Опоздание к встрече

«Все и все, кого мы любим,

есть наша мука».

Бунин

Тимур Сахрай уже несколько дней нахо­дится в со­стоянии эйфории от до краев удовлетворенно­го автор­ского само­любия. Он давно не испытывал этого чув­ства, прида­ющего пол­ный и радо­стный смысл его творчеству, жизни и всему окружающему. Книга его расска­зов вышла год назад, однако ожидаемого резонанса не имела. Но в прошлом месяце стараниями двух его неугомон­ных поклонниц в областной библиотеке была организована презентация книги, которая очень удалась. Областное ра­дио дважды сообщало об этой презента­ции, а инсценировку одного из расска­зов передавало трижды. И дело пошло. Книгу в магазине стали покупать. Но главное было в признании: его останав­ливали на улице знакомые и коллеги, писали письма незнакомые люди – и все с признаниями и благодарностью за хорошую книгу. Но особенно много было телефонных звонков. Поэтому Сахрай не удивился даже позднему звонку очередной читательницы, хвалив­шей и благодарившей его. В таких случаях Сахрай в свою очередь благодарил по­клонниц, желал им всего хорошего, но не спрашивал ни имени, ни фамилии. На этот раз он почему-то поинтересо­вался именем читательницы. «Я – Гера, вы меня знаете», – был ответ. У Сахрая остановилось дыхание.

После некоторого молчания голос в трубке сказал: «Я та Гера, о которой вы спрашивали недавно нашего общего знакомого... Сычева». Сахрай был окон­чательно шокирован этим ответом. Не­ужели это она, самая яркая звезда его студенческих лет, при встрече с кото­рой он терял дар речи?!

«Так вы Гера Соколинская?» – изу­мился Сахрай. Женщина засмеялась мягко, как-то по-родному. От неожидан­ности Сахрай не знал, что дальше го­ворить и делать. В голове пошел круго­ворот воспоминаний. К нему добави­лись желание увидеть ее и сразу воз­никшее сомнение в целесообразности встречи. Молчание нарушил голос в трубке: «Я, наверное, вас испугала?».

«Честно говоря, да, – признался Сахрай. Это признание придало ему уверенности, и он сказал: – Нам ведь и пора встретиться». К его удивлению, женщина легко приняла предложение, а Сахрай, инстинктом чувствовавший, что не стоит сразу, завтра же встречаться, сказал: «На этой неделе у меня и ко­мандировка, и ворох дел – давайте встретимся на следующей. Я вам позвоню». Они попрощались.

Звонок Геры Соколинской сменил спокойную приятную авторскую эйфо­рию Сахрая на предельное напряже­ние. Когда-то услышать звонок и признание Геры было бы выше всякой его мечты. Не в силах совладать с собой, он оделся и, несмотря на поздний час, вышел в ночной город побродить и успокоиться.

Впервые Сахрай встретил Геру на третьем курсе политехнического инсти­тута при выходе из чертежного зала. Со второго курса главной учебной на­грузкой после занятий становились тог­да курсовые проекты с большим объе­мом чертежных и расчетных работ. Все необходимые инструменты для черче­ния и справочники для расчетов сту­дентам предоставляли в чертежном зале. После занятий многие устремлялись сюда, чтобы занять лучшие места. Но были завсегдатаи со своими постоян­ными местами. Сахрай с прошлого года бывал в чертежке систематически и ни разу не видел Геру до этого памятного дня первой встречи. На мехфаке деву­шек было мало. Все они были хоро­шенькие, миленькие. Ребята относились к ним, можно сказать, по-братски. Это значит тепло, по-дружески, но для любви они почему-то не предназнача­лись. Поэтому Сахрай не ожидал встре­тить в чертежном зале что-то такое, что могло взволновать сердце... И вдруг – она: открытое красивое лицо с правиль­ными чертами. Изумительной стройнос­ти фигура. Сахрай невольно оглянулся. Оглянулась и она, посмотрела больши­ми, умными, спокойными глазами. Че­рез несколько дней он увидел ее за работой в чертежном зале. Возле нее крутились сокурсники, предлагали услу­ги. Сахрай понял, чем отличалась Гера от всех девушек факультета, – она была красавицей среди более или менее хо­рошеньких. Но к русской красоте де­вушки природа добавила какой-то не­понятный шарм. Он проявлялся в ари­стократически изящных изгибах всего тела вплоть до пальцев рук, в голосе, грудном, переходящем в атласное со­прано с драматическим оттенком, и во всей фигуре, кроме стройности содер­жавшей пленящее и удивительное жен­ское достоинство.

Сахрай влюбился по уши. Они, уши, и начинали гореть первыми, как только он ее видел. Он вообще страдал робостью и застенчивостью. Со второго курса, четко осознав эти свои слабости, решил полностью от них из­бавиться. Успехи были явные, особен­но помогали занятия боксом. И вдруг – полный откат назад от достигнутого. Высокая порода Геры, проявлявшаяся во всем, даже в мелочах, вызывала у Сахрая чувство неполноценности. При виде нее терял дар речи, испытывал своеобразный паралич воли и ума. Тре­бовалось время, чтобы потом прийти в себя.

