We just wanna be okay

Когда все дерьмово, просто смейся.

Фрэнк лежал в своей кровати, завернутый в одеяло прямо в одежде, и третий час слушал, как внизу ругаются родители. Он искренне удивлялся, как они еще не оглохли и не потеряли голос.
Он старался прислушиваться к каждому слову, как бы сильно они ни ранили или ни ломали их и без того покромсанную семью, потому что все это заглушало мысли в его голове. Это просто позволяло не думать о том, что он сделал.
Это просто позволяло не думать о разбитом космическом мальчике, это позволяло не думать о том, как сильно он его подвел. Это позволяло не думать о том, что ничем не лучше Одли или Конора, что он трусливый ублюдок.
Когда Бог создавал людей, он тут же и создал Ад на Земле. Совесть и чувство собственной вины – это ведь так просто. Нет ничего хуже, когда ты ненавидишь себя сам, когда проклинаешь за каждое сделанное действие и каждое сказанное слово, когда никто не придет и не скажет «я прощаю тебя», потому что ты сам не сможешь простить себя. Это все равно когда-нибудь придет к тебе, неожиданно ударит тебя в грудь потоком холодного воздуха, и ты будешь лежать в своей кровати, думать об этом и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть себя.
Он был просто мальчиком, который, черт возьми, после всего, что ему пришлось пережить, имел право на тепло, на любовь, на хоть капельку этой гребаной любви, но даже Фрэнк его растоптал, пытаясь спасти свою задницу. Это было правда очень страшно – когда ему почти вылили эту гадость на голову, когда его били и смеялись над ним – но вот он, в своей кровати, не лысый, целый и невредимый, но разве ему легче?
Часы показывали почти двенадцать. Джерард не разговаривал с ним уже почти две недели. Нет, он не кричал, не обзывал Фрэнка, не кидался на него с кулаками, ничего из этого, он просто снова сидел на полу и больше не носил его толстовку. Это было больше, чем больно.
Часы показали двенадцать. Родители продолжали орать друг на друга, темнота опустилась на улицы Атланты, мысли в голове Фрэнка поедали его изнутри. В один момент он подумал, что если не сделает хоть что-нибудь – он сойдет с ума от ненависти и отвращения к самому себе, поэтому быстро встав с кровати, он сбежал вниз по лестнице, натянул кеды и выбежал на улицу, и родители даже не заметили, что их сын ушел из дома.
Он шел по темным, на удивление сухим улицам Атланты, кутаясь в свою толстовку, и слушал музыку, надеясь, что это может хотя бы на несколько минут перестать думать, какой он отстойный. Он спас себя и не спас Джерарда.
Он продолжал идти мимо тихих домов, мимо маленьких круглосуточных магазинчиков со светящимися вывесками, мимо спящих в будках собак, пока не заметил в свете от фонаря знакомую фигуру.
Алекса сидела около дороги прямо на бордюре под большим фонарем, а на ее коленях сидела маленькая девочка лет шести. Ее голова лежала на плече у Алексы, и та аккуратно укачивала ее, поглаживая по темным волосам.
Фрэнк неслышно подошел ближе, вставая у них за спиной и не зная, что лучше сделать и как себя вести.
-Алекса? – решил позвать он.
Она резко обернулась, отчего девочка в ее руках вздрогнула и открыла глаза. Алекса выглядела злой и растерянной одновременно, ее взгляд метался от Фрэнка к трещинам на асфальте и обратно, и было видно, как трудно ей взять себя в руки.
-Какого хрена ты тут делаешь? – в конце концов, процедила она сквозь зубы.
-Я гуляю, – ответил немного сбитый с толку Фрэнк, – просто гуляю. А ты?
-Гуляешь полпервого ночи? Ну и как?
-Да, знаешь, неплохо.
-Алекса, я пойду поиграю.
Девочка слезла с коленей Алексы и убежала к ближайшей клумбе, тут же начиная копаться в земле, пачкая свои белые колготки.
-Триша, пожалуйста, аккуратнее! – крикнула ей вслед взволнованная Алекса – это моя… моя сестра, и мы… мы тут просто…
-Я знаю, – сказал Фрэнк, усаживаясь рядом с ней на бордюр.
-Что? Откуд… Джерард, – догадалась Алекса.
-Да, он мне все рассказал. Я никому ничего не говорил и не скажу.
