![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Тревога и конфликт
Невротическая тревога всегда сопровождается внутренним конфликтом. Часто существует взаимное влияние одного на другое: постоянный неразрешенный конфликт может в конце концов привести к тому, что человек будет подавлять одну сторону конфликта, затем это приведет к возникновению невротической тревоги, и тревога, в свою очередь, в результате своего действия создает ощущение беспомощности, бессилия и парализует действие, что обычно ведет к психологическому конфликту или усиливает его. Характеристики этого конфликта располагаются в пространстве от обобщающей формулировки Штекеля, «тревога» — это психический конфликт» до систематических попыток Фрейда и Кьеркегора, Хорни и Фромма раскрыть природу этого конфликта. Точка зрения, согласно которой конфликт, лежащий в основе тревоги, — это конфликт между инстинктивными потребностями индивида и социальными ограничениями, ведет свое начало от Фрейда. Фрейд предложил топологическое описание; в соответствии с ним эго оказывается в плену, с одной стороны, у ид (инстинктивных побуждений в основном либидонозного характера) и, с другой стороны, у суперэго (требований культуры). Хотя Фрейд и модифицировал свою первую теорию о том, что тревога — это просто принявшее другую форму подавленное либидо, и стал утверждать, что эго воспринимает опасную ситуацию и, как следствие, подавляет либидо, содержание конфликта оставалось тем же самым, а именно: могут или не могут быть удовлетворены либидозные потребности. Угроза, вызывающая тревогу, представлялась Фрейду как угроза фрустрации либидо или, что означает то же самое, как угроза наказания, если либидозная потребность будет удовлетворена. Вопрос о том, вызывает ли сама по себе фрустрация либидо конфликт и сопутствующую ему тревогу, изучался после Фрейда различными исследователями тревоги (Хорни, Салливан, Маурер и т. д.). Эти исследователи согласны в том, что фрустрация сама по себе не вызывает конфликт; базовый вопрос скорее звучит следующим образом: какой именно ценности угрожают при такой фрустрации? Можно привести пример из области секса. Некоторые люди выражают свои сексуальные потребности самыми разнообразными способами (то есть не страдают от фрустрации) и, однако, имеют выраженную тревогу. Другие люди, испытывая значительный недостаток сексуальной удовлетворенности, не являются жертвами сильной тревоги. Еще одну группу людей составляют люди, у которых выраженное состояние конфликта и тревоги возникает вследствие фрустрирования их сексу- альных потребностей только одним определенным партнером, но в отношении других лиц это не действует. Таким образом, имеет место нечто большее, чем просто потребность сексуального удовлетворения. Проблема состоит не во фрустрации самой по себе, а в том, угрожает ли фрустрация некоторой структуре межличностных отношений, которую индивид считает важной для своей безопасности и самоуважения (Хорни). В нашей культуре сексуальная активность часто идентифицируется индивидом с ощущением могущества, уважения и высокого социального статуса; у такого индивида угроза сексуальной фрустрации с большой вероятностью вызовет конфликт и тревогу. Мы не согласны с фрейдовским феноменологическим описанием часто встречающейся связи между сексуальным подавлением и тревогой, свойственной викторианской культуре, к которой он принадлежал (точно так же, как в значительной степени и нашей собственной культуре). Эта связь является следствием того обстоятельства, что в нашей культуре сексуальные ограничения очень часто являются одним из способов авторитарного господства над ребенком его родителей, а позже и общества. Это господство ведет к подавлению развития ребенка и расширения сферы его деятельности. Сексуальные побуждения в такой ситуации могут сопровождаться конфликтом с этими авторитетами (обычно родителями) и привести к возможности наказания с их стороны и отчуждения от них; этот конфликт, конечно, во многих случаях вызовет тревогу. Но это не означает, что фрустрация либидо сама по себе вызывает конфликт и тревогу. Угроза фрустрации биологического побуждения не вызовет конфликт и тревогу, если это побуждение не идентифицируется с некоторой ценностью, важной для существования личности. Когда Салливан утверждает, что деятельность, направленная на достижение безопасности, обычно гораздо более важна для человека, чем та, которая направлена на удовлетворение физических потребностей, таких, как пищевая или сексуальная, его целью не является принизить значение биологического (в узком смысле) аспекта поведения. Он хочет указать на то, что физические потребности подчиняются более всеобъемлющей потребности организма сохранить и расширить возможности своей безопасности и могущества в полном объеме. По представлению Кардинера, для индивида, принадлежащего к западной цивилизации, конфликт, лежащий в основе тревоги, вызывается введением табу в начале развития ребенка, которые (табу) блокируют структуры, ответственные за расслабление и удовольствие. Хотя его взгляды и сходны со взглядами Фрейда в том отношении, что он делает акцент на биологическом содержании рассматриваемого им конфликта, Кардинер идет дальше и утверждает, что выраженность конфликта является следствием того обстоятельства, что в психологической структуре развития, свойственной западной культуре, введение табу осуществляется уже после того, как родители взрастили сильные эмоциональные потребности и ожидания ребенка. Таким образом, тревога является не только следствием фрустрации паттернов, ответственных за получение удовольствия, но и следствием понимания ребенком несоответствия родительского поведения тем принципам, которые они внушают ему. Для Хорни ранний конфликт у ребенка между зависимостью от родителей и враждебностью по отношению к ним является основой для возникновения противоречивых тенденций у взрослой личности, и это составляет базис для дальнейшей тревоги. Невротические стратегии являются инструментами сохранения безопасности в противовес существующим на глубоком уровне конфликтам. Всякий раз, когда для этих невротических стратегий существует угроза, конфликты вновь начинают проявлять себя, вследствие чего возникает тревога. Существует ли какое-либо общее свойство конфликтов, лежащих в основе тревоги? Автор этой книги считает, что такое общее свойство можно найти в диалектической связи между индивидом и его общностью1. С одной стороны, человек развивается как индивидуальное существо; факт индивидуальности — это существующая данность: каждый человек уникален и в определенной мере отделен от других индивидов. В той точке развития, где появляется самосознание, возникает также определенная степень свободы и ответственно- 1 Термин «общность» более предпочтителен для использования, чем «общество», так как он включает в себя позитивную характеристику связи, которая приобретается индивидом посредством осознания им самого себя. См. сноску, стр. 222. сти, присущая каждому действию индивида. Но, с другой стороны, этот индивид в каждый момент времени развивается, будучи включенным в социальные связи, от которых он зависит не только потому, что рано сталкивается со своими биологическими потребностями, но и из-за потребности в эмоциональной безопасности. Только в процессе взаимодействия с другими индивидами, которое осуществляется через социальные связи, можно понять развитие «я» и развитие личности. В процессе жизни младенца и ребенка осуществляется постоянно возрастающая дифференциация индивида от его родителей. Если рассматривать развитие ребенка с точки зрения индивидуального аспекта диалектических взаимоотношений, то оно состоит в уменьшении зависимости от родителей, увеличении опоры на свои собственные силы и большего использования их. Если же рассмотреть развитие ребенка в социальном аспекте, то оно происходит в условиях возрастания взаимоотношений с родителями на новых уровнях. Блокирование развития на любом из полюсов этой диалектической конструкции ведет к психологическому конфликту, и