Сверкающая туфелька

Вера Вячеславовна шила из мешковины маленькое разлохмаченное платье. Она была довольна: только что Игорь выставил своего приятеля Иннокентия. Тот пришел и начал звать Игоря к себе в мастерскую «проветриться и посмотреть новые работы». А Игорь сказал:

– Не могу. Ответственный заказ…

Он мазал клеем и посыпал осколками елочных шариков остроносую туфельку. Иннокентий вытаращил глаза:

– Ты чего это сотворяешь?

– Дочка в Золушки подалась. Требует срочно костюм и хрустальные башмаки. Так что уж извини…

Иннокентий обиженно повздыхал и ушел. Игорь поставил на ладонь узкий башмачок и поднес к лампе. От башмачка метнулись тонкие разноцветные лучи.

Из другой комнаты просунула голову Иринка.

– Ой, какая прелесть! Папочка, дай посмотреть! – Она подлетела к столу, протянула руки.

– Подожди, не тронь. Пусть подсохнет… И потом осторожнее с ним, не порежься осколками.

– Ладно… Можно, я только взгляну?

Иринка убрала за спину руки, а лицо придвинула к туфельке. Вера Вячеславовна увидела, как по Иринкиным щекам словно разлетелись цветные бабочки…

– Папа, а вторую скоро сделаешь?

– Вторую? Здрасьте, а зачем? Ведь Золушка ее потеряла.

– А принц-то нашел! Она у принца будет.

– Ах, да! Про него я и забыл…

– Кстати, принц что-то сегодня задерживается, – заметила Вера Вячеславовна. – Поздно уже, и холод такой…

– Придет, придет, – Игорь Дмитриевич весело взглянул на дочь. – Сквозь тьму, мороз и вьюгу. Всё равно доберется до Золушкиной хижины.

Иринка фыркнула:

– Вы еще подразнитесь: «Жених и невеста»… – Она, конечно, не знала, что такие же слова осенью Журка говорил Горьке. – Будто первоклассники. Не стыдно?

– Стыдно. Мы больше не будем, – поспешно раскаялась Вера Вячеславовна. И укоризненно посмотрела на мужа.

– Придется для искупления вины делать второй башмак, – вздохнул тот. – Вот работка… Эге, там звонят! Ришка, открой.

– Папа, лучше ты. Видишь, я платье примеряю.

Когда разгоревшийся от мороза Журка вошел в комнату, Иринка уже стояла в платье из мешковины (еще не дошитом) и осторожно держала у груди сверкающий башмачок. Волосы ее были весело растрепаны. Она нетерпеливо глянула на Журку:

– Ну как?

– Ничего, – снисходительно сказал Журка. – Вполне Золушка. Еще нос помажешь углем да веник возьмешь, и тогда – в точности…

– Их высочество боится, что я перепачкаю его сажей, – хмыкнула Иринка…

– А вот и не боюсь. У меня костюм из черного бархата.

– Уже готово? – спросила Вера Вячеславовна.

– Мама дошивает.

Это Иринка придумала, чтобы они на карнавале были Золушкой и принцем. Журка сперва отказывался. Ему не нравилась дурацкая мода средневековых принцев, которые ходили в бархате, в девчоночьих колготках и кружевах. А самое главное, у него уже был другой костюм, как у мальчишки из книги «Приключения юнги»: белая матроска, тельняшка, настоящая бескозырка. Мама в старые школьные брюки вставила клинья, и получились матросские клеши. Егор Гладков обещал дать на время ремень с якорем на пряжке. Журка уже сделал флажки и выучил, как сигналить семафорной азбукой слова «С Новым годом!»

И тут Иринке пришла фантазия стать героиней старой сказки! А какая Золушка без принца?

Журка сперва ее очень отговаривал. Предлагал тоже одеться юнгой. Обещал сделать вторую пару флажков, чтобы на празднике обмениваться сигналами. Говорил, что Золушки и принцы уже всем надоели. Но Иринка уперлась.

Журка в сердцах сказал:

– Ну, еще ладно, если ты бы стала Золушкой, которая уже сделалась принцессой. А чего тебе охота в лохмотья наряжаться?

Они вели спор на уроке истории сердитым шепотом. С опаской поглядывали на Маргариту Васильевну, которая что-то объясняла у карты.

– Ты бестолковый какой-то, – прошептала Иринка. – Золушка на балу, когда она уже принцесса, – она красавица. А я кто?

– Кто?

– Скажешь, я красивая?

