Заказ № 855. 2 страница

Никто не показал более убедительно, чем сэр Майн, что в
древние времена религия, имеющая божественную природу, ле-
жала в основе и поддерживала житейские отношения и все со-
циальные институты. «Почитание сверхъестественного, — пи-
шет он, — освящало и соединяло вместе все основные институты
древнейших времен — государство, расу и семью... Элементар-
ной группой является семья; соединение семей образует род, или
дом. Соединение домов создает племя. Соединение племен со-
ставляет общину... Теперь семью удерживает вместе ее семейный
обычай;...то же самое было и с кланами, племенем и общиной; и
чужестранец мог быть допущен к их братству только в том слу-
чае, если он признавал их обычаи⁶⁴. Позднее право отделяется

^w Совершенно отличного мнения придерживался Варрон*. «Varro
propterea se prius de rebus humanis, de divinis autem postea scripsisse
testatur, quod prius extiterint civitates, deinde ab eis hmc instituta sint... sicut
prior est, inquit, pictor quam tabula picta, prior faber quam aedificium: ita
priores sunt civitates quam ea qua; a civitatibus instituta sunt»*. (August. Civ.
Dei, 6.4.)

от религии... но даже тогда остается множество следов, которые
показывают, что домашний очаг был первым алтарем, отец —
первым жрецом, его жена, дети и рабы — первым религиозным
сообществом, объединившимся вокруг священного огня Гес-
тии, богини дома, и в конечном итоге — богини всего народа.
В наши дни вступление в брак, один из самых важных граждан-
ских актов, основа гражданской жизни, сохранило религиоз-
ный характер, который был присущ ему на начальных этапах
истории».

Давайте теперь посмотрим, чем в действительности являлась
религия в те далекие времена, о которых идет речь: я не имею в
виду религию как безмолвную силу, совершающую свою работу
в душе человека, я имею в виду внешнее проявление религии,
религию, искренне говорящую, осязаемую и определенную, ко-
торая может быть описана и о которой можно сообщить дру-
гим людям. Мы обнаруживаем, что в этом смысле религия огра-
ничена очень узкими рамками. Несколько слов, означающих
имена богов, несколько эпитетов, которые изначально имели
материальное значение, но были подняты на более высокую и
более духовную стадию, — я имею в виду слова, которые внача-
ле выражали телесную мощь, блеск или чистоту и которые по-
степенно обрели значение величия, добродетели и святости;
наконец, некоторые более или менее технические термины, вы-
ражающие такие понятия, как жертва, алтарь, молитва, мо-
жет быть, добродетель и грех, тело и дух, — вот то, что состав-
ляет внешний каркас зарождающейся древней религии. Если
мы посмотрим на эти простые проявления религии, мы сразу
же увидим, почему она в те далекие времена, о которых мы
здесь говорим, может доподлинно быть названа священным ди-
алектом человеческой речи, так как ранняя религия и ранний
язык были теснейшим образом связаны между собой во многих
моментах, ибо религия в своем внешнем выражении всецело за-
висела от более или менее адекватных возможностей языка.

Как только мы ясно осознаем эту зависимость ранней ре-
лигии от языка, мы с неизбежностью придем к выводу, что та
классификация, которая считается полезной в науке о языке, с
равной степенью должна быть признана полезной в науке о ре-
лигии. Если существует подлинная генетическая связь языков.

то существует точно такая же связь между религиями мира, по
крайней мере между самыми древними из них.

Следовательно, прежде чем мы приступим к классификации
религий, нам необходимо, опираясь на уровень достигнутого в
наше время знания, сказать несколько слов о генетической связи
языков.