конечным результатом этого процесса будет тревога. Где существует «свобода от» без соответствующих взаимоотношений, там существует тревога открыто не повинующегося и изолированного индивида. Где существует зависимость без свободы (симбиоз), там будет отсутствовать способность действовать на основе собственных возможностей, и поэтому будет существовать готовность реагировать на каждую новую ситуацию, которая требует автономных действий, как на угрожающую. В той степени, в которой развитие блокируется на любом полюсе этой диалектической конструкции, у индивида начинают действовать внутренние механизмы, ведущие к разрастанию конфликта и тревоге. У индивида независимого, но без соответствующего чувства общности — будет развиваться враждебность по отношению к тем, кого он считает причиной своей изоляции. У индивида, зависимого на симбиотическом уровне, будет развиваться враждебность по отношению к тем людям, которые, по его мнению, являются орудием в подавлении его способностей и свободы. В любом случае, враждебность ведет к возрастанию конфликта и тревоги. В данном случае будет проявлять себя и другой механизм, а именно подавление. Неиспользованные способности и неосуществлен- ные желания не перестают существовать, а подавляются. Это явление часто наблюдается у больных и состоит в том, что дерзкий, независимый, изолированный индивид в значительной степени подавляет свою потребность и желание устанавливать разнообразные отношения с другими людьми, а зависимый на симбиотическом уровне индивид подавляет потребность и желание действовать независимо. Хорошо известно, как уже указывалось, что механизм подавления сам по себе уменьшает автономию и увеличивает чувство беспомощности и конфликт. В процессе этого обсуждения мы не хотим сказать, что конфликт существует между индивидом и обществом, как в негативном фрейдовском смысле термина «общество», так и в противоположном, адлеровском позитивном смысле. Истина скорее состоит в том, что неудача в развитии любого полюса диалектической конструкции, в которой индивид существует в общности, ведет к конфликту, затрагивающему оба полюса этой конструкции. Например, если человек избегает принимать автономное индивидуальное решение, он ограничивает себя позицией замкнутости (Кьеркегор), и его возможности общения с другими людьми приносятся в жертву, точно так же, как и его индивидуальная автономия. Как говорит Кьеркегор, позиция замкнутости — это следствие попытки избежать конфликта, но на самом деле в дальнейшем она ведет к еще более сильному конфликту, то есть к невротическому конфликту и невротической тревоге. Недостатком такого описания, лежащего в основе тревоги базового конфликта как индивида-в-общности, является его слишком общий характер, но достоинство состоит в выделении обеих сторон развития, что необходимо для преодоления конфликта и тревоги. Оно также состоит в том, что данное описание дает систему отсчета для рассмотрения различных теорий конфликта, представленных в литературе по тревоге. Отнесение (с различных позиций) происхождения конфликта в раннее детство (Фрейд, Хорни и другие) вполне понятно, так как это первое поле сражения, на котором противостоящие в конфликте силы, возникающие из положения индивида-в-общности, ведут борьбу до конца. Теории конфликта, состоящие в том, что постоянное сдерживание импульсов индивида рано или поздно приведет к конфликту и тревоге (Фрейд), являются правильными, но неполными1. Теории, в которых выделяется полюс общности в диалектической конструкции (Салливан, Адлер), представляют другую сторону картины и корректируют чрезмерный акцент на проявления индивидуальных импульсов самих по себе2. По-видимому, на основе различных исследований конфликта, лежащего в основе тревоги, можно заключить с уверенностью, что конструктивное разрешение конфликта способствует актуализации способностей индивида в развивающейся общности. 3. Тревога и культура Тревога данного индивида обусловлена тем обстоятельством, что он живет в данной культуре в определенный момент исторического развития этой культуры. Хотя большинство авторов, писавших о проблеме тревоги, и согласились бы с этим утверждением в той или иной степени, в литературе существует большое расхождение по вопросу о том, какую роль играет культура и как понимается сама культура. В общем, те авторы, которые рассматривают проблему тревоги с точки зрения проявления унаследованных побуждений индивида, имеют тенденцию пренебрегать культурными факторами (подобно раннему Фрейду) или трактовать культуру негативно (как поздний Фрейд). С другой стороны, те авторы, которые рассматривают развитие личности как непрерывное и обусловленное социальными связями, особо отмечали, что к проблеме тревоги всегда следует подходить в контексте взаимоотношений индивида со своей культурой (Хорни, Салливан, Фромм и т. д.). Справедливости ради следует отметить, что в последние годы исследователи в значительной степени склоняются к последней точке зрения, при этом только недавно появились попытки проследить исторические предпосылки 1 Сексуальные желания и отношения являются очень важной формой диалектической конструкции, которая здесь обсуждается, так как секс может выражать положение индивида-в-общности, или может стать извращенным, выродившись в эгоцентризм (псевдоиндивидуальность) или в симбиотиче-скую зависимость (псевдообщность). 2 См. Маурер в гл. 5. По его представлению, тревога и конфликт часто являются следствием чувства вины, которое, в свою очередь, возникает из-за неудачи индивида установить зрелые и ответственные отношения со своей социальной группой. культурных образцов поведения, которые лежат в основе современной тревоги (Фромм, Кардинер). Проблема тревоги и культуры может быть рассмотрена с двух сторон. Во-первых, вид (форма, проявление) тревоги, который воспринимает данный индивид, культурно обусловлен в том отношении, что важные для индивида ценности и цели, которые необходимы для его существования как личности, являются в основном продуктом культуры. Во-вторых, выраженность тревоги, испытываемой данным индивидом, обусловлена степенью единства и стабильности, существующей в его культуре. Если культура относительно едина и стабильна, индивид будет способен ориентироваться в ней (разделяет ли он культурные установки или нет), и его переживания тревоги будут встречаться не так часто и быть не такими выраженными. Если же, как, например, в современную эпоху, в культуре отсутствует единство и в ней происходят травмирующие психику изменения, то это отсутствие единства не только отразится в собственной психологической жизни индивида, но и ориентация в меняющемся культурном мире станет для него соответственно более трудной. В таких условиях тревога у индивида будет наблюдаться чаше и в более выраженной степени1. Успех индивида, достигнутый в результате соперничества, — как пример культурной ценности. Уже много раз было показано, что стремление к приобретению социального престижа господствует в нашей культуре и что основная форма, которую принимает это стремление, — высокая оценка успеха индивида, достигнутого в результате соперничества. При угрозе этой ценности возникают конфликт и тревога. Все в основном согласны с тем, что высокая заболеваемость язвой желудка у мужчин в наше время связана с тем обстоятельством, что мужчинам в большей степени присуще стремление к соперничеству, чем женщинам. Многие мужчины считают для себя правилом (если не законом) быть (или хотя бы казаться) неза- 1 О.