Моральный порядок

Греческие философы ориентировались в политике и практике на осно­ве теории. Только постигнув суть бытия, опираясь на знание истины, можно принимать правильные решения в государственной и частной жизни. Теоретическая позиция позволяет относиться к насущным проблемам отстранение, объективно и не слишком заинтересованно. Но насколько это приемлемо практически? Именно этот вопрос за­ставил Аристотеля дополнить чистую теорию учением о практическом сознании, которое опирается не на идеи, а на конкретные взаимосвя­зи событий в жизненном мире человека. Продолжая учение Платона

11 Зак. 1103

322 Часть 2. Философская антропология после «смерти человека»

Моральный порядок 323

о высшем Благе, он понимал суть этического не столько в полном от­казе от человеческих удовольствий, сколько в умеренности.

Кажется, что дилемма теоретического и практического легко мо­жет быть решена тем, что теории нужно воплощать в жизнь и тем са­мым придавать ей смысл. Известное высказывание Сократа, повто­ренное в Библии «Я дам вам истину, и она сделает вас свободными», отождествляет истину и свободу. В Новое время истины, открывае­мые разумом, стали считаться основанием моральных ценностей и даже религиозных убеждений. Эпоха Просвещения характеризуется критикой любых не подлежащих рациональному обоснованию форм сознания как предрассудков и заблуждений. Маркс, выдвинувший известный тезис о недостаточности объяснения и необходимости из­менения мира, вовсе не был политическим технократом — современ­ным последователем Платона, ибо понимал, что теоретическое виде­ние раскрывает не подлинную, а отчужденную действительность. В силу этого недостаточно одной критики. Необходимо изменить или отменить те объективные условия, которые производят и вос­производят иллюзорное сознание.

В XX в. соотношение чистой теории и жизненной практики вновь актуализировалось. Гуссерль видел причины кризиса европейской культуры в господстве позитивизма и отступлении от ориентации на чистые идеи. Наоборот, Хайдеггер считал, что истина бытия откры­вается не за письменным столом и не мыслителем-мэтром, а народом, который в процессе жизни вырабатывает основанное па почве и кро­ви практическое мировоззрение. Осмысляя негативный опыт тота­литаризма во всех его формах, в том числе и как господство научно технического разума, многие современные философы, и особенно России, выбирают в качестве универсального языка моральный дис курс. Именно мораль выступает безусловно авторитетной и справед ливой инстанцией, которая адекватно оценивает любые события И вместе с тем именно она в своей однозначности оказывается на­столько нетерпимой, что приводит, как у Достоевского, к критике не только человека, по и Бога. Абсолютизация морали, как это можно видеть на примере Л. Толстого, переходит в отрицание достижений цивилизации. Подобно взрыву бомбы, моральное обличение уничто­жает искусство, науку, цивилизацию за то, что они не способству­ют «возрождению нравов». Поэтому нельзя согласиться с тем, что суть или стержень практической философии составляет моральное сознание.

Не так-то просто дистанцироваться от морали и, превратить ее в предмет объективного исследования, «свободного от ценностных суждений». Такую задачу ставил еще М. Вебер, который вслед за Ницше считал ее в высшей степени «инфекционной» и полагал, что ею нужно пользоваться в перчатках. Однако попытка создать такие стерильные инструменты до сих пор еще никому не удавалась. Во всяком случае в составе любых человеческих произведений, будь то научные теории или правовые нормы, мы неизбежно натолкнемся па те или иные моральные предпочтения. Даже у Ницше, пытавшегося говорить о морали не морально, нетрудно найти множество ценност­ных утверждений (вроде «подтолкни слабого»), которые вовсе не без­условны.