Если мы ограничимся Азиатским континентом и примыкаю-
щим к нему европейским полуостровом, мы обнаружим, что в
обширной пустыне развивающейся человеческой речи сфор-
мировались три, и только три, оазиса, в которых еще до начала
всякой истории язык стал устойчивым и традиционным, полу-
чив, по сути дела, новый характер, абсолютно отличный от пер-
воначального характера подвижной и изменчивой речи чело-
веческих существ. Эти три оазиса известны под названиями
туранский, семитский и арийский. В этих трех центрах, осо-
бенно в арийском и семитском, язык перестал быть естествен-
ным языком; его развитие было задержано, и он стал непод-
вижным, твердым, окаменелым или, если хотите, историческим
языком. Я всегда утверждал, что эта централизация и традици-
онная консервация языка могли произойти только в результате
религиозных и политических влияний, а теперь я намерен по-
казать, что со всей очевидностью можно говорить о трех неза-
висимых семействах религии: туранской, семитской и арий-
ской, которым соответствуют три великих семейства языка.

Взявшись за изучение китайского языка, который, несомнен-
но, является древнейшим представителем туранского семейства,
мы обнаруживаем древнюю религию, лишенную красок и по-
эзии, религию, которую мы рискнем назвать односложной, со-
стоящей из почитания множества отдельных духов, олицетво-
ряющих небо, солнце, бури и молнии, горы и реки; стоящих
отдельно друг от друга, без какой-либо взаимосвязи, без какого-
то высшего принципа, объединяющего их вместе. В дополнение
к этому мы встречаемся в Китае с культом предков, духов умер-
ших, которые, как предполагалось, остаются осведомленными о
человеческих делах и обладают особым и силами, с помощью ко-
торых они творят добро или зло. Это двойное поклонение чело-
веческим и природным духам состав! то ядро древней народ! iofi
религии Китая, которая жива и в паши дни, по крайней мере

среди низших слоев общества, хотя над нею возвышается ряд по-
лурелигиозных и полуфилософских верований, вера в две выс-
шие Силы, которые на языке философии могут быть названы
формой и материей, на языке этики — добром и злом, но кото-
рые на языке древней религии и мифологии называются небом и
землей.

Правда, мы знаем об этой народной религии Китая только
из работ Конфуция или даже из более современных источни-
ков. Но Конфуций, хотя его и называют основателем новой ре-
лигии, в действительности был новым проповедником старой
религии. Он был главным образом тем, кто воспроизводил, а не
творил⁶⁵. Он говорил о себе.- «Я передаю, но не создаю. Я верю в
древность и люблю ее»⁶⁶.

Во вторую очередь, мы обнаруживаем древний культ семитс-
ких народов, четко обозначенный именами Бога, которые воз-
никают в политеистических религиях вавилонян, финикийцев
и карфагенян, так же как в монотеистических вероучениях
иудаистов, христиан и магометан. Почти невозможно дать об-
щую характеристику религии народов, столь отличных друг от
друга в языке, в литературе и в других областях общественной
жизни, народов, претерпевавших значительные изменения на
разных этапах своей истории; но если бы я рискнул охаракте-
ризовать культ всех семитских народов одним словом, я сказал
бы, что это было главным образом почитание Бога в истории,
Бога, определяющего судьбы индивидов, рас и народов, скорее,
чем Бога, повелевающего силами природы. Названия семитских
божеств выражают в основном моральные качества; среди них
встречаются Сильный, Почтенный, Господин, Царь; и они редко
дорастают до божественных персонификаций, определенных в
своих внешних проявлениях или без труда узнаваемых по ярко
выраженным чертам их реального драматического характера.
Благодаря этому многие древние семитские боги имели тенден-
цию к объединению, и переход от поклонения отдельным бо-
гам к культу единого Бога произошел без больших затруднений.
Особенно плавно произошел переход от почитания отдельных

богов к культу единого Бога в однообразных условиях жизни в
пустыне. К этому можно добавить с некоторыми оговорками,
что семитские религии не использовали имена женского рода
для обозначения своих божеств или что все их женские боже-
ства были лишь олицетворением активных сил древних и бес-
полых богов; также требует многих оговорок и утверждение
Ренана* о том, что семитские религии были инстинктивно-мо-
нотеистическими⁶⁷.