На каком-то этапе Тимур Сахрай понял, что надо бороться. Не за нее – он понимал, что шансов у него нет, – а со своим состоянием. Мужское само­любие подсказывало, что для этого надо сделать смелый шаг, ввязаться в бой, не страшась поражения. Он узнал ее домашний адрес, взял друга, введенно­го в курс дела, и отправился с намерени­ем сказать ей о своей любви... И после этого выкинуть ее из сердца, ибо он заведомо рассчитывал на отказ. Одна­ко, по мере того как они приближались к ее дому, овладевшая им накануне решимость таяла, предательски уступая место робости и застенчивости. Перед дверью ее квартиры он стоял уже блед­ный, с пересохшим ртом. И лишь кула­ки были по-боксерски сжаты. Дверь открыла женщина в годах. В руке ее дымилась сигарета. Она с какой-то жалос­тью посмотрела на пришельцев, сказа­ла, что Геры нет и что если есть жела­ние, то можно зайти и подождать. Сах­рай отказался ждать и в глубине души даже обрадовался тому, что ее нет дома. Он не представлял себе, как бы при­знавался ей в любви, окажись она дома. Не прийти он тоже не мог – иначе презирал бы себя. Ее отсутствие выручило: объяснения в любви с трясу­щимися губами, и потому позорного, не состоялось, а решение пересилить себя и прийти к ней было выполнено. Через несколько дней он встретил ее в кори­доре института и по ее насмешливому взгляду понял, что она «вычислила» его и знает о визите к ней. Этот ее насмешливый взгляд он воспринял как окончательный ожидавшийся отрицатель­ный ответ. Внутренние борения прекра­тились, и он даже успокоился. Он стал выполнять свои курсовые проекты дома, чтобы не ходить в чертежный зал и не встречать ее. Кроме случайных встреч в коридорах, она не могла ниг­де ему попасться, кроме чертежки, ибо училась курсом ниже.

Но однажды он наблюдал ее не­обычное поведение по отношению к себе. В актовом зале был устроен ве­чер. Организаторы решили разнообра­зить художественные номера спортив­ными. Тренер выбрал для показатель­ного боя на сцене его и Мишку Трофи­мова. Бой вызвал сильное оживление в зале, и они ушли под громкие апло­дисменты. Когда уже начались танцы и он, переодевшись, появился среди сокур­сников, невдалеке заметил Соколинскую с подругой. Она явно обращала на него внимание, в беседе с подру­гой много смеялась. У него было та­кое впечатление, что она радуется его успеху на сцене и всемерно хочет показать ему эту радость. Поче­му-то Сахрая это разозлило. К удивле­нию друзей, он бросил их и ушел с вечера. Домой он пришел с непонят­ным чувством удовлетворения. Потом понял, что взял реванш, что в свою очередь в ответ на ее насмешли­вый взгляд он не стал обращать вни­мание на проявленное ею на вечере благорасположение.

Когда Сахрай уже заканчивал ин­ститут, она дважды встречалась ему с полутяжеловесом из институтской бок­серской команды Юрием Изосимовым и оба раза, как ему казалось, бро­сала на него какой-то властный взгляд. В ее взгляде он читал вызов: дескать, не одни вы боксеры.

На завод, на котором Сахрай рабо­тал после института, год спустя прибыл по распределению Казбек Хасанов, со­курсник Геры. Он сообщил, что она выш­ла замуж за Изосимова и что они уехали работать в какой-то НИИ.

Прошли годы. Был 1974 год, когда он вдруг встретил Геру на улице. Она вела мальчика лет пяти. Она поздоро­валась, а он от неожиданности восклик­нул:

– Вы Гера Соколинская?!

– А что, уже не похожа? – ко­кетничала Соколинская. Договорились встретиться на следующий день в кафе и пообщаться. Она почему-то пришла с сестрой и зятем. Встреча получилась нервозная, натянутая и отчужденная. На следующий день он пришел к ней домой, но ему сообщили, что она уеха­ла на море, и тогда Сахрай навсегда выкинул ее из головы.

Все это он вспоминал, бродя по ули­цам города, по которым, несмотря на поздний час, с бешеной скоростью носи­лись автомобили и почти не было людей.

Теперь-то он понимал, что чувство­вал, что, выкинув тогда из головы, он оставил ее глубоко в сердце.

На следующей неделе у него действи­тельно было много дел, в числе которых и трехдневная командировка. Но через все эти дела звонок Соколинской вспоминался тепло, светло, отрадно.