-Да, – она усмехнулась, – моя репутация бы не пережила, если бы все узнали, что я несколько раз ночевала у Пьеро.
Фрэнк недоверчиво покосился на нее.
-Ночевала?
-Ну да, – ответила Алекса, – ты же сказал, что все знаешь.
-Да, он рассказывал мне, что много раз видел, как ты с сестрой ходишь по улице ночью, потому что ваши родители напивались.
-А про то, что он пускал нас к себе ночевать, поил чаем, отдавал свою кровать, а сам шел спать на диван, он не рассказывал?
Фрэнк отвернулся от нее, со стоном утыкаясь лицом в колени.
-Ты серьезно? – спросил он.
-Да, – коротко ответила она.
-И после этого всего ты…
-Да, Айеро, после этого всего я издевалась над ним вместе со всеми. Да.
Они молчали некоторое время, поглощенные ночью и своими мыслями. Триша сопела где-то неподалеку, легкий ветер трепал волосы, а Алекса специально подставляла лицо, закрывая глаза и наслаждаясь прохладой.
-Ты тоже облажался, – сказала она.
-Я знаю, – ответил Фрэнк. – Я испугался.
-Я тоже их боюсь.
-Серьезно?
-Я их всех ненавижу, – произнесла Алекса. – Боже, чувак, они ужасны.
-И почему тогда ты с ними общаешься? – спросил Фрэнк.
-А ты почему на прошлой неделе признал, что Пьеро не твой друг?
Фрэнк заткнулся.
-Потому что я боюсь стать изгоем – продолжила Алекса. – У меня и так много проблем, не хватало салата в волосах.
Фрэнк улыбнулся, и она улыбнулась тоже.
-Мне было так страшно, когда он чуть не вылил эту гадость мне на волосы, что идея бросить Пьеро мне показалась не такой ужасной, всего на несколько секунд, но как видишь их хватило, чтобы я натворил такую хрень.
-Я встречаюсь с Айком только потому, что он популярный парень, и рядом с ним я точно могу не беспокоиться, что меня кто-то тронет.
-Когда я только пришел в школу, ко мне подошли трое парней и сказали что-то типа «кто не с нами тот под нами», и я тогда согласился быть с ними и смотрел, как Пьеро закидывают полуголого к вам в раздевалку.
-Когда я ночевала у него однажды, я увидела сборник стихов на столе и открыла полистать, там я нашла этот стих, про дрянную девку с худющей шеей, около него в сборнике стояло нарисованное сердечко, от Мальвины, а потом вошел Пьеро и сказал, что они оба очень сильно любили это стихотворение. А на следующий день в школе одна девчонка пустила слух, что видела, как я выходила из дома Пьеро, и я рассказала всем этот стих, чтобы все смеялись над ним и забыли про меня.
Это было так необходимо – просто выговориться, какие плохие на самом деле они люди, как они облажались, как они пытались спасти себя и наломали кучу дров, они нуждались в этом, просто рассказать, как у них все не получилось.
Они молчали под звездным небом, два ребенка, которые хотели, чтобы все было хорошо, но вместо этого они продолжали падать и падать, ударяясь о тяжелую землю, разбивая лица и ломая руки. Они хотели быть в порядке, но их способы были честно просто отстойными.

-Давай просто признаемся в своих проблемах, – заявила Алекса, вытягивая ноги вперед.
-Что? Как? – спросил Фрэнк.
-Вот смотри, – она выпрямила спину и, притворно откашлявшись, громко заговорила, – я, Алекса Адамс, мои родители гребаные алкоголики, в свои семнадцать лет я вынуждена сама заботиться о себе и своей шестилетней сестре, а еще я просто конченная трусиха, которая вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь со своей дерьмовой жизнью, сидит на месте и нихрена не делает! Я хочу поступить в институт и уехать отсюда, но я так боюсь провалиться, что предпочитаю сразу ничего не делать, потому что я – это просто ебаная Алекса, и ебаная Калифорния слишком крута для ебаной Алексы! Поэтому я сижу в полной заднице, обижаю людей, которые делают для меня хорошие вещи, и иду за толпой, потому что ужасно боюсь осуждения со стороны людей, которых я считаю дерьмом! Всем привет, меня зовут Алекса-тупое-слабое-говно-Адамс! Твоя очередь!