Наконец, мы находим древнеарийский культ, рассеянный по
всем уголкам земли усилиями его смелых почитателей и легко
узнаваемый в долинах Индии и лесах Германии благодаря об-
щим названиям божеств, изначально олицетворяющих силы
природы. Этот культ не является, как часто утверждают, культом
природы. Но если охарактеризовать его одним словом, я риск-
нул бы назвать его культом Бога в природе, Бога, завуалирован-
ного великолепием природы, а не скрытого в тайниках челове-
ческого сердца. Боги арийского пантеона обладали такой ярко
выраженной индивидуальностью и были столь неизменны, что
переход к монотеизму у арийцев потребовал ожесточенной
борьбы и редко происходил без иконоборческих революций
или без приступов философского отчаяния.

Эти три класса религий можно безошибочно отличить друг
от друга, так же как три класса языков: туранский, семитский и
арийский. Они были тремя факторами древнейшей истории,
определившими судьбу всего человечества и влияние которых
мы до сих пор ощущаем в нашем языке, в наших мыслях и в на-
шей религии.

Но хаос, который эти три фактора оставили позади себя в
языках, мышлении и религиях туранских, семитских и арийс-
ких народов, не всегда был хаосом. Поток языка, разделившись
на эти три части, продолжил свое течение; священный огонь
религии, от которого зажглись эти три алтаря, не погас, хотя и
стал менее заметен в дыму и пепле. Повсеместно существовали
язык и религия, но это были естественные и дикорастущие
язык и религия; они не имели истории, они не оставили своей

⁶⁵ См.: Legge. Life of Confucius. P. 96.

" 'Liin-yii (§ 1. a); Schott. Chinesische Literature. S. 7.

⁶⁷ См. мой очерк по семитскому монотеизму в работе «Chips from a
German Workshop». Vol. I. P. 342, 380.

истории, и поэтому они ускользали от тех научных методов, ко-
торые применялись при изучении языков и религий китайско-
го, семитских и арийских народов.

Вызывает удивление, почему лингвисты установили только
три языковых семейства — или, вернее, два, — потому что ту-
ранские языки едва ли могут быть названы семейством в стро-
гом смысле этого слова до тех пор, пока не будет окончательно
доказано, что китайский язык образует основу двух туранских
ветвей, северной туранской, с одной стороны, и южной туранс-
кой — с другой, что фактически китайский язык⁶⁸ формирует
самый ранний слой того подвижного массива речи, который
позднее становится более неподвижным и традиционным, пре-
образуясь на севере в тунгусский, монгольский, татарский и
финский языки, а на юге — в тайский, малайский, ботийский и
тамильский языки.

Причина, по которой ученые не открыли больше, чем эти
два или три великих языковых семейства, очень проста. Мы не
можем открыть больше, потому что их больше не существует.
Семейства языков — это очень специфические образования;
они — исключение (они и должны быть исключением), а не
правило в развитии языка. Всегда была возможность, но, на-
сколько я могу судить, никогда не было необходимости для
того, чтобы человеческая речь вышла за рамки первобытной
стации своего стихийного развития и столь же стихийного
упадка. Я считаю, что если бы предшественники семитских,
арийских и туранских народов чисто спонтанно не реализо-
вали эту возможность, то все языки остались бы эфемерными,
отвечающими целям сменяющих друг друга поколений людей;
они боролись бы, приобретая и теряя, иногда достигая опре-
деленной стабильности, но после этого снова разрушались бы
и уносились бы, подобно ледяным глыбам, подхваченным по-
токами вешних вод. Само наше понятие о языке было бы тогда
совершенно отличным от того, которое мы имеем теперь.
Как мы приходим к этому понятию?

Сначала мы формируем наше понятие о том, чем должен
быть язык, основываясь на тех немногих языках, естественное

^s См.: Mailer M. Lecture on the Stratification of Language. P. 4.

развитие которых было приостановлено социальными, религи-
озными, политическими или другими внешними влияниями, а
затем мы смотрим вокруг и удивляемся, почему все языки не по-
хожи на эти два или три выделяющихся языковых семейства.
Но мы могли бы с равным основанием удивляться тому, почему
не все животные являются домашними или почему кроме садо-
вого анемона на лугах и в лесах растет много разновидностей
того же самого, но дикорастущего цветка.