-Х. Маурер предложил интересную идею о том, что общество создано Для того, чтобы решать проблемы, и только когда общество разрушается, лежащие в глубине проблемы предстают перед индивидом в его сознании. В этом смысле общество защищает индивида от тревоги; и когда эта защита перестает существовать, как во времена травматических социальных изменений, тревога, с которой сталкивается индивид, будет соответственно Усиливаться. висимыми, одерживать разного рода победы и подавлять потребность в защите. С другой стороны, при исследовании детских страхов было обнаружено, что по мере того, как дети растут, страхи, связанные со стремлением к соперничеству, становятся более выраженными. Джерсилд считает, что это знак возрастающего влияния культуры на ребенка. Более того, когда взрослых расспрашивали об их детских страхах, они приводили гораздо больше, чем дети, примеров страхов, связанных с успехом или неудачей в результате соперничества, что Джерсилд объясняет как «обратное толкование» детства в отношении страхов, ставших важными для этих взрослых, когда они выросли. В имеющейся литературе есть указания на то, что цель индивида достичь успеха в результате соперничества — это не только одна из господствующих целей, но, вероятно, единственная господствующая цель в нашей культуре, начиная от Уолл-стрита на одном полюсе и кончая Плейнви-лем на другом, и встречающаяся в различных формах от эпохи Возрождения до настоящего времени. Эта цель ни в коей мере не ограничена экономической активностью, хотя в данной сфере она наиболее ясно выражена; она встречается как в школе, так и в семье, как в сексе, так и в любви. Цели индивида достичь успеха в результате соперничества придается такая большая ценность, потому что ее достижение идентифицируется с самоуважением и высокой оценкой самого себя. Для современного человека эта цель является тем же самым, чем для жителя Средневековья было спасение (Кардинер). В нашей культуре достигнутый в результате соперничества успех — это не только главным образом достижение безопасности в материальной сфере, а также не достижение значительной либидонозной удовлетворенности в сфере секса и любви. Это скорее средство достижения безопасности, так как достигнутый в результате соперничества успех считается доказательством силы человека в своих собственных глазах и глазах других людей. В этом смысле материальная оценка становится оценкой человека. Так как успех может быть достигнут в результате соперничества, стремление* к нему сопровождается желанием одерживать победы над другими людьми, увеличением внутрисоциальной враждебности и межличностной изоляцией. Так как успех является величиной, которая всегда зависит от успеха других людей, потреб- ность в нем невозможно насытить. Неудача в борьбе за достижение успеха в результате соперничества ведет не только к презрению со стороны других людей, но и, что более важно, к презрению к самому себе и к чувству своей никчемности. Вышеприведенные данные показывают, почему при существовании угрозы этой ценности индивид в нашей культуре обычно испытывает сильную тревогу. Так как успех — это главная форма самоутверждения, чувство тревоги обычно ведет к удвоению попыток достичь успеха. Поэтому, как указывалось выше (с. 214), мы имеем дело с порочным кругом: стремление к соперничеству — интрасоциальная враждебность — межличностная изоляция — тревога — увеличение стремления к соперничеству. Стремление индивида к успеху в результате соперничества, в той обязательной форме, которую оно принимает в современном обществе, является не «неизменным свойством» природы человека, а продуктом культуры, имеющим свои исторические корни и развитие^. Следует понять эти исторические предпосылки, если мы хотим устранить вызывающие тревогу конфликты, связанные с высокой оценкой стремления индивида к успеху на основе соперничества. Эти предпосылки просматриваются в идеологии Ренессанса — начала современной эпохи, — когда исключительное значение придавалось могуществу свободного индивида. Почти в любой области культуры, существовавшей в эпоху Возрождения, — экономике, религии, интеллектуальной деятельности, политике, — проявляются во всей полноте способности и силы индивида в противовес корпоративным культурным образцам Средневековья. Объединяющей концепцией революционных культурных изменений во времена эпохи Возрождения и вслед за ней явилась вера в могущество свободного разума. Огромное пространство для проявления способностей и 1 Такая цель составляет основу разумных и здоровых потребностей индивида в самореализации, однако важно не идентифицировать такие нормальные потребности с основанным на соперничестве индивидуализмом. В этом смысле проблема состоит в том, как такие нормальные потребности в самовыражении становятся извращенными в нашей культуре и превращаются в систему соперничества, в которой требуется одерживать победы над другими людьми (т. е. становятся потребностями, направленными против общества), чтобы достичь цели. инициативы смелого индивида было обеспечено посредством не имеющей себе равных экспансии, а также социальной мобильностью и политическим брожением в эпоху Ренессанса. Положение, сложившееся в культуре, было таково, что награда давалась не только за проявление индивидуального усилия как такового, но и за использование этого усилия для торжества над другими людьми и их эксплуатации, если это было необходимо для достижения поставленной цели. Не личность сама по себе так высоко ценилась в эпоху Возрождения, но сильная личность; общепринятым идеалом был сильный, свободный, проявляющий творческие способности индивид, чье могущество обеспечивалось с помощью его знаний и разума (а также хитрости). Позитивная сторона такого положения состояла в том, что оно давало индивиду большие возможности для осуществления самореализации и достижения свободы; отрицательная сторона — в том, что была подготовлена почва для изоляции в межличностных отношениях и навязчивом стремлении к соперничеству. Этот «чрезмерный» индивидуализм (Буркхардт) в основном представлял собой «свободу от» связей, которые объединяли жителей корпоративного Средневековья (Фромм); он был лишен правила ответственного отношения к другим людям. Проявление изоляции в межличностных отношениях и сопровождающей ее тревоги можно наблюдать уже в эпоху Возрождения, особенно в ее поздний период. «Болезненное желание славы», которым характеризуется это время, свидетельствует об ощущении индивидом фрустрации в его взаимоотношениях с другими людьми, а также является еще одной демонстрацией утверждения о том, что главным средством приобретения уважения было соперничество (приводящее к славе). Во времена Ренессанса появилась проблема, которая стоит перед человеком и в современную эпоху, а именно: каким образом во взаимоотношениях между людьми может быть достигнута общность, которая смогла бы позитивно оценить независимость индивида и тем самым освободить его от чувства изоляции и сопутствующей ему тревоги, внутренне присущей крайнему индивидуализму? После эпохи Возрождения изоляция и тревога, свойственные основанному на соперничестве индивидуализму, удерживались в определенных пределах, в том числе и в рамках частичного восприятия общности, что осуществлялось с помо- щью нескольких общепринятых установок. Мы упомянем две из них: первая установка состоит в том, что стремление индивида к материальному обогащению (laissez-faire) способствует выгоде, получаемой социальной группой1. Верно, что стремление индивида к обогащению способствовало благосостоянию общества; огромный технологический прогресс на стадиях расширения капитализма в значительной степени увеличивает возможности каждого удовлетворять свои материальные потребности. Но экономическое развитие, основанное на индивидуализме, имело в дальнейшем определенные психологические последствия, которые здесь обсуждаются. 1) Соперничество, свойственное индивидуализму, в значительной степени подкреплялось соперничеством, которое возникло при индустриализации. Когда происходило расширение капитализма, каждый мог наблюдать, что отдельные индивиды получали богатство и власть с помощью экономической инициативы и практического ума. В эпоху Возрождения интерес к благополучию «в этом мире» все более связывался с постулатом о том, что благополучие равносильно богатству. Более того, стремление в эпоху Возрождения к самореализации индивида во всех сферах творческой деятельности сменилось желанием реализовать себя в основном в экономической области, то есть главным стало стремление достичь успеха путем приобретения богатства. 