Примечание к части. Неожиданно для меня перевод этой работы уже перевалил за середину, и медленно, но верно приближается к своему логическому завершению

Неожиданно для меня перевод этой работы уже перевалил за середину, и медленно, но верно приближается к своему логическому завершению. Эта глава не слишком содержательная, но в следующей вас ждет небольшая эмоциональная встряска. Просто чтоб вы знали.

Друзья

Сегодня свою историю рассказывал Даллон.

Весь день я думал о том, что произошло на групповой терапии, потому что это было каким-то безумием. В смысле, «безумие» — единственное слово, которое мне сейчас приходит в голову. Я казался себе пассажиром машины, которая ехала все быстрее и быстрее, а потом обнаруживалось, что водительское сидение пустое. И я знал, что разобьюсь.

Я сидел в нашей комнате посреди ночи и не мог уснуть. Джерард сопел на соседней кровати, а я не мог. Поэтому просто сидел, смотрел на прекрасное лицо брюнета и думал, как он может спать так спокойно. Голос Даллона звенел у меня в голове, подобно звуку ударяющейся об пол пули. От его слов мне хотелось умереть.

Парень всегда был бунтарем, и только сейчас я начал понимать, почему он стал таким. На месте Даллона я бы тоже взбунтовался.

— Время историй, — широко улыбнувшись, приветливым голосом сообщил Патрик. Мы с Даллоном переглянулись, потому что рассказывать предстояло кому-то из нас. Я молился, чтобы парень заговорил первым, потому что не был даже уверен, что помню свою историю. Вздохнув, он начал со стандартных слов.

— Я родился в Миссури, у родителей, которые очень похожи на вампиров, которых рисует Джерард, — это, по мнению Даллона, было правдой. Парень говорил, как сильно ненавидит своих родителей, бабушек и дедушек, сестер и братьев. Он ненавидел их всех, и если бы у него было больше родственников, то ненавидел бы и их тоже. Понимаете, Даллон хотел играть в рок-группе, но его отец придерживался иного мнения. Он заставил сына учиться играть на пианино, а потом на скрипке.

— Вот так, — сообщил парень. — Я хотел иметь нормальную семью, а получил несостоявшегося музыканта отца, который пытался сбежать от своей печали на фондовые рынки и в деловые поездки. Я оставался дома с матерью, которая проводила свое время за распитием мартини и сексом с парнями, которые были едва ли не моими ровесниками. У меня была няня, которую мама называла помощницей по хозяйству, а на деле она была человеком, которому платили, чтобы он прикидывался, будто любит меня. Когда все это меня наконец достало, я ворвался в студию отца и перебил все его дорогущие скрипки. Родители сочли это отличным поводом отправить меня в школу-интернат.

У меня в голове возник образ сбесившегося десятилетнего Даллона, разбивающего скрипки на мелкие кусочки. Что-то мне подсказывало, что эти инструменты стоили больше дома, в котором я жил. Судя по всему, жизнь парня представляла собой постоянные попытки сбежать от проблем. Он исчезал при любом удобном случае. К четырнадцати годам Даллон уже подсел на достаточно сильные наркотики и иногда жил на улице. Парень хотел стать полной противоположностью того, что прочили ему родители, и у него получилось.

— К черту моих родителей, — уверенно проговорил он, но потом вдруг замолк и осмотрел комнату. Тогда-то он и начал срываться. Даллон разрыдался, как младенец, но не говорил из-за чего, но, думаю, мне были известны причины. Парень плакал из-за всего того, что никогда не получит. И, что самое грустное, на самом деле он вряд ли ненавидел своих родителей. Думаю, Даллон любил их всем сердцем. Я знал это, потому что чувствовал то же самое. Именно поэтому парень так себя вел; возможно, с ним бы не случилось ничего плохого, если бы ему было наплевать.

На улицах с Даллоном произошло многое. Плохое. Связанное с сексом. Жестокое. Парень принимал действительно тяжелые наркотики — если он закатывал рукава, можно было увидеть следы от иголок. Это чудо, что ему удалось прожить так долго. Даллон рассказал, что однажды проснулся на улице в Амстердаме и не хотел жить дальше. Парень не умер лишь из-за того, что его подобрали полицейские. Думаю, он жалел, что не умер в тот день.

Я понял. Я действительно все понял. В смысле, это эмоции убивали тебя. Эти чувства, поселившиеся в желудке, легких, горле, сердце, черт, да лучше умереть. Я понимал Даллона. Когда парень рассказывал свою историю, на его лице была написана вся боль, которую ему пришлось пережить. Боль была реальной и невыносимой. Даллон был умным парнем, и ему удалось стащить очень много денег у своего отца.