В туранских языках, в которых первоначальная концентра-
ция не была такой мощной, как в арийском и семитском семей-
ствах, мы еще можем уловить проблеск естественного развития
языка, хотя и ограниченный определенными рамками. Различ-
ные слои этой огромной подвижной массы однородной речи
предоставляют нам не определенные свидетельства родства
между еврейским и арабским, между греческим и санскритом, а
только спорадические совпадения и сходства в общей структу-
ре, которые могут быть объяснены признанием первобытной
концентрации, за которой последовал новый период независи-
мого развития. Было бы преднамеренным заблуждением не при-
знавать определенные и специфические черты, присущие севе-
ротуранским языкам: невозможно объяснить сходство между
венгерским, лапландским, эстонским и финским языками без
предположения о том, что существовала очень ранняя концент-
рация речи, на основе которой возникли эти диалекты. Менее
отчетливо мы наблюдаем это в южнотуранской группе, хотя,
сознаюсь, меня всегда удивляло не столько то, что существует
мало свидетельств о прежнем единстве этих разошедшихся по-
токов языка, сколько то, что эти свидетельства вообще сохра-
нились. Точку соприкосновения южнотуранских и североту-
ранских языков мы находим в китайском языке, потому что
китайский язык является корнем маньчжурского и монгольско-
го языков, так же как сиамского и тибетского, и с каждым днем
это становится все более очевидным благодаря трудам м-ра Эд-
кинса* и других исследователей Китая.

Я готов признать, что не стоит спешить с категоричными за-
явлениями по этим проблемам, и я хорошо знаю, что может быть
сказано против этих широких обобщений, затрагивающих «про-
исхождение видов» в языке. В моих публикациях двадцатилетней

давности, в моем письме к Бунзену «О туранских языках» впер-
вые были изложены эти взгляды и предупреждение против опас-
ностей догматического скептицизма, который в то время угро-
жал свободе исследований и всякому прогрессу в науке о языке.
Ни один метод не считался тогда верным для сравнительного
анализа языков, кроме метода изучения романских языков*, но и
он не считался единственно возможным методом для научного
изучения всех других языков. Не признавались и доказательства
связи между языками, находящимися за пределами арийского и
семитского семейств, за исключением тех, которые использова-
лись для установления родства между различными членами этих
двух великих языковых семейств. Моей задачей было показать,
что при рассмотрении более ранних этапов развития языка мы
не вправе требовать таких доказательств, ибо в то время они не
могли существовать, а их отсутствие ни в коей мере не отрицает
возможности более отдаленного родства. Сегодня в науке о язы-
ке происходят значительные изменения, как и во многих отрас-
лях естествознания. Благодаря влиянию идей, которые Дарвин*
снова выдвинул на передний план естественной философии,
специалисты в разных областях уделяют гораздо больше внима-
ния общему, чем частному. Каждый вид изменения, называемый
развитием, теперь кажется постижимым и допустимым, и когда
псе человеческие расы будут сведены к одному общему источни-
ку, когда их следы будут обнаружены в период, в который еще не
существовало человеческого сообщества, то устранятся трудно-
сти при выявлении родства между всеми так называемыми ту-
ранскими языками, более того, будет выявлена общая основа все-
го многообразия человеческой речи. Эта фаза мышления в ее
крайней форме, несомненно, будет отходом от предшествую-
щей, но подобные колебания научат нас на этом примере, что
диктаторский авторитет никогда не сможет остановить про-
гресс науки и ничто не является таким опасным, как вера в соб-
ственную непогрешимость.

