Цветной телевизор

Карнавал получился замечательный. Иринка и Журка пришли одетые юнгами и лихо сигналили флажками новогодние поздравления. Горька читал стихи про бой с королевскими гвардейцами и палил из пистолета. Палил, пожалуй, лучше, чем читал, но ему хлопали и за то, и за другое. Сашка и Вовка Лавенковы изображали Карлсона и Малыша. Сашка для этого затолкал под широкий клетчатый пиджак две подушки и приладил к спине вентилятор с батарейкой, а Вовке ничего особенного и не понадобилось: джинсы, пестрая рубашка – вот он и Малыш. Были еще космонавты, Буратино, Чиполлино, страшный гоголевский Вий, одноногий Сильвер из «Острова сокровищ». Митька Бурин явился в богатырских доспехах, заявил, что он Илья Муромец, и устроил бой с шестиклассником Вовкой Графовым – тот махал крыльями из лохмотьев, пускал изо рта дым и свистел, как настоящий Соловей-разбойник. Битва получилась нешуточная, даже запахло скандалом: из-за дыма, которого набралось больше, чем хотелось бы…

А потом были каникулы – такое снежное, беззаботно летящее время. Катание на лыжах и санках с Маковой горы, ледяная крепость на пустыре, спектакль «Синяя птица» в ТЮЗе, веселые вечера у Иринки, когда вместе с Игорем Дмитриевичем придумывали декорации к Золушке… А если нагулялся и устал, можно включить телевизор – и смотри сколько хочешь. Программа на каникулах была такая, что сиди у экрана хоть с утра до вечера.

Правда, цветного телевизора всё еще не было. Отец бодро говорил, что «дело движется» и скоро «всё будет о'кей». При этом он смотрел на Журку, словно приглашал порадоваться вместе. Журка отводил глаза и не отвечал. Повисало молчание. У мамы опускались руки, и она смотрела то на Журку, то на отца, словно спрашивала: «Ну сколько же можно быть чужими?» И чтобы она не мучилась, Журка выдавливал что-нибудь такое:

– А чего спешить… И этот неплохо работает…

Цветной телевизор появился после каникул, в середине января. Однажды под вечер Журка явился от Иринки и услышал в комнате шум, веселые голоса и песню.

На месте старого телевизора стоял новый – большущий, на тонких растопыренных ногах. Мама стояла над ним, согнувшись, как над стиральной машиной. Отец, сидя на корточках, двигал рычажки и крутил регуляторы. На выпуклом экране, дергаясь то ли от помех, то ли от вдохновения, рвали струны электрогитар волосатые парни в алых рубашках. Рубашки были нестерпимо огненные. Гитары – разноцветные.

– Вот это палитра. Как у Иринкиного папы, – сказал Журка.

Мама и отец повернули к нему веселые лица. Отец спросил:

– Ничего машина, а?

Журка видел, как в маминых глазах метнулось беспокойство. Сказал куда-то между мамой и отцом:

– Ничего. А какая марка?

– «Радуга-семь», – сообщил отец гордо, будто сам разработал эту систему.

Мама облегченно сказала:

– Саша, переключи на вторую программу. Мне показалось, там краски бледнее. Отчего это?

– Потому что местная студия. Халтурщики, – отозвался отец и защелкал переключателем.

Заметались полосы и зигзаги, потом на экране возникла солидная розоволицая дама и сказала круглым, авторитетным голосом:

– …а вопрос это совсем не простой. Одни говорят – школа, другие – семья, третьи – они сами. Едва ли можно ответить на это однозначно. Целый комплекс причин заставляет нас думать, что…

Дама была похожа на директоршу Журкиной школы – спокойную и несердитую Нину Семеновну. И говорила она, кажется, тоже что-то педагогическое…

– Давай переключим, – сказал отец. – Сейчас хоккей…

– Подожди, подожди, тут что-то интересное… – Мама взяла с телевизора газету с программой. – Что это за передача?.. Ага, «Подросток – проблемы и тревоги». Журка, это про тебя…

– Разве я подросток? – сказал Журка.

– А кто же ты? – удивился отец.