— Отец бы с радостью прострелил мне задницу, — хохотнул он, закончив свой рассказ.

— Тебе стыдно за то, что ты воровал у собственного отца? — спросил Патрик.

— Нет, черт возьми, с него точно не убудет, — фыркнул Даллон.

— Может, дело не в этом, — невпопад проговорил мужчина.

— Я знаю, к чему вы клоните. Правда знаю, но это меня только разозлит.

— Я не хочу злить тебя, Даллон, просто…

— Да, я знаю, что вы собираетесь сказать, Патрик, — перебил парень. — Вы собираетесь сказать, что мы в ответе за все дерьмо, которое совершили. Так ведь?

— Мы здесь разве не для этого? — спросила Хейли. — Не для того, чтобы отвечать за свои поступки?

— Честно говоря, я не знаю, зачем мы здесь собрались, — Даллон, кажется, очень разозлился, его лицо приобрело красноватый оттенок.

— Мы здесь, чтобы вылечиться, но мы не сможем этого сделать, если не осознаем свои ошибки, — пояснила свою теорию девушка. Патрик просто наблюдал, он никогда не ввязывался в спор, если в этом не было необходимости. Мужчина хотел, чтобы мы дали выход своим эмоциям, личностям.

Некоторое время Даллон молчал, но потом наконец заговорил:

— В таком случае, я лучше проведу несколько лет в тюрьме, чем извинюсь перед своим стариком. К тому же мне не за что извиняться. И если мы собрались здесь, чтобы говорить честно, то спешу сообщить, — никто не заставит меня раскаяться в том, что я украл деньги у человека, который прикидывался моим отцом. Этого он и хочет. Хочет, чтобы я сказал: «Папочка, прости, пожалуйста. Я такая бестолочь. Прости, что расстроил тебя. Прости, что я такой плохой сын». С чего бы мне быть примерным сыночком при таком плохом отце?

— Я думаю, тебе не за что просить прощения, — прочистив горло, сказал я, что вызвало у Даллона улыбку.

— Ага. У меня не было нужды воровать деньги, — пожал плечами парень.

— Тогда зачем ты это сделал? — спросил Патрик.

— Чтобы позлить этого сукиного сына.

— А если бы ты оказался в тюрьме? — мужчина одарил его дружелюбным взглядом.

— Я и есть тюрьма, — Даллон скрестил руки на груди. — Какая к черту разница? Думаете, меня беспокоило то, что я могу попасть за решетку? Думаете, мне было не плевать на то, что я жил на улице? Все лучше, чем жить с моим отцом. Он хотел, чтобы я жил в его доме, следовал его правилам, одевался, как он, говорил, как он. Но я отказался. А если бы согласился, то получил бы все его деньги. Думаете, мне действительно нужны эти деньги?

— То есть ты взял то, чего не хотел и в чем не нуждался? — уточнил Патрик.

— Я забрал у него то, что он любит, — выражение лица парня, которое прежде было каменным, постепенно расслабилось и как-то осунулось. Все мы знали, что за этим последует. Он отвернулся, вытирая слезы с глаз.

— Даллон? — тихо позвал Джерард.

— Да?

— Ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь больше, чем они дали тебе. И ты это знаешь, не так ли? Ты заслуживаешь гораздо больше, — попытался успокоить его брюнет.

— К черту их, — Даллон улыбнулся сквозь слезы, — К черту, — а потом он встал и вышел из комнаты, оставив нас переглядываться.

— Он может что-то сделать с собой? — спросил я, пусть уже и делал это раньше. — В смысле, может стоит пойти за ним?

— Ты знаешь правила, Фрэнк, группу покидать нельзя, — Патрик покачал головой.

— Но… — попытался спорить я, но Джерард накрыл мою ладонь своей, призывая замолчать.

— Даллону просто нужно время, — прошептал он, пытаясь успокоить меня.

— Вы знаете правила, никаких прикосновений, — напомнил Патрик. Иногда я действительно его ненавидел. Улыбнувшись и коротко кивнув мне, Джерард убрал руку. Я снова плакал, мне уже надоели слезы, от которых мое лицо становилось еще отвратительней, а зрение затуманивалось. Даллон просто исчез, мы не могли его нигде найти. Его не было в кабинете психиатра или на обеде, его не было нигде.

