Мертвый

Без Даллона в клинике стало намного тише. Парень относился к той категории людей, которые занимают своим присутствием кучу места, и мне это нравилось. Он, ругающийся, спорящий и шутящий, всегда был рядом. В комнате отдыха повесили один из рисунков Джерарда, который был нарисован в честь Даллона. На листе был изображен горящий парень, играющий на пианино. Даллону этот образ очень нравился, он даже как-то сказал Джи об этом. Я остановился у письменного стола, глядя на рисунок, над которым работал Джерард. На его первый автопортрет.

Вся картина была выполнена в разных оттенках синего. Волосы парня торчали в разные стороны, а на лице застыло печальное выражение. Потом мой взгляд упал на лежавший рядом дневник. Прошлой ночью я видел, что Джерард что-то в нем писал. Что-то, что я еще не прочитал. Меня это раздражало, в пальцах появилось покалывание. Протянув к дневнику трясущуюся руку, я взял его. На обложке было написано «И вот он я — средоточие всего прекрасного». Это была строчка из стихотворения, но я не мог вспомнить, где видел его.

— Его стихи честные и в то же время ироничные, — сказала миссис Баллато. Ну конечно, это именно она рассказала мне про стихотворение, но я сейчас не помнил, почему. Линдси знала до умопомрачения много. Я наконец набрался духу и открыл дневник Джерарда.

Я только что закончил свой первый автопортрет. Не думаю, что я хотел нарисовать себя. Это произошло само собой. Или не само собой. Доктор Дель Рей верит, что все в мире происходит не просто так. Может, она и права. Проблема в том, что большинство из нас слишком ленивы или напуганы, чтобы попытаться осмыслить причины, по которым вещи происходят «сами собой».

Последнее время я разговариваю с собой. Меня это не раздражает. Я пытаюсь уговорить себя, что существую. Пытаюсь прислушиваться к себе, к своему голосу. Большую часть разговоров с собой я плачу. Поэтому я и нарисовал себя плачущим. По-моему, неплохое начало.

Закрыв дневник, я положил его обратно на стол. Мне действительно стоило завязывать с чтением чужих записей, но я не мог ничего с собой поделать. Стоя под душем, я думал об убеждении себя в своем существовании. Мне было интересно, реально ли это. Я не знал, как это сделать. Может, Джерард тоже не знал. Последнее время брюнет выглядел грустнее обычного и, казалось, ничуть не поправлялся. Но он, по крайней мере, пытался разобраться в своих чувствах.

Я сидел на балконе для курения один, однако вскоре туда пришел Патрик, усевшийся напротив меня.

— Как он? — тут же спросил я у мужчины, который, прекрасно понимая, о ком идет речь, покачал головой.

— Все еще не пришел в себя. Некоторое время ему в мозг не поступал кислород... Это может привести к тяжелым последствиям, — в ответ я лишь вздохнул, чувствуя себя при этом виноватым. — Его отец оплачивает приборы жизнеобеспечения.

— Серьезно? — Патрик кивнул.

— Завтра к нам приведут новенького.

— Прекрасно.

— Не хочешь сказать, что ты подразумеваешь под этим «прекрасно»?

Я пожал плечами.

— У тебя плохой день? Хочешь, поговорим у меня в кабинете?

— Я не хочу встречать очередного человека, который всё равно уйдет, — пробурчал я.

— Ты не можешь знать, что он уйдет. Может, он останется и сможет вылечиться.

— Мне плевать.

— Почему ты такой нервный?

— А вдруг Даллон очнется и захочет вернуться к старому образу жизни?

— Фрэнк, нельзя так думать, — вздохнул Патрик.

— Будто это имеет какое-то значение.

— Ты можешь прийти ко мне на прием сегодня? — поинтересовался мужчина, сегодня был один из тех немногих дней, когда у меня не было надобности идти к нему в кабинет. Идти на терапию в свой выходной? Ну уж нет.

— Может быть.

— Ты на меня злишься?

— А это имеет какое-то значение? — огрызнулся я.

— Вполне.

— Окей, — я одарил его усмешкой. — Я подумаю, — встав и похлопав меня по спине, Патрик вышел с балкона. За ланчем я подсел к Джерарду и Рэю, что, казалось, не делал уже целую вечность. Я так привык обедать в кабинете Патрика или в комнате с Джерардом.

— Ух ты, загадочный невидимый мальчик снова с нами! — радостно воскликнул Рэй. — Где ты был? — рассмеялся он, когда я поставил свой поднос рядом с подносом брюнета.

