делался логический вывод о том, что мужество состоит не только в отсутствии страха или тревоги, но и в воз­можности двигаться вперед, несмотря на то что человек боит­ся. Такое конструктивное противостояние нормальной трево­ге в повседневной жизни и во время кризисов, которое требу­ет скорее морального, чем физического, мужества (например, при кризисах саморазвития, которым часто сопутствует силь­ная тревога, что случается, например, во время психоанали­за), иногда сопровождается эмоцией, которую можно назвать «приключением». В другое время, однако, когда связанные с тревогой переживания являются более сильными, противо­стояние им может не вызвать какой-либо положительной эмоции, но завершится тем, что индивид явно займет твердую и решительную позицию.

Если мы рассмотрим этот процесс с субъективной сторо-

ны — т. е. если мы спросим, что происходит внутри индивида, что дает ему возможность непосредственно противостоять опасности, в то время как другие люди в той же самой ситуа­ции могут обратиться в бегство, — то мы обнаружим очень важные данные. Снова взяв в качестве примера исследования солдат, встречаем указания на то, что субъективная мотива­ция, которая давала возможность солдатам противостоять опасности, часто состояла в их убеждении, что угроза, связан­ная с уклонением, превосходила угрозу участия в сражении. Можно без всяких сомнений сказать о том, что существовали ценности, связанные с противостоянием опасности, более значимые, чем ценности, следствием которых было бы бегст­во. Для многих солдат общей ценностью были, вероятно, ожидания их товарищей, находившихся рядом с ними; они не должны были подвести свою группу. На простом языке это может быть названо желанием не оказаться «трусом» перед своими приятелями; для более развитых солдат это может зву­чать как ответственность перед общностью. Таким образом, когда иногда делают банальное заявление о том, что человек противостоит опасностям и преодолевает их благодаря нали­чию «повода» для этого, вполне достаточного, чтобы служить противовесом угрозе, то это совершенно верно. Еще одна ба­нальность состоит в том, что если опять обратиться к нашему примеру, то мы обнаружим, что только у наиболее развитых солдат ценность, за которую они борются, вербализуется и становится поводом в более широком смысле, она выступает, например, в виде патриотизма, свободы или человеческого благосостояния.

Мы надеемся, что предыдущий иллюстративный абзац подготовил почву для следующего общего утверждения: чело­век внутренне готов противостоять неизбежной тревоге, когда он убежден (сознательно или бессознательно), что ценности, которым следуют, двигаясь вперед, являются более возвышен­ными, чем ценности, которым следуют, когда спасаются бегст­вом. Ранее в этом исследовании мы указывали, что тревога возникает, когда существует угроза ценностям, которые ин­дивид связывает со своим существованием. Теперь можно сделать обратное утверждение: индивид противостоит вызы­вающим тревогу впечатлениям и двигается вперед, не стано­вясь их жертвой, потому что ценности, которые он связывает со своим существованием (например, свободу, престиж и

т. д.), являются более могущественными, чем угроза. Если представить себе тревогу как следствие войны между угрозой и ценностями, которые человек связывает со своим существо­ванием, то можно сказать, что невроз и эмоциональные рас­стройства являются знаком того, что в борьбе победила пер­вая сторона (угроза), в то время как конструктивный подход к тревоге является знаком того, что в борьбе победила другая сторона (ценности индивида).

Термин «ценности» может показаться многим читателям неясным понятием. Здесь он используется намеренно, потому что это нейтральный термин, и он допускает максимальную степень психологической свободы: у каждого человека есть право выбирать свои собственные цели. Таким образом, оче­видно, что ценности, опираясь на которые человек противо­стоит порождающим тревогу впечатлениям, будут разны­ми, — что на самом деле мы уже видели на примере исследо­вания солдат. Поведение большинства людей мотивируется простыми ценностями, которые они, быть может, никогда не формулируют: потребностью сохранить саму жизнь или неко­торой простой тенденцией сохранить «здоровье», которой, как заметил Салливан, мы всегда следуем (и с прагматической точки зрения оправданно), когда проводим психотерапию. Если рассмотреть другой уровень, то социальный престиж, конечно, является очень важной ценностью, на основе кото­рой индивид противостоит опасностям. Другая ценность — это удовлетворение, достигаемое путем более широкого и раз­нообразного использования своих собственных возможностей (как отмечали Салливан, Гольдштейн и другие), что предпо­ложительно имеет место, когда ребенок учится ходить, и на многих других этапах развития при прохождении через кризи­сы. Другие очень дифференцированные разновидности цен­ностей можно наблюдать, например, у художников и ученых, которые, создавая новые художественные формы или тео­рии — новые на фундаментальном уровне, — испытывают многочисленные потрясения, значительно затрагивающие их существование; но для здоровых художников и ученых новые открытия и чувство волнения при движении в неисследован­ные области являются достаточным подкреплением, чтобы двигаться вперед, несмотря на угрозу изоляции и тревогу. В конце концов, возможность противостояния нормальной тревоге зависит от того, что человек считает своими ценно-