Журка досадливо засопел: опять она об этом. Нет, она не была красивая. Но она была… как Иринка. И ничего, что зубы пилой и что конопушки. Всё равно хорошая. Только про это как говорить? Тем более что Маргарита уже несколько раз косилась на них и от недовольства слегка наливалась помидорным соком.

И чтобы спастись от дальнейших разговоров, Журка пробормотал:

– Ну, ладно, ладно, буду принцем. Тебя всё равно не переспорить…

Мама, конечно, очень обрадовалась, узнав об Иринкиных планах. Она распорола старое бархатное платье, отыскала в своих ящиках серебряный галун и кружева, набросала на листе эскиз костюма и села за шитье. Она истосковалась по такой работе. Последний раз до этого она шила театральные костюмы еще в Картинске, для молодежного спектакля «Сирано де Бержерак».

Сначала Журка без восторга смотрел, как неровные куски материи превращаются в одеяние королевского сына. Но мама радовалась, и он, чтобы не обидеть ее, тоже старался радоваться. А потом увидел, что костюм и в самом деле красивый. Журке показалось, что он похож в этом костюме на стремительного черного стрижа, который в полете для скорости прижимает к бокам узкие крылья.

Вместо бальных башмачков с бантиками, о которых Журка думал с тихой ненавистью, мама сшила из черной клеенки мягкие полусапожки. Она отделала их отвороты серебристыми полосками. Такими же полосками украсила края короткого плаща – черного с голубой подкладкой. К узкой курточке пришила витые синие шнуры, смастерила широкий кружевной воротник. Журка прикинул всё это на себе и понял, что доволен.

А самое хорошее – то, что принцу полагалась шпага. Она была почти настоящая: братья Лавенковы дали Журке обломок старой спортивной сабли – эспадрона. Для взрослого – обломок, а для Журки – в самый раз. Он начистил до серебряного блеска лезвие и щиток на рукояти, сделал из дюралевой трубки ножны, обмотал их черной блестящей изолентой, украсил жестяными звездочками. Из тонкого алюминия он смастерил шпоры и прицепил к сапожкам. А мама к этому времени сшила широкий бархатный берет.

Костюм понравился даже Горьке, хотя сначала к Иринкиной идее он отнесся пренебрежительно. Сказал, что девчонки помешались на Золушках и для другого у них просто не доросли мозги. Сам Горька делал костюм Гавроша. Работа была нехитрая: пришить на старые широкие штаны несколько заплат, прорвать дыры на рубахе да отыскать большую, чтоб на уши налезала, кепку. Главное-то не в этом. Главное, что у Горьки-Гавроша был пистолет. Очень похожий на старинный. Горька сделал его из деревяшки и обрезка широкой трубы. В трубу можно было вставлять хлопушку. Дернешь за нитку – пистолет грохает, из него летит пламя и цветные бумажные кружочки. Труба усиливала звук. Горька один раз пальнул у Журки дома, и обезумевший Федот с нехорошим воем заметался по дымной комнате…

Ну, а Журкин костюм Горьке в самом деле понравился.

– Ничего, – сказал Горька, – смотришься… – Но тут же добавил слова, которые встревожили Журку: – А Ирка-то что? Рехнулась? Ты вон какой… весь из себя королевский сын, а она в тряпье. Охота ей рядом с тобой выглядеть трубочистихой?

– Она же сама это придумала, – пробормотал Журка.

– Понятно, что сама. А зачем?

– Да я и сам не пойму…

На следующее утро Журка честно рассказал Иринке об этом разговоре. Но Иринка весело хмыкнула и ответила, что Горька и Журка – оба дурни. Простых вещей не понимают! Когда люди видят Золушку в лохмотьях, они знают, что всё равно она станет принцессой. Значит, вся сказка у нее впереди.

Впрочем, и в платьице из мешковины Иринка была славная: веселая, ловкая, с забавными косичками, которые торчали одна вбок, другая вверх.

Оставалось придумать, что же Золушка и принц будут делать на карнавале. Каждый, кто в костюме, должен был или стихи прочитать, или сценку сыграть какую-нибудь, или станцевать. Стихов про Золушку и принца Иринка и Журка не знали, танцевать Журка не умел, а сценку… Как ее придумать? Оставалась надежда на Веронику Григорьевну.

Вероника Григорьевна преподавала литературу. Только не у пятиклассников, а в более старших классах. Но знали ее все. Она заведовала школьным драмкружком, устраивала для младших ребят литературные утренники, а кроме того, иногда заменяла у пятиклассников Анну Анатольевну, которая часто болела.