2) Стремление индивида к соперничеству в сфере экономики привело к увеличению интрасоциальной агрессии и враждебности. Эти агрессия и враждебность могли выражаться в социально приемлемой форме усиленного стремления к соперничеству, и тревогу, внутренне присущую интрасоциальной враждебности, можно было смягчить с помощью повышенного стремления к успеху. Второй установкой, ясно сформулированной в последовавшее за Ренессансом столетие и служившей ослаблению тревоги, была уверенность в том, что свободное следование индивида своему разуму автоматически приведет к гармонии индивида с обществом и гармонии индивида со «всеобщей реально- 1 Современная установка на индустриализацию является усилением индивидуализма Ренессанса в том отношении, что она основана на концепции о праве каждого индивида преследовать свой собственный материальный интерес (Тауни). стью». Индивид, разум которого свободен, не будет чувствовать себя изолированным, так как его умозаключения в конечном счете будут находиться в согласии с умозаключениями его размышляющих ближних и процесс совместного мышления приведет не только к господству над природой, но и к гармоничному обществу, а также разумному управлению человеком своими эмоциями. Если рассматривать положение в культуре семнадцатого столетия, напрашивается здключе-ние о том, что вера в человеческий разум защищала мыслящих людей его времени от базовых, устойчивых конфликтов, ведущих к тревоге. С угрозами можно обращаться как со страхами и противостоять им с помощью мужественного следования «надежному совету разума» (Спиноза). Выдающейся личностью того времени, противостоявшей тревоге, был Паскаль, один из тех, кто не мог принять господствующую идею о том, что все индивидуальные и социальные проблемы можно решить с помощью разума. Положительная сторона веры в силу человеческого разума состояла не только в том, что эта вера помогала избавиться от тревоги, но и в распространении знания и освобождении науки. С другой, негативной стороны, эта вера способствовала более поздней рационалистической тенденции подавлять эмоции и «иррациональный» опыт, что должно было привести у людей, живших в девятнадцатом столетии, к отсутствию психологического единства на глубоком уровне. В девятнадцатом столетии постепенное исчезновение единства в современной культуре стало очевидным. Автономные науки характеризовались далеко идущим прогрессом в сфере эмпирических данных, но не было концептуального единства (Кассирер). Тенденция к изоляции в культуре девятнадцатого столетия приняла психологическую форму подавления жизненности и эмоций, и отсутствию единства пытались противостоять с разных сторон Кьеркегор и Фрейд1. Установки, служившие раньше уменьшению тревоги, по мнению передовых представителей девятнадцатого столетия, больше не дос- 1 На самом деле, появление различных направлений психоанализа мо5к-но трактовать как доказательство постепенного исчезновения единства в культуре. Именно это исчезновение единства привело к возникновению проблем, для которых в психоанализе было подготовлено единственное решение. тигали цели (Кьеркегор, Ницше и т. д.). Например, стремление индивида к соперничеству в сфере экономики на монополистических стадиях капитализма рассматривалось не как автоматически ведущее к социальному благосостоянию, а все в большей степени вызывающее дегуманизацию и отчуждение людей друг от друга (Маркс, Тауни, Тиллих и т. д.). Считается общепризнанным, что западная культура в нынешнем столетии характеризуется отсутствием единства и травматическими переменами. Следовательно, в культуре существуют в значительной степени проявляющиеся непоследовательность и противоречия, которые, отражаясь на психологическом уровне, становятся уже свойствами индивидов. Например, в нашей культуре человека учат, что он может достичь связанного с соперничеством успеха, если будет старательно работать и проявлять инициативу, в то время как в действительности его успех в значительной степени зависит от факторов, стоящих над личностью, таких, как наличие капитала и спроса. Так как наша культура сама по себе является противоречивой, то для индивидов, живущих в данной культуре, связанные с их существованием ценности, несомненно, будут часто подвергаться угрозе, и результатом явится широко распространенная тревога. Убеждение автора этой книги, основанное на его понимании существующих факторов, состоит в том, что травма, которую наносит наша культура, не является второстепенной, она включает в себя угрозу базовым структурам, от которых зависит безопасность самой культуры. Основываясь на этом положении, можно понять, почему относительно незначительная травма — такая, как изменение цен на бирже1, — воспринимается многими индивидами как катастрофа. Это не второстепенная угроза, на которую реагируют просто страхом, это угроза ценностям, которые люди, живущие в данной культуре, считают необходимыми для своего существования как личностей2. 1 Ср. близкие по смыслу рассуждения Карла Мангейма по поводу тревоги во времена безработицы. 2 Понимание того, что современные социальные качественные изменения являются угрозой для базовых структур современной западной культуры, произошло в Европе раньше, чем в Америке. В этой связи В.-Х. Оден делает вывод о том, что «в Америке много страхов, в Европе много тревоги». Резонно поэтому предположить, что у Америки в этом смысле все еще впереди. Травма, которую наносит современная западная культура, может быть рассмотрена как непосредственно связанная с высокой оценкой достигнутого в результате соперничества успеха, что характеризует современную культуру начиная с эпохи Возрождения. Один из примеров такой связи можно видеть в размышлениях Фромма о психологической изоляции современного человека, изоляции, возникающей на основе индивидуализма, соединенного с неспособностью выработать новые формы общения. Среди попыток преодолеть эту изоляцию и сопровождающую ее тревогу, которые описывает Фромм, преобладают садомазохистский симбиоз, автоматическая конформность, подчинение внешнему интернализован-ному авторитету и т. д.; все это может быть рассмотрено как стремление компенсаторного характера установить некоторую форму общности, хотя она и является невротической и неконструктивной. Тоталитаризм (социальная форма невроза) — это тоже попытка преодолеть изоляцию и тревогу посредством установления псевдообщности (Фромм, Гольд-штейн). Как сказал Тиллих, тоталитаризм — это замена общности коллективизмом. Победа над культурными источниками тревоги в настоящее время может быть достигнута главным образом путем развития адекватных форм общности. 4. Тревога и враждебность Тревога и враждебность взаимосвязаны; одна эмоция обычно порождает другую. Во-первых, тревога вызывает враждебность. В простейшей форме это можно представить таким образом, что тревога, вместе с сопровождающими ее ощущениями беспомощности, изоляции и конфликта — это крайне болезненные переживания, вызывающие у человека стремление сердиться и негодовать на тех, кого он считает ответственным за это. Клинический опыт дает много примеров, подобных следующему: зависимый человек, столкнувшись с ситуацией, где ему нужно проявить свою ответственность и с которой, как он считает, он не сможет справиться, проявляет враждебность как по отношению к тем людям, чьи действия привели его к такой ситуации, так и по отношению к тем (обычно родителям), кто способствовал тому, что он не может с ней справиться. Во-вторых, враждебность у тревожных людей вызывает усиление тревоги. Возьмем пример из работ Фрейда. Ганс чувствовал враждебность к своему отцу, так как тот стоял на пути возможности Ганса удовлетворить свои выраженные ли-бидозные потребности по отношению к матери. Но если бы Ганс вздумал выразить свою враждебность в поведении, результатом были бы репрессии со стороны могущественного отца, представление о возможности которых усилило бы тревогу Ганса. Другой пример представил Кардинер, исходя из своего изучения Плейнвиля: интрасоциальная враждебность в городке, вызванная