Красивый

Мне снова приснился кошмар, но в этот раз я проснулся сам, сев в постели и тяжело дыша. Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Часы показывали около двух после полуночи. Я посмотрела на кровать Джерарда, надеясь, что не разбудил его, но соседа там не было. Это озадачило меня, так как пациентам не позволялось покидать комнаты после выключения света. Сбросив одеяло, я на цыпочках подошел к двери. Повернув ручку, чуточку открыл дверь и выглянул в коридор — никого. Выскользнув из комнаты, я осмотрелся, понятия не имея, куда сосед мог пойти. Прокравшись в комнату отдыха, не обнаружил Джерарда, поэтому прошел мимо кабинета медсестер и через еще один длинный коридор, но парня не было и в столовой. В противоположном конце коридора располагался балкончик для курения, и мне пришло в голову, что Джерард мог быть там. Я подошел к раздвижной стеклянной двери и заглянул вовнутрь. Парень действительно оказался на балконе, он стоял, вцепившись в перила так сильно, что у него побелели костяшки пальцев. Мне не хотелось беспокоить его, особенно после того, что произошло днем, но любопытство взяло верх. Открыв дверь, я шагнул навстречу холодному ночному воздуху.

— Если ты санитар, то прошу прощения, я вернусь через минуту, — пробормотал Джерард.

— Нет, я Фрэнк, — кое-как выдавил я, не зная, что сказать.

— Чего ты хочешь, Фрэнк? — спросил он. Я аккуратно шагнул к парню, но между нами все еще оставалось несколько футов.

— Я проснулся и увидел, что тебя нет в комнате. Я беспокоился.

— Как мило с твоей стороны, — резко ответил Джерард. Я прикусил язык, чтобы не наговорить лишнего.

— Прости, что обидел тебя, — выпалил я, в глубине души надеясь, что он не попросит меня повторить.

— У тебя были на это причины.

— Я прошу прощения не за свои слова, а за то, что они тебя задели, — пояснил я. Джерард ничего не ответил, лишь шагнул ближе, теперь мы стояли рядом друг с другом. — Ты меня вообще слушаешь?

— Фрэнк, хватит пытаться подружиться со мной. Я пришел сюда за лечением, а не за друзьями.

— Может, я не хочу быть твои другом, а просто пытаюсь быть добрым с тобой.

— Тебе об этом твой психиатр сказал? — фыркнул парень.

— Нет, — неохотно ответил я.

— Тогда зачем тебе это? Я уже слышал, что ты считаешь меня полным придурком, мне не нужна твоя жалость.

— Может, ты заткнешься и примешь мои попытки хотя бы раз? — парировал я.

Джерард тут же замолчал и отвернулся, оставив меня пялиться на его затылок. Вздохнув, я решил тоже молчать, но вскоре не выдержал:

— Как тебе погода? — робко поинтересовался я. Парень посмотрел на меня, удивленно подняв брови.

— Нормально, наверное… — он замолчал. Я лишь кивнул.

— Я родом из штата, где дожди идут достаточно часто, поэтому солнце — неплохая перемена. Хоть мы и видим его только с этого балкона, — пошутил я. — Да ведь? — Джерард не ответил и даже не посмотрел на меня, парень стоял, уставившись на свои руки. Я громко вздохнул, удостоверившись, что он услышал. Отвернувшись от перил, направился к стеклянной двери.

— Спокойной ночи, Фрэнк, — тихо сказал Джерард. Я ненадолго остановился, думая, что ответить, но решил промолчать.

Вернувшись в комнату, лег в кровать и натянул колючее одеяло до самого подбородка. Оставшуюся часть ночи я проспал без сновидений, а за завтраком заполнил дневник.

— Черт, мне сегодня снилась какая-то жуть, — сказал Хейли, когда я начал есть свой пастообразный омлет.

— Какая? — девушка взяла кусок бекона со своей тарелки и подняла его, будто предлагая мне. — Вегетарианец, — напомнил я. Хейли закатила глаза и бросила бекон обратно.

— Помнишь, как Рэй сбесился из-за монстров?

— Такое трудно забыть.