Поскольку очевидны как недостатки морализма, так и невозмож­ность избавиться от ценностных суждений, постольку остается ко­операция с моралью. Она видится в том, чтобы попытаться найти такую этическую систему, которая бы выполняла но отношению к хо­дячим моральным кодексам ориентирующую функцию и позволяла бы в жизни оставаться моральным и справедливым. Все-таки в жиз­ни не так, как в морали: человек не всегда добр и не всегда следует безусловному категорическому императиву. В разные исторические периоды и в разных культурах сегодня люди придерживаются раз­ных норм морали, но нельзя отрицать, что на разных этапах своей эволюции они находят свои формы и способы оставаться доброде­тельными, честными и порядочными. Моральный порядок осуществ­ляется по-иному, чем думают философы. Абсолютные системы, будь то христианская мораль или английский либерализм, на самом деле действуют среди своих и предполагают исключение по отношению к чужим. В современном мультикультурпом и социально разнородном обществе мораль выступает источником протеста. Она способствует не столько реалистическому решению проблем, сколько выражению недовольства. Мораль судит мир, исходя не из того, какой он есть, а из того, каким он должен быть.

Как и в случае с рациональностью, мораль ориентируется на иде­ал такого порядка, который предполагает единство. Однако о каком, собственно, единстве идет речь? Именно этот вопрос становится цен­тральным для нашей эпохи, которую часто называют постмодерном. И думается, что именно в эту эпоху проблемы этики и антропологии, несмотря на резкую критику морали и идеи человека, выходят на пе­редний план. Дело в том, что современное понятие единства опирает­ся на этические принципы отношений между людьми: действитель-

324 Часть 2. Философская антропология после «смерти человека»

Моральный порядок 325

ность человека утверждается в процессе признания его другими, но таким образом и другой оказывается признай мною. Теперь мы уже не можем заставлять всех думать, желать и оценивать одинаково. Единство действий предполагает признание другого и даже, точнее, чужого, с которым мы должны жить в согласии. Речь идет не только об устранении образа врага, но и о преодолении отрицательного от­ношения к произведениям, открытиям, изобретениям, социальным институтам, которые в христианстве расценивались как греховные, в марксизме — как отчужденные, а в современной культуре — как ан­тигуманные. Современная технонаука, машинное производство, мас-смедиа и другие общественные системы, расцениваемые гуманита­риями как опасные монстры, на самом деле являются такими продуктами человеческого труда, с которыми нужно не воевать, а жить в согласии и заботливо ухаживать за ними, следя при этом, что­бы они не использовались в качестве орудий угнетения человека.

Уже Кант, хотя это долго не замечали, различал свой и чужой ра­зум, но только Мерло-Понти провозгласил программу изучения сво­его как чужого, а того, что кажется нам чуждым, — как своего. Речь идет не о колонизации и присвоении, а о возможности собеседования и взаимодействия, которые исключают захват чужого и растворение его в своем. Так прежде всего нужно понимать опыт: не как интерпре­тацию или объяснение чужого на основе собственных понятий, а как взаимодействие своего и чужого, результатом которого, собственно, и является то, что называется событием. Это взаимодействие одно­временно оказывается и поступком, который оказывается противо­речивым единством насилия и страдания, и проблема в том, чтобы не ограничиться сожалением по поводу непредусмотренных последст­вий, а выйти на новый уровень отношений между ними.

Альтернативой рациональной стратегии порядка выступает лю­бовь. Она, как грезил молодой Гегель, объединяет, а не разъединяет, она, но словам Канта, выступает целью прогресса. Если рациональ­ный порядок, опирающийся на силу, в конце концов приводит к кон­фликту и распаду составляющих его частей и никакой общественный договор не может долго сохранять единство враждующих индивидов, то любовь, сопровождающаяся прощением и покаянием, способна объединить даже преступника и жертву. Однако такое единство па основе тотальности целого на деле оказывается некой мягкой фор­мой захвата чужого. В. В. Розанов говорил о «рыдателыюй покорно­сти любви», тем самым понимая ее как новую форму зависимости. Иное признается, но оно вводится в некую тотальность целого, кото-

рому нет альтернативы. Любовь оказывается в построениях В. Соловье­ва и М. Шелера продвижением по лестнице абсолютных ценностей. Однако, как и в случае реконструкции истории рациональности, со­временная философия любви исходит из того же самого идеала един­ства.