Я пошел на занятие к миссис Жардин. Безо всяких на то причин посреди дыхания я вспомнил свой сон. Мы с отцом ехали на машине, и он говорил, как ему стыдно за все, что он сделал. В руках он держал ружье, с курком которого постоянно поигрывал. Отец направлял оружие на меня, а потом на себя и без перерыва произносил считалочку.

— Все хорошо, все хорошо, сконцентрируйся на дыхании, все хорошо, — повторяла миссис Жардин, дотрагиваясь до меня.

После терапии я сказал ей, что хорошо уже не будет никогда. Улыбнувшись, она ответила:

— Ты и понятия не имеешь, какой ты смелый, — я не был смелым. Я даже не знал, как правильно пишется это слово. — Можно я тебя обниму?

Некоторые психиатры считали, что объятья помогают ускорить процесс выздоровления. Я не знал, что и думать. В моей семье, знаете ли, не было принято обниматься.

— Конечно, — ответил я. — Я не против.

Улыбнувшись, женщина поправила мне волосы и обняла.

— Иди, — прошептала она. — Иди, смелый мальчик. Иди.

Выйдя из крошечной комнатки, я понял, что что-то не так. Все пациенты стояли в коридоре, санитары заставляли их прижаться к стенам. Один из них сказал мне отойти, но я отодвинул его и, обойдя, пошел сквозь толпу.

— Простите! — то и дело выкрикивал я, прорываясь через людей, пока не оказался в коридоре, ведущем к моей палате. Все стояли в дверях своих комнат.

— Возвращайтесь в комнаты! — кричали санитары, но никто не реагировал. Джерард стоял в дверном проеме и плакал.

— Что случилось? — спросил я. Брюнет лишь покачал головой, так как не мог говорить. Обняв меня, он уткнулся лицом мне в плечо. Услышав шуршание колес по полу, я вытянулся, чтобы посмотреть, что происходит. Вниз по коридору везли «каталку», на которой лежал кто-то, накрытый белой простыней. С тяжелым сердцем я осознал, что, кажется, знал, кто именно там лежал.

— Боже мой, — выдохнул я, на что Джерард громко всхлипнул.

Мы лежали на кровати. Я посмотрел на часы — утро едва занялось. Изо рта у брюнета текли слюни. Даллона с нами больше не было. Просто не было. За завтраком я услышал всю историю и узнал, что парень не умер. Судя по всему, сосед по комнате зашел и обнаружил его свисающим с потолка в петле из простыни. Даллон не был мертв, когда его сняли, но больше ничего мы не знали.

Меня накрыла паника. Мне было знакомо это чувство, когда сердце словно погружалось в темный, холодный океан. Я терпеть не мог это ощущение, из-за которого становилось тяжело дышать и казалось, что со мной должно произойти что-то плохое. Тревога. Где Даллон? Куда они его отвезли? Парень только что рассказал свою историю, казалось, что с ним все нормально. Он старался, вел дневник, был чист уже несколько месяцев, а теперь его не стало. Зачем тогда Даллон пришел сюда, если собирался покинуть нас, так и не закончив свое лечение? Я делал вдохи и выдохи. В голове звучал голос миссис Жардин, призывавший меня дышать. Я завелся ни с чего. Уверен, что с парнем все будет хорошо.

Как можно тише встав с кровати, я пошел прогуляться по клинике. Меня заметил санитар, но я сказал, что хочу попить, на что он лишь кивнул и разрешил идти. Я действительно взял стакан воды и уселся в самом темном углу столовой. Дверь отворилась, впустив полоску света.

— Фрэнк, — ко мне подошла Хейли.

— Как он? — спросил я, зная, что девушка имела привычку следить за людьми.

— Я слышала, что его состояние стабилизировали, но он не может дышать самостоятельно, — сообщила она, усаживаясь рядом со
мной.

— Значит, он в коме?

— Вроде того, — ответила Хейли. Боже, как же мне хотелось выпить бурбона. Очень сильно. Я расхаживал кругами, как нервный кот. Черт, как же я психовал. Тревога меня с ума сведет, готов поспорить. Я начал грызть и без того короткие ногти, потом принялся кусать костяшки пальцев. Боже, я никогда так не заводился. Не знаю, что со мной творится.

— Он планировал сделать это, Хейли, — всхлипнул я.

— Мы не могли ничего с этим поделать, Фрэнк.

— Почему это?

— Мы не можем проживать жизни других людей вместо них самих. И ты это знаешь, Фрэнк.