Журка не ответил бы, но мама тоже смотрела вопросительно, и он сказал ей полушутя:

– Подросток – это во! Ростом с тебя. А я еще малое, недоразвитое дитя.

– Недоразвитое – это верно, – засмеялась мама и хотела взъерошить Журке волосы, но он увернулся. Опять взглянул на экран. Розовощекая тетя продолжала беседу:

– …однако при всех спорах нельзя забывать, что без благотворного, здорового влияния семьи полноценное воспитание становится крайне затруднительным. А чему могут научить детей люди, которые не только забывают о своем отцовском и материнском долге, но зачастую вообще теряют человеческий облик?.. У нас есть кинопленка, отснятая недавно в городском медвытрезвителе. Чувство тревоги и возмущения вызывают эти кадры…

Журка увидел длинное помещение с барьером, скамейки вдоль стен, поникших людей на этих скамейках. Два милиционера с очень красными петлицами на шинелях вежливо вели какого-то дядьку – он заплетал ногами. Потом на экране возникло женское лицо – измятое морщинами, с маленьким беспомощным подбородком. В морщины скатывались и терялись в них мелкие слезинки. К мокрым от слез щекам прилипали кончики растрепанных волос. Слегка измененный, но знакомый голос розоволицей дамы произнес:

– Ее привели сюда по требованию соседей. Соседи же рассказали нам, что у этой женщины есть десятилетний сын. Однако дома его в этот поздний час не оказалось… Скажите, пожалуйста, где сейчас ваш мальчик?

Плачущая женщина заморгала, на лице проступили тревога и жалость.

– Гуляет он, сыночек мой, к товарищу пошел… – хрипловато и бормочуще заговорила она – Он вот придет, а я…

– А вас не беспокоило, почему его до сих пор нет дома? Неужели вам всё равно, что с вашим сыном?

Лицо у женщины сморщилось, и слезы потекли сильнее.

– Как же всё равно-то! – воскликнула она неожиданно тонким голосом. – Это же сыночек мой, я же его люблю, сыночка моего. Как же вы такое говорите! Ведь он же у меня один, сыночек-то…

Журка растерянно оглянулся на маму. В ее глазах – очень больших и слишком блестящих – встревоженно мигали два крошечных цветных экранчика. Мама сжала спинку стула и тихо сказала:

– Ну что же это… Разве можно показывать такое? Ведь она же мать… А если мальчик увидит? А что ему завтра скажут в школе?

Журка опять взглянул на экран и болезненно зажмурился – от мучительной неловкости и ощущения вины. У людей беда, а он смотрит по цветному телевизору, как кино.

«Переключите!» – хотел сказать он, но в горле нехорошо защекотало. Он открыл глаза и увидел на экране снова коридор со скамейками. По нему два человека с красными повязками вели высокого мужчину без шапки. Под лампочками блестяще отливали седые прядки. Мужчина резко дернул плечом, освободил из пальцев дружинника локоть и зло сказал:

– Не держи, я на ногах крепко стою. Вы еще ответите…

Что-то громко и возмущенно разъяснял голос дамы, ведущей передачу. Журка не понимал ни слова. Он закусил губу и беспомощно стиснул кулаки.

– Господи… – шепотом сказала мама. Журка понял, что она смотрит на него отчаянными глазами. Она тоже узнала.

Человек без шапки был Иринкин отец.

Они с мамой досмотрели передачу до конца. Молча. Отец поворчал, что не дают смотреть хоккей, и ушел на кухню. Показывали каких-то стриженых парней, милиционеров, занесенную снегом спортивную площадку, потом снова розовощекую даму, которая что-то объясняла. Журка не слушал. Он отчаянно боялся одного: вдруг еще раз покажут Игоря Дмитриевича!

Нет, не показали. Экран вдруг стал ярко-синим, по нему побежали зеленоватые волны, а потом вспыхнула желтая надпись: «Режиссер передачи Э. Кергелен».

Буквы сияли так ярко, что по синему полю экрана от них разлетались золотистые лучи.

«Кергелен, – машинально подумал Журка. – Это что-то южное. Кажется, в Индийском океане есть такой остров…»

В праздничном разноцветье экрана и букв было издевательство. Насмешка над Иринкиной бедой. Журка оттолкнул стул и вышел в прихожую. Мама поспешила за ним. Журка стал торопливо натягивать пальто.