Выглядела Вероника Григорьевна внушительно: высокая, полная, с дремучими бровями, пегой косматой прической и решительным, как у римского полководца, подбородком. И голос у нее был подходящий для такой внешности – басовитый и рокочущий. Он прокатывался по всем этажам громом вагонных колес, когда Вероника Григорьевна созывала ребят:

– Эй, оболтусы мои ненаглядные! Пошли в класс, у меня к вам интересное дело!

«Оболтусы» – это ученики восьмого «А», где Вероника Григорьевна была классным руководителем. В этом классе учился Егор Гладков. Он говорил:

– Вероника – во! Лучше, чем она, учителей не бывает.

Журка про себя не соглашался: Лидия Сергеевна была, без сомнения, лучше. Но Егора он понимал. В самом деле, Веронику Григорьевну все любили. Когда она приходила к пятиклассникам вместо «Аннушки», ребята знали, что двойки никому не грозят и скуки на уроке не будет. Если кто-нибудь не мог ответить у доски. Вероника Григорьевна рокотала:

– Ох, оболтусы… Что же мне теперь, твой дневник двойкой украшать? Это по литературе-то? Русская литература, дорогие мои, существует на свете для того, чтобы доставлять людям радость, а не огорчения… Садись и к следующему уроку выучи так, чтобы не краснеть перед Пушкиным и Гоголем…

Потом она принималась что-нибудь рассказывать. Не всегда по плану урока, но обязательно интересное: про дуэль Пушкина и Дантеса, про то, как воевал на Севастопольских бастионах Лев Толстой, про старинные романы о рыцарях Круглого стола. Или про то, как со своими сыновьями Витькой и Борисом (тоже восьмиклассниками и «оболтусами») путешествовала по Прибалтике и Карелии. Один раз Сашка Лавенков спросил:

– А почему ваши ребята не в нашей школе учатся?

Вероника Григорьевна замахала большими руками.

– Ну-ну-ну! Этого мне еще не хватало! Было бы здесь на двух оболтусов больше!

И, не смущаясь, рассказала, как накануне ее вызывали в школу номер семь по поводу милых Витеньки и Бори:

– Акселераты несчастные! С меня ростом, а устроили с подшефными третьеклассниками конный бой на перемене. Шкаф со спортивными кубками уронили, балбесы… И на кого! Хоть бы на учителя физкультуры, а то на музыканта!

Класс веселился…

Вероника Григорьевна была энергичным человеком. Когда приходилось устраивать в школе тематический вечер, выставку, встречу гостей или фестиваль искусств, Алла Геннадьевна обязательно звала ее на помощь. Сама Алла Геннадьевна была завуч. Точнее, заместитель директора по внеклассной работе. Она ходила по школе прямая, со сжатыми губами и постоянно чем-то раздосадованная. Обиженно блестели ее круглые очки – такие большие, что они напоминали эмблему, которую укрепляют на крышах свадебных такси. Если человек всё время чем-то недоволен, разве он может устроить праздник? Поэтому и нужна была Вероника Григорьевна.

Устройство карнавала Вероника Григорьевна полностью взяла на себя. Поступила она очень хитро: участников будущего праздника приглашала к себе в литературный кабинет поодиночке или маленькими группами и придумывала с ребятами выступления. О чем они там договаривались, почти никто не знал. Ну и правильно! Надо, чтобы на карнавале все номера были неожиданными.

Иринку и Журку она попросила прийти в субботу в шесть вечера. С ними напросился и Горька. Увидев его, Вероника Григорьевна крякнула и насупила брови.

– А вам что надо, товарищ Гаврош Валохин? Стихи я тебе дала, о стрельбе договорились…

– Да пусть, – быстро сказал Журка. – Мы вместе, у нас друг от друга секретов нет.

Он заметил, как благодарно блеснули Горькины глаза.

Иринка и Журка торопливо переоделись. Она – в уголке за отодвинутым от стены шкафом, он – за ширмочкой из стульев и большого плаката с биографией Салтыкова-Щедрина. На узкой бархатной курточке сзади, под воротником, трудно было застегивать «молнию», и Журка окликнул Горьку, попросил помочь. Потом взял из сумки сверкающий башмачок и, смущаясь, вышел из-за плаката.

В эту же минуту – тоже смущенная и тоже с туфелькой в руках вышла Иринка.