Настало воскресенье, и он внутрен­не уже был готов с ней встретиться. К этому времени главный мотив встречи для него прояснился – разгадать тайну этой женщины. Тайна эта заключалась не только в ее особой внешности, какой он потом никогда не встречал, но и еще в чем-то. В чем именно, он не знал. Незаурядность была во всем – в красоте лица и фигуры, в сильном характере, в без­донных глазах... Теперь он понимал, что его впечатления от внешности и лично­сти Соколинской не были субъективны­ми, личностными. Все годы после ин­ститута, с кем бы из сокурсников он ни встречался, в разговоре обязательно упоминалась Соколинская. Она стала как бы визитной карточкой не только его студенческих лет, но и всех его сокурсников. По общему признанию, она была самой яркой звездой и потому со временем стала символом той звонкой, молодой, задорной юношеской их поры.

Точно в условленное время он подъе­хал к месту встречи. Вышел из машины и стал дожидаться на указанной ею автобусной остановке. Через несколь­ко минут перешла дорогу и подошла к площадке, на которой он стоял, невзрач­ная пожилая женщина, как ему показа­лось, даже старая. Сахрай продол­жал всматриваться в пешеходный пе­реход, на котором она должна была появиться, если бы шла из дому, адрес которого Сахрай знал от нее. Но ее все не было. Вдруг прямо над его ухом прозвучал вопрос: «Не узнаете-таки?». Он оглянулся и увидел ту пожилую женщину, которая накануне пришла на площадку автобусной остановки. Сах­рай вгляделся в ее лицо и с изумлени­ем и даже со страхом узнал в нем черты Соколинской. Пытаясь скрыть причину своего изумления, он сказал: «Вот так встреча!». Гера не только по­старела, она выглядела замученной. Ему казалось, что она из концлагеря.

«Вы знаете, когда я собралась на встречу с вами, я поймала себя на мысли, что меня не волнует, какое я сейчас произведу на вас впечатление. Конечно, я постарела. Но мне хотелось с вами встретиться и попросить извине­ния за нашу встречу, что была в 70-х годах, кажется в 1972 году. Я до сих пор чувствую за ту встречу угрызения совести. Это единственный не прощен­ный мной грех, а так я вроде выправи­ла все свои дела...». Эти слова Геры придали их разговору формаль­ный характер. Но его теперь интересо­вала не только ранее сложившаяся за­гадка ее как женщины, но и вопрос: что же с ней произошло такое, что так ее изменило? Сами по себе прожи­тые годы не могли это сделать.

Он предложил провести вечер вмес­те: «Мы можем съездить к бывшему сокурснику Казбеку Хасанову. Он выс­троил за городом шикарный особняк и живет там с семьей. Будет рад вас видеть. Нередко вас вспоминает».

Однако у Хасановых никого не ока­залось.

«Неужели мы так расстанемся? Да­вайте посидим в кафе», – сказал Сах­рай, когда они подъезжали к ее дому. Но по ее просьбе они пошли не в кафе, а к ней домой. Она жила в трехкомнат­ной квартире.

Когда они сидели на кухне за чаем, раза два заходил и рылся в холодильнике молодой человек невысокого ро­ста, лет тридцати. «Это тот самый ма­лыш, с которым вы меня видели 25 лет назад. Филипп», – представила она сына. Когда Сахрай спросил, чем за­нимается сын, по лицу Геры сначала пробежала тень, потом оно стало по­чти каменным.

Сахрай уже заметил особенность нынешней Соколинской – изменчивость ее лица. Оно действительно выглядело замученным, но временами ухо­дила эта замученность, и тогда, особен­но в улыбке, проглядывала, как солнце среди тяжелых туч, лучезарная ее про­шлая красота.

«Если с нее соскоблить наросты от невзгод, то она еще ничего», – поду­малось ему.

«Ты знаешь, – можно я буду на ты? – сын мой не радость моя, а мое горе. Мне стыдно говорить о том, чем он занимается. Он наркоман, и в этом его образ жизни. Все, что я име­ла, я потратила на борьбу за него. Ничего не получилось. Вытащить его не смогла. Но не жалею о затратах, пото­му что совесть моя чиста. Все его по­средничество в торговле позволяет ему получать лишь свою долю наркотиков. Заработков по существу у него нет, кормлю его я».

«Он довел тебя до такого состоя­ния», – подумал, но не сказал Сахрай.

Разговор о сыне позволил Сахраю поинтересоваться всей ее родней. Она с удовольствием рассказывала о своих родственниках и показывала семейные фотографии.

Сахрай возвращался домой поражен­ный всем, что он узнал.

Во-первых, по родному отцу она не Соколинская, а Бауэр. Ее родной отец, зауральский немец, был арестован в 1940 году, и потом они его никогда не видели. Соколинской она стала по от­чиму. Ее настоящее имя Гертруда. Так отец назвал дочку в честь своей мате­ри, которая скончалась до рождения внучки. Намучившись в военные годы с немецким происхождением своей доче­ри, мать Геры настояла, чтобы она в паспорте определила себе имя Гера, а не Гертруда.

«Вот откуда ее особенная красота: метисы, как правило, красивы. Русская красавица плюс красавец немец. Отсю­да и тот особый ее шарм, от которого я терял дар речи, – думал Сахрай, вспо­миная фотографию ее отца, на которой дородный немец выглядел и умным, и самоуверенным. – А до нынешнего состояния довел ее сын».