– Может быть, не надо?.. Сейчас не надо… – неуверенно сказала мама.

Журка досадливо мотнул головой. Надо! Черная молния беды ударила в Иринкиного отца. Значит, и в Иринку. А он будет сидеть дома? Кто тогда ее защитит?

От кого защищать, Журка не знал, но то, что должен бежать к Иринке, знал точно.

Он встретил Иринку в квартале от ее дома. И понял, что она вышла навстречу. Значит, догадалась, что Журка придет.

Они остановились под желтым неярким фонарем посреди заснеженного тротуара.

– Видел? – тихо спросила Иринка и опустила голову.

– Видел, – виновато сказал Журка.

Они помолчали. Фонарь светил сквозь ветки большого клена. Клен был увешан гроздьями необлетающих крыльчатых семян. Ветки качались от снежного колючего ветерка. Их тени на тротуаре ходили туда-сюда, и казалось, что плавно ходит под ногами сам тротуар. От этого начинала кружиться голова.

– Ну зачем только люди эту водку выдумали! – беспомощно и отчаянно сказала Иринка. От ее губ отлетели клубки пара.

Журка переступил на утоптанном скрипучем снегу. Сердито спросил:

– Но за что его? Он же совсем не пьяный был! Просто шел…

– В том-то и дело, что не просто… – Иринка медленно шагнула, и Журка пошел рядом с ней. – Он всё-таки выпил тогда. Это знаешь в какой день было? Перед каникулами, когда мы Веронике Григорьевне свои костюмы показывали… А на другое утро, помнишь, я такая хмурая была, а ты решил, что я за что-то на тебя дуюсь…

Журка не помнил, но кивнул. И спросил:

– А что случилось-то?

– Они тогда снежный городок на главной площади оформляли. Целая бригада из художественных мастерских… Понимаешь, там у всех подсобные помещения были, теплые вагончики – у строителей, у электриков. А художникам ничего не приготовили, никакой даже будочки. Ну, они перемерзли все и говорят: «Давайте погреемся»… Знаешь ведь, как они греются. А потом в троллейбусе…

– Что в троллейбусе?

– Контролерша стала билеты проверять. А папа по ошибке пробил не троллейбусный, а автобусный билет. Ну, она и раскричалась: «Седой уже, а обманываешь! Плати штраф!» А почему «обманываешь»? Автобусный билет даже дороже… Папа говорит: «Мне штраф не жалко, только зачем вы мои седые волосы задеваете? Покажите ваше удостоверение». А она: «Ах, тебе удостоверение! Водки нахлестался, а теперь хулиганишь! Милиция!..» Ну, вот и всё… Мы с мамой целую ночь не спали, всё его ждали…

– Это же несправедливо! Из-за какого-то билета! – возмущенно сказал Журка.

– А кому докажешь? Эти горластые тетки всегда правы. Помнишь, тогда на Горьку заорали: «Безбилетник, шпана, в милицию!» А у него билет просто за подкладку завалился.

Журка помнил. Он плюнул на снег.

– Кто таких только в контролеры пускает…

– И кто на студию пускает дураков, которые такие передачи делают…

– Точно! А ты фамилию режиссера видела? Какой-то Кергелен.

Иринка сердито мотнула вязаной шапкой с пушистым шариком.

– Не видела… Мама заплакала, я сразу телевизор выключила.

Они подошли к Иринкиному подъезду.

– К нам, пожалуй, не надо сейчас, – неуверенно сказала Иринка. – Мама такая расстроенная…

– Я понимаю.

– Завтра в классе что будет… Папу ведь многие знают.

– Да ничего не будет. Эту передачу, наверно, никто и не смотрел, по первой программе хоккей шел.

– Кто-нибудь всё равно смотрел.

– Ничего не будет, – повторил Журка. – Ты не бойся. Если кто что-нибудь скажет… я тогда… Ришка, ты ничуть не бойся, ясно?

Он впервые назвал ее Ришка. Про себя он так ее часто называл, а вслух стеснялся. А теперь сказал.

И она серьезно кивнула.