Кант считал неэффективной этику, построенную на любви, ибо полагал, что единообразие приводит общество к состоянию безжиз­ненной стагнации. Он исходил из антагонизма людей и полагал, что именно конкуренция является источником развития. Его мораль су­губо индивидуалистична и направлена на индивида, а не на всеоб­щее. Кант не генерализирует, а скорее ограничивает поле действия моральных норм: принимаются только такие, которые принимаются индивидом, и в то же время оказываются принципами всеобщего законодательства. Каитовская мораль оказывается в оппозиции не столько к индивиду, сколько к обществу, которое нередко принужда­ет действовать вопреки категорическому императиву.

Таким образом, этика всегда обращена к индивиду и является формой ориентирования человека в мире. Она включает в себя реф­лексию общепринятых моральных норм. Этот момент обстоятельно разработан в «Теории справедливости» Д. Роулза, который вновь об­ратил наше внимание на то, что моральное чувство справедливости нередко оказывается репрессивным. Кажущееся очевидным, опира­ющееся па опыт личного страдания, оно взывает к отмщению или протесту и не принимает никаких смягчающих обстоятельств. Имен­но поэтому ссорятся и враждуют близкие люди: друзья, супруги, со­седи не могут простить обиду, и поэтому их любовь легко переходит в ненависть. Только дистанцирование от общих моральных норм, кото­рые захватывают сердца и души людей, рефлексия над своими кажу­щимися бесспорными переживаниями способствуют уравновешенно­му, сдержанному поведению. Отсюда вторая важная особенность этики — это искусство управления собой, способность контролиро­вать себя и сдерживать свои непосредственные реакции. Оно имеет мало общего с аскетизмом, который является технологией реализа­ции универсальной морали. Этическое ориентирование представля­ет собой поведение в изменяющемся мире и регулирование себя со­образно обстоятельствам. Нелепо вести себя в пивной, как в храме, но и там человек не должен превращаться в животное.

Абсолютное — значит независимое. Но как тогда его можно опре­делить? Моральна ли сама мораль, не является ли ошибочным само разделение на истинное и ложное? Эти вопросы убеждают в том, что

326 Часть 2. Философская антропология после «смерти человека»

Моральныи порядок 327

ценностные и, истинностные оценки применяются к любым феноме­нам, кроме самих себя. Но если отказаться от абсолютных масшта­бов, будь то рациональные идеи или моральные ценности, то на чт может опереться человек в своих поступках? Если пет абсолютны различий между добром и злом, истиной и ложью, то не окажемся ли мы во власти анархии? От этого парадокса современная философия пытается освободиться при помощи понятия метаисследования: на­блюдение предполагает возможность описания наблюдаемого и само­го наблюдателя. Но последнее происходит не прямо, а опосредован­но, например посредством языка. Так па место трансцендентального субъекта классической философии приходит метаязык. Благодаря этому не требуется поиск первоисточника или предельных основа­ний. Метаязык оказывается столь же исторически обусловленным, как и язык. Критерием приемлемости истинных или ценностных су­ждений выступает исторически обусловленное сознание, которое на­капливает свой опыт тем, что делает предметом рефлексии собствен­ные теории. Рефлексия при этом является не абсолютной, а столь же исторически ограниченной, как и теория, и не имеет никаких особых гносеологических преимуществ, ибо является событием. Критерием ее достаточности является способность к описанию исходной теорий, а не некая мистическая открытость большого смысла, конечной цели или подлинного бытия.