Однако Сахрай чувствовал, что пол­ной разгадки этой женщины он еще не имеет. Почему она взяла ребенка из детдома, а не родила сама? За Изосимова, о котором он спросил, за­муж она не выходила, была только дружба. Все последние годы была не замужем. О ее личной жизни разговор по суще­ству не получился. При первой встрече в их компании оказалась мо­лодая женщина, Вера, ее квартирантка, вернувшаяся с работы и зашедшая на кухню поужинать.

Ее присутствие заставляло их вести разговор в определенных границах.

Прошла еще неделя. В разговоре по телефону Сахрай уловил в ее словах нотки упрека: «Я вам даже звонила, не случи­лось ли с вами чего».

Сахрай запасся шампанским, ко­ньяком и всем прочим, необходимым для углубленной беседы, и отправился к ней.

Квартирантки и сына не было дома, и они могли говорить свободно о чем угодно. Снова вспомнили студенческие годы, что позволило задавать вопросы обо всех последующих этапах ее жиз­ни.

После института она поехала рабо­тать в НИИ на юг области. Там она встретилась со своим будущим мужем. Он после Московского энергетическо­го института прибыл туда по направле­нию. Как специалист он был одарен­ным, а физическая фактура его была отменная – высокий, плечистый. На фотографиях, которые она показыва­ла, он был с аристократической боро­дой, на красивом лице большие чер­ные глаза с поволокой. В институте у Геры была лишь одна платоническая любовь к преподавателю теоретиче­ской механики, о которой знали толь­ко ее близкие подруги. Встреча же с Олегом пробудила в ней настоящую глу­бокую женскую любовь. Вряд ли с его стороны была взаимность. Они по­женились и уехали на его родину, в Саранск. Вся его родня, имевшая свой проект семейного благополучия Олега, не приняла Геру. На определенном этапе борьба стала непосильной, уни­зительной. Он систематически из­менял ей со своей бывшей невестой, за которую ратовала родня. Самобытный и сильный характер Соколинской не отреагировать на это не мог. Любя, оставила его и уехала к родителям. Резала по живому. Здесь она пыталась заткнуть кровоточащую рану души ребенком, взятым из детдо­ма.

Тогда, в 1974 году, Сахрай и встретил ее.

На вопрос, стоило ли отказываться от своей любви, Гера ответила, что не хотела мешать его счастью.

«Вряд ли ты в этом искренна, – возразил Сахрай. – Расставание с лю­бовью равносильно самоубийству. Один социолог делит самоубийства на эгоис­тические и альтруистические. В первом случае человек мстит обществу за оби­ды и оскорбления, во втором случае он уходит из жизни во имя того, кого лю­бит. У тебя явно просматривается пер­вый вариант».

«Очень любопытная теория, – в глу­бокой задумчивости проговорила Гера. – Пожалуй, я с тобой соглашусь... Вот интересно...».

Бывший ее муж женился на своей любовнице, но через некоторое время потянулся к Гере и стал к ней приез­жать. Он останавливался у своих зна­комых, а встречались они где-нибудь в городе. Соколинской легче было общать­ся с ним на дистанции, ибо интимные, близкие отношения сделали бы эти встречи и расставания невыносимыми.

Последний раз он приезжал пятнад­цать лет назад. К месту встречи не явился. Она знала номера поезда и вагона, в котором он собирался уез­жать на следующий день. Но в том ва­гоне его не оказалось.

«Я тогда поняла, точнее, почувство­вала, что это окончательное расстава­ние, что он навсегда ушел из моей жизни. Я пошла в церковь... Не знаю почему...»

Она закрыла лицо руками и долго молчала. Когда убрала руки, глаза были полны слез.

«Вскоре по приезду он скончал­ся», – пояснила Гера свои слезы.

Сахрай возвращался домой с чув­ством человека, разгадавшего мучившую его тайну. Удивительным было то, что в глубине души он еще в институте догадывался – а теперь это подтверди­лось, – что в жизни Геры будет имен­но роковая любовь.

Прошло еще две недели после этого разговора.

Ночью, когда случилась их интимная близость и он неистовствовал от некогда не востребованной, но ныне проснувшейся страсти, она попросила пожалеть ее, потому что после Олега у нее не было мужчин. Свет от фонаря за окном освещал ее лицо. Оно было такое же молодое и обаятельное, как в те далекие студенческие годы.

После этой ночи они не могли быть долго друг без друга. Их встречи стали регулярными.

***

При очередном посещении Хасановых Сахрай рассказал жене Казбека Рите о своей юношеской любви к Гере и о ее красоте в те годы. Рита, прида­вая уверенность своему тону, сказала, что это и так видно, что и сейчас она красива. «Вот только морщины…» – и, призадумавшись, сказала, что не так много надо, чтобы ее омолодить. Дело в том, что Рита была превосходным врачом-косметологом. Она предложила Сахраю уговорить Геру на косметическую операцию, совершенно несложную и безбо­лезненную. Сахрай объяснил, что в ло­гике их взаимоотношений такое пред­ложение с его стороны будет выглядеть некорректно, что такой просьбой он как бы подчеркнет, что сейчас ее вне­шность ему не нравится. Тогда Рита заяви­ла, что она сама с ней поговорит «как женщина с женщиной». «Только без упоминания моего имени», – предуп­редил Сахрай.