— Я тоже видела монстров.

— Тебя теперь отправят к шизикам или что? — поддразнил я.

— Не смешно, Фрэнк, — резко ответила она. — Я видела их во сне.

— Иногда мне кажется, что Рэй не сумасшедший. Последнее время он слишком часто оказывается прав, чтобы быть психом, — хихикнул я, но слова все равно прозвучали довольно пугающе.

— Что если мы его недооценивали все это время, и он действительно разговаривает с Богом? — засмеялась Хейли.

— Может, ему стоит стать синоптиком? — мы расхохотались так, что чуть не упали со своих стульев. Я моментально замолчал, когда увидел Джерарда, идущего через столовую. Парень шел к кабинету доктора Дель Рей, который находился в конце корпуса для людей с травмами. Хейли, должно быть, проследила за моим взглядом, потому что она прочистила горло, чтобы привлечь мое внимание.

— Что с тобой, парень? — спросила девушка. — Ты сам не свой с момента появления этого новенького.

— О чем ты?

— Тебе всегда было плевать на людей, которые злят тебя, и ты никогда не пытался с кем-то контактировать. Даже страшно подумать, что тебя кто-то заинтересовал, — я закатил глаза, на что Хейли несильно ударила меня по руке. — Он полон тайн.

— Полон тайн? — поддразнил я, пародируя ее голос.

— Ой, Фрэнк, заткнись! Ты знаешь, что я имела в виду… Он такой скрытный.

— Уж поверь, я заметил.

— Он обедает со своими психиатром, принимает душ отдельно ото всех, его навещает брат…

— Откуда ты знаешь? — перебил я. В клинике было две ванных комнаты — мужская и женская. В них находилось несколько душевых кабин и ванн, которые всегда были наполовину наполнены теплой водой. После того, как кто-то помоется, санитары мыли и наполняли ванную снова. Но ими пользовались только люди, которым доверяли и разрешали принимать душ в одиночестве.

— Я занималась общественными работами, подшивала заметки доктора Дель Рей, и наткнулась на записи о нем, — призналась Хейли. — Я не удержалась и прочитала.

— Что еще ты узнала?

— Он учился в художественном колледже в Нью-Йорке, пока не оказался здесь из-за попытки самоубийства. Брат заставил его пойти в клинику. Ему прописали снотворное, но он его не пьет. Ни разу не видела, чтобы он ходил к медсестрам за таблетками, — сообщила девушка. Так вот оно что, попытка самоубийства. Тогда почему Джерард не в отделении с Хейли? Почему он в корпусе для людей с зависимостями? Такое чувство, что чем больше я о нем узнавал, тем больше вопросов возникало! Поставив подносы, мы пошли в арт-комнату, где я бывал всего пару раз.

У миссис Жардин существовало одно правило — если ты вошел в комнату, то не уйдешь, пока что-нибудь не нарисуешь. Она была приветливой и все такое, но ее приветливость казалась поддельной. Она была шатенкой с длинными прямыми волосами и миндалевидными глазами. Миссис Жардин одевалась, как хиппи: она носила широкие, бесформенные брюки в цветочек, которые были похожи на пижамные штаны, к фиолетовой шали, накинутой на плечи, была приколота большая золотая брошь.

— Рада снова тебя видеть, Фрэнк, — едва слышно сказала женщина. Сама комната выглядела так, словно на нее напали феи из книг Марты Стюарт.* Все стены были увешаны фотографиями знаменитых картин рядом с ними — небольшие листочки с описаниями. Металлические столы, в центре которых стояли яркие керамические кувшины с принадлежностями для рисования, сочетались со стульями. Еще больше карандашей, красок и прочего лежало в шкафах из темного дерева, которые стояли вдоль стен.

— Доброе утро, миссис Жардин, — поздоровался я. Она прижала палец к губам.

— Эта комната — спокойное место. Пожалуйста, оставьте всю лишнюю энергию за ее пределами, — едва слышно сказала женщина. Мы с Хейли сели рядом с Рэем и Брендоном. Первый болтал без умолку, совершенно не обращая внимание на то, что его никто не слушал. Я взял лист бумаги и несколько цветных карандашей.