в основном повсеместным пресечением направленных на получение удовольствия моделей поведения (например, с помощью сплетен) вызывает увеличение чувства изоляции у индивида и поэтому усиливает тревогу. Наиболее обстоятельное исследование взаимного влияния друг на друга тревоги и враждебности представила Хорни. У ребенка, как она утверждает, базовая тревога всегда связана с базовой враждебностью. Тревожный ребенок очень сильно зависит от своих родителей, но в то же время враждебность по отношению к ним пропорциональна его зависимости. В психических структурах взрослых эта взаимосвязь между тревогой и враждебностью часто принимает следующую форму. Тревожный индивид сильно привязан к какому-то другому человеку, например к жене или мужу. Но одновременно он испытывает к нему враждебность, потому что привязанность не только символизирует собственную беспомощность индивида, но также усиливает его ощущение слабости. Как у ребенка, так и у взрослого враждебность будет подавляться пропорционально степени зависимости, из-за страха перед ответной враждебностью или отчуждением от тех лиц, от которых он зависит. Подавленная враждебность ведет к увеличению тревоги несколькими способами, среди них: 1) подавленная враждебность часто проецируется на других людей, и таким образом ощущение того, что человек живет во враждебном и угрожающем мире, усиливается; 2) индивид, который подавляет враждебность, менее способен определять наличие реальных угроз и эксплуатации и защищать себя от них, и поэтому становится более беззащитным. Подавленная враждебность — это конкретный источник тревоги. Если считать доказанным, что существует взаимное влияние враждебности и тревоги, то возникает вопрос: какая эмо- ция обычно является базовой? Существуют основания полагать, что, когда наблюдается такая вполне конкретная эмоция, как враждебность, во многих случаях под враждебностью обнаруживается тревога. Это особенно заметно в случаях подавленной враждебности. Например, в некоторых психосоматических исследованиях больных с гипертонией (соматический симптом, чаще всего связанный с подавленной враждебностью) было обнаружено, что причиной того, что больные подавляли свою враждебность, являлась их тревога и зависимость. Рациональное обоснование этих явлений можно построить таким образом, чтобы оно охватывало широкий ряд ситуаций, в которых враждебность и тревога зависят друг от друга: подавленная враждебность — это вторичное явление, следствие, за исключением тех случаев, когда индивид тревожен и боится ответной враждебности или отчуждения1. Можно выдвинуть гипотезу о том, что при невротических явлениях, включая особую группу этих явлений, называемых психосоматическими болезнями, тревога — это первичный этиологический фактор. В этом смысле тревога — это общий психический знаменатель, под которым объединены все болезни, а также все нарушения поведения. 5. Способы противодействия тревоге Негативные методы. Негативные методы противодействия тревоге занимают обширное пространство — от следования простым поведенческим образцам, таким, как стыдливость, через множество разнообразных неврозов и психосоматических заболеваний, до крайностей, которыми являются психозы и в случае острых конфликтных ситуаций — смерти. Негативные методы ведут к ослаблению или избеганию тревоги без разрешения конфликта, который ее порождает; другими словами, они способствуют уклонению от опасной ситуации, но не решению проблемы. Избегание тревоги является целью многих образцов поведения, которые могут быть названы относительно «нормаль- 1 Здесь не имеется в виду, что всякая враждебность связана с проблемой тревоги; несомненно, что нормальная враждебность может возникать всякий раз, когда активность индивида ограничивается. Мы здесь говорим именно о подавленной враждебности. ными», и только при навязчивых формах — «невротическими». Например, ригидность мышления наблюдается при религиозном или научном догматизме — это способ облачить свои ценности в надежные доспехи, чтобы защитить их от невроза. Избегание тревоги временно достигается, но ценой возможности сделать новые открытия, научиться чему-то новому и задержки развития способности адаптироваться к новым ситуациям. Кьеркегор добавляет, что вера в судьбу или необходимость — это, подобно суеверию, метод избегания всей полноты ответственности за свои собственные конфликты. Тревога, таким образом, избегается, но ценой потери способности к творчеству. Когда ценности индивида, нуждающиеся в защите, особенно уязвимы перед угрозой (часто из-за внутренних противоречий, свойственных им самим), и индивид относительно слабо способен адаптироваться к новым ситуациям, ригидность мышления и поведения могут принять форму невроза навязчивых состояний. Методы облегчения напряжения, сопровождающего конфликт и тревогу, варьируют от нормальной функции, такой, как смех, до алкоголизма и навязчивой сексуальной активности. Неистовая активность любого сорта — например, навязчивое стремление к работе — может способствовать снижению напряжения в организме, вызванного тревогой. Но неистовая активность обычно не является продуктивной и не направлена на решение проблемы, которая привела к возникновению напряжения. Важно понять, позволяют ли активные действия индивида освободиться от напряжения, если не будет разрешен внутренний конфликт; в последнем случае активность имеет тенденцию стать навязчивой, так как конфликт остается. Когда постоянная тревога становится слишком сильной, чтобы жить с ней на уровне сознания, активизируются невротические методы борьбы с тревогой. В литературе нет разногласий по поводу того, что источником невротических моделей поведения является потребность индивида защитить себя от тревоги, или, если говорить более точно, от вызывающей тревогу ситуации. Невроз — это внутрипсихическая структура, выполняющая функцию компенсации, с помощью которой безопасность может быть достигнута, несмотря на то что конфликт не устранен. Невроз предполагает наличие некоторой формы подавления тенденций, которые связаны с вызы- вающей конфликт ситуацией (Фрейд), или, говоря словами Салливана, диссоциации, отграничивающей сознание. Он также предполагает наличие торможения той деятельности, которая могла бы привести индивида к опасной ситуации. Психологические симптомы при неврозах — это различные формы компромисса, которые дают возможность избежать опасной ситуации: например, тревога, вызванная конфликтом Ганса со своим отцом, была смещена и приняла форму боязни лошадей, и до тех пор, пока Ганс мог избегать лошадей (не выходя на улицу), он не чувствовал, что ему угрожают. Точно так же симптомы при истерии (психосоматическом заболевании) могут рассматриваться как попытки приспособиться к вызывающей конфликт ситуации, когда порождающая конфликт проблема не может быть решена. Обратная зависимость между выраженностью испытываемой тревоги и количеством и качеством соматических симптомов является одним из примеров, доказывающих вышеприведенное утверждение: чем лучше человек может переносить угрозу на сознательном уровне, тем меньше проявляются соматические симптомы; но когда связанная с конфликтом тревога становится слишком сильной, чтобы ей противостоять, могут появиться выраженные симптомы, а тревога исчезнет из сознания. Таким образом, проявление симптома — это метод противостояния вызывающей конфликт ситуации, при котором уменьшается тревога, но не решается проблема. На самом деле, можно утверждать, что все формы, которые принимает болезнь, — это, так или иначе, попытки справиться с вызывающей конфликт ситуацией, обычно посредством ограничения сферы конфликта областью, в которой существует больше возможностей справиться с ним. В случае острого конфликта индивид может не справиться с угрозой с помощью вышеупомянутых компромиссов и будет вынужден отказаться проявлять свою активность в той или иной сфере, или отвергнет реальность (например, при психозе), или даже откажется от своего собственного существования (например, при смерти «вуду»). Можно видеть, что