Фрэнк тоже подтянулся и с торжественным видом начал:
-Я, Фрэнк Айеро, и моя жизнь полное дерьмо, но дело нихрена не в моих вечно орущих родителях, новом городе или школе, дело в том, что я сам – дерьмо, которое боится всего на свете. Мои родители указывают, кем мне быть, мое будущее – это куча людей с больными зубами, крутые парни из школы избивают меня, а еще я оказался педиком, и меня все это до усрачки пугает, и я прогибаюсь под всех и каждого, отталкиваю тех, кто пытается помочь, и бегаю от самого себя! Всем привет, меня зовут Фрэнк-боюсь-того-кем-я-являюсь-на-самом-деле-Айеро!
-Ты педик?
-Я педик.
-Ты педик?
-Я педик.
-Ты педик?!
-Я педик!
Алекса громко засмеялась, так громко, что где-то залаяла собака, а Фрэнк тоже засмеялся вместе с ней, потому что они были в полном дерьме, и им больше ничего не оставалось, кроме как смеяться во всю глотку над тем, как они облажались. Они ржали на всю улицу, не заботясь о том, что было уже давно за полночь, и люди вполне имели право вызвать копов.
-Серьезно, педик? О боже, ты педик! – Алекса засмеялась еще громче, падая спиной на асфальт и запрокидывая голову.
-Серьезно, ты хочешь поступить в университет, но так боишься провалиться, что даже не пытаешься попробовать? – сквозь смех проговорил Фрэнк, падая рядом с ней и хватаясь за живот.
Они смеялись минут десять, лежа на холодном асфальте под темным небом. Им было всего по семнадцать, когда же они успели так устать от жизни? Им было всего по семнадцать, а они уже были морально выебанные, эмоционально униженные, душевно истерзанные.
-И когда ты понял, что ты педик? – пытаясь отдышаться, спросила Алекса.
-Когда поцеловал Пьеро, – ответил ей Фрэнк.
-О боже, – она снова засмеялась, прикрывая рот рукой. – Ты облажался!
-Я знаю, серьезно, я, блять, знаю, я очень облажался, – сказал Фрэнк, тоже смеясь.
Тихий смех и звук ветра отражались эхом от молчаливых домов, два больных подростка лежали на асфальте под темным небом. Алекса приподнялась на локтях и, увидев, что Триша недалеко от нее копается в чужой клумбе, легла обратно.
-Алекса, ты не слабая, – вдруг сказал Фрэнк. – Ты не можешь так думать.
Легкий ночной ветер трепал волосы и молнию на ветровках. Алекса ответила не сразу, Фрэнк слышал, как тяжело она дышит.
-Я слабая, Фрэнк. Подлая, трусливая, нечестная. Я гнилая, – наконец сказала она.
-Неправда.
-Правда.
-Послушай…
-Нет, это ты послушай, – резко прервала она его. – Он забирал меня к себе в дом из-под проливного дождя, кормил меня и мою сестру, когда наши животы прилипали к спинам, потому что родители спускали все последние деньги на бухло, он отдавал нам свою кровать, а сам шел спать на диван, а потом я тыкала в него пальцем и смеялась над ним, потому что просто боялась общественного мнения и прочего дерьма. Я не сильная, я никакая. Но знаешь, что в этом всем самое ужасное?
-Что? – тихо спросил Фрэнк.
-Если я сейчас пойду и попрошу его о помощи, он снова впустит нас, отдаст свою кровать и даже не упрекнет меня.
Алекса всхлипнула.
-Блять, как он вообще это делает! – громко выругалась она, судорожно вздыхая, и Фрэнк понял, что она плачет. – Я ничем не лучше остальных.
-Если ты покажешь мне пальцем хоть в одного ублюдка, который раскаивается за все сделанное так же, как и ты, только тогда я поверю, что ты ничем не лучше остальных.
-Говоришь, как педик, – Алекса улыбнулась сквозь слезы.
-Я и есть педик, – усмехнувшись, ответил Фрэнк. – Ты одна воспитываешь сестру и защищаешь ее от предков-алкоголиков, ты сильная, Адамс, иди нахрен, если так не считаешь.
-Ты говоришь ерунду.
-Нет, ерунду я говорил всю свою жалкую жизнь, а сейчас я как никогда серьезен!
Они снова тихо засмеялись в прохладный воздух над собой.
-Почему твоя жизнь жалкая? – спросила Алекса, постукивая пальцами по асфальту.
-Потому что я всегда делаю то, что мне говорят, – ответил Фрэнк. – И я не знаю, что мне делать.