Если мы покинем Азиатский континент, исконный дом арий-
ских, семитских и туранских языков, мы обнаружим, что и в Аф-
рике сравнительное изучение диалектов ясно доказывает концен-
трацию африканской речи, результаты которой можно видеть в
сходстве диалектов банту (кафра, сейтчуана, дамара, отигере-

ро, ангольский, конго, ки-суахили и др.)*, на которых говорят
от экватора до Кейскама*⁶⁹. Севернее языка банту или кафра мы
находим независимые образования семитской речи в берберс-
ком* и галла* диалектах; южнее мы видим только языки готтен-
тотов и бушменов*, очень близкие, как считает д-р Хан, друг
другу. Существует ли реальная лингвистическая связь между эти-
ми языками в Южной Африке и нубийским и даже древнееги-
петским языками, были ли эти языки отделены друг от друга из-
за вторжения кафрских племен — это проблема, разрешение
которой возможно в будущем. Определенно лишь то, что Древ-
ний Египет представляет нам независимую первобытную кон-
центрацию интеллектуальной работы в стране Нила, независи-
мую постольку, поскольку мы знаем сейчас о древней арийской
и семитской концентрации языка и религии.

Но если разговорные языки африканского континента по-
зволяют нам проследить общий путь артикуляции первобыт-
ных народов Африки — ибо существует неизменное ядро в язы-
ке, которое никогда не может быть уничтожено, — мы все же
очень мало знаем и в дальнейшем сможем узнать очень немно-
го о развитии и упадке африканской религии. Во многих мес-
тах магометанство и христианство полностью вытеснили вос-
поминания о древних богах; и даже тогда, когда миссионеры
или путешественники пытались описать состояние религиоз-
ности зулусов и готтентотов, они могли наблюдать лишь самые
поздние формы африканских верований, а их изображение но-
сило скорее карикатурный, чем серьезный характер. Большую
роль в ошибках при изучении африканских верований сыграла
теория первобытного фетишизма, которая ослепляла наиболее
внимательных исследователей и уводила их от всего, что лежа-
ло за пределами культа фетиша.

Существует только одна африканская религия, литературны-
ми памятниками которой мы располагаем, — это религия Егип-
та, являющаяся для нас такой же загадкой, какой она была для
греков и римлян. Благодаря письменным источникам освещают-
ся по крайней мере самые мрачные уголки египетских храмов и

⁶⁹ Bleek. Comparative Grammar of the South African Languages. P. 2; cm.
также: Bleek. Report concerning his researches into the Bushman Language.
1873.

глубочайшие тайники человеческого сердца, из которого берут
свое начало вера в древних богов и поклонение им. На первый
взгляд нет ничего более запутанного, сбивающего с толку и ма-
лообещающего, чем религия Египта, где обнаруживаются, с од-
ной стороны, приземленный культ животных, а с другой сто-
роны — высший полет таинственной мудрости. Можно смело
сказать, что даже сейчас, после расшифровки древнего египетс-
кого языка, этот странный контраст совершенно необъясним.
До сих пор, после тщательного прочтения превосходных «Джи-
фортских лекций» Ренуфа невозможно отделаться от чувства,
что в религии Египта есть нечто разумное, более того, что разви-
тие религиозных идей в Египте осуществлялось таким же замеча-
тельным образом, как и развитие религиозных идей у арийских
народов.

Религия египтян возникла не из простого поклонения жи-
вотным. Египетская зоолатрия* относилась к периоду упадка и
была основана на символах, взятых из мифологии. Подобно
арийской, египетская мифология первоначально рассматрива-
ла те явления природы, которые носят закономерный характер,
такие, как восход и заход Солнца, движение Луны и звезд; при-
знание закономерности и порядка, существующих во Вселен-
ной, лежало в основе всей системы египетской религии. По-
добно санскритскому Рите*, египетская Маат*, выведенная из
простых чувственных впечатлений, становится в конце концов
названием нравственного порядка и справедливости.

Но кроме нескольких сил, представленных в их мифологии
(большинство из них в настоящее время может быть сведено к
единому источнику), египтяне с самого начала говорили о Еди-
ной Силе, управляющей всеми физическими и моральными про-
цессами во Вселенной, от которой зависит каждый человек и
перед которой он несет ответственность. И наконец, они ока-
зывали почести умершим, потому что смерть считалась нача-
лом новой жизни, жизни, не имеющей конца.