общий принцип, лежащий в основе негативных методов избегания тревоги, — это сокращение сферы деятельности сознания и сокращение своей активности, с целью избегания конфликта, который вызывает тревогу. Больные Гольдштейна с поражением головного мозга, чья способность противостоять угрозам была в значительной степени нарушена, стремились ограничить среду, с которой они взаимодействовали (например, используя при письме только край бумаги или ее угол) или избегали изменений в поведении (например, содержа свои комнаты в самом строгом порядке). Использование в качестве методов избегания вызывающих тревогу ситуаций таких средств, как установка барьеров на пути осознания и ограничение активности равноценно ограничению свободы индивида. Таким образом, как утверждает Кьеркегор, отказ как от возможности самореализации индивида, так и от возможности общения с другими людьми является существенным элементом в попытке избежать тревогу; термин, который предложил Кьеркегор для описания невротических форм избегания тревоги, — это «заключение внутри»1. Негативные методы избегания тревоги всегда связаны с определенной жертвой возможности как саморазвития, так и установления отношений со своей общностью2. Конструктивные методы. Что касается невротической тревоги, то все согласны с тем, что она указывает на присутствие проблемы, которая должна быть решена. К невротической тревоге можно относиться конструктивно, как к указанию на то, что с личностью что-то обстоит не так (и одновременно что-то не так в межличностных отношениях). И тревога может быть рассмотрена как сигнал к тому, чтобы выяснить, в чем состоит внутренняя проблема, и решить ее (Хорни). Тревога указывает на то, что имеется конфликт, и до тех пор, пока он существует, позитивное решение проблемы находится в области возможного. В этом отношении тревогу можно приравнять к прогностической ценности лихорадки: она является знаком борьбы, происходящей внутри личности, и, говоря языком психопатологии, указанием на то, что существенная дезинтеграция еще не произошла (Яскин (Jaskin). Что касает- 1 Что касается элемента искажения реальности (подавления, постановки барьера на пути осознания), связанного с отказом от свободы и возможности выбора, как методов противостояния тревоге, то Кьеркегор пишет об этом образно: «Заключение внутри в силу самого этого факта представляет из себя отсутствие истины». 2 Ср. представление Салливана о том, что тревога — это «большая разъединяющая сила». ся метода решения проблемы, порождающей тревогу, то различные школы психотерапии обращают внимание на два явления: 1) расширение сознания — индивид понимает, для какой ценности (цели) существует угроза, и одновременно начинает осознавать существование конфликтов между его целями, а также — как эти конфликты развиваются; 2) переучивание — индивид переструктурирует свои цели, делает осознанный выбор ценностей и стремится к тому, чтобы принять эти цели ответственно и на основе соотнесения с реальностью. Но хотя существует согласие в том, что невротическая тревога может подтолкнуть к решению проблем, часто игнорируется то обстоятельство, что нормальная тревога также указывает на существующие возможности, и ее тоже можно использовать конструктивно. Существующая в нашей культуре тенденция рассматривать страхи и тревогу в основном в негативном свете, как следствие неудачного опыта, является не только чрезмерным упрощением, но и порождает стремление так или иначе отказаться от возможности конструктивного принятия и использования повседневного, связанного с тревогой опыта, который не может быть назван явно невротическим. Конечно, невротическая тревога является результатом неудачного опыта в том смысле, что индивид вынужден был иметь дело с угрожающими ситуациями (обычно в раннем детстве) — когда он был не способен прямо или конструктивно справиться с ними. В этом отношении невротическая тревога — это следствие проявившейся в прошлом опыте неспособности справиться с ситуациями, вызывающими тревогу. Но нормальная тревога — не следствие неудачного опыта; она возникает скорее на основе реалистической оценки существующей опасности. В той степени, в которой человек способен успешно и конструктивно противостоять нормальной повседневной тревоге, по мере того как она возникает в его переживаниях, он может избежать подавления и ограничения деятельности, которые в дальнейшем могли бы вызвать невротическую тревогу. В общем, цель по отношению к невротической тревоге — это решение лежащей в глубине проблемы и, таким образом, преодоление тревоги. Когда мы имеем дело с невротической тревогой, то часто упоминаемый критерий психического здоровья — «способность жить без тревоги» — является ло- гичным1. Но что касается нормальной тревоги — тревоги, которая возникает вследствие реально существующих угроз и которая, как мы уже указывали, внутренне связана с такими непредвиденными обстоятельствами, как смерть, угроза изоляции, сопровождающей развитие индивидуальности, и тому подобное, — то полное отсутствие тревоги не могло бы быть желаемой целью. Наша задача поэтому состоит в том, как конструктивно использовать ситуации, вызывающие нормальную тревогу? Хотя этот вопрос обычно не рассматривался в научных работах, с ним непосредственно столкнулся Кьеркегор2 сто лет назад, а в наше время им занимались Гольдштейн и, в меньшей степени, Маурер. Читатель может вспомнить подчеркивание Гольдштейном того обстоятельства (о чем рассказано в гл. 3 1 Выражение «жизнь без тревоги» имеет оценочное значение, указывающее на идеал. Но когда смысл чрезмерно упрощается, как часто бывает при общеупотребительном использовании выражения, и оно начинает означать, что цель скорее состоит в полном отсутствии тревоги, чем в способности ей противостоять и использовать ее в своей деятельности, это выражение вводит в заблуждение и даже становится опасным. Не нужно доказывать, что жизнь при совершенном отсутствии тревоги в современный период исторического развития означала бы нереалистическое и равнодушное представление о том, что происходит в культуре, а также установку, предполагающую безответственность по отношению к своим гражданским обязанностям. Можно привести много примеров из истории фашизма в Испании и Германии, когда люди, не осознававшие грозящую опасность для общества, становились простыми инструментами в руках возвышающихся диктаторов. Другим примером может послужить ситуация, когда офицер не испытывает тревогу за своих подчиненных во время сражения. Такой офицер был бы безответственным человеком, и было бы опасно служить под его началом. 2 Конструктивное использование тревоги было подробно описано Кьер-кегором. Для него тревога — лучший «учитель», чем реальность, потому что от столкновения с ситуациями, возникающими в реальности, можно временно уклониться, в то время как тревога является внутренней функцией, от которой нельзя убежать, если не ограничивать в чем-либо свою личность. Кьеркегор пишет, что только тот, кто был обучен «в школе тревоги», — то есть столкнулся с тревожными переживаниями и проработал предшествующий опыт взаимодействия с ней, — способен противостоять настоящим и будущим тревожным переживаниям и они не одержат победу над человеком. В этом отношении, существуют данные о поведении солдат во время последней войны. Те солдаты, которым довелось в довоенной жизни испытывать достаточно сильную тревогу, иногда бывали слишком взвинченными, но во время сражения они оказались более способны противостоять тревожным переживаниям, чем их более «благополучные» товарищи (Гринкер и Шпигель). данного исследования), что каждый человек в ходе его нормального развития иногда сталкивается с частыми сопровождающимися тревогой ударами, которые ему наносит судьба, и что он может актуализировать свои способности только посредством реакций на эти угрозы своему существованию, таким образом утверждая себя самого. Простой пример Гольд-штейна — здоровый ребенок, который учится ходить, несмотря на то что в ходе этого процесса он многократно падает и