Рита нашла повод увести Геру из-под летнего навеса, где они сидели, в дом. Там, уединившись, женщины долго общались.

На следующий день Гера, волнуясь и стесняясь, стала рассказывать о пред­ложении Риты. Сахрай с деланным удив­лением встретил ее сообщение и далее стал говорить, что Рита известный и превосходный специалист во врачебной косметике и, что будь он женщиной, то непременно согласился бы на такую операцию. Взял трубку, набрал теле­фон Риты и спросил, когда Гера могла бы прийти к ней. Рита посоветова­ла лечь на операцию не сейчас, в жар­кое время, а с наступлением октября.

В начале октября позвонила Рита и сообщила, что ждет их. Гера, уже за­бывшая о предстоящей операции, стала и сомневаться, и волноваться. «Я не знаю, что делать. Мне это совершенно не нужно. Я счастлива, когда ты ря­дом. Но когда мы бываем на людях, я замечаю, что не соответствую тебе. Ты ведь так выглядишь... и мне стыдно рядом с тобой», – при­читала она. Сахрай опять взял инициа­тиву в свои руки и отвез ее в клинику к Рите.

Пребывание в клинике длилось уже больше месяца, и наконец Гера согласилась на свидание с Сахраем. Вначале он не заметил в ней особых изменений. Он принес ей на примерку два костюма и два платья, взятые у знакомого продавца. (Еще в начале их сближения Сахрай заметил, что Гера махнула рукой не только на свою судь­бу, но и на свою внешность и на свою одежду. Все ее платья были невзрач­ными. Он искал повода обновить ее гардероб.) Гера хотела знать мнение Риты о нарядах и попросила их оста­вить.

Женщины, сговорившись, еще месяц не общались с Сахраем. Наконец Рита позвонила и сказала, что он может заб­рать Геру, но только в ее присутствии. Сах­рай, до сих пор относившийся ко всей этой истории с некоторым юмором, на этот раз, подъезжая к клинике, волно­вался. Он зашел в кабинет Риты, на­деясь найти там уже готовую к отъез­ду Геру. Но ни той, ни другой не было. Медсестра передала просьбу Риты немного по­дождать. Однако их не было полчаса, и все это время волнение не покидало Сахрая, наоборот, оно нарас­тало. Наконец вошла веселая Рита, взяла Сахрая под руку и сказала: «Только не падай». Потом явилась подготовленная к игре Гера...

Сахрай с раскрытым ртом влаж­ными глазами глядел на нее и не мог поверить в возможность такого преображения. На Гере великолепно сидел один из костюмов, которые он принес, в руках была элегантная дам­ская сумочка. Великолепная прическа и лицо!

Умеренная косметика делала ее очень похожей на какую-то знаменитость из мирового кино. Наконец Гера не выдержала игры, бро­силась к Сахраю и стала его целовать. Он же стоял с раскрытыми для объятия руками и все повторял: «Рита, да ты волшебница, я мог ожидать чего угодно, но такого?!».

«Ну теперь, Сахрай, держись: у тебя будет много поводов ревновать ее», – говорила Рита, провожая их.

Дома Гера долго не могла привык­нуть, как она выражалась, к своей «но­вой внешности», особенно первое вре­мя, избегала соседей, родственников и друзей. Несмотря на это все быстро узнали о метаморфозе ее лица и ис­пользовали любой повод, чтобы посмот­реть на нее. Сахрай понял, чем можно было ей помочь: надо исчезнуть из поля зрения всех. Он взял ее с собой в командировку в Ленинград, где они провели две недели.

По возвращении Сахрай решил выве­сти ее в «большой свет», как он назы­вал круг своих приятелей и друзей, причастных к музыкальному театру и филармонии. Большинство из них были профессора и доценты вузов города, имеющие в качестве хоб­би музыку. У многих были отменные голоса.

В Доме ученых профессор Розен, его однокашник по первому институту, решил праздновать свой 50-летний юби­лей. Предполагалось, что там будет весь поющий «бомонд».

С самого начала юбилей Розена скла­дывался весело, дружно для всех. Как многие евреи, Розен умел организо­вать то, за что брался.

Сахрай всем представлял Геру как подругу. Она явно выделялась среди всех женщин. Закончилась концертная часть, и перед банкетом был объявлен перерыв. Сахрай оставил Геру с одной знакомой и вышел на улицу, где, как ему передали, его ждал родствен­ник.

Родственник долго и нудно говорил об устройстве сына в институт и довольно надолго задержал Сахрая. Когда он вернулся в фойе, где оставил Геру, то увидел ее в кругу большого числа поклонников. Она бросилась к нему и просила больше не остав­лять ее. Банкет, начавшийся с тостов в адрес юбиляра, вскоре сместил центр тяжести в сторону Геры. Этому способ­ствовал сам юбиляр, первым спевший персонально для Геры арию Риго­летто. За ним последовали остальные «голоса». Гера стеснялась, но была сча­стлива. Она не предполагала, что та­кие арии так здорово могут петь не­профессионалы.