Понятие метаисследования имеет решающее значение для построе­ния этики как метатеории или рефлексии морали. Современное об­щество но сравнению с традиционным является мультисистемным, и при этом различные подсистемы оказываются автономными: если политика или мораль начинают регулировать экономику, то она при­ходит в упадок. И наоборот, если бюрократическая государственная машина или технонаука станут определять все жизненные решения, то это также приведет к регрессу. Наше общество'тіе может быть объ­единено на основе идеи тотальности. Именно это обстоятельство ка­жется наиболее тревожным и настолько опасным, что сегодня всерь­ез рассматривается проект возвращения к средневековым способам объединения людей, которые опираются на такие дисциплинарные пространства, как храмы. Именно в них люди, сопереживая страда­ниям Христа, осознавая собственное несовершенство, учились про­щать и таким образом сохраняли единство разделенного на бедных и богатых общества. Сегодня христианская мораль и сострадание уж^е не могут консолидировать паше общество, которое интегрируется путем преодоления конфликтов между индивидуумом и государст-

вом. Мораль навязывает универсальный код различия добра и зла, но сама при этом исключается от оценки с точки зрения этого разли­чения. Это самотабуировапие морали становится явным в силу неис­коренимого стремления к истине. Как говорил Ницше, христианская мораль разрушается правдивостью. Он указал па самотабуировапие морали, и то, что называют имморализмом Ницше, па деле оказыва­ется попыткой найти новую форму признания, в которой бы было место многообразию ценностей. Именно так становится возможным дистанцироваться от морали и обрести по отношению к ней некую перспективу. Теперь нормативная этика становится уже недостаточ­ной и приходится выбирать между различными моральными систе­мами. Приходится признавать существование индивидов, опирающих­ся на другие моральные принципы и при этом не ждать взаимности. Но как же тогда автономные, конкурирующие индивиды могут объе­диниться в общество и каким является общество, в котором отсутст­вуют универсальные моральные нормы? Речь должна идти о некоем рынке признания, когда оно осуществляется не на основе долга или любви, а на основе «стоимостной» оценки акта признания, которое уподобляется товару. Тот, кто играет в игру признания другого, силь­но рискует, ибо велика вероятность, что другой вовсе не ответит вза­имным признанием. Отсюда моральное поведение современного че­ловека опирается не на абсолютные нормы, а реализуется как такая стратегия практического ориентирования, в которой решающим ока­зывается выбор между «выгодно» или «невыгодно». Мораль оказы­вается как бы блуждающей, спонтанной и сингулярной, свободно возникающей в одних случаях и исчезающей в других. Именно это обстоятельство делает этическую рефлексию морали практически

актуальной.

Сторонники жесткого морального порядка припирают к степке своих противников, говоря им: если вы призываете к анархии, то тем самым признаете и собственную гибель. На самом деле человек име­ет право воздержаться от большого выбора между крайностями. Де­ло в том, что словари людей, призывающих сделать решительный выбор, конечны. Поэтому философия должна попытаться развить та­кую методологию самононимания, которая бы исходила из призна­ния как парадоксов, так и тавтологий морали. Ведь несмотря ни на что, люди по-прежнему находят способы оставаться моральными. Та­кие сущности, как «бог», «бытие», «разум», «демократия», вовсе не выводят нас к некому абсолютному, лишенному парадоксов самопо­ниманию. Да, вне нас существуют земля и небо, другие люди, по кто

328 Часть 2. Философская антропология после «смерти человека»

Моральный порядок 329

может быть абсолютно уверен в окончательной истинности постиже­ния их смысла, в правильном понимании того, что вообще есть смысл? Метафизики и теологи, моралисты и идеологи ориентируют нас на абсолютное, по на деле происходит вечное становление и вечное воз­вращение, которое в сфере самопопимапия проявляется как измене­ние последнего.