Они взглянули друг на друга, застеснялись еще больше, опустили головы и встали рядышком – в трех шагах от Вероники Григорьевны. Было тихо, только еле слышно звенела в трубах отопления вода, а где-то в отдаленном коридоре перекликались уходившие с продленки малыши. Журка переступил полусапожками – осторожно дзенькнули шпоры. Журка посмотрел на Веронику Григорьевну.

Она сидела, втиснувшись за ученический стол и подперев большими кулаками щеки. И как-то непонятно смотрела на Иринку и Журку. Журка вздохнул и опять дзенькнул шпорами. Не шевельнувшись, Вероника Григорьевна сказала:

– Слу-ушайте. Это же… Даже не знаю, как сказать…

– А что? – ревниво спросил из глубины кабинета Горька. Он переживал за Журку.

Вероника Григорьевна мигнула, качнула головой и крепко хлопнула себя по лбу. Коротко засмеялась:

– Вот ведь литератор! Не могу слов подобрать… В общем, вы, по-моему, готовые Золушка и принц. Настоящие.

– Только мы не знаем, что делать на карнавале, – жалобно призналась Иринка.

– Вам не надо быть на карнавале. Вот в этих костюмах не надо.

Журка оторопело уставился на Веронику Григорьевну. Иринка тоже. А Вероника Григорьевна произнесла таинственно и слегка торжественно:

– Друзья мои, я предлагаю вам заговор. Совершенно серьезно…

На темных стеклах искрились от ламп морозные узоры. Будто снаружи прижался к окнам засеребренный лес, в котором когда-то заблудилась Золушка. В словах Вероники Григорьевны была тайна. Горька настороженно шевельнулся в своем углу. Вероника Григорьевна бросила в его сторону быстрый взгляд. Негромко спросила:

– При нем всё можно говорить?

– Можно, – разом сказали Журка с Иринкой.

– Тогда так… Начну издалека. Про себя. Я, дорогие мои, не всегда хотела быть учительницей. В молодости, страшно подумать, была у меня сумасшедшая мечта: сделаться писательницей. Да… Поэмы сочиняла, повести, даже роман один. Правда, ничего до конца не дописала, кроме нескольких стихов и одной сказки… Вот об этой сказке и речь. Она про Золушку. И про принца.

Журка с Иринкой переглянулись. Вероника Григорьевна рассмеялась, как на уроке, когда рассказывала забавные истории.

– Вы, наверно, подумали: мало нам Шарля Перро и братьев Гримм! Еще одна появилась… сестрица Гримм! Да?

– Нет, что вы… – пробормотал Журка.

– Вы не думайте, что я просто переписала старую сказку. У меня там всё по-другому. И, честно говоря, эту свою «золушку» я до сих пор люблю. И вот сейчас я на вас посмотрела, и появилась у меня нахальная идея: а что если написать по этой сказке пьесу и поставить у нас в школе спектакль? А?

Журка с Иринкой опять посмотрели друг на друга. Всё было так неожиданно. А Вероника Григорьевна, разгораясь «нахальной идеей», продолжала:

– Только к Новому году спектакль не подготовить. Самое близкое – это к весенним каникулам. И надо, чтобы всем был сюрприз. Вот поэтому и не следует принцу и Золушке появляться на карнавале… Ну как, молодые люди? Согласны?

Журка не знал, согласен ли. Никогда он театром не увлекался. А Иринка? Она… она, кажется, была согласна изо всех сил. Она порозовела, опустила глаза, кончиком языка обвела губы и неловко спросила:

– А почему мы?.. Мы же не артисты… У вас же драматический кружок есть…

– Да там же все такие оболтусы, ростом с меня. Восьмой класс и старше! А в сказке у меня Золушка и принц как раз такие, как вы, им по одиннадцать-двенадцать лет… Кстати, у них еще приятель есть такого же возраста – дворцовый шут. Странная личность, начисто лишенная чувства юмора.

– Это намек, что ли? – подал голос Горька.

– Да бог с тобой, Гаврошенька! Почему намек?

– А вчера, когда я стихи рассказывал, вы сказали, что у меня чувства юмора нет.

– Я уже забыла… А вообще-то у шута очень интересная роль… Ну что, добры молодцы, как моя идея?

– А у нас получится? – тихо спросила Иринка.

Вероника Григорьевна серьезно сказала:

– Вы уж мне поверьте, я сразу чувствую. Я же вам сказала: вы настоящие…

Иринка спросила у Журки одними губами:

– Давай?

Он улыбнулся ей:

– Давай… А на карнавал в морских костюмах пойдем. Я тебя семафорить за один вечер научу.