-Как насчет делать так, как хочется тебе самому? – саркастически отозвалась она.
-Охренительная, блять, идея, как вы до этого додумались, Холмс? – огрызнулся в ответ Фрэнк, и Алекса снова рассмеялась. – Это не так легко. Когда за меня все решали, я всегда знал, что в случае неудачи смогу скинуть всю вину на кого-то другого, а при возникновении каких-либо трудностей за меня снова все решат, а если я возьму все в свои руки, я же буду единственным, кому придется отвечать за все последствия, только я один буду виноват в провале! Представляешь, да?
-Ты просто боишься, – тихо сказала Алекса. – Это нормально.
-Это отстойно.
-Почему ты сразу нацелен на проигрыш? Нельзя думать только о неудаче.
-Сказал мне человек, который даже не пытается поступить в институт, потому что боится провалиться.
-Блять, – тихо выругалась Алекса. – Окей, мы трусы, которые боятся хотя бы попробовать.
-Отлично, – заметил Фрэнк.
-Алекса, когда мы пойдем домой?
Фрэнк и Алекса одновременно подняли головы и увидели, что перед ними стоит Триша, перемазанная землей, травой и одуванчиками.
-Я устала и хочу кушать, – сказал она, ткнув себя в живот.
Алекса снова приняла сидячее положение и тяжело вздохнула. Фрэнк тоже поднялся и увидел, как она пересчитывает деньги в бумажнике. Там была всего пара долларов и несколько четвертаков.
-Триша, мы не можем пойти домой, – сказала она, поворачиваясь к сестре. – Но мы можем пойти в круглосуточную закусочную, нам хватит денег на одну порцию картошки и чая. Идем.
Она встала с бордюра и принялась отряхивать джинсы.
-Я могу пойти с вами, мне все равно деваться некуда, – сказал Фрэнк, тоже вставая. – У меня есть сотня, нам хватит всем и на чай и на картошку.
-Нет, – резко ответила Алекса. – Я не возьму у тебя денег, понял? Даже не думай.
-Что, накормишь сестру и сама останешься голодной? – спросил он, складывая руки на груди.
-Не в первый раз, – огрызнулась она.
-Иди в задницу, Адамс! – сказал Фрэнк, и, взяв за руку Тришу, пошел с ней в сторону забегаловки, не дожидаясь ответа Алексы, которая чертыхнувшись, все же сдалась и пошла за ними, беря свою сестру за другую руку.
-Ты мудак! – сказала она, улыбнувшись. – Спасибо.
-Я просто хочу, чтобы мир казался тебе хоть чуточку менее уродливым.
-А я пью чай без сахара! – радостно заявила Триша.
-А Джерард семь ложек кладет, – вспомнил Фрэнк.
-О Боже, – простонала Алекса.

Free

Фрэнк лежал в своей постели лицом вниз после очередного выматывающего дня в школе, где учителя говорили об экзаменах, контрольные и тесты шли друг за другом, а Джерард продолжал его игнорировать.
Родители были внизу и притворялись нормальной семьей. Мама решила, что им просто необходим семейный ужин, поэтому она весь день возилась у плиты, а папа сидел в гостиной и читал газету, делая вид, что ему не хочется разнести этот дом.
А Фрэнк лежал в своей комнате в одиночестве и не хотел двигаться. Потому что он разбил сердце одному космическому мальчику, и теперь ему хотелось стукнуть себя по голове чем-нибудь тяжелым. И это ведь Джерард, с ним все сложнее. И дело было не только в том, что поступок Фрэнка, сделал ему больно, дело было в том, что вдруг это было настолько больно душевно, что он снова решит заглушить это болью физической? От этих мыслей Фрэнк ненавидел себя еще больше, и трещина в его груди больно саднила, стоило ему представить избивающего себя в истерике Джерарда.
Фрэнк честно пытался поговорить с ним, но Джерард лишь убегал от него, скрывался в толпе и за углами, прятался за дверьми и не позволял себя поймать.
Рядом на подушке лежал телефон, где хранились фотографии с того дня, когда Джерарда врезался в огнетушитель, и они просидели все уроки в кабинете астрономии.