Современные общества организованы как сложные развивающие­ся системы, состоящие из нескольких самостоятельных подсистем. Их организация становится все более сложной, а порядок — все бо­лее искусственным. Отсюда возникает потребность в легитимации. Она реализуется двумя путями: один путь — либеральный — исхо­дит из воли к власти, другой, социальный, — из общественного дого­вора. Однако ни тот ни другой не способны уравновесить общество, но это понимание блокируется тем, что общество либо создает неко­торые «слепые зоны», о которых не принято говорить, либо перено­сит решение парадокса в будущее, когда тождество утопизируется: единства пока пет, по оно наступит в будущем. Эта опора на идеоло­гию или утопию в современном обществе, которое объявило о «конце идеологии», тщательно скрывается тем, что практически признан­ными являются контридеологии. Блокирующий парадокс стабилиза­ции порядка преодолевается тем, что хаотическое начало вводится в форме альтернативной идеологии, которые начинают различать­ся как прогрессивные и консервативные. Идеология темпорализуется, и развитие описывается не в терминах «до» и «после», а в понятиях «прошлое» и «будущее». Таким образом, из проблемного поля совре­менного самопопимапия оказывается исключенным парадоксальное настоящее — оно оказывается «исключенным третьим», не прошлым и не будущим, а одновременно тем и другим. Анализ современности приводит к осознанию необходимости сосредоточить внимание не столько на временном опыте сознания, сколько на анализе социаль­ных и культурных пространств, в которых и осуществляется произ­водство сознания. Самопонимание конкретного человека отличается от трансцендентального сознания философов, оно вовсе не удовле­творяет требованию единства, его истины не очевидны, а напротив! случайны и сингулярны. То же самое характерно и для его ценностей. Ницше связывал их происхождение не с моральным различием доб­ра и зла, а с утверждением себя. Как бы то ни было, сегодня ценности складываются на основе рыночных отношений и выступают такими выгодными предпочтениями, которые обеспечивают успех в процес­се социальной коммуникации. Как парадокс мы осознаем то обстоя-

тельство, что ценности вместо того чтобы ориентировать коммуника­цию, сами опираются на нее. Пытаясь разрешить его, герменевтика предприняла попытку истолкования ценностей на основе самоявля­ющегося бытия. Но такой путь ведет лишь к новым парадоксам, и вы­ход состоит в признании конфликта ценностей, который решается каждым отдельным человеком в зависимости от ситуации, т. е. кон­тингентно, а не универсально. Для того чтобы ориентироваться, че­ловек и сам должен определиться, поэтому па протяжении своей ис­тории он постоянно размышлял о себе и своем месте в мире. Это самопознание было частью самоизменения, которое необходимо по­стоянно корректировать. Изменить мир в соответствии со своими же­ланиями — такова самоориеитация человека нашего времени. Одна­ко она не исчерпывается прокладыванием маршрута. Познавая мир, историю, других людей, человек должен изменяться сам. Ориентиро­вание, таким образом, не сводится к интерпретации и истолкованию, оно есть специфический опыт изменения самого себя, включая зна­ния и умения, чувства и желания и даже телесность.

Человек, общество и мораль

Оценка науки, ее открытий и их последствий с точки зрения морали кажется безупречно^. И сами ученые, нередко вступающие в про­тиворечие с моралью, не только когда «подсиживают» коллег, но и когда открывают нечто опасное, также склонны раскаиваться. Поэто­му нередко они становятся организаторами пацифистских, гуманных, зеленых и иных движений, призванных поставить науку под копт-роль общепринятой морали. То же и в деловом мире, и в политике. Дельцы и политики время от времени заявляют, что в бизнесе невоз­можно оставаться честным, а в политике — чистым, но продолжают делать свое дело. Хуже того, в обществе есть, вообще говоря, немало таких профессий, которые в принципе антигуманны. Таковы работ­ники концлагерей, тюрем, скотобоен и т. п. При этом эти служащие могут быть вполне гуманными и культурными людьми. Просто у них такая нехорошая, по необходимая для общества работа. Произнося моральные речи, мы как бы закрываем глаза на происходящее и тем самым не контролируем зло, которое обличаем. Если уж должны су­ществовать перечисленные опасные с точки зрения моральных по­следствий профессии и к ним относится профессия не только воен­ного, но и ученого, то необходимы обсуждения с участием широкой общественности, процессуально-уголовных кодексов, нормативных документов и должностных инструкций, снижающих опасность но-

330 Часть 2. Философская антропология после «смерти человека»

Моральныи порядок 331

добыой профессиональной деятельности. Речь идет о разработке при­кладной, профессиональной этики, включающей список четких пра­вил, нарушение которых не ограничивается моральным осуждением, а контролируется правовыми актами.