— Рэй, тсс, — сказала Хейли, дотронувшись до предплечья парня. Брендон одарил ее благодарным взглядом, радуясь, что его наконец спасли. — Что мне нарисовать? — спросила девушка.

— Нарисуй бобра, — с энтузиазмом ответил Рэй. Кивнув, Хейли начала рисовать. Я хотел было тоже спросить совета парня, но передумал, не желая рисовать что-то бессмысленное. Если вы хотите что-то сотворить, то пусть это будет чем-то стоящим. Верно? Я начал рисовать маму в ее лучшем платье, темные волосы собраны в пучок, на шее — жемчужное ожерелье. Но я не помню маму такой. Моя мама никогда такой не была, она постоянно грустила и сидела в комнате, плача. Трудно вспомнить, когда она была счастливой. Последнее светлое воспоминание о ней омрачалось неприятным происшествием.

Когда мне было тринадцать, мы с мамой сильно поругались, и я сказал, что больше ее не люблю. Она много плакала и несколько раз ударила меня за эти слова. Спустя несколько дней, мама пришла ко мне в комнату, плача и извиняясь за свой поступок, потом мы пошли в кино. Всю дорогу домой мы смеялись, и я решил, что наша семья может быть нормальной, но ожидания, как обычно, не оправдались. Когда мне было шестнадцать, мама приготовила спагетти для нас с отцом, который напился и отрубился на диване. Она выложила спагетти на блюдо, домашний ужин выглядел прекрасно, а потом папа проснулся.

— Какого хрена меня не пригласили? — взревел он. «Ты живешь здесь, ты всегда приглашен, — хотел ответить я, но промолчал». Отец взорвался. — Неужели ты что-то приготовила, сука? — выплюнул он, вырвав тарелку у мамы из рук и злобно швырнув ее на пол. Блюдо разбилось, соус брызнул в разные стороны. Я съежился, пытаясь незаметно уйти из-за стола.

— Убирайся отсюда, неблагодарный щенок! — заорал отец, и я убежал, оставив его избивать маму. Каждый раз, когда Патрик спрашивал, люблю ли я отца, ответ был отрицательным. Мой рисунок больше не выглядел красивым. Мамин силуэт и платье никуда не делись, но лицо превратилось во что-то непонятное. Грустные глаза были разного размера, рот искривлен, вместо носа — зияющая дыра. Ее колени и платье были покрыты кровью. Мама не была красивой, она была грустной. Качество «красивый» отсутствовало в списке ее особенностей. Согласно моей теории, красоту можно обрести только от рождения, и если твои мысли были полны красивыми вещами. Мысли моей мамы были полны монстрами. Смяв листок, я кинул его в мусорку, за что заслужил многозначительный взгляд миссис Жардин — женщина терпеть не могла людей, который выкидывали свои рисунки.

Я пошел на терапию к Патрику, но мне не хотелось разговаривать. На все вопросы я отвечал «Не помню», «Не знаю», «Мне плевать». То же самое повторилось на следующий день — я не говорил ни с Патриком, ни с Хейли. Я перешел в беззвучный режим, стараясь слиться с обоями. Мне не хотелось здесь больше находиться. Я хотел вернуться домой. Хотел пить пиво, уклоняться от выпадов отца, спрятаться у себя в комнате, курить травку с Джамией, извиниться перед миссис Баллато. Но не быть здесь. Я молчал почти неделю. На групповой терапии у нас появился новенький, Даллон.

Он жил напротив нас с Джерардом. Даллон был приятным парнем, но занимал очень много места. Я часто слышал, как его сосед жалуется, что он повсюду раскидывает свои вещи. Даллон был жутко болтливым, но нравился мне. Он давал мне сигареты и не задавал личных вопросов. Парень даже поддразнивал Джерарда. Однажды Даллон стоял в дверях нашей комнаты и рассказывал какую-то безумную историю, которая, по его мнению, была очень веселой. Джерард не слушал его и что-то рисовал.