Вместе с тем мифология, как неизбежная болезнь языка, ужас-
но ухудшала раннее развитие искусства в тех формах, что оно
принимало в Египте. Сила, которую египтяне признавали без
всяких мифологических дополнений, в честь которой не было
возведено ни одного храма (в противоположность тому, что

было в Индии, где существовало святилище, посвященное Пара
Брахману, Высшему Брахману), «имя которой никогда не высека-
лось на камне», «чей лик не может быть найден среди нарисован-
ных фигур», «кто не требовал ни мистерий*, ни жертвоприноше-
ний» и «чья обитель была неизвестна», в особенности должна
была ускользать от внимания почитателей великолепных храмов
Мемфиса*, Гелиополя*, Абидоса*, Фив или Дендеры, в которых
обитали другие божества, и люди молились им, восхваляли их и
приносили им жертвы. Видимо, поэтому как в Египте, так и в Ин-
дии с трудом находит признание понятие единого Бога. Самосу-
ществование или самостановление Одного, Одного Его, Одного-
Единственного, Одного без кого-либо другого (как в санскрите,
svayambhu, Ekam advitiyam), «стоящего у истоков всего сущего,
сотворившего все вещи, но Которого Самого никто не сотво-
рил» — подобные высказывания постоянно встречаются в ре-
лигиозных текстах и относятся к тому или иному богу (геноте-
истически), каждый из которых считается высшим из богов,
Создателем и Творцом всех вещей. Так, Ра*, изначально богу сол-
нца, происходящему от Нун* — «отца богов» и самому являюще-
муся отцом Шу* (воздуха) и Тефнут* (росы), поклонялись как
высшему небесному божеству. Осирис*, самый старший из пяти
детей Геб* (земли) и Нут* (неба) — «более великий, чем его отец,
более могущественный, чем его мать», муж Исиды*, отец Гора*,
был другим олицетворением солнца, понимаемый главным об-
разом как победитель темноты. Мы читаем, что Ра — «душа Оси-
риса и Осирис — душа Ра». Гор также является именем солнца,
первоначально утреннего солнца, «чьи глаза возвращают день».
Тот* олицетворяет луну, является «измеряющим землю», «распре-
деляющим время» и, наконец, изобретателем письменности и ис-
кусств. Ренуф правильно отмечает, что специалисты в области
санскрита, которые не знают ни слова на египетском языке, и
специалисты в области египетского языка, которые не знают ни
слова на санскрите, будут давать различные имена одним и тем
же персонажам. Но ученый, занимающийся сравнительной ми-
фологией, едва ли будет колебаться в определении действитель-
ных имен каждого из этих арийских или египетских персонажей.
Мы можем подвести итоги вышесказанному словами Марие-
та*: «На вершине египетского пантеона находится единственный

Бог, бессмертный, несотворенный, невидимый и скрытый в не-
досягаемых глубинах его собственной сущности. Он явля-
ется творцом неба и земли; он создал все то, что существует, и
ничего не может быть создано без него. Это Бог, познание кото-
рого было недоступно непосвященным. Но египетский разум
не мог или не хотел остаться на этой величественной высоте. Он
рассматривал мир, его формирование, принципы, которые уп-
равляют им, человека и его земную судьбу как великую драму,
действующим лицом которой является только одно Бытие. Все
происходит из него, и все возвращается к нему. Но оно имеет
посланников, наделенных персонифицированными чертами и
принимающих форму видимых божеств, ограниченных в своей
деятельности, но все же проявляющих свои силы и качества в
этой драме»⁷⁰.

Если мы обратим свои взоры от Африки к Америке, мы обна-
ружим там на севере множество языков, которые свидетельству-
ют о древних миграциях, но почти ничего не говорят нам о
древних религиях. На юге мы знаем два языковых и политичес-
ких центра; там в Мексике и в Перу мы встречаемся с любопыт-
ными, хотя не всегда заслуживающими доверия традициями
древней и прочно установившейся системы религиозной веры
и культа.

Наконец, если возможно реконструировать первоначаль-
ный полинезийский язык, который является общим для диалек- |
тов островов, расположенных от Америки до Африки (Мада- |
гаскар), фрагменты первоначальной полинезийской религии,
которые заслуживают трудов нового Гумбольдта, будут мало-
помалу появляться на свет.

