Шумный день

Утром никто в классе не задел Иринку ни сочувствием, ни расспросами, ни насмешкой. Может быть, и в самом деле не видели передачу. А может быть, видели, но Иринкиного отца не узнали. А если кто-то узнал, то хватило ума промолчать.

К тому же класс будоражило другое событие: накануне арестовали Капрала.

Раньше Капрал учился в этой школе, и его многие знали. Да и не только по школе знали. Кое-кто жил с ним по соседству, а некоторые сталкивались на улице. Компания Капрала была широко известна в окрестностях.

Грабля, то есть Борька Сухоруков, который с Капралом был хорошо знаком, рассказывал про всё, что случилось. Рассказывал охотно и даже с какой-то гордостью. В новогоднюю ночь подвыпивший Капрал гулял по улицам с приятелями и затеял драку. Он столкнулся с пареньком, курсантом летного училища, и сказал ему что-то обидное. Курсант оказался не робкого десятка и ответил. Тогда Капрал ударил его бутылкой по лицу. Потом компания убежала, а курсанта увезла «Скорая». Оказалось, что у него на нижней челюсти трещина. В компании Капрала в ту ночь вместе со взрослыми парнями шатался Череп. Курсант, когда вышел из больницы, встретил Черепа на улице и узнал. Черепа задержали, а заодно Шкалика, который оказался рядом. Череп молчал, как бык, но Шкалик, хотя он попал в милицию случайно, разревелся и начал визжать: «Я ни при чем, меня там не было, это всё Капрал, а меня опять ни за что…» Тут всё стало ясно. Взяли Капрала.

Но, видать, кроме драки, за Капралом были и другие грехи, потому что на квартире у него сделали обыск.

– Много чего нашли, – значительно сказал Грабля. – И между прочим, знаете что? Марки, которые кто-то свистнул со школьной выставки…

Тут Журка вспомнил, что в каникулы в школе была выставка филателистов и с нее кто-то «увел» два планшета с парагвайскими и либерийскими марками, на которых красовались старинные парусные корабли. Марки были замечательные, Журка разглядывал их с завистью. Говорят, когда они исчезли, в кабинете директора был скандал: приходили родители семиклассника – владельца этих марок – и грозили судом и милицией.

– Теперь ниточка потянется, – с многозначительным видом говорил Грабля. Поглядывал выше голов и постукивал по парте обкусанными ногтями. Судя по всему, Капрала он не очень жалел, а молчание внимательных слушателей было ему приятно. – Теперь кой-кого за жабры возьмут…

– Кого? – спросил маленький Дима Телегин.

– Кого надо. Следователь разберется…

Скорее всего Грабля понятия не имел, кто стащил для Капрала марки. Но любопытному Димке Телегину казалось, что у Грабли можно что-то узнать. В классе он сидел позади Сухорукова и на уроке истории донимал его тихими, но упорными расспросами. Борька шепотом отругивался.

– Сухоруков! Ты прекратишь издеваться надо мной или нет? – громко произнесла Маргарита Васильевна.

– А че я сделал?

Маргарита Васильевна терпеть не могла Граблю. Он был прогульщик, двоечник и злостный нарушитель дисциплины. Он по всем показателям тянул пятый «А» в отстающие. Маргарита Васильевна не раз откровенно заявляла, что место Сухорукова не здесь, а в колонии. Она выражала надежду, что в конце концов он туда попадет. Кроме того, она терпеть не могла слов «че я сделал», если даже их произносили вполне благополучные ученики. А уж если этот Сухоруков…

Маргарита Васильевна сразу налилась помидорным соком и закричала:

– «Че» ты сделал? Срываешь урок, вот «че»! Марш из класса!

Грабле было не привыкать. Он стал медленно выбираться из-за парты.

– Шевелись, не тяни время! Нам заниматься надо!.. А ты куда, Телегин?

– Мы же вместе разговаривали, – сказал Димка, – Значит, я тоже…

Он был маленький, вертлявый и прилипчивый, но справедливый. И довольно храбрый.