— Патрик должен был запретить ему покидать группу, тогда бы с Даллоном ничего не случилось, — слезы лились ручьем. Я ненавидел Патрика, и хотел, чтобы он знал об этой ненависти. Я бы мог предотвратить поступок Даллона, если бы мужчина позволил мне пойти за ним.

— Патрик не виноват. Не говори так, Фрэнк, все дело в Даллоне. Не в Патрике. Даллон просто не смог всего вынести, — попыталась успокоить Хейли.

— Почему?

— Я… Я не знаю.

— Ну, я тоже не могу этого выносить!

— Нет, можешь, — уперлась девушка.

— Нет, Хейли! Я не хочу здесь больше находиться! — огрызнулся я. Дверь снова отворилась, и в проеме возник Джерард.

— Фрэнки, я проснулся, а тебя не было рядом, — он говорил, как маленький ребенок. Я не хотел думать о том, что случилось, когда брюнет проснулся и не обнаружил меня в комнате. Его голос звучал слегка напугано, с нотками паники.

— Извини, Джи, — шмыгнув носом, извинился я. Джерард сел рядом.

— Почему ты плачешь? — прошептал он.

Я закрыл глаза, пытаясь справиться со слезами; мне не хотелось повторять свои слова. Это разобьет ему сердце. Хейли неловко поерзала на своем месте.

— Я пойду, — пробормотала она.

— Спасибо, — прошептал я, когда девушка встала. Хейли лишь кивнула. Я посмотрел на Джерарда, который сидел, озадаченно нахмурившись.

— Пожалуйста, скажи мне, что случилось, — взмолился он.

— Мне просто грустно, Джи, — ответил я. Брюнет взял меня за руку.

— Я хочу тебе кое-что показать, — прошептал он мне на ухо. Я позволил ему вывести меня из столовой и повести вниз по коридору, прячась от санитаров, которые работали в ночную смену. Джерард провел меня мимо раздвижной стеклянной двери, на балкончик для курения. Он подвел меня к перилам и спросил: — Видишь это дерево?

— Да, — я посмотрел на некрасивое дерево с перекрученным стволом.

— Оно мое любимое.

— Не самое лучшее дерево, — сообщил я.

— Да, в этом и дело. Оно похоже на меня. Еще ростком ему сильно досталось от ветра, и оно никогда не сможет выпрямиться, — Джерард улыбнулся. — Но это дерево не умерло. Оно живет.

— Может, ему не стоит сдаваться.

— Деревья не умеют сдаваться. Это дерево знает лишь, как расти дальше, пусть и согнутым и перекрученным. Оно просто хочет жить, — брюнет улыбнулся, но улыбка вышла грустной. — Я дал ему имя.

Он ждал, когда я спрошу, какое, но мне не хотелось задавать этот вопрос.

— Фрэнк, — сказал Джерард. — Я назвал его Фрэнк.

— Хватит! — я закрыл уши ладонями. — Прекрати! — я снова заплакал. Как же я устал от этих бесконечных слез. Как они только помещались у меня в теле? Когда это закончится? Когда?
Джерард обнял меня, прижав к себе. Так мы и стояли некоторое время. А потом брюнет наклонился и поцеловал меня под ухом.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— Но какой от этого толк? — пробормотал я.

— Любовь помогает людям поправиться, — я повернулся, чтобы поцеловать его по-настоящему.

— Я тоже тебя люблю, — прошептал я. В комнату мы вернулись в тишине и не говорили весь остаток ночи, потому что нам было нечего сказать.

Лежа на кровати, Джерард обнял меня, как делал всегда. Я лежал, пытаясь осмыслить все, что произошло сегодня днем. Не получалось. Голову переполняло слишком много мыслей. Проснувшись утром, я обнаружил записку на своей прикроватной
тумбочке.

Фрэнк,
однажды ты сказал мне, что воспоминания — твой монстр. Думаю, ты ошибся. Думаю, что твой монстр, это желание забыть. Просто хотел сказать.

С любовью,
Джерард.

Сначала я пялился на саму записку, а потом на слова «с любовью», пытаясь вспомнить, применялись ли они когда-либо по отношению ко мне. Не получилось. Была ли причиной тому моя амнезия или то, что никто никогда не говорил, что любит меня? Может, Бог должен наградить тебя способностью быть любимым, чтобы другие люди могли понять, что любить тебя — нормально. Может, во мне не было ничего хорошего. Может, никакого монстра не существовало. Может, я сам был монстром. Может, Бог одарил меня чертой «монстр».

Мы с Ним никогда не станем друзьями. Никогда.