Вот Джерард показывает язык. Вот Джерард целует Фрэнка в щеку. Вот Джерард случайно уронил телефон, и на снимке только его нос. И вот Фрэнк уже почти чувствует его теплые губы на своей щеке и слышит это тихое «Фрэнки» совсем близко. Сейчас он протянет руку и коснется спутанных волос, мягкой кожи, теплых губ, услышит смешок в темноте, и все снова будет хорошо.
Фрэнк открыл глаза и обнаружил себя на своей кровати одного на жесткой простыне с телефоном в руках. Мама продолжала бегать внизу, папа все еще сидел в своем кресле, люди на улице что-то делали, и это казалось таким бессмысленным, таким ненужным, таким совершенно неважным. Таким пустым. Фрэнк чувствовал себя таким пустым.
Пустым, одиноким, подавленным, ненужным, ужасным, разбитым, размазанным, приземленным, тяжелым, виноватым, грязным, паршивым, испорченным, сломанным, неправильным.
Фрэнк посмотрел на пол, где валялась разбитая клавиатура. Он сделал это, когда, работая над рефератом, заметил, что буквы F и G находятся рядом. Вся Вселенная напоминала ему, как он ужасно поступил, как плохо где-то одному бесконечному мальчику, какой этот Фрэнки Айеро последний мудак, испортил все, что только мог, чтобы спасти свою задницу.
Когда часы показали шесть, мама позвала всех за стол. Это была высокая стройная женщина с темными волосами, аккуратно завязанными в пучок, с идеальным макияжем и таким же идеальным маникюром, она всегда носила тщательно выглаженные платья или юбки с блузками, выглядела безукоризненно, чисто и опрятно и пахло от нее тоже приятно, она создавала впечатление хорошей жены и примерной матери, и всегда казалось, что она обязательно знает ответы на все вопросы и ни за что никогда не ошибается. Этот образ гордой, сильной, уверенной женщины никак не вязался с образом женщины, которая изменяет своему мужу.
Она заканчивала последние приготовления, когда Фрэнк вошел в гостиную. Все как всегда было идеально: идеальный обед, идеальное вино, идеальная сервировка, идеальная ложь, идеальный способ притвориться нормальной семьей. Следом вошел отец, теперь постоянно хмурый и почти никогда не бритый. Он был выше мамы, носил свитера и брюки, казался очень крепким и немного суровым, и если долго в него вглядываться, то можно увидеть, что он разваливается на части.
Отец и мать сели друг напротив друга, Фрэнк – посередине. И первые три минуты, пока мама разливала вино, а отец не прекращал расправлять и поглаживать салфетку на своих коленях, а Фрэнк вертел в руках вилку, можно было назвать самым неловким моментом в мире, просто победителем среди всех неловких моментов.
Но в конце концов вино было в бокалах, и всем троим пришлось поднять головы и посмотреть друг на друга. Потом каждый взял свой бокал, и в одно мгновенье показалось, что мама хочет что-то сказать, но потом она просто протянула бокал, и, звонко чокнувшись, они выпили.
-Ну, Фрэнк, как дела в школе? – спросила мама, когда они приступили к ужину, и сказать что-нибудь было необходимо, чтобы не выглядеть тремя дебилами за одним столом без общих тем для разговора.
-Ммм, нормально – ответил Фрэнк, жуя салат.
-Я очень на это надеюсь – строго проговорил отец, нарезая кусок мяса – ты готовишься к экзаменам?
-Да, готовлюсь, – ответил Фрэнк.
-Ты должен поступить в этот университет, – сказала мама, делая еще один глоток из бокала, – ты стал чаще пропадать где-то. Почему ты не сидишь дома и не готовишься?
-Я готовлюсь, – сквозь зубы процедил Фрэнк, сжимая вилку в руках, потому что он просто ненавидел, когда они начинали делать это: говорить, говорить, говорить, о том, чего не знают, лезть в его дела, доставать с одним и тем же, вообще не слушая, что он им отвечает.
-Правда? – спросила она. – Я что-то не вижу, как ты готовишься.
-Потому что чтобы видеть, как он готовится, нужно чаще бывать дома, – саркастически заметил отец.
-Энтони!
-Скажи, что я не прав.
Они оба замолчали, возвращаясь к своим тарелкам, а Фрэнк только покачал головой. Он не понимал, что он тут делает и что они из себя строят, он просто хотел разгромить стол, разбить все тарелки и уйти. Но он продолжал сидеть между отцом и матерью, давиться салатом и чувствовать себя ничтожно жалким.
-Как вам мясо? – снова подала голос мама.