— Да с вами, ребята, обхохочешься, — саркастично заявил он, брюнет лишь посмотрел на него и улыбнулся. Во время групповой терапии Даллон рассказал, что ему не хватает дизайнерских боксеров и шелкового постельного белья, которое продается в коробках. Потом парень заявил, что от здешнего белья ему кажется, будто у него на заднице наждачная бумага. Даллон часто приходил к нам в комнату, и, уж поверьте, выгнать его мы не могли. Он плюхался на кровать рядом со мной, задирал ноги и рассказывал о «славных деньках», когда играл на басу в группе. Этот парень был молод душой.

Теория о душах у меня тоже имелась — некоторые люди были моложе других, их физический возраст значения не имел. Думаю, это зависит от образа жизни. Даллон был энергичным и веселым, он постоянно чем-то восхищался. Джерард жил по-другому — спокойно и рассудительно. Патрик тоже был стар душой, мужчина был умным и понимал вещи, недоступные другим. Не важно, сколько неприятностей я доставлял ему, этому человеку все равно удавалось помочь куче людей.

Думаю, Даллону здесь понравилось, парень подружился со всеми, хотя пребывал в клинике меньше недели. Он даже рассмешил Джерарда несколько раз. Когда парень смеялся, то становился похож на маленького мальчика, юного и невинного. Однако, когда смех затихал, вся боль и страдания возвращались к нему, и становилось понятно, что он еще далек от того, чтобы снова стать счастливым.

На улице холодно, я иду по лесу, не видя почти ничего перед собой из-за нескончаемой тьмы. Быстро бегу к дому, чьи окна светятся. Не думаю, что мне очень страшно, но сердце бьется так, словно сейчас проломит грудную клетку. Даже не знаю, чего я боюсь. Неожиданно я оказываюсь дома. Наступаю на мягкий ковер, чувствуя, как течет кровь. Я не могу остановить ее, капли стекают по ногам. Подумав, как разозлится отец, я начинаю плакать, потому что не хочу, чтобы он злился на меня.

Снова меняется сцена — я стою в дверном проеме. Отец, чье лицо покраснело от злости, кричит на маму. Он поворачивается ко мне и начинает обзываться, называет меня педиком и говорит, что ему стыдно иметь такого сына. Потом отец возвращается к маме и кричит, что это она неправильно меня вырастила. Я хочу наорать на него, но ни к чему хорошему это не приведет. Я хочу, чтобы мир исчез. Хочу умереть.

— Фрэнки! — меня разбудил взволнованный голос. Я резко сел, едва на врезавшись в Джерарда, который склонился надо мной. Я положил руку на сердце, чтобы убедиться, что оно все еще бьется. Никакой крови не было, вместо комнаты — наша палата. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что я не сплю. Джерард поглаживал мне спину одной рукой, усевшись на край моей кровати и перекрестив ноги. Я наконец пришел в себя достаточно, чтобы говорить.

— Ты назвал меня «Фрэнки»?

— Эм… да. Кажется, назвал, — пробормотал парень. Мы сидели молча, пока я пытался восстановить дыхание.

— Извини, что опять тебя разбудил, — Джерард лишь покачал головой.

— Я не спал, — часы показывали полтретьего. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, меня трясло, а в горле поднималась волна слез… или желчи. Желчь. Это была желчь. Схватив мусорное ведро, резко наклонился над ним, создавалось впечатление, что я выблевал легкие. Джерард сидел рядом, спокойно поглаживая мне спину. Я поставил мусорку на пол, но так и остался сидеть, сгорбившись и плача.

— Все хорошо, — прошептал сосед. — Это всего лишь сон, — выпрямившись, я покачал головой.

— Нет, — тоже шепотом ответил я. Джерард молчал. Парень сидел, приобняв меня и позволив мне плакать ему в плечо, пока не закончились слезы. Брюнет встал с моей кровати, а потом вышел из комнаты. Вернувшись через несколько минут, он протянул мне стакан воды. Я не осознавал, как сильно хочу пить, пока не взял его.

— Хочешь, я позову санитара, чтобы он вынес ведро? — спросил Джерард.