стями и ценностями, которые на самом деле лежат в основе его существования. Система ценностей, следуя которой чело­век противостоит нормальной тревоге, названа Фроммом «системой ориентации и веры»¹. Вообще говоря, такая уста­новка — это религиозная установка человека по отношению к жизни, при этом термин «религиозный» употребляется в зна­чении «базовые постулаты, которых придерживается человек при решении вопроса о том, что является ценным, а что нет». Примером такого подхода к ценности может служить, на обобщенном уровне, страстная преданность Фрейда науке, и, в частности, стремление сделать открытия в области психоло­гии. Хотя, как хорошо известно, Фрейд резко критиковал ор­тодоксальные религиозные постулаты, нет сомнения в том, что его собственная страстная приверженность определенной ценности — его «религия науки» — дала ему возможность с удивительным мужеством упорно продолжать, в одиночестве и самостоятельно, исследования'в течение первых десяти лет и затем в течение нескольких десятилетий, несмотря на очер­нение и нападки². Наша точка зрения может быть также про­иллюстрирована на примере преданности Кьеркегора идее «бесконечной возможности». Убеждение Кьеркегора, которо­му он никогда не изменял, состояло в том, что если индивид не следует возникающим у него интеллектуальным и мораль­ным откровениям, которые он должен внутренне связать и укрепить с помощью своего собственного мужества, и кото­рые являются частью новых впечатлений, возникающих у этого человека ежедневно, он будет расплачиваться за это тем, что потеряет возможность расширить сферу своей дея­тельности и понимать смысл своего существования как чело­века. Таким образом, Кьеркегор с помощью способов, кото­рые не сильно отличаются от использованных Фрейдом, смог создать поражающие нас творческие произведения, несмотря на непонимание со стороны общества и конфликт с ним и не-

¹ Эрих Фромм, Человек для себя, Нью-Йорк, 1947, с. 48. Поль Тиллих ис­пользует термин «конечное беспокойство», чтобы дать название этой в выс­шей степени религиозной ценности.

² С критическим отношением Фрейда к религиозным постулатам и с его собственной страстной преданностью науке, как средству достижения чело­веческого счастья, можно познакомиться, прочитав две его книги: Будущее одной иллюзии (Лондон, 1928) и Неудовлетворенность культурой (Лондон, 1929).

смотря на значительную изоляцию и тревогу. Мы теперь луч­ше можем понять утверждение Спинозы, которое мы рас­сматривали выше, о том, что негативные эмоции, такие, как страх и тревога, можно в конце концов преодолеть только с помощью более сильных, конструктивных эмоций, и что ко­нечная конструктивная эмоция — это «любовь к богу» инди­вида. Если использовать язык, принятый на страницах этой книги, то термин Спинозы «бог» может быть рассмотрен в ка­честве символа, означающего то, что индивиду представляет­ся конечной ценностью.

Как уже указывалось, ценности, опираясь на которые, лю­ди противостоят порождающим тревогу впечатлениям, могут быть самыми разными, от элементарного сохранения физиче­ской жизни до классических гедонистических, стоических и гуманистических ценностей и до «систем ориентации и ве­ры», свойственных классическим религиям. Автор книги не хочет сказать, что все эти постулаты, представляющие здесь различные варианты ценностей, являются одинаково эффек­тивными, и он не стремится их оценивать. Мы только хотим здесь указать на то, что переживаниям при нормальной трево­ге можно противостоять конструктивно, потому что более важные вещи поставлены на карту, и можно достичь гораздо большего, двигаясь вперед, чем ограничивая свою деятель­ность. В этом обсуждении мы бы хотели оставаться на психо­логическом уровне и принять как данное, что рассматривае­мые ценности могут быть совершенно разными у разных лю­дей и в разных культурах. Единственный психологический критерий, который подразумевается, состоит в том, что те конкретные ценности, которые освободят способности инди­вида и дадут ему возможность расширить сферу деятельности в ходе развития, а также расширить общение с другими людь­ми, могут быть наилучшей конструктивной основой для про­тивостояния тревоге.

6. Тревога и развитие «я»

Термин «я» употребляется исследователями тревоги в двух смыслах. В более широком смысле «я» означает общую сумму интеллектуальных способностей (Гольдштейн). В более узком смысле «я» означает способность человека осознавать свою

деятельность и через это осознание проявлять определенную степень свободы, направляя эту деятельность (Кьеркегор, Салливан, Фрейд). Тревога включена в развитие «я» в обоих смыслах этого термина.