— Какие сегодня новости? — поинтересовался я у Джерарда, пожав плечами.

— Мир летит к чертям, — мы рассмеялись. Хейли подошла к столу и, сев напротив Рэя, пристально на меня посмотрела.

— Где автобус? — спросила девушка.

— Какой еще автобус? — не понял я.

— Тот, что тебя переехал. Отвратительно выглядишь, — однако ее слова звучали добродушно, и мы снова рассмеялись. Было приятно смеяться, мы не делали это достаточно давно.

— Что такого интересного в этой газете? — спросила Хейли у Джи.

— Мир, Хейли. Слышала когда-нибудь о таком? — хихикнул он.

— Ах да, «мир», который однажды чуть не убил меня... всех нас, — саркастично ответила девушка, даже изобразив пальцами кавычки при произнесении слова «мир».

— То есть, в твоих бедах виноват мир? — огрызнулся Джерард.

— Может не надо, ребят? — перебил я, зная, что и Джерард, и Хейли были слишком упертыми, чтобы отказаться от своей точки зрения, что обязательно привело бы к ссоре.

— Ну же, Фрэнки, тебе нужно почаще улыбаться, — повернувшись ко мне, девушка улыбнулась и шутливо пихнула меня в предплечье. — И тебе тоже, Джи, — добавила она, на что брюнет оторвался от газеты и улыбнулся в ответ.

— А мне? — спросил Рэй.

— Думаю, ты и так достаточно улыбчив, — рассмеялась Хейли.

— В этом месте трудно много улыбаться, — сообщил я. — Оно угнетает.

— Неправда, — не согласился Джерард. — Надо просто со всем справиться.

— Ты слишком милый, — покраснев, улыбнулась Хейли.

— Да ладно? — поддразнил брюнет. После некоторых уговоров, я наконец решил пойти к Патрику. Поприветствовав меня еще раз, мужчина позволил мне сесть. Я почти не говорил, а только смотрел на фотографии у него на столе. Вернее, на одну из них. На ней был запечатлен Патрик, держащий на руках ребенка, и, вероятно, его жена.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Вы никогда не говорили, что у вас есть сын.

— Я, эм... — мужчина лишился дара речи.

— Сколько ему лет? — поинтересовался я.

— Мы здесь для того, чтобы говорить о тебе, а не о моем сыне, — одернул меня Патрик.

— Почему вы не хотите говорить о нем? — спросил я, любопытно подняв брови. — Я даже не знал о его существовании.

— Я пришел к выводу, что это неважная тема.

— Сколько ему сейчас лет? — я взял фотографию, чтобы получше ее рассмотреть. — Это фото явно сделали давно, учитывая, что сейчас вы выглядите совсем иначе.

— Фрэнк, пожалуйста, поставь фотографию на место, — тихо попросил мужчина, стараясь не терять своей бесстрастности.

— А у вас есть недавние фото? Типа школьных или семейных, или... — я резко замолчал. — Ох.

Патрик сидел молча, сцепив руки в замок и глядя на меня, пока я все обдумывал. Поставив фотографию на стол, я почувствовал укол вины за то, что так допрашивался. Мне не хотелось задавать этот вопрос, но слова вылетели против моей воли:

— Что случилось?

— В машину влетел пьяный водитель. Он скрылся с места аварии, — мужчина кривовато улыбнулся, но улыбка вышла печальной. — Именно по этой причине я стал заниматься людьми с зависимостями, а не с травмами. Жена позвонила мне ночью и сказала, что они попали в аварию и сейчас находятся в больнице. Ей даже не пришлось говорить, что наш сын… — Патрик не закончил предложение, потому что не хотел произносить слово «мертв».

Мужчина не кричал и не плакал, он даже не пошевелился. Ему было грустно, смерть сына все еще сводила его с ума, но он держался. Мне было тяжело видеть его таким — с разбитым сердцем, но старающимся быть сильным. Патрик был печальным человеком, повидавшим ужасные вещи, но он справился. Слегка наклонившись, мужчина поправил фотографию и внимательно на нее посмотрел, а мне хотелось закричать «Я могу быть вашим сыном, если хотите!». Могу. Я буду хорошим сыном. Но я ничего не сказал.

— Я знаю, как тяжело терять любимых людей, — заговорил Патрик. — Поэтому не думай, что я не знаю, через что тебе приходится пройти. Я знаю, как это тяжело, но ты справишься. Ты не можешь жить в постоянной печали и должен простить себя, что бы ни случилось.