— Нет, я сам, — ответил я, парень сделал останавливающий жест рукой.

— Нет, я вынесу. Попытайся уснуть, — прошептал он.

— Не могу.

— Попробуй.

— Зачем?

— Потому что я так сказал, — шутливо прошептал Джерард и, взяв мусорку, направился к двери. — Спокойной ночи, — и вышел в коридор.

«11. Джерарду пришлось убирать мою рвоту.»

Я откинулся на подушку и почти сразу уснул, этой ночью мне больше не снились кошмары. Я спал дольше обычного и пропустил завтрак. После пробуждения у меня едва ли было время, чтобы принять душ перед терапией. Стоя под потоком холодной воды, я пытался решить, была ли вся прошлая ночь кошмарным сном. В клинике не было зеркал, поэтому я никогда не смотрел на себя. Мне казалось, что мое телосложение ничем не отличалось от других, возможно, я был чуть толще. Меня никогда не заботила моя прическа — волосы постоянно торчали в разные стороны. Темные глаза с такими же темными ресницами выглядели вполне обычно. Сегодня мне захотелось себя рассмотреть. Я изучил ноги, руки и торс. Тогда я и заметил небольшой выступающий шрам внизу живота. Провел пальцем по кружочку светло-розовой кожи размером примерно с пятак. Я не мог вспомнить, откуда он у меня, поэтому, быстро одевшись, пошел к Патрику.

— Здравствуй, Фрэнк! — радостно поприветствовал мужчина.

— Здравствуйте, — я плюхнулся в кресло.

— Сегодня ты собираешься со мной говорить? — поинтересовался он. Мне было немного плохо от того, что я не разговаривал с Патриком, но желание вспоминать о прошлом отсутствовало. Мне не нравится вспоминать.

«12. Отмахивался от разговоров с Патриком.»

— Почему ты не любишь говорить на групповой терапии? — спросил мужчина. Я пожал плечами, на что Патрик лишь вздохнул, вызвав у меня чувство вины.

— Потому что мне больше нравится слушать. Сумасшедшие люди очень интересные, они рассказывают забавные истории. Все становятся такими агрессивными, грустными или страстными. Я лучше понаблюдаю со стороны, чем сам буду излучать такие эмоции.

— Почему?

— Потому что если кому-то хочется поделиться своими чувствами и выставить их на всеобщее обозрение, то пожалуйста. Но я этого делать не намерен.

— Ты занимался чем-нибудь «нормальным»? — спросил Патрик. Ты должен был сделать определенное количество «нормальных» вещей в неделю. Например, принять душ, поесть или порисовать у миссис Жардин. Не думаю, что принятие здешней пищи способствовало моему выздоровлению. Уж лучше есть грязь.

— Я рисовал.

— Что ты нарисовал?

— Маму. Только не мою, она была другой.

— В чем?

— Она была грустная и вся в крови.

— Почему ты это нарисовал?

— Сначала я нарисовал ее красивой, но потом вспомнил, что мама не была красивой. Бог не наградил ее таким качеством. Он сделал красивой Хейли и доктора Дель Рей, но не мою маму, — сообщил я.

— Ты считаешь Хейли красивой?

— Конечно. Разве тут есть люди, которые так не считают? — спросил я. Хейли стала моим первым другом здесь, она была красивой и доброй. Даже со шрамами на лице девушка выглядела прекрасно. У нее были чудесные карие глаза и высокие скулы. Ярко-рыжие пряди свисали на лоб. Ее улыбкой, возможно, можно было вылечить рак.

Патрик пожал плечами:

— Ты говорил о своей подруге, Джамии, она красивая?

— Она потрясающая, но не красивая. Для того, чтобы человек был красивым, у него должны быть хорошие помыслы. Джамия симпатичная, но Бог явно не наградил ее красотой.

— Давай поговорим о Джамии. Вы когда-нибудь встречались?

— Нет. Я любил ее, но никогда не предлагал встречаться.

— Ты когда-нибудь говорил ей о своих чувствах?

— Да, и она ответила, что не любит меня. Однажды она напилась и пыталась соблазнить меня, но я отказал.

— Почему?