Гольдштейн утверждает, что самоактуализация, т. е. выра­жение и творческое использование способностей индивида, может проявиться только в том случае, если индивид столк­нется с вызывающим тревогу опытом и будет двигаться через него. Свобода здорового индивида состоит в его способности воспользоваться возникшими возможностями в процессе противостояния потенциальным угрозам своему существова­нию и преодоления их. Посредством движения через вызы­вающий тревогу опыт человек самореализуется, т. е. расширя­ет сферу своей деятельности, и в то же самое время увеличи­вается его свобода. Способность переносить тревогу — это один из показателей индивидуальности¹. Эта способность меньше всего проявляется у больных с поражением головного мозга, в большей степени у детей и больше всего у творчески развитых взрослых.

Используя термин «я» в его более узком смысле, а именно как возможность осознания своей деятельности, Салливан сделал важный вклад в наши представления о предмете изуче­ния этой книги. Салливан утверждает, что именно в процессе переживания тревоги маленьким ребенком его «я» начинает существовать. Ребенок на основе ранних взаимоотношений со своей матерью узнает, какая деятельность получит одобре­ние и подкрепление, а какая не будет одобрена и, возможно, за ней последует наказание. Последняя деятельность вызыва­ет тревогу; динамика «я», как об этом говорит Салливан, раз­вивается как процесс, посредством которого вызывающие тревогу активность и опыт исключаются из деятельности и сознания, а одобряемая деятельность включается в сознание и поведение ребенка. В этом смысле «я» начинает существо­вать для того, чтобы сохранить безопасность индивида, защи­тить его от тревоги. Здесь, как мы видим, подчеркивается не­гативная функция тревоги в развитии «я» и освещается очень общее явление, а именно, что если с тревожными пережива­ниями бороться неконструктивно, это приведет к ограниче-

¹ Способность переносить тревогу является в этом смысле предпосыл­кой прорабатывания тревоги.

нию «я». Салливан также отмечает, — указывая на конструк­тивное использование тревоги, — что в тех видах деятельности личности, которые сопровождаются проявлениями тревоги, часто наблюдается существенный прогресс в том случае, если, как при психотерапии или благоприятных для этого межлич­ностных отношениях, индивид может конструктивно обра­щаться со своей тревогой.

Теперь мы рассмотрим положительные аспекты, свойст­венные индивидуальности, — свободу, углубленное самосоз­нание, ответственность. Появление у индивида свободы очень тесно связано с тревогой; в самом деле, возможность свободы всегда порождает тревогу, и от того, какую линию поведения выберет индивид при столкновении с тревогой, за­висит, будет ли тревога использована индивидом или прине­сена в жертву (Кьеркегор, Фромм). Растущую потребность ре-бенка разорвать основанные на зависимости первичные связи со своими родителями всегда сопровождает определенная степень тревоги (Фромм). У здорового ребенка эта тревога преодолевается с помощью установления новых отношений с окружающим миром на основе более самостоятельного управления своим собственным поведением и большей авто­номией. Но если при независимости от родителей тревога становится невыносимой (как это может быть у ребенка, имеющего враждебных или очень тревожных родителей), если цена, которая выражается в возрастании ощущения беспо­мощности или изоляции, слишком велика, ребенок отступает и устанавливает новые формы зависимых отношений, и та­ким образом имеющаяся возможность для индивида приобре­сти новый опыт приносится в жертву. Расширение самосоз­нания происходит всякий раз, когда перед человеком пред­стают новые возможности (Кьеркегор). В то время как первая тревога ребенка не имеет содержания, после появления соз­нания происходят перемены. (Кьеркегор называет это появ­ление самосознания «качественным скачком»; такое появле­ние описывается в динамической психологии, в другом кон­тексте, как появление эго.) Теперь ребенок начинает осозна­вать, что свобода связана с ответственностью — ответствено-стью «быть самим собой», так же как и ответственностью за других людей; обратная сторона подобной ответственности — это чувство вины. В той степени, в которой индивид стремит­ся избежать тревоги, ответственности и чувства вины посред-

ством отказа от новых возможностей, отказа двигаться от зна­комого к незнакомому, он жертвует своей свободой и ограни­чивает свою автономию и самосознание¹. Использование возможностей, противостояние тревоге и принятие ответст­венности и чувства вины вызывает увеличение самосознания и свободы и расширение сферы приложения творческой ак­тивности. Чем в большей степени индивид может творить, чем большими возможностями он обладает, тем лучше он мо­жет противостоять тревоге и принять сопровождающую ее от­ветственность и чувство вины (Кьеркегор, Гольдштейн). Уве­личение самосознания означает расширение индивидуально­сти (Салливан); или, как об этом сказал Кьеркегор, «чем больше сознания, тем больше «я». В общем, позитивные аспек­ты индивидуальности развиваются в том случае, если индивид противо