ушибается. Если мы постараемся понять, как конструктивно используется нормальная тревога, мы заметим, что с объективной стороны она характеризуется тем, что индивид противостоит ситуации, вызывающей тревогу, непосредственно — принимая как реальность мрачные предчувствия, но при этом, несмотря на тревогу, двигаясь вперед. Другими словами, конструктивное использование нормальной тревоги состоит скорее в движении через вызывающий тревогу опыт, чем вокруг него, избегая ограничения деятельности перед ее лицом. Исследователи тревоги и страха у солдат во время сражения во Вторую мировую войну описывали эти способы борьбы с тревогой бесчисленное множество раз. Наиболее конструктивная установка состояла в том, что солдаты честно для самих себя допускали существование своего страха или тревоги перед предстоящим сражением, но были с субъективной стороны подготовлены к тому, чтобы действовать, несмотря на свои мрачные предчувствия. На основе этих исследований часто делался логический вывод о том, что мужество состоит не только в отсутствии страха или тревоги, но и в возможности двигаться вперед, несмотря на то что человек боится. Такое конструктивное противостояние нормальной тревоге в повседневной жизни и во время кризисов, которое требует скорее морального, чем физического, мужества (например, при кризисах саморазвития, которым часто сопутствует сильная тревога, что случается, например, во время психоанализа), иногда сопровождается эмоцией, которую можно назвать «приключением». В другое время, однако, когда связанные с тревогой переживания являются более сильными, противостояние им может не вызвать какой-либо положительной эмоции, но завершится тем, что индивид явно займет твердую и решительную позицию. Если мы рассмотрим этот процесс с субъективной сторо- ны — т. е. если мы спросим, что происходит внутри индивида, что дает ему возможность непосредственно противостоять опасности, в то время как другие люди в той же самой ситуации могут обратиться в бегство, — то мы обнаружим очень важные данные. Снова взяв в качестве примера исследования солдат, встречаем указания на то, что субъективная мотивация, которая давала возможность солдатам противостоять опасности, часто состояла в их убеждении, что угроза, связанная с уклонением, превосходила угрозу участия в сражении. Можно без всяких сомнений сказать о том, что существовали ценности, связанные с противостоянием опасности, более значимые, чем ценности, следствием которых было бы бегство. Для многих солдат общей ценностью были, вероятно, ожидания их товарищей, находившихся рядом с ними; они не должны были подвести свою группу. На простом языке это может быть названо желанием не оказаться «трусом» перед своими приятелями; для более развитых солдат это может звучать как ответственность перед общностью. Таким образом, когда иногда делают банальное заявление о том, что человек противостоит опасностям и преодолевает их благодаря наличию «повода» для этого, вполне достаточного, чтобы служить противовесом угрозе, то это совершенно верно. Еще одна банальность состоит в том, что если опять обратиться к нашему примеру, то мы обнаружим, что только у наиболее развитых солдат ценность, за которую они борются, вербализуется и становится поводом в более широком смысле, она выступает, например, в виде патриотизма, свободы или человеческого благосостояния. Мы надеемся, что предыдущий иллюстративный абзац подготовил почву для следующего общего утверждения: человек внутренне готов противостоять неизбежной тревоге, когда он убежден (сознательно или бессознательно), что ценности, которым следуют, двигаясь вперед, являются более возвышенными, чем ценности, которым следуют, когда спасаются бегством. Ранее в этом исследовании мы указывали, что тревога возникает, когда существует угроза ценностям, которые индивид связывает со своим существованием. Теперь можно сделать обратное утверждение: индивид противостоит вызывающим тревогу впечатлениям и двигается вперед, не становясь их жертвой, потому что ценности, которые он связывает со своим существованием (например, свободу, престиж и т. д.), являются более могущественными, чем угроза. Если представить себе тревогу как следствие войны между угрозой и ценностями, которые человек связывает со своим существованием, то можно сказать, что невроз и эмоциональные расстройства являются знаком того, что в борьбе победила первая сторона (угроза), в то время как конструктивный подход к тревоге является знаком того, что в борьбе победила другая сторона (ценности индивида). Термин «ценности» может показаться многим читателям неясным понятием. Здесь он используется намеренно, потому что это нейтральный термин, и он допускает максимальную степень психологической свободы: у каждого человека есть право выбирать свои собственные цели. Таким образом, очевидно, что ценности, опираясь на которые человек противостоит порождающим тревогу впечатлениям, будут разными, — что на самом деле мы уже видели на примере исследования солдат. Поведение большинства людей мотивируется простыми ценностями, которые они, быть может, никогда не формулируют: потребностью сохранить саму жизнь или некоторой простой тенденцией сохранить «здоровье», которой, как заметил Салливан, мы всегда следуем (и с прагматической точки зрения оправданно), когда проводим психотерапию. Если рассмотреть другой уровень, то социальный престиж, конечно, является очень важной ценностью, на основе которой индивид противостоит опасностям. Другая ценность — это удовлетворение, достигаемое путем более широкого и разнообразного использования своих собственных возможностей (как отмечали Салливан, Гольдштейн и другие), что предположительно имеет место, когда ребенок учится ходить, и на многих других этапах развития при прохождении через кризисы. Другие очень дифференцированные разновидности ценностей можно наблюдать, например, у художников и ученых, которые, создавая новые художественные формы или теории — новые на фундаментальном уровне, — испытывают многочисленные потрясения, значительно затрагивающие их существование; но для здоровых художников и ученых новые открытия и чувство волнения при движении в неисследованные области являются достаточным подкреплением, чтобы двигаться вперед, несмотря на угрозу изоляции и тревогу. В конце концов, возможность противостояния нормальной тревоге зависит от того, что человек считает своими ценно- стями и ценностями, которые на самом деле лежат в основе его существования. Система ценностей, следуя которой человек противостоит нормальной тревоге, названа Фроммом «системой ориентации и веры»1. Вообще говоря, такая установка — это религиозная установка человека по отношению к жизни, при этом термин «религиозный» употребляется в значении «базовые постулаты, которых придерживается человек при решении вопроса о том, что является ценным, а что нет». Примером такого подхода к ценности может служить, на обобщенном уровне, страстная преданность Фрейда науке, и, в частности, стремление сделать открытия в области психологии. Хотя, как хорошо известно, Фрейд резко критиковал ортодоксальные религиозные постулаты, нет сомнения в том, что его собственная страстная приверженность определенной ценности — его «религия науки» — дала ему возможность с удивительным мужеством упорно продолжать, в одиночестве и самостоятельно, исследования'в течение первых десяти лет и затем в течение нескольких десятилетий, несмотря на очернение и нападки2. Наша точка зрения может быть также проиллюстрирована на примере преданности Кьеркегора идее «бесконечной возможности». Убеждение Кьеркегора, которому он никогда не изменял, состояло в том, что если индивид не следует возникающим у него интеллектуальным и моральным откровениям, которые он должен внутренне связать и укрепить с помощью своего собственного мужества, и которые являются частью новых впечатлений, возникающих у этого человека ежедневно, он будет расплачиваться за это тем, что потеряет возможность расширить сферу своей деятельности и понимать смысл своего существования как человека. Таким образом, Кьеркегор с помощью способов, которые не сильно отличаются от использованных Фрейдом, смог создать поражающие нас творческие произведения, несмотря на непонимание со стороны общества и конфликт с ним и не- 1 Эрих Фромм, Человек для себя, Нью-Йорк, 1947, с. 48. Поль Тиллих использует термин «конечное беспокойство», чтобы дать название этой в высшей степени религиозной ценности. 