Речь не идет об элиминации или редукции этики к нраву. Нравст­венный бойкот и исправительное наказание — это разные формы ци­вилизующего воздействия на человека. То, на что необходимо обра­тить внимание как в прикладной этике, так и в сфере права, — эт предложенное еще Витгенштейном различие правил и способов и применения. В этом смысле и этика, и право похожи на конструкта вистскую модель математики тем, что небольшое количество аксио предполагает творческое многообразие способов их применения. Пр этом исполнитель закона песет не меньшую, а, может быть, даж большую ответственность, чем законодатель.

Мы недооцениваем этическое оснащение наших предков. П. Дюр поколебал миф о цивилизационном процессе и показал, что те, ког относят к «диким, нецивилизованным народам», на самом деле име­ли достаточно строгие и экологически эффективные нормы поведе­ния. Если посмотреть па животные зрелища, которые являют экраны наших телевизоров, то боюсь, что именно мы, а не наши первобытные предки, окажемся варварами. Имея удовлетворительные ответы па все случаи жизни, которые давали локальные мифологии и религии, они не искали универсальных оснований и воспринимали нравствен­ные нормы как практическую истину или «правду», которая призна­валась всеми как справедливость. Индивид не мыслил себя вне кол­лектива и был вплетен в плотную сеть взаимодействий. Постоянство потребностей определяло постоянство долженствований. При этом нужда, лишения и труд компенсировались чувством долга перед Другим.

По мере развенчания высших сил человек сам принял на себя эти­ческие обязательства, и так возникла взамен гетерономной авто­номная этика. При этом частая смена смыслов морали, религии, идеологии привела не столько к эмансипации, сколько к кризису ле­гитимации. Если «Я» имеет нечто вроде метафизической потребно­сти, способен нести на своих плечах груз трансценденции, то он иден­тифицирует себя по отношению к Другому. Поиск смысла жизни предполагает долженствование. Человек всегда кому-либо или чему-либо служит. Он может исполнять свои прихоти, по при этом неиз­бежно испытывает пустоту или скуку. Мы хотим, по, кажется, уже не можем жить с другими. Мы не хотим идентифицировать себя с госу-

дарством, но принуждены к этому. Сегодня национальное государ­ство, а вместе с ним институты семьи и образования, переживают кризис. Инфляция традиционных идеалов становится причиной ми­нимизации этики. Но, выбирая сам, кому служить, выбирая не толь­ко профессию, но и индивидуальный образ жизни, человек кроме «эстетики существования» должен иметь набор универсальных правил, позволяющих ужиться друг с другом людям разной нацио­нальности, вероисповедования и эстетических пристрастий. В при­кладной и в профессиональной этике- целерациоиалыюсть не долж­на заменять этос. Мораль не исчезает, но она становится, как мыслил ее Ницше, сингулярной.

Этика обращена к индивиду. Тот, кто признает мораль другого, рискует своей свободой. Но поскольку нерискующее поведение не­возможно, остается выносить свою мораль на рынок признания и до­казывать, что она имеет наилучшие последствия для всех остальных. Мораль не может исчезнуть, но чем чаще она обсуждается и получа­ет всеобщее одобрение, тем она эффективнее. Прикладную этику и можно рассматривать как форму существования всеобщей, универ­сальной морали, которая реализуется в форме конкуренции. Конеч­но, профессиональная этика корпоративна и защищает интересы, допустим, врачей или преподавателей. Но что мешает пациентам и студентам солидаризироваться и добиваться признания своих прав? Так в конфликтах, спорах и переговорах реализуется этика. В этой связи попытки создать новый гуманистический манифест, которые поддерживаются российскими интеллектуалами, не кажутся мне эф­фективными. Подписать его не значит сделать общество гуманнее. Напротив, свободная игра сил на рынке морального признания, об­щественные дискуссии с участием политиков, ученых, предпринима­телей сделают жизнь более прозрачной и справедливой. Достигну­тый консенсус будет означать не только достижение «наименьшего зла» от деятельности тех или иных профессиональных сообществ, но и нравственное признание друг друга.

