Технический прогресс

СОН

Мы с Симой были впереди всех. Бежать уже не было сил. Пробежав немного, переходили на шаг. Тогда Сима начинала хныкать и причитать, что опоздаем и погибнет много птичек. Приходилось опять переходить на бег. Я четко слышал, как при беге у меня внутри что-то екало и болело – не то печень, не то селезенка.

За нами, стараясь догнать, двигалась ватага девчонок и мальчишек. Аул остался далеко позади, степь была близко. Туман мешал определить, сколько еще нам осталось бежать.

Мы торопились в степь, потому что весна была на исходе и туда уже слетались маленькие кукушки цзыгуй провожать весну своими криками. Они не куковали, а кричали отчаянным, почти детским криком, кричали до тех пор, пока из их горлышек не начинала брызгать кровь. Если в это время их не приласкать, они начинают захлебываться кровью, падают и бьются крылышками о землю, пока не умрут. Таким горем для них становится уход весны. Хорошо, что они собираются в одном месте, а если бы поодиночке, то где искать по лесам и степям?

Кукушечки цзыгуй, в панике и ужасе провожающие весну, нуждаются в участии. Надо взять их в ладони, пригреть и одной ладонью гладить и нежно прижимать к себе. Делать это надо с искренним участием и не торопясь. Если не выдержать нужное время и отпустить, то цзыгуй снова начнет кричать, и тогда будет еще труднее ее успокоить. После того как она перестанет кричать, ее надо опустить на землю. Она некоторое время сидит молча. Наверное, приходит в себя после паники. Потом оживляется и улетает с этого поля стенания и скорби. И тогда она спасена.

Все это лучше получается у девочек. У нас, у мальчиков, птички часто начинают кричать по второму разу. Но одни девочки не справляются, птичек много. Когда мы добрались до степи, то там, то здесь на земле уже судорожно бились крылышками о землю кукушечки. И хотя девочки ухитряются одновременно брать на руки и успокаивать по две, по три птички, все равно не успеваем. Пройдя всю степь, мы возвращаемся, чтобы подобрать всех погибших и похоронить. Многие девчонки при этом сильно ревут.

Вдруг замечаем, что от всех нас давно отделилась Сима. Она сидит на корточках и уговаривает успокоенную кукушечку улететь. Но пташка сидит на земле, не улетает и клювиком и глазками устремлена к Симе.

Сима снова берет ее в руки, гладит, прижимает к груди, целует в макушку и опускает на землю. Кукушечка не улетает, кротко и влюбленно смотрит на Симу... и Сима берет пташку в руки и, прижимая к груди, идет в стороне от нас. Но этих птичек категорически нельзя брать с собой, тем более заносить в дом! Страшная примета в этом: все горе от них перейдет в дом, к людям, живущим в нем, и у каждого будет столько горя, что каждый будет истошно кричать и надрываться, как эти птицы. Вот почему мы все стали требовать от Симы отпустить кукушечку. Страх сплотил нас, мы идем плотной толпой и кричим: «Сима, опомнись! Что ты делаешь? Отпусти ее! Не губи отца и мать! Не губи аул!».

Мы поравнялись с аулом и пошли дальше. Уже весь аул идет единой массой и грозно взывает к ее благоразумию. Она идет, не обращая на нас внимания, идет уверенно и быстро. Шаги большие, согнутые в коленках ножки твердо втаптывает в землю. Лицо у нее просветленно-вдохновенное, устремленное вперед.

Мы все уже знаем, что она не зашла в аул, чтобы никому не приносить горя.

Мы также знаем, почему в толпе плачут ее родственники, – она уже не вернется.

Она идет своей дорогой, со своей птицей счастья.

БАБУШКА АБРЕКА И НАУЧНО-

ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС

Каждую субботу Абрек уезжал домой в аул. За день-два до отъезда он начинал вспоминать свою бабушку. Родни в ауле у него было много, были и родители, но ни о ком он не вспоминал, кроме бабушки.

Так случилось в его жизни, что с малых лет он рос подле ее юбки, и поэтому у него закрепилась физическая потребность хоть раз в неделю ощутить родную, неповторимую атмосферу, которую он чувствовал только возле бабушки. Сама бабушка пользовалась огромным авторитетом во всем роду. Не так просто было получить ее благорасположение по тому или иному вопросу. Но Абрек, полюбившийся ей с малых лет, пользовался ее необыкновенным расположением, был как бы особой, приближенной к знаменитости. Так что их любовь была взаимной.