— Думаете, я смогу простить себя?

— Думаю, что да, — Патрик наклонился и взял меня за руку, и впервые я увидел в нем обычного человека, а не только психиатра. Он был человеком, созданным, чтобы помогать нам. Помогать мне. Но Патрик был чем-то большим. Все в мире были чем-то большим, отчего я чувствовал себя жутко маленьким.

— Я хочу вспомнить, — сказал я. — Думаю, это похоже на вашу ситуацию с сыном. Вам чертовски больно, но вы двигаетесь дальше, и этот монстр больше не имеет над вами власти. Думаю, если я вспомню… то смогу простить себя за все, что, возможно, совершил, — ответная улыбка Патрика буквально разбила мне сердце. Что если, смотря на меня, мужчина видел не пациента, а того пьяного водителя? Что если он видел своего сына? Думаю, что мои родители не видели ничего, когда смотрели на меня. Они даже себя не видели. Я не думал о них очень давно, сам не знаю, почему.

— О чем ты думаешь?

— Мне кажется, что я попал в бурю.

— Что ты имеешь в виду?

— Бури начинаются внезапно, все эти громы и молнии. Тебе кажется, что миру настал конец. Это удивительное чувство. Но мир не заканчивается. Небо становится чистым, все обновлялся, и ты хочешь снова быть живым, — я вздохнул.

— И ты можешь снова быть живым. Секреты, которые мы храним внутри себя, убивают нас, именно поэтому нужно давать им выход. Ты хранишь много секретов, ведь так?

— Да. Похоже на то, — я снова вздохнул.

— И когда ты собираешься дать им выход?

— Я еще даже не знаю своих секретов, — еще вздох.

— Ты всегда себя недооценивал, Фрэнк.

— Ну да... Конечно...

— Я сейчас задам тебе серьезный вопрос, хорошо?

— Хорошо, — я слегка забеспокоился о возможном содержании этого вопроса.

— Ты сказал, что не помнишь, как попал сюда... так?

— Да.

— Почему ты никогда не спрашивал?

— О чем вы? Конечно спрашивал.

— Ты не спрашивал, как сюда попал, и кто платит за твое лечение. Кто перечисляет деньги на твой счет, чтобы ты мог есть? Кто оплачивает твои сигареты? Ты никогда не спрашивал, есть ли у тебя еще родственники…

Неожиданно я оцепенел. Не мог сказать ни слова, потому что не знал, что говорить.

— Фрэнк? — Патрик разглядывал меня.

— Патрик, я не хочу знать.

— Не хочешь или боишься?

— Боюсь, — признался я.

— Ты уже пережил худшее. Ты здесь. Ты жив. Ты уже прошел через самое плохое.

— Я не жив. Я мертв, — сообщил я.

— Нет, Фрэнк…

— Я ничего не чувствую. Я ненавижу чувства. Я же говорил, — перебил я.

— Но ты чувствуешь, — спокойно ответил Патрик. — Почему еще ты хотел догнать Даллона? Ты разозлился, когда я тебе не разрешил. Почему, когда Джерард рассказывал свою историю, ты посмотрел на меня так, будто просил что-то сказать. Ты хотел, чтобы я прекратил его боль. Думаю, это потому, что ты любишь Даллона. И Джерарда. И ты любишь Хейли и Рэя, и меня...

— Вроде того...

— Я не могу положить конец их боли, Фрэнк. Ты любишь их. Я вижу, что ты любишь Джерарда, и это прекрасно. Это чудесное чувство.

— Мне от этого чертовски больно.

— Я знаю.

— Я ненавижу эту боль.

— Но любовь не должна причинять боль. Тебе об этом никто не говорил? — спросил Патрик. Нет, никто и никогда не говорил мне о любви. Ничего.

Теперь я знал, что должен сделать, или, по крайней мере, что хотел сделать. Едва встреча с Патриком закончилась, я пробежал по коридору и, распахнув дверь в двенадцатую палату, прокричал:

— Я люблю тебя!

Джерард медленно повернулся и, одарив меня сконфуженным взглядом, сказал:

— Эм, я тоже люблю тебя, Фрэнк.