– Сядь немедленно!

– Но раз мы вместе…

– Сядь, говорю! Нашел себе приятеля! Его давно спецшкола для трудных ждет!

– Уж как ждет. Прямо плачут там без меня, – сказал Грабля.

– Ты смотри сам не заплачь! – вскипела Маргарита Васильевна. – Герой! Вот разберут это дело с марками, посмотрим, кто заплачет, а кто засмеется!

Все притихли.

– А я-то… при чем? – сбивчиво сказал Сухоруков.

– Там выяснят, «при чем», – слегка сбавляя тон, ответила Маргарита Васильевна.

Непонятно было: или она правда подозревает Граблю, или со зла наговорила лишнего. Но Грабля испугался. Обычно он разговаривал с учителями сидя, а сейчас встал. Даже побледнел чуть-чуть.

– Да я на каникулах и в школу не заходил!

– Разберутся, разберутся…

– А чего разбираться? – жалобно сказал Грабля.

«Какой ощипанный сразу стал», – подумал Журка. Граблю он не любил. Правда, к Журке Грабля никогда не приставал да и вообще в своей школе не трогал ребят, даже младших, но всё равно он был из «тех». Из тех, которые дежурят в кино, чтобы вытряхнуть у малыша гривенник или дать подножку. Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью. Из тех, кто во время хорошего фильма вдруг начинает ржать, когда у тебя в горле щекочет от слез…

Но сейчас Грабля сделался не такой. Обыкновенный мальчишка стал, растерянный, даже маленький какой-то, не больше Димки.

А Маргарита, наоборот, будто выросла, набралась тяжелой правоты и силы. Борькин страх ей добавил уверенности.

– По крайней мере именно ты больше всех был связан с этой воровской шайкой Капралова, – заявила она.

– Чего связан-то… – бормотнул Грабля.

«Он совсем не умеет доказывать правоту», – подумал Журка. И в это время позади Журки раздался Горькин голос:

– А когда украли марки?

Маргарита Васильевна подумала и довольно благожелательно сказала:

– Пятого числа, после обеда… Ты что-то знаешь?

– Я знаю, – сказал Журка и встал. – И Валохин знает. – Он оглянулся на Горьку. – И многие… Сухоруков ничего украсть не мог. Он с обеда до вечера катался на санях на Маковой горе.

– Откуда это тебе известно? – недовольно спросила Маргарита Васильевна.

– Потому что мы там тоже были. Валохин, Брандукова, я… и еще ребята… С утра в ТЮЗе, на «Синей птице», а потом до вечера на горе.

– В хорошей компании ты там резвился…

Журку кольнула злая досада: что Маргарита зря придирается?

– При чем тут компания? Просто на одной горе были. У него своя компания, у нас – своя…

– Вот именно! Так почему ты, Журавин, заступаешься за этого хулигана Сухорукова?

Журка мельком глянул на Граблю. Тот стоял уже более уверенно.

– Я не за него заступаюсь, а… ну просто потому, что он не виноват! Если бы виноват, я бы не заступался. А теперь получится, что на Сухорукова всё свалят, а настоящего жулика не найдут.

– Не считай, что все взрослые глупее тебя, – отрезала Маргарита.

– Я не считаю, что все… – вырвалось у Журки, и он даже испугался.

Но в это время кто-то из девчонок перебил его:

– А может, вы не пятого катались.

– Ага! Или там был совсем не Грабля – ехидно сказал Горька.

– Или вообще ничего не было. Ни пятого числа, ни горы, ни каникул, – подала голос Иринка.

– А чего! Может, правда всё перепутали! – вмешался Толька Бердышев – балда и лентяй. Ему было безразлично, за кого заступаться: лишь бы подольше галдели, тогда авось не вызовут к доске.

– Чтобы всё перепутать, надо быть малость больным, как Бердышев, – сердито ответила Иринка.