После этого юбилея среди всех зна­комых Сахрая прошел слух, что у него роман со знаменитой актрисой. На юбилее Сахрай шутя несколько раз ее так представлял.

Через несколько дней после этого банкета Гера попросила Сахрая при­ехать для серьезного разговора. Она сетовала на то, что мужчины не дают ей прохода.

«На кой черт я согласилась на эту операцию! Разве можно бороться с природой? Я ощущаю свой возраст, а не свою искусственную красоту. Зачем мне эти ухаживания мужиков на старо­сти лет? Мне только ты нужен, только ты – родная частица моей юности и моей жизни. Я ведь всех близких поте­ряла. По очереди похоронила маму, отчима. В прошлом году сестру. Я готова была и сама уйти. Честное слово, очень была готова. И вдруг возник ты – посланец моей счастливой юности, и я стала вокруг видеть краски, слышать голоса и музыку, чувствовать запахи. Но я ощущаю жизнь только с тобой. Я не хотела тебе этого говорить, потому что в моем возрасте такие признания неестественны. Я постоянно думаю о тебе. Для меня думать о тебе и жить сейчас одно и то же. А эта дурацкая операция, эти охи, ахи женщин и мужчин выбивают из колеи. Пойми же, они все мешают моему счас­тью».

«Ну, давай все время будем вместе», – легко и неожиданно для себя предложил Сахрай. Так он стал жить у нее.

Оба истосковавшиеся по душевному и не только душевному уюту, Тимур и Гера быстро достигли той гармонии совместной жизни, которая и есть счастье. В интимной жизни они настолько подходили друг другу, что о ком-то другом ни у кого из них не могло возникнуть даже мысли. Но не менее их объединяло прошлое, которое до мелочей было родным и близким, отношения отличала именно гармония, каждый ревностно следил за тем, что могло ее нарушить, и предупреждал соответствующими действиями. В результате получалось так, что ни одному из них не надо было о себе заботиться, ибо он сполна заботился о ней, а она о нем. Одно обстоятельство тяготело над ними – это Филипп.

Сахрай долго думал над тем, как раз и навсегда решить его проблемы. Но то, что узнавал от Геры, сводило на нет все его проекты.

Единственным человеком, знавшим полностью проблемы Филиппа в любой день, была Гера. От самого Филиппа никакой информации Сахрай получить не мог. Он пытался с ним общаться, но это оказалось невозможным. Филипп практически не мог поддерживать разговор. Он или молчал, или выдавал нечто несуразное, похожее иногда на афоризм, иногда на белибер­ду. Все его фразы полностью расшифровать могла только Гера. При обще­нии с Сахраем у него на лице появля­лась некая хитромудрая усмешка с полуопущенными веками, делавшая его похожим на загадочного маленького Будду.

Когда Сахрай предложил обратиться к самым большим специалистам по нарколечению и не жалеть денег, Гера попросила сейчас этого не делать, по­тому что в город завезли крупную партию героина.

«Ты откуда знаешь?» – изумился Сахрай. «Десять лет поживешь с нар­команом – все узнаешь. Разве не за­мечаешь, что мы уже неделю завтрака­ем на кухне?».

Сахрай вспомнил, конечно, как до недавнего времени Гера приносила зав­трак в спальню. Кухня в это время была занята Филиппом и его друзьями. Они там готовили «варево», которое не всегда удавалось довести до нужной кондиции.

Теперь Филипп исчезал из дому ранним вечером и возвращался в пол­ночь. Он был активным посредником в реализации героина. За это он никаких денег не получал, но имел свою долю героина. По утрам его не было слышно. Он был в «форме». Так Сахрай воочию убеждался в том, что наркомания – это образ жизни, а не просто дурная привычка. С другой стороны, это вели­колепно организованный бизнес, в ко­тором свои доли имеют не только пре­ступные и теневые дельцы, но и орга­ны всех ветвей власти.

С окончанием лета закончился и героин. Филипп с друзьями вернулся на кухню.

Сахрай решил, что настало подходя­щее время уложить Филиппа в диспан­сер. К его удивлению, Гере удалось до­вольно-таки легко уговорить Филиппа.

Они посещали его раз в неделю. Общалась с ним Гера, а Сахрай в это время беседовал или с врача­ми, или с такими, как они, родителями. Многое от них узнавал Сахрай и посте­пенно приходил к выводу, что у них с Герой могло быть хуже, чем есть сейчас. Одно его удручало до безыс­ходности. Из бесед с лучшими специа­листами он понял, что такая стадия, как у Филиппа, полному излечению не поддается. «Полное излечение сделает его инвалидом, его уделом станет псих­больница», – говорил ему один доктор.