— Нет, ты не понимаешь, Джи. Я люблю тебя. Типа... Очень сильно! Я... Я не знаю, что бы без тебя делал, — я понимал, что наверняка заикался и выставлял себя полным идиотом, но собирался ли я прекращать лепетать, как ребенок? Нет. — Патрик спросил, говорил ли мне кто-нибудь, что любит меня, и нет, не говорил. Никто, кроме тебя, понимаешь? Я всегда придерживался ненормальной мысли, что любовь причиняет боль, и если ты любишь кого-то, то должен пожертвовать всем ради их счастья. Но я не должен. И ты не должен, потому что любовь не так работает, да? Рядом с тобой я чувствую себя настоящим и счастливым, рядом с тобой мне кажется, что я могу выздороветь, потому что хочу этого. И ты хочешь, чтобы я выздоровел. Ты в меня веришь. Когда я говорю, что люблю тебя, мне не приходится обдумывать свои слова. Когда я к тебе прикасаюсь, мне не хочется вывернуться наизнанку...

— Фрэнк, — перебил Джерард. — Я тоже тебя люблю.

— Хорошо, — я облегченно вздохнул. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — повторил брюнет.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю, — вздохнул Джерард.

— Я тебя люб...

—...лю, — закончил он за меня. — Кстати, к чему это все?

— Я хотел убедиться, что ты знаешь о моей любви.

— Зачем? Ты скоро выписываешься?

— А ты? — спросил я, отрицательно покачав головой.

— Нет, — ответил брюнет. Наклонившись до одного уровня с ним, я страстно его поцеловал. Джерард обвил меня рукой за шею, протягивая ближе. Мы целовались, пока хватало дыхания. Я водил пальцами ему по груди, исследуя тело. Когда он наклонился и поцеловал меня еще раз, я опустил руку к поясу его штанов. Проложив дорожку из поцелуев по подбородку, я засосал кожу у него на шее и лизнул ключицу, на что с губ Джерарда сорвался стон. Скользнув ладонью по бедрам, я сунул пальцы ему за пояс. Парень моментально схватил меня за руки. Замерев, я посмотрел на него. — Извини, привычка. Продолжай, — он неспешно отпустил мои запястья.

— Ты уверен? — брюнет кивнул. Быстро поцеловав его в шею, я принялся возиться со штанами, давая понять, что мне нужна помощь. Джерард слегка приподнял бедра, тем самым дав мне возможность стянуть с него штаны и боксеры, освобождая вставший член. Почувствовав его эрекцию, я негромко застонал ему в шею. Я немного подвинулся, чтобы Джерард мог переместиться с края кровати, на котором до этого сидел.

Встав на колени между его разведенными ногами, я вдруг понял, что раньше не занимался ничем подобным, поэтому решил делать то, что на мой взгляд было приятным. Мне никогда не делали минет, но, если бы делали, думаю, все бы происходило именно так. Я целовал внутреннюю сторону его бедра, постепенно приближаясь к члену. Убедившись, что у меня во рту достаточно слюны, аккуратно провел языком по всей длине, а потом облизал головку.

— Черт, Фрэнки, — простонал брюнет, положив руки мне на плечи. Я был счастлив от того, что мог доставить ему удовольствие. Я хотел, чтобы Джерарду было приятно, потому что он слишком много занимался сексом без любви. Хотел показать, как сильно люблю его. Взяв член в рот, я втянул щеки и принялся двигать головой вверх-вниз. Сначала медленно, но постепенно ускоряя движения. С каждым разом я брал чуть глубже, одновременно начав поглаживать свой член в том же ритме. Джерард подался бедрами вперед.

— П-прости, — тут же извинился он, однако я не ответил, а продолжал свои действия, пока наконец не взял член в рот полностью, сделав при этом глотательное движение. Джерард едва слышно выругался, и мне пришлось переместить одну руку ему на бедра, чтобы он не вбивался мне в рот. Ладонью я ощущал его дрожь, поэтому знал, что брюнет близок к оргазму. Еще несколько движений головой, и Джерард кончил мне в рот. Еще несколько движений рукой, и я кончил следом.

— Черт, — наконец пробормотал он, заслужив от меня улыбку. Джерард был прекрасен, я хотел навечно сохранить этот момент в памяти. Момент, в который брюнет, забывший про свою осторожность, был таким уязвимым. Парень отдался мне в руки — окей, в рот, — он верил мне достаточно, чтобы знать, что я не сделаю ему больно. Для Джерарда это был трудный шаг, потому что в прошлом ему делали больно очень часто. Он был сильным, таким, каким бы хотел быть я.