Господство морали над другими системообразующими элемента­ми общества опасно для его развития. Точно так же как господство идеологии над всеми областями жизни, абсолютизация морали и навязывание «общечеловеческих ценностей» политике и экономике ослабляет другие структуры социума. Возможно, мораль, как подо­зревал Н. Луман, — это не система, а синдром, т. е. болезненное про­явление страха или протеста. Отсюда он вслед за Ницше призывал дистанцироваться от универсальной морали.

332 Часть 2. Философская антропология после «смерти человека»

Моральныи порядок 333

Этим советом не следует пренебрегать, особенно философам. Но и следовать ему нелегко, потому что мораль живет как бы внутри нас и выражается в чувстве справедливости, которое вспыхивает тотчас же, как нам наносят ущерб и обиду, и выглядит как самое подлинное чувство, которое не обманывает нас. И вместе с тем люди приучены терпеть несправедливость, и не самый худший из способов — это за­таить обиду и откладывать осуществление справедливости до Страш­ного Суда. Хотя активный протест, может быть, честнее, но он наносит обидчику такой удар, который часто несоизмерим с его проступком. Реактивный протест откладывает месть, но от этого ничего не меня­ется. Как кажется, мы сейчас как раз и находимся в этой стадии: му­чайте, грабьте, издевайтесь над нами сейчас, но Бог видит правду, он отомстит злодеям, и когда-нибудь мы будем наслаждаться их муче­ниями в Аду.

Апелляция к абсолютным моральным нормам, которые не могут быть осуществлены в нашем мире, кажется утопизмом. Однако неиз­бежное осуждение всего действительного с точки зрения этих абсо­лютных моральных ценностей приводит к негативным последстви­ям. Прежде всего человек перестает ценить все то, что достигнуто с большим трудом. Морализация опасна в политике, где она разруша­ет защиту национального и геополитического интереса, в хозяйст­ве, где она отрицает технические и экономические возможности, в семье, где она господствует над интересами жизни, которая дейст­вительно жестока с точки зрения моральности. Мораль способна раз­рушить инстинкт самосохранения и ведет к жесточайшим кризис­ным ситуациям. Она действительно подобна взрыву бомбы.

В современном мультисистемном обществе мораль оказывается как бы блуждающей, разорванной на профессиональные, возрастные, половые, сословные и даже индивидуальные морали. Это внушает надежду на то, что прогнозы Ницше, Ильина и других мыслителей, видевших опасности универсализации христианской морали и прин­ципа непротивления злу силой, не оправдаются. Однако сингуляр­ность современных моральных норм, которые уже не отличаются от нравственных и этических, тоже ведет к серьезным трудностям. Так, профессиональная этика политиков, юристов, врачей и других спе­циалистов включает в себя защиту сообщества. Например, депутат­ская неприкосновенность означает, что член парламента становится как бы святым. Ясно, что и внутри перечисленных каст встречают­ся свои парии. Однако сообщество стремится представить себя без­грешным. Имеет место непримиримость к нарушению главного ирин-

цина профессионального этоса, направленного на самосохранение группы, оправдание и отбеливание проступков отдельных ее пред­ставителей в отношении членов другого сообщества. Это связано с опасениями, что на основании недобросовестного исполнения сво­их обязанностей одним из членов группы в обществе часто возника­ет недоверие ко всем ее представителям. Точно так же возникает двойная мораль, когда в силу профессиональной принадлежности человек исполняет, например, обязанность палача, а дома он являет­ся примерным семьянином. Выход заключается в переходе к респон-зивной этике, когда сторонники высказывают свои претензии и не только настаивают па соблюдении своих прав, но и принимают во внимание чужие.

•

Основные этапы глобализации 335

Заключение