Через месяц Филиппа отпустили для того, чтобы сделать перерыв в лече­нии. Сахрай видел в его поведе­нии явное улучшение. Однако Вера-квар­тирантка категорически с этим не со­глашалась. Она замечала сильные из­менения в суждениях и действиях Филиппа. Не в лучшую сторону.

«Вы знаете, он стал очень сильно ревновать мать, – говорила Вера. – Еще бы, всю жизнь занималась им, а теперь нет такого внимания». «Я ду­маю, это не ревность, а обыкновенный эгоизм», – пояснила ситуацию Гера.

Гера проводила в комнате Филиппа около получаса. Убирала, беседовала. Однажды она вышла от него смеясь: «Рассмешил: говорит, убью тебя, если будешь меня сильно воспитывать. Ду­рачок, эта угроза, как и та, когда он говорит, что разменяет квартиру и бу­дет жить отдельно».

Через некоторое время Филиппа снова взяли в диспансер. На этот раз надолго. Выйдя оттуда, он закрылся в своей комнате, отгородился ото всех, в том числе и от друзей. Его было не видно и не слышно.

***

Сахрай возвращался после трехднев­ной командировки, предвкушая радость встречи с Герой. Если дверь откроет Филя или Вера, он даст им знать, что­бы не выдавали его приезд. Он неожиданно появится с независимым видом в ее комнате. Она тоже безразлич­ным тоном будет некоторое время раз­говаривать с ним. Потом он, вроде бы проходя мимо, неожиданно схватит ее. И в долгом постепенно смягчающемся объятии они будут наслаждаться теп­лом друг друга. С того времени, как они стали жить вместе, он уже не мог без этого ее мягкого и в то же время бездонного тепла, очищающего его все­го – и душу, и тело. Будучи уже в годах и опытным во всем, он не мог не задуматься о природе этого тепла. Начиналось оно как действительно ре­альное, физическое тепло ее тела, но потом становилось неощущаемым яв­лением другого порядка. Невероятной чистотой своей оно освобождало его от всех видов переживаний, недомоганий, наполняло все его существо новой, свет­лой жизненной силой. Сахрай предчувствовал очередное счастливое возрож­дение всего себя от встречи и, не до­жидаясь лифта, побежал по лестнице.

В дверях встретился выходящий Филя. Идиотская радость, которую он изобра­жал при встречах, на этот раз была еще более выраженной. «Ну вот, во­время успел, – сказал Филя и, спуска­ясь по лестнице, добавил: – на спек­такль».

Сахрай, зайдя в квартиру, не стал скрывать свой приезд и громко спро­сил: «Что это с Филей?».

Ответа не последовало. Он заглянул на кухню. Геры там не было. Он нашел ее в ее комнате. Она лежала на посте­ли лицом вниз, держась руками за шею. Изо рта была видна бурая пена. Сах­рай приподнял ее голову. Гера обре­ченно глядела мутными глазами. Отпу­щенная им голова беспомощно легла на подушку.

«Гера, что с тобой?» – кричал Сах­рай, почему-то решив, что она чем-то отравилась или подавилась. Он по­бежал к телефону, не сразу его нашел. Дежурная «скорой» дотошно спрашивала, что ела пострадавшая. Сахрай, уже полностью объятый стра­хом, прибежал к ней, перевернул вверх лицом, подтянул к себе на колени и только тогда заметил на ее шее крова­вый разрез, через который с хрипом проходил воздух. В это время глаза Геры абсолютно прояснились, расшири­лись, достигли пугающей красоты и медленно-медленно закатились. Утихла и рана на шее.

Сахрай некоторое время стоял объя­тый ужасом. Потом его пронзила жгу­чая догадка о том, что это дело рук Фильки. Мгновенно он бросился к две­ри, чтобы найти и уничтожить его. На какой-то лестничной площадке осознал нелепость своего замысла и, обессилен­ный и опустошенный, вернулся к Гере.

Санитары «скорой» вызвали милицию. Что-то он им отвечал, о чем-то с ними беседовали всполошившиеся соседи. Но все это было где-то далеко, по ту сторону его потря­сенного сознания.

***

Забыть Геру Сахрай не мог. Недо­ступная звезда его ранней молодости, подарившая на склоне лет всю возмож­ную для его возраста полноту любви... Она же поставила в его жизни после­днюю точку. Сахраю было абсолютно ясно, что это была в его жизни после­дняя любовь. Она и не покинула его. Но уход Геры породил щемящее чувство обиды, тоски и оди­ночества. Почему? За что? Если такое может произойти, в чем тогда смысл жизни?

Сахрай никогда не любил филосо­фию. Занимаясь литературным делом, он всегда соприкасался с живой чело­веческой жизнью. А философия, по его мнению, слишком абстрактна и далека от нее.

Однако в последнее время он ловил себя на том, что трагедия, произошед­шая с ним, постоянно наводит его на философские раздумья. Почему красо­та Геры – и юная, первая, и вторая, вос­становленная – приносила ей только несчастье?

А все цитируют великого писателя: «Красота спасет мир».

А кто спасет красоту?!