— Потому что я не хотел пользоваться ей.

— Были у тебя еще какие-то причины, Фрэнк? — спросил Патрик. Я пристально на него посмотрел.

— Если вы думаете, что я гей, то спешу заверить, что это не так.

— Тебе нравились другие девушки? — мне стало плохо от этого вопроса. Насколько помню, я никогда не любил никого, кроме Джамии.

— Нет.

— Ты когда-нибудь любил парня? — от этого вопроса мне стало еще хуже. Я долго сидел, думая и глядя то на руки, то на ноги. Наконец я заставил себя поднять взгляд на Патрика, который выжидающе поднял брови.

— Был один парень. Мой друг. Он был очень классным, рассказал мне про кучу крутых групп вроде Black Flag или The Misfits. Думаю, он был моим единственным другом мужского пола. Однажды мы пошли в кино, занимались всякой ерундой и веселились, а потом он наклонился и спросил, может ли он меня поцеловать. Я ответил, что может.

— И что произошло?

— Ну, мы поцеловались. Вот и все. Я больше никогда с ним не разговаривал, потому что смутился. Я очень долго думал, прежде чем сказал отцу, что мне нравятся парни. Он сказал, что я ошибаюсь, и что это грех. Сказал, чтобы я молил Бога о прощении.

— И?

— Я молился, и Бог меня простил.

— Тебе все еще нравятся парни? — этот вопрос застал меня врасплох. Я не думал об этом до сегодняшнего дня.

Наконец ко мне вернулся дар речи:

— Да, — я смотрел на свои ботинки, но услышал, как Патрик что-то записал. Надеюсь, что никогда не будет читать мое личное дело, что никто никогда не узнает. Меня шокировало, что я рассказал психиатру что-то правдивое, теперь у него была информация, которую можно использовать против меня. Желание говорить пропало, поэтому я молчал остаток терапии. За ланчем я сел с Хейли, взяв себе вегетарианский бургер. Во время разговора я заметил что-то необычное — тень чертового Даллона, нависшую надо мной.

— Какого хрена ты позволяешь своему соседу есть в одиночестве? — пошутил парень, игриво ударив меня по руке. Он сел напротив, и только тогда я заметил, что ему удалось вытащить Джерарда на ланч. Брюнет сел медленно и неуверенно.
— Эй, я же его не контролирую. Удивительно, что тебе вообще удалось выманить его из комнаты.

— Да, он изолирует себя, как ненормальный! — Даллон говорил о Джерарде, словно тот не сидел рядом с ним. — Думаю, будет неплохо, если ты пообедаешь вместе со всеми, да, приятель? — он слегка пихнул парня.

— Наверное, мне просто не нравится, когда вокруг много людей.

— Потому что они мешают тебе изолироваться! — уперся Даллон.

— Как ты оказался в этой дыре, Даллон? — спросил я, стараясь перевести тему, потому что заметил, что Джерард чувствует себя некомфортно.

— Вот именно, я оказался! — парень, казалось, хвастался. В его голосе отсутствовало сожаление, в нем звучала радость. — А ты?

— Пил.

— Что?

— Пиво или бурбон.

— Пробовал когда-нибудь кокаин? — восторженно спросил Даллон.

— Что с вами не так, ребята? — рассмеялась Хейли. — Вы получаете кайф от одних только воспоминаниях о наркотиках?

— Я никогда не принимал тяжелые наркотики, — ответил я. Теперь смеялся и Даллон, возможно, его развеселил смех Хейли. Ее смех был громким, и время от времени девушка издавала звуки, похожие на визг поросенка. Выглядела она забавно. Джерард молчал и старался слиться с окружением, но Даллон не позволил ему сделать этого.

— Какого хрена сотрудники проверяют вещи пациентов? — поинтересовался он.

— Чтобы удостовериться, что у тебя нет наркотиков. На месте санитаров я бы решил, что ты хорошенько запасся, — ответил брюнет, на что Хейли разразилась очередным приступом смеха, от которого расхохотались и мы. Ее смех был очень заразительным. Смеясь, я на секунду почувствовал себя счастливым.