Наука о религии имеет то преимущество перед наукой о
языке, если это может быть названо преимуществом, что в не-
которых случаях последняя располагает материалами, доста-
точными для постановки проблем наивысшей важности, но i
недостаточными для их успешного разрешения, а первая не '

⁷⁰ В этом описании египетской религии я использовал главным об-
разом RenoufM. LePage. Hibbert Lectures. 1879, «Lectures on the Origin and
growth of Religion», иллюстрирующие религию Древнего Египта; а так-
же De Rouge. Sur la Religion des anciens Egyptiens // Annales de Philosophic
Chretienne. Nov. 1869.

имеет всех материалов, которые могли бы подтверждать даже
простые гипотезы. Во многих частях света, где диалекты, хотя
и искаженные, все же до сих пор доносят до нас отблески да-
лекого прошлого, древние храмы окончательно исчезли, а
имена древних богов преданы забвению. Мы ничего не знаем,
и мы должны довольствоваться нашим незнанием, поэтому ис-
тинный ученый вынужден покинуть область деятельности, ко-
торая оказывается все более привлекательной для любителей
априорных теорий.

Но даже если дело обстоит иначе, я думаю, что люди, изуча-
ющие религию, поступят правильно, последовав примеру лин-
гвистов, и займутся сравнительным исследованием арийских
и семитских религий. Если может быть доказано, что религии
арийских народов объединены теми же узами действительно-
го родства, которые дают нам возможность трактовать их язы-
ки как множество видов одного семейства, и если такой же
факт может быть установлен при изучении семитского мира,
то перед нами открывается достаточно широкое поле иссле-
дования, тщательной расчисткой и культивацией которого бу-
дут заняты несколько поколений ученых. И это первоначаль-
ное родство, я уверен, может быть доказано. Имена основных
божеств, а также слова, выражающие наиболее существенные
элементы религии, такие, как молитвя, жертва, алтарь, дух и
веря, сохранились среди арийских и среди семитских наро-
дов, и эти реликты допускают только одно объяснение. После
этого можно с большой надеждой на успех приступить к срав-
нительному изучению туранских религий; я уверен и сейчас
практически не сомневаюсь в своей правоте, что существова-
ли не только первобытная арийская и первобытная семитская
религии, но также и первобытная туранская религия еще до
того, как каждая из этих первобытных рас раскололась и стала
независимой в языке, культе и народном чувстве.

Давайте начнем с наших собственных предков арийцев.
В лекции, прочитанной мною здесь же несколько лет назад, я
набросал схему жизни арийцев до их первого разделения, т. е.
до того времени, когда в Индии начали говорить на санскрите,
а в Малой Азии и Европе — на греческом языке. Контур этой
схемы и краски, которыми она была нарисована, были просто

заимствованы из языка. Мы пришли к выводу, что если взять все
слова, которые существуют в одной и той же форме во фран-
цузском, итальянском и испанском языках, то можно показать,
какие слова, а следовательно, и какие предметы должны быть
известны народу, не говорящему пока ни на французском, ни на
итальянском, ни на испанском языке, но говорящему на языке,
предшествовавшем этим романским диалектам. Мы знаем, что
этим языком был латинский; но, если бы мы не знали ни слова
по-латински или ни одной главы римской истории, мы все же
смогли бы, используя наиболее очевидные слова, являющиеся
общими для всех романских языков, нарисовать картину осно-
вополагающих мыслей и занятий того народа, который должен
был жить в Италии по крайней мере за тысячу лет до Карла Ве-
ликого*. Мы смогли легко доказать, что у этого народа должны
были быть короли и законы, храмы и дворцы, корябли и экипа-
жи, прямые дороги и мосты и почти все элементы высокоциви-
лизованной жизни. Как я утверждал, мы можем доказать это,
просто взяв названия всех этих предметов, существующие во
французском, итальянском и испанском языках, и показав, что
в том случае, если испанский язык не заимствовал их из фран-
цузского или итальянский из испанского, они должны были су-
ществовать в более раннем языковом слое, от которого берут
свое происхождение эти три современных романских диа-
лекта.