Почему русский Сократ XIX века, задавший в своих романах столько воп­росов, въедливо докопавшийся до глу­бин человеческой души, не поставил этого вопроса?

Сахрай чувствовал, что философство­вание лечит его травмированную душу. Он с огромным удовольствием читал «Утешение философией» Боэция. Он стал понимать, что философия помога­ет личные проблемы поднимать до все­общего уровня и этим облегчает их давление. Он стал понимать лейтмотив философии: связывать непредсказуемые превратности человеческой жизни и ве­личие возвышающегося над судьбой сво­бодного человеческого духа.

Евгений ПЕТРОВ,

студент 4-го курса факультета

водоснабжения и водоотведения

ШРАМ

– Как это тебя угораздило? – отчитывал я парнишку, вытаскивая пинцетом из его груди очередной осколок ручной гранаты. – А еще вэдэвэшник!

Он дико вскрикнул и инстинктивно дернулся, чем причинил себе гораздо большую боль.

– Ну-ну, не брыкаться! – придал я голосу максимальную суровость, на какую был только способен в подобной ситуации, попутно цепляя следующий осколок, на этот раз от ребра.

Парнишка покрепче сжал зубы и напрягся. Но по телу все равно пробежала судорога.

– Терпи! Осталось немного. Сейчас буду зашивать. – Я уже удалял запекшуюся кровь ватным тампоном, размышляя над тем, что стерильность здесь ни к черту, подцепит еще заражение крови. Нужно торопиться.

У парнишки участилось дыхание, и откуда-то изнутри снова вырвался нечеловеческий крик. Боль легче переносится, если не держать ее в себе. И организм это понимал.

– Сейчас, сейчас… – как заклинание шептал я простые слова, привычными движениями накладывая шов.

Каких-то пять минут назад парнишка в составе первого отделения нашей роты шел по крутой горной тропе, работая на подъем. Шел по следу малочисленного чеченского отряда. Шел и надеялся, что по окончании задания его наконец демобилизуют, что он скоро вернется домой, постарается забыть все, что здесь пережил. Но вдруг кто-то зацепил растяжку. Под истошный вопль «Ложись!» бойцы падали лицом в землю, не зная, откуда ожидать взрыва. Он не успел.

Я не знал его. Я всего лишь медик, солдат-контрактник, сознательно идущий навстречу смерти и уже почувствовавший ее жаркое дыхание. Знал только одно: война не забудется. Каждую ночь он будет просыпаться от страшных реалистичных кошмаров, каждый закат будет принимать за отблески вражеских костров, далекий гул самолета – за рев боевой машины десанта. А знаете, как неудержимо тянет броситься на землю, когда детишки взрывают рядом безобидные петарды? Как екает сердце при виде на земле дымящего окурка, который так похож на горящий бикфордов шнур? Как давит на мозг тишина, когда сидишь один в комнате? Как страх пронизывает сознание, когда понимаешь: еще мгнове- ние – и нанес бы смертельный удар дорогому человеку за то, что он просто по-дружески хлопнул тебя по плечу?

Нет, ничего не проходит бесследно. Каждое событие в нашей жизни оставляет свой отпечаток. Свой шрам. Как оставит уродливый шрам на груди несчастного парнишки этот остывший кусок металла.

НЕБО

«Такое бывает», – думал я, быстро шагая по улице, чувствуя, что со мной соглашается даже небо. Оно так же, как и я, хмурилось и мрачнело с каждой минутой. Оно тоже было не согласно с суровой правдой жизни.

Нас переполняла ярость. Я до боли в пальцах сжимал кулаки, а небо с грохотом метало молнии. Мое сердце кто-то покрыл коркой льда, чтобы оно не загорелось от бушующего внутри огня. Мозг упорно пытался подчинить вышедшие из-под контроля чувства. Небо все понимало и разгоняло раздражающих меня людей по домам, за что я был ему бесконечно благодарен. Никого не хотелось видеть. Ничего не хотелось делать. Просто куда-то идти, хотя бы к той опустевшей троллейбусной остановке.

Но я все же остановился за несколько шагов до намеченной цели. И небо не выдержало. Оно разрыдалось от бессилия, оттого, что ничем не могло мне помочь.

Я стоял под проливным весенним дождем. Почему-то меньше всего сейчас хотелось куда-то от него прятаться. Намокли волосы, легкая ветровка, джинсы. Вода омывала лицо, барабанила в грудь, стекала по ногам на асфальт. От тела струился пар. Дождь остужал не тело – душу. Он смывал все негативное. Сердце уже стучало радостнее, ощутив спасительную пустоту. И люди не раздражали. Те, что тыкали пальцами из проезжающих мимо автомобилей. Они не понимали моего состояния.

Дождь прекратился внезапно. Налетевший ветер пронзал насквозь. Он яростно разгонял тучи. И вот одна из них освободила солнце. Я посмотрел в небо, как смотрят в глаза хорошо знакомому человеку, когда узнают о нем что-то новое, и почему-то улыбнулся. Оно тоже улыбалось.

.