Новое начало

Первый в новом году учебный день Минсок едва не проспал – вчера он решил насладиться последним днем своей свободы на полную катушку и слонялся по сети до тех пор, пока утомленные глаза сами не захлопнулись, и он чуть ли не задремал за столом. Когда он захлопнул крышку ноутбука и соскользнул в постель, зеленый циферблат часов показывал 3.05, и Мин с дурацкой улыбкой подумал, что завтра встанет, как вяленая вобла. Но с утра он больше был похож на зайчика из рекламы батареек, неутомимо лупящего по барабану, - когда его телефон звонко заорал, а рассерженный голос Сехуна из трубки принялся бубнить что-то про:
- Ты где, твою мать, я тебя десять минут уже жду.
Мин быстренько умылся, цапнул рюкзак, выметнулся в дверь и побежал на перекресток отбиваться от заунывного гундежа Сехуна:
- Лучший студент школы проспал свой первый учебный день, позор…
- Да ладно тебе, - отмахивался Мин, шарясь по карманам и с неудовольствием осознавая тот факт, что мобильник он оставил дома. – Имею я право хоть один раз в году побыть прогульщиком? Наслаждайся, пока они не затрахали нам мозги формулами, новейшей историей и задачками по полимерам.
- Фу, - скривился Сехун. – Вообще не вспоминай. Эта чушь только тебе по силам. Если не будешь давать мне списывать, я тебя уверяю, меня выгонят из школы.
- Не преувеличивай, ты не тупой, просто ленивый, - рассеянно сказал Мин, вешая рюкзак на плечо, смирившись, наконец, с отсутствием телефона.
- Вряд ли. Я просто не могу сосредоточиться на учебе, мне скучно, когда вокруг столько всего интересного и на самом деле полезного. Не такого безжизненного, как твоя математика, - заметил Сехун, щурясь на яркое солнце и убирая с глаз растрепанные ветром пепельного цвета волосы.
- Ага. Вроде нового практиканта по информатике, соблазнительного красавчика учителя Кима Чондэ… - подначил Мин. - Ты краснеешь! Господи, Сехун, ты все еще не забыл о нем?
- Не смейся надо мной, - пробубнил Сехун. – Жду не дождусь, когда его увижу.
- Ты не думаешь, что за лето он нашел себе девушку, сделал ей предложение, и теперь у него на пальце красуется кольцо? Ты не думаешь, что он жил, как нормальный человек, пока ты тут вздыхал о нем?
- Не сыпь мне соль на рану, - вздохнул Сехун. – Впрочем, какая разница. Я его просто люблю, пусть и никогда не дождусь ответа.
- Это глупо, - заключил Мин, шагая по ступенькам. – Доверять свои чувства кому-то, настолько далекому от тебя, ненадежному…
- Я знаю, - пожал плечами Сехун. – Только ничего не могу с собой поделать. Если бы ты чувствовал то же, ты бы понял.
- Э не-е-ет, вряд ли, - Мин проскользнул в дверь, - спасибо, не хочется.
Мин придержал тяжелую дверь специально для Сехуна, но тот на секунду стормозил. Мин почувствовал, как створку потянули с другой стороны, когда Сехун очнулся и сделал шаг вперед – чтобы столкнуться с тем, кто пытался пройти. Сехун влепился Лухану в грудь и отдавил ему ноги…
- Да блядь, ты видишь, куда идешь? – прохрипел Лухан, оттолкнув открывшего рот Сехуна. – Совсем слепой, или как?
- Сам виноват, - огрызнулся Сехун. – Нечего было лезть, мог бы и подождать.
- Я тебе подожду сейчас, - зло ответил Лухан, намотав на кулак светленькую футболку Сехуна.
Сехун смотрел большими глазами на лохматого и злого одноклассника, а потом стукнул ему по рукам.
- Отвали нахрен, уебище!
Мин видел, как глаза Лухана сузились еще сильнее, и шагнул вперед – за «уебище» Сехун мог легко получить по лицу от вспыльчивого Лухана, причем довольно справедливо, стоит заметить. Мин коснулся кулака с зажатой в нем футболкой, опуская чужую руку вниз и заставляя ее расслабиться:
- Лухан, извини его. Он невнимательный.
Когда Лухан повернулся, и Мина опалило яростью из его глаз, он подумал, что в качестве закономерного итога своего вмешательства теперь просто огребет вместе с Сехуном, но рука Лухана внезапно разжалась, губы стянулись в линию, Сехун вывалился из захвата, а Лухан молча прошел внутрь, обходя Мина по широкой дуге.
- Придурок, - злобно прошипел Сехун, поправляя одежду.
- Ты сам к нему полез, - флегматично ответил Мин, все еще поеживаясь от того взгляда, которым посмотрел на него Лухан – черный, яркий, пронизывающий насквозь.
- Если он главный хулиган в школе, это не дает ему права наезжать на тех, на кого ему захочется, когда у него плохое настроение, - высказался Сехун, явно гордясь своей демократической позицией. А потом вздохнул: - Меня он просто ненавидит, а к тебе вот, например, никогда не пристает. Чудеса.
- Я просто не лезу к нему и не обращаю внимания, - смеется Мин, заходя в класс. – И советую тебе делать так же.

Мина отвлек стук в дверь, и он снял наушники.
- Мин