Фрэнк раздраженно выдохнул, отец слишком сильно ударил вилкой по тарелке, сжимая зубы.
-Вам что, не нравится? – проговорила мама, и ее подбородок задрожал. – Я так старалась, готовила…
-Ну прости, что после всего, что произошло, мы не можем вести светские беседы о каком-то мясе, – выругался отец.
Мать швырнула вилку на стол и выпрямилась.
-Я стараюсь все исправить, – дрожащим голосом, проговорила она.
-О, у тебя отлично выходит, – фыркнул отец, не отрываясь от ужина.
Фрэнк сидел и смотрел на пытающуюся держать себя в руках мать и на отца, который выглядел спокойно, но его руки тряслись от гнева. Вся его жизнь катилась на дно. У него не было друга, у него не было семьи, у него не было надежд, у него не было ничего, и даже это «ничего» родители продолжали топтать у него на глазах.
Это было больно. Он больше не знал, кто он, зачем он, куда он, когда он, с кем он, для чего он. Это был просто круговорот всякой херни, которая случалась и ломала жизнь семнадцатилетнего мальчика и бросала ее обломки ему под ноги.
-Что же ты тогда тут сидишь? – гордо бросила мать.
-Ну, просто ты впервые за несколько месяцев приготовила поесть своей семье, как я мог пропустить такое событие? – безразлично ответил отец, отпивая из бокала.
-Ты… ты…
-Ну-ну, договаривай, я весь в нетерпении.
-Урод! – закричала мать. – Ненавижу тебя!
-О боже, как я это переживу, – отец покачал головой, продолжая есть и даже не глядя на нее.
-Это все из-за тебя! Наша семья разрушена из-за тебя!
Отец резко отшвырнул вилку в угол и злобно уставился на мать.
-Правда? – прошипел он. – А я думал из-за того, что ты грязная шлюха.
-А ты никогда не думал, что я ушла, потому что ты просто перестал быть похож на мужика? – так же ядовито выплюнула в ответ мать.
-Потаскуха!
-Ублюдок!
-Какого хрена вы творите?!
Они оба замолчали и повернулись к сыну, который сидел на своем месте, вцепившись пальцами в стол, и мелко дрожал.
-Фрэнк?
-Что вы блять делаете, я вас спрашиваю?! – снова закричал он, глядя безумными глазами на своих родителей.
-Немедленно замолчи! – рявкнул на него отец.
-Что..Боже...Нет! Вы меня задолбали! Слышите? Задолбали!
Он выскочил из-за стола, роняя стул позади себя, и не зная, куда деть себя, просто остался стоять на месте, сжимая кулаки и пытаясь привести дыхание в норму.
-Фрэнки, милый, я не понимаю….
-Не понимаешь?! Ты не понимаешь? – заорал он, еле удерживаясь на ногах. – Что ты хотела добиться этим ужином? О чем ты думала? Что все снова будет в порядке? Для этого нужно бросить своего любовника и снова начать готовить завтраки, а не говорить о долбаном мясе! Ты хочешь поговорить о мясе? Знаешь что, оно дерьмовое, как и все, что ты делаешь в последнее время. Мама, ты облажалась! И знаешь что, папа? Ты блин тоже облажался! Где ты был, когда мне нужен был отец? Где ты был, когда я шел в новую школу? Где ты был, когда мне нужно было услышать от тебя «никого не бойся, сынок»? Ты сидел в баре и напивался!
Линда и Энтони в шоке смотрели на своего мальчика. Такого всегда тихого, покорного и молчаливо мальчика, который сейчас стоял и громко кричал и выглядел таким большим и взрослым.
-Да вы оба серьезно облажались! – Фрэнк со всей силы пнул стул позади себя, и тот врезался в журнальный столик. – Вы только орали на меня! Я вам, блять, кто, мальчик для битья? О Боже, папа, ты выгнал меня в школу в воскресенье! Вы забыли о моем дне рождения! Вы испортили Рождество! Вы… вы… Нет, правда, вы облажались!
Это как поток чистого воздуха в легкие, это как долгожданная свобода, и Фрэнк чувствовал ее, почти в своих руках, почти в своих легких, почти рядом, и он не мог сейчас остановиться.
-Вы отстойные родители, и я нихрена не хочу делать то, что вы говорите! Врач? Вы серьезно? Врач? Какой из меня врач, посмотрите на меня! Я не буду поступать в вашу медицинскую академию! И знаете, почему? Потому что я просто не хочу! О Боже, я не хочу!