– Или малость пьяным, как твой папа, – сказал Бердышев.

Наступила резкая тишина. Секунд на пять. Потом всё случилось очень быстро. Иринка рванулась в проход между партами, со звоном залепила Бердышеву учебником по щеке и выскочила из класса. Но всё же она чуточку опоздала. Борька Сухоруков дотянулся до Тольки раньше и успел отвесить ему по загривку могучего леща. Поэтому Журка оказался только третьим. Он перелетел через парту с Лавенковым и Светкой Гарановой и кулаком врезал Тольке между лопаток. И выскочил следом за Иринкой.

Иринка стояла в конце коридора. Вцепилась в батарею и смотрела в окно. Коротко оглянулась на Журку. Глаза были блестящие, но сухие.

– Не вздумай зареветь, – сказал Журка.

– Не вздумаю. Из-за какого-то идиота…

Но она часто дышала, и Журка понял, что разреветься она всё-таки может.

– Ришка, – сказал он, – Бердышев просто тупая свинья. А за тебя все ребята…

Подошли Сухоруков и Горька. Почему они здесь? Выскочили следом? Или Маргарита выставила? Грабля потоптался и неловко сказал:

– Спасибо, парни…

Ему не ответили, не до того было. Он вздохнул и отошел. Горька сообщил задумчиво:

– Я Бердышеву въехал по уху. Для комплекта.

Иринка вдруг сказала:

– Ох, ребята, будет нам теперь! И всё из-за меня.

– Почему из-за тебя? – возмутился Журка. Но тут же почувствовал внутри противный холодок. Из-за Иринки или нет, а всё равно «будет». Что ни говори, а устроили в классе свалку, самовольно ушли с урока. С Журкой такое случилось впервые. Но он коротко вздохнул и храбро сказал:

– Пускай. Мы не виноваты.

Но, конечно, оказалось, что они виноваты. В безобразном поведении, в срыве урока и варварском избиении товарища. Именно так заявила Маргарита Васильевна, когда после пятого урока оставила своих питомцев на собрание: разобраться в их «чудовищных поступках». И ладно, если бы разбиралась она одна. Покричала бы, записала бы в дневники – и топайте домой. В общем-то она была не злопамятная. Но, едва началось собрание, появился Виктор Борисович.

– У-у, держись, ребята… – тихонько протянул Митька Бурин. А Журку слегка затошнило от противного страха: все знали, что Виктор Борисович – гроза и бич всяких нарушителей.

– Маргарита Васильевна, пригласите виновников происшествия к доске, – сухим голосом распорядился он и сжал рот в красную точку. Посмотрел, как Журка, Горька, Иринка и Грабля выбираются из-за парт, и повторил громче: – Да-да, к доске. Вот сюда! – Он ткнул острым пальцем. – Вот на это место! Чтобы все видели паршивцев, которым не место в советской школе! – И взвизгнул: – Живо!

Они – что делать – стали у доски понурой шеренгой.

– Отвечайте! – крикнул Виктор Борисович.

Легко кричать «отвечайте». А на какой вопрос отвечать? Что говорить?

– Долго будем молчать? – вдруг, совершенно успокоившись, поинтересовался Виктор Борисович. И по-мальчишечьи забегал вдоль шеренги. Тогда Журка услышал сумрачный Горькин голос:

– Чего отвечать-то?

– Молчать! – снова взвизгнул завуч. – Ничтожные болтуны! Отвечайте, как вы посмели! Да, как вы посмели устроить это надругательство над школьными правилами?!

Надо было отвечать. Кто ответит? Горька? Но он ударил Бердышева последний. Грабля? Но с него какой спрос? Он врезал Тольке просто от благодарности к Иринке: потому что она заступилась перед Маргаритой. Сама Иринка ответит? А Журка, значит, будет прятаться за нее?

Журка поднял глаза:

– Потому что Бердышев обругал отца Брандуковой… – сказал он негромко, но, кажется, без дрожания в голосе.