За обедом ходило множество сплетен о новеньком, который ушел в тот же день, что и пришел. Я сел с Хейли и Рэем, Джерард был на терапии, поэтому не мог к нам присоединиться. Положив свою книгу на колени, я открыл ее на странице с изображением койота, воющего на луну. В истории говорилась о щенке койота, которого бросила мама. Щенок был слишком мал, чтобы позаботиться о себе, и умер бы, если бы не мальчик, который нашел его и выкормил. Потом мальчик выпустил койота на свободу, где тот и умер, потому что понятия не имел, как выживать в дикой природе. Мораль истории такова — никогда не отрывайся от дома, это приводит к фатальным последствиям.

— Вау, он быстро ушел, — сообщил Рэй.

— Люди приходят сюда не чтобы оставаться, — сказал Хейли.

— Наверное, — пожал плечами парень. Рэй был в клинике уже давно. Мне вдруг стало интересно, сколько еще Джерард пробудет здесь. Не так уж долго, судя по всему. У меня было предчувствие. Он шел на поправку. Что случился, когда Джерард уйдет? Что я буду делать? Сколько я смогу продержаться здесь и не сойти с ума без него? Меня снова охватила тревога.

— Почему койоты воют? — спросил Рэй у Хейли, глядя на рисунок в моей книге.

— Они так поют, Рэй, — пояснила девушка.

— Зачем койотам петь?

— По разным причинам. Так они дают выход своим эмоциям. Если бы они не умели выть, то не могли бы общаться. Если бы не вой, то мир был бы полон грустными койотам, — она явно выдумала это на ходу.

— У койотов нет чувств, — уперся Рэй. У них с Хейли завязался спор на тему Библии и того, какие создания могли чувствовать, а какие нет. На следующей странице лежал вырванный из тетради листок, сложенный идеальным квадратом. Помните Джамию и Пита, с которыми я общался, накуривался и писал стихи? Это был один из них. Взяв листок, я развернул его.

Однажды ты проснешься и запоешь.
Ты протянешь свои крылья к небу.
И ничто не сможет причинить тебе боль,
Когда твои друзья рядом.

Свернув листок, я сунул его между страницами. Теперь я был уверен, что скоро Джерард уйдет. Мне хотелось, чтобы он был рядом вечно. Хотелось, чтобы он остался здесь навсегда, но я знал, что этого не произойдет.

Вернувшись в комнату, я лег на кровать, мучаясь бессонницей. Достав блокнот, я начал составлять список вещей, которые меня беспокоили. Я волновался, что Даллон не выкарабкается. Беспокоился из-за себя, потому что не знал, что буду делать, когда Джерард выпишется. Я слышал, как брюнет говорил со своим братом, Майки, и сказал, что скоро к нему вернется. Насколько скоро? Я довольно давно не думал о доме.

Мне в голову пришла мысль — почему Патрик, знавший, как я сюда попал, не расскажет мне? Хейли сказала, что что-то случилось с моими родителями, но я не знал, что именно. Не помнил. Вот бы Патрик рассказал мне, что знает, может, тогда бы мне было проще вспомнить. Я прекрасно знал, что мужчина ответит на это — зачем бороться с собой, Фрэнк? В одно мгновение я хотел все вспомнить и вылечиться, в другое — умереть.

Я сам себя сводил с ума. Застрял между небом и землей. Я хотел двигаться дальше. Хотел оставаться неподвижным. Я хотел спать. Хотел бодрствовать. Я хотел, чтобы меня любили… Хотел, чтобы меня оставили в покое. Я знал, что произошло что-то плохое, что-то действительно плохое. Мне не хотелось думать о моих родителях. Что если я убил их? Тревога вернулась. Дышать стало тяжело. Я находился вне своего тела, наблюдал со стороны, как задыхаюсь. Повернувшись к часам, я обнаружил, что уже три утра.

— Ты еще не спишь? — пробурчал Джерард.

— Ага… — выдавил я после некоторого молчания, которое понадобилось мне, чтобы восстановить дыхание.

— Все нормально? — брюнет повернулся ко мне лицом.

— Ага… — он забрал у меня блокнот и, закрыв его, положил на прикроватную тумбочку.

— Уже поздно. Ложись спать, — пробормотал Джерард. Вздохнув, я устроился в горизонтальном положении. Брюнет нежно поцеловал меня в лоб, обняв за талию.

— Я люблю тебя, — прошептал я.

— Я тоже тебя люблю, — прошептал Джерард в ответ. Несколько секунд я ждал, пока воцарится тишина.

— Я люблю тебя, — повторил я.

— Фрэнки… — вздохнул он.

— Хорошо-хорошо. Спокойной ночи.

— Я тоже тебя люблю, — прошептал Джерард после нескольких секунд молчания.