Это впервые казалось ему чем-то простым. Таким легким и даже глупым, что он удивлялся, как он до этого не додумался раньше. Он может просто не делать того, чего не хочет. Это его жизнь, он будет сам решать, как прожить ее. То есть, он и раньше это знал, но никогда по-настоящему этого не понимал.
Делай только то, что хочешь сам. Это так просто. Это так до смешного просто, что хочется плакать и смеяться от счастья одновременно только лишь от осознанья того, что ты так офигенно свободен.
-А еще я, кажется, гей! Ясно вам? И если хотите знать, это очень страшно. Папа, где ты был, когда я переживал все это? Где вы оба были, когда я так нуждался в вас?!
Они оба молчали. Потому что им нечего было ответить своему ребенку, которого они так сильно подвели. Это же их мальчик, их маленький Фрэнки, и им было нечего сказать их маленькому Фрэнки, который сейчас так старательно вытирал рукавом дорожки слез на своих щеках.
-Вы были мне так нужны… Так сильно.
-Фрэнки…. Это…
-Я ухожу, – резко ответил он, направляясь в сторону прихожей.
-Куда? – всхлипнула мама, но Фрэнк уже захлопнул за собой дверь.
Он бежал по улице мимо людей, деревьев, собак, по трещинам на асфальте и чувствовал себя таким честным, таким правильным, таким свободным и таким несчастным.
Он не знал, куда и зачем он бежит, он просто бежал, потому что ему было необходимо чувствовать ветер в лицо, это напоминало, что он еще здесь, он жив и он свободен.
Это же так просто. Ты всегда свободен. Ты только свой. Ты бежишь.
Дома сменяли друг друга, лужи разбивались под кедами, свободный Фрэнки бежал. Он пробежал мимо Донны, которая вроде бы крикнула ему «привет», он пробежал мимо Майки, который вроде бы сказал «чувак?», он пробежал мимо садовых гномов, останавливаясь только у белой двери.
Джерард открыл дверь в своей пижаме, потому что на часах было уже почти восемь, он выглядел немного сонным и как всегда волосы на его голове были растрепаны.
-Фрэнк? – неуверенно произнес он. – Что ты тут делаешь?
-Я войду? – оборвал его запыхавшийся Фрэнк.
-Прости, я не думаю, что это хорошая идея…
-Отлично, значит я войду!
-Эй!
Фрэнк просто прошел в прихожую, захлопывая за собой дверь, а растерянный Джерард встал прямо перед ним, не совсем понимая, что происходит и как себя вести.
-Ты не можешь бегать от меня вечно! – выкрикнул Фрэнк, взмахивая руками. – Я мудак, да, но я ведь могу тебе что-то сказать? Блин, ты не можешь вот так вот перевернуть всю мою жизнь, а потом просто уйти!
-Что, Фрэнки, я…
-Я бы закончил школу, поступил бы в эту академию, стал бы врачом, и был бы самым обычной несчастной серой массой, но ты же приперся, и все полетело к чертям! Меня никогда не били и не издевались надо мной в школе, мне никогда не нравился мальчик, я просто испугался! Я просто идиот, напуганный до ужаса идиот, – он закрыл глаза и тяжело выдохнул, – прости меня. Я испугался.
-Ты же ничего не натворил? – тихо спросил Джерард.
-Я накричал на своих родителей, – так же тихо ответил Фрэнк.
-Ну и как?
-Ничего так, освежает.
Джерард негромко засмеялся, и Фрэнк, улыбнувшись, открыл глаза.
-Ты дрожишь.
-Я пробежал в одной футболке несколько кварталов.
-Может, выпьешь чего-нибудь теплого? – пробубнил Джерард, подходя ближе и дергая Фрэнка за край футболки.
-Ты меня простил? – спросил Фрэнк, притягивая его к себе за руки.
-Ммм, да… Да, я скучал.
Джерард скользнул в теплые объятия, прижимаясь к Фрэнку и закрывая глаза.
-Я тоже скучал.
Фрэнк притянул его ближе к себе за талию и нежно поцеловал в шею.
-А еще я кажется чуть не снес твою маму и брата по дороге.
Джерард засмеялся, беря его за руку и утаскивая на кухню, и Фрэнк, быстро скинув кеды, без слов пошел за ним.