Каждую субботу перед Абреком вставал вопрос: что повезти бабушке, чем ее обрадовать? Вопрос осложнялся тем, что бабушке ничего не надо было. Возраст и вера в бога сделали ее самодостаточной. К тому же у Абрека, как у большинства из нас, студентов, денег или не было, или было мало. Поэтому хлопоты Абрека часто носили холостой характер. Хлопотал он каждую субботу, но часто ездил к бабушке без ничего.

В одну из таких суббот он пригласил меня в свой аул. Мы прибыли засветло. Абрек решил сделать «презент» бабушке в виде новости. В аулах тогда у многих не было не только телевизора, но и радио. Поэтому часто новости привозили из города. Как раз тогда наши ученые посадили на Луну космический аппарат.

Старушка сидела возле открытого очага, какие бывают в летних кухнях. Как только мы зашли, Абрек, придав своему голосу бравый тон, заявил: «Нын, наши на Луну забросили железку!». Бабушка ничего не понимала в научно-техническом прогрессе, кроме железа. Поэтому он сообщил ей новость на понятном для нее языке. Справедливости ради надо признать, что бабушка по-своему понимала научно-технический прогресс: она его видела, но ничего хорошего от него не ждала.

Бабушка с подозрением посмотрела на Абрека и спросила: «Ты что? С ума сошел? Какую еще железку?».

Абрек уже без бравады, искренне сказал: «Честное слово, бабуля, вот спроси у моего друга, он подтвердит».

Наступило молчание. Абрек был в ожидании. Бабушка была глубоко религиозна. Абрека пленяла та мудрость, которую бабушка извлекала из глубины своей веры. В школе, потом в институте он изучал много наук, доказывающих, что бога нет, что мир материален. Абрек все это понимал, но в глубине души, сам себе не признаваясь, принимал бабушкин взгляд на мир.

Наконец бабушка, грустно смотревшая на огонь, спросила: «Луна, что ли, об этом сообщила?».

Абрек придал голосу плаксивый тон: «Ну, бабуля, ну, честное слово, забросили. Эта железка там, на Луне, пищит, и все слышат».

Абрек с детства устанавливал контакт с бабушкой через плаксивый тон, если иначе по каким-то причинам не получалось. Этот тон был выражением его предельной искренности и отчаяния. Поэтому бабушка с тревогой посмотрела на него: неужели говорит правду?

Чувствуя первый успех агитации, Абрек тем же плаксивым тоном продолжил: «Ну, спроси у человека-а-а-а...!» – и протянул в мою сторону открытые кверху обе ладони. Тогда старушка впервые посмотрела мне в лицо и поразила своими бездонными, светло-желтыми, как у филина, почти нечеловеческими глазами. На светло-желтом фоне белков – черные треугольники зрачков. Такие глаза бывают только у магов. Я был ошеломлен этими глазами.

Наконец, оправившись от впечатления от глаз, очень старательно я начал: «Знаете, забросили не железку, а специальную машину. Точнее, одна машина вроде самолета доставила туда другую машину, которая подает оттуда сигналы, на той машине, что на Луне, своеобразный телефон установлен. Во всем мире ученые его сигналы принимают». И так далее в таком стиле.

К моему удивлению, старушка слушала внимательно. Вероятно, на нее подействовало мое искреннее желание все объяснить. Она напряглась всей своей фигуркой и приставила к ушам ладони, чтобы лучше слышать. В конце моего рассказа она стала махать ладонями, как бы отгоняя от ушей сообщение, которое не хотела услышать и в которое не хотела поверить.

Первая часть задачи была выполнена: до ее сознания дошла новость космического масштаба. Оставалась вторая часть задачи – получить ее комментарий. Абреку как воздух необходимо было узнать мнение бабушки о событии, о котором все эти дни мы, студенты, на занятиях, и в чертежном зале, и в общежитии только и говорили, конечно, с точки зрения науки. Но Абреку, зараженному бабушкиной религиозной философией, этого было мало. Не хватало мнения, с помощью которого он находил равновесие. Со школьных лет он привык соединять несоединимое: школьную схоластику с бабушкиной философией, странным образом принимая то и другое.

По всему было видно, что бабушка приняла наше сообщение как весть об очередной проделке обезумевшего человечества. Некоторое время она сидела с отрешенным видом, глядя на огонь, а потом с философской грустью сказала: «Если и закинули туда железку – она обратно им же на голову и упадет».