2 С критическим отношением Фрейда к религиозным постулатам и с его собственной страстной преданностью науке, как средству достижения человеческого счастья, можно познакомиться, прочитав две его книги: Будущее одной иллюзии (Лондон, 1928) и Неудовлетворенность культурой (Лондон, 1929). смотря на значительную изоляцию и тревогу. Мы теперь лучше можем понять утверждение Спинозы, которое мы рассматривали выше, о том, что негативные эмоции, такие, как страх и тревога, можно в конце концов преодолеть только с помощью более сильных, конструктивных эмоций, и что конечная конструктивная эмоция — это «любовь к богу» индивида. Если использовать язык, принятый на страницах этой книги, то термин Спинозы «бог» может быть рассмотрен в качестве символа, означающего то, что индивиду представляется конечной ценностью. Как уже указывалось, ценности, опираясь на которые, люди противостоят порождающим тревогу впечатлениям, могут быть самыми разными, от элементарного сохранения физической жизни до классических гедонистических, стоических и гуманистических ценностей и до «систем ориентации и веры», свойственных классическим религиям. Автор книги не хочет сказать, что все эти постулаты, представляющие здесь различные варианты ценностей, являются одинаково эффективными, и он не стремится их оценивать. Мы только хотим здесь указать на то, что переживаниям при нормальной тревоге можно противостоять конструктивно, потому что более важные вещи поставлены на карту, и можно достичь гораздо большего, двигаясь вперед, чем ограничивая свою деятельность. В этом обсуждении мы бы хотели оставаться на психологическом уровне и принять как данное, что рассматриваемые ценности могут быть совершенно разными у разных людей и в разных культурах. Единственный психологический критерий, который подразумевается, состоит в том, что те конкретные ценности, которые освободят способности индивида и дадут ему возможность расширить сферу деятельности в ходе развития, а также расширить общение с другими людьми, могут быть наилучшей конструктивной основой для противостояния тревоге. 6. Тревога и развитие «я» Термин «я» употребляется исследователями тревоги в двух смыслах. В более широком смысле «я» означает общую сумму интеллектуальных способностей (Гольдштейн). В более узком смысле «я» означает способность человека осознавать свою деятельность и через это осознание проявлять определенную степень свободы, направляя эту деятельность (Кьеркегор, Салливан, Фрейд). Тревога включена в развитие «я» в обоих смыслах этого термина. Гольдштейн утверждает, что самоактуализация, т. е. выражение и творческое использование способностей индивида, может проявиться только в том случае, если индивид столкнется с вызывающим тревогу опытом и будет двигаться через него. Свобода здорового индивида состоит в его способности воспользоваться возникшими возможностями в процессе противостояния потенциальным угрозам своему существованию и преодоления их. Посредством движения через вызывающий тревогу опыт человек самореализуется, т. е. расширяет сферу своей деятельности, и в то же самое время увеличивается его свобода. Способность переносить тревогу — это один из показателей индивидуальности1. Эта способность меньше всего проявляется у больных с поражением головного мозга, в большей степени у детей и больше всего у творчески развитых взрослых. Используя термин «я» в его более узком смысле, а именно как возможность осознания своей деятельности, Салливан сделал важный вклад в наши представления о предмете изучения этой книги. Салливан утверждает, что именно в процессе переживания тревоги маленьким ребенком его «я» начинает существовать. Ребенок на основе ранних взаимоотношений со своей матерью узнает, какая деятельность получит одобрение и подкрепление, а какая не будет одобрена и, возможно, за ней последует наказание. Последняя деятельность вызывает тревогу; динамика «я», как об этом говорит Салливан, развивается как процесс, посредством которого вызывающие тревогу активность и опыт исключаются из деятельности и сознания, а одобряемая деятельность включается в сознание и поведение ребенка. В этом смысле «я» начинает существовать для того, чтобы сохранить безопасность индивида, защитить его от тревоги. Здесь, как мы видим, подчеркивается негативная функция тревоги в развитии «я» и освещается очень общее явление, а именно, что если с тревожными переживаниями бороться неконструктивно, это приведет к ограниче- 1 Способность переносить тревогу является в этом смысле предпосылкой прорабатывания тревоги. нию «я». Салливан также отмечает, — указывая на конструктивное использование тревоги, — что в тех видах деятельности личности, которые сопровождаются проявлениями тревоги, часто наблюдается существенный прогресс в том случае, если, как при психотерапии или благоприятных для этого межличностных отношениях, индивид может конструктивно обращаться со своей тревогой. Теперь мы рассмотрим положительные аспекты, свойственные индивидуальности, — свободу, углубленное самосознание, ответственность. Появление у индивида свободы очень тесно связано с тревогой; в самом деле, возможность свободы всегда порождает тревогу, и от того, какую линию поведения выберет индивид при столкновении с тревогой, зависит, будет ли тревога использована индивидом или принесена в жертву (Кьеркегор, Фромм). Растущую потребность ре-бенка разорвать основанные на зависимости первичные связи со своими родителями всегда сопровождает определенная степень тревоги (Фромм). У здорового ребенка эта тревога преодолевается с помощью установления новых отношений с окружающим миром на основе более самостоятельного управления своим собственным поведением и большей автономией. Но если при независимости от родителей тревога становится невыносимой (как это может быть у ребенка, имеющего враждебных или очень тревожных родителей), если цена, которая выражается в возрастании ощущения беспомощности или изоляции, слишком велика, ребенок отступает и устанавливает новые формы зависимых отношений, и таким образом имеющаяся возможность для индивида приобрести новый опыт приносится в жертву. Расширение самосознания происходит всякий раз, когда перед человеком предстают новые возможности (Кьеркегор). В то время как первая тревога ребенка не имеет содержания, после появления сознания происходят перемены. (Кьеркегор называет это появление самосознания «качественным скачком»; такое появление описывается в динамической психологии, в другом контексте, как появление эго.) Теперь ребенок начинает осознавать, что свобода связана с ответственностью — ответствено-стью «быть самим собой», так же как и ответственностью за других людей; обратная сторона подобной ответственности — это чувство вины. В той степени, в которой индивид стремится избежать тревоги, ответственности и чувства вины посред- ством отказа от новых возможностей, отказа двигаться от знакомого к незнакомому, он жертвует своей свободой и ограничивает свою автономию и самосознание1. Использование возможностей, противостояние тревоге и принятие ответственности и чувства вины вызывает увеличение самосознания и свободы и расширение сферы приложения творческой активности. Чем в большей степени индивид может творить, чем большими возможностями он обладает, тем лучше он может противостоять тревоге и принять сопровождающую ее ответственность и чувство вины (Кьеркегор, Гольдштейн). Увеличение самосознания означает расширение индивидуальности (Салливан); или, как об этом сказал Кьеркегор, «чем больше сознания, тем больше «я». В общем, позитивные аспекты индивидуальности развиваются в том случае, если индивид противо
|