– Вот как! – язвительно воскликнул Виктор Борисович. И тут же торопливо вмешалась Маргарита Васильевна:

– Но послушай, Журавин, разве это правильно?.. Виктор Борисович, не волнуйтесь, у вас же сердце!.. Скажи нам, Журавин, разве можно в ответ на слова, которые тебе не понравились, пускать в ход кулаки? Да еще так дружно и остервенело?

Она говорила спокойно, почти ласково, и Журка немного осмелел:

– Когда как…

– Что значит «когда как»? – Голос у нее слегка ожесточился. – Когда четверо на одного, на беззащитного товарища – можно? Тут и нервы позволено распускать, и руки? А если кто-то сильнее или взрослее, вы бы, наверно, вели себя с ним сдержаннее. Разве не так, Журавин? А?

Журка пожал плечами.

– Не знаю…

– Нет, знаешь! Со мной бы ты, наверно, не стал драться, если бы даже и обиделся. А?

«Мелет чепуху какую-то», – с досадой подумал Журка. И сказал устало:

– С женщинами не дерутся…

– Ах вот что! – опять взвизгнул Виктор Борисович. – Ты нахал! Дерзкий мальчишка! Значит, если бы Маргарита Васильевна не была женщиной, ты мог бы кинуться в драку? На своего наставника? На пе-да-гога? Может быть, ты кинешься на меня?

«Что ему надо?» – тоскливо подумал Журка. В классе стало тихо. Видимо, вопрос завуча озадачил всех. И вдруг поднялся Сашка Лавенков. Сказал ясно так и ровно:

– Нет, ему на вас нельзя. Вот если наоборот – другое дело.

– Что? – озадаченно спросил Виктор Борисович. – Что наоборот?

– Я говорю, что вам, наверно, можно, – разъяснил Сашка, и в голосе его прорезался негромкий звон. – Возьмите его за ухо и головой о дверь. Как Вовку.

Было тихо, а стало еще тише. Виктор Борисович шелестящим шепотом сказал:

– Что? Как ты смеешь? Какой Вовка?

– Мой брат. Лавенков из третьего «Б», – разъяснил Сашка. – Вы, конечно, уже забыли. Он вчера бежал по коридору, а вы его за ухо хвать и в учительскую поволокли. И лбом о косяк.

Виктор Борисович коротко задохнулся:

– Ты… Ты… Это чудовищная клевета! Это… Ин-си-ну-ация!

– Я не знаю, что такое эта ин… си… В общем, не знаю, – холодно ответил Сашка. – Только Вовка никогда не плачет, а вчера пришел со слезами. И ухо болит до сих пор.

– Ты лжец!

– Нет, – сказал Сашка.

Он стоял прямой, спокойный. «Он совсем не боится, – подумал Журка. – Потому что у него есть брат. Он заступается за брата. Не страшно, если за брата… или за сестру…» И Журка сказал:

– Лавенков не врет. Он вообще никогда не врет. Он командир нашего отряда.

Виктор Борисович дернул головой с гладкими бесцветными волосами и тонким пробором. Глянул не то на Журку, не то сквозь него и повернулся к Маргарите.

– Всем! – сказал он с частым придыханием. – Всем! Вот этим… и ему… – Он ткнул в Лавенкова. – За третью четверть поведение «неудовлетворительно»! Всем! Я доложу сейчас директору!

Он почти бегом заспешил к выходу – маленький, худой, похожий на мгновенно состарившегося мальчика – и со стуком закрыл за собой дверь.

– Достукались, – горько сказала классу Маргарита Васильевна. – Пять «неудов» за четверть. Прекрасные показатели! Как ты думаешь, Лавенков?

– А почему пять? – Лавенкова, кажется, ничуть не тронул грозящий «неуд». – Бердышев, значит, ни в чем не виноват? Так и отсидится?

Все повернулись к Тольке. Он сидел, хлопая белыми ресницами. Будто хотел сказать: «А я-то при чем?»

– Разберемся и с Бердышевым, – неуверенно пообещала Маргарита Васильевна.

– А Лавенкову за что «неуд»? – спросил Журка.

– За безобразную грубость! – отрезала Маргарита.

– А-а! – протянул Димка Телегин. – Это значит, Санька сам таскал своего брата за ухо! А свалил на Виктора Борисовича.

– Телегин! Ты тоже хочешь заработать?

– А я не боюсь, – весело заявил Димка. – Подумаешь, поведение снизят. Пять лет впереди, сто раз еще исправлю.

– Это у тебя-то пять лет впереди? С такими-то замашками? Кто тебя возьмет в девятый класс? Как миленький отправишься в ПТУ.

– А что ПТУ, штрафбат, что ли? – спросил Митька Бурин. – В некоторые училища конкурс, как в институты.

– В такие училища, дорогой мой… – начала Маргарита, но тут открылась дверь, и все вскочили: вошла директор Нина Семеновна.

– Садитесь, садитесь, ребята… Маргарита Васильевна, говорят, что-то веселенькое выкинули наши детки, а?

Она была добродушная, уверенная, не умеющая волноваться. А Маргарита заволновалась, как школьница:

– Да, Нина Семеновна, к сожалению. Вот эти… Сначала драка, потом…

– Знаю, знаю. Это и есть заводилы? Смотрите-ка, даже девочка. Ну и петухи…

– Виктор Борисович требует снизить им оценку за четверть, – зло, но неохотно произнесла Маргарита. Понятное дело – ей самой не хотелось, чтобы класс терял показатели.

На добром, домашнем лице Нины Семеновны проступила полуулыбка.

– Ну, это мы посмотрим. До конца четверти далеко, может быть, они исправятся. А, орлы?

Она, кажется, ожидала радостных обещаний, что да, исправятся. Но шеренга хмуро молчала. И Лавенков молчал. Однако это не обескуражило Нину Семеновну.

– Исправятся, – решила она. – А вы, Маргарита Васильевна, понаблюдайте. Разберитесь. Побеседуйте, если надо, с родителями…

Журка и Горька проводили Иринку до троллейбуса. Сначала шли молча. Потом Горька рассмеялся:

– А Бердыш-то ничего не понял!

– Что не понял? – удивился Журка.

– Он же ничего не знал про передачу, точно вам говорю… У него просто привычка такая: отругиваться. Не помните, что ли? Ему скажешь: «Ты дурак», а он: «Как твой папа» или «А у тебя мама горбатая»…

«А ведь верно», – подумал Журка.

– Всё равно. Так ему и надо, – сказала Иринка.

– А Грабля-то как вскинулся! Я даже не ожидал, – вспомнил Горька.

Журка тоже подумал о Грабле, а потом о всей компании Капрала. И о самом Капрале. Было жаль его. Хоть и виноват, а всё равно жаль. Потому что не забыть, как он шел рядом и укрывал Журку своей курткой. Но Журка не сказал об этом. Горька всё равно не поймет. Он после той истории с бутылкой только плюется, услышав про Капрала. А Иринка поймет, но вспомнит, что Капрал затеял драку, когда был пьяный. И, значит, про отца вспомнит… Журка сказал озабоченно:

– Как бы Маргарита и правда не пошла к родителям…

– Ну и пусть, – отозвалась Иринка. – Меня ругать не будут, меня мама с папой всегда понимают.

Журка посмотрел на нее укоризненно: «А Горька?» Тот будто услышал его мысль. Небрежно проговорил:

– Мне наплевать. Папаша от меня отступился, больше пальчиком не трогает.

«Вот это хорошо, – обрадованно подумал Журка. – Если только Горька не врет. Нет, кажется, не врет».

Иринка взглянула на Журку с беспокойством.

– А тебе не влетит?

– Мне? – удивился он. – За что? Думаешь, мама не поверит мне, если я всё объясню?

– А… папа?

Журка скучным голосом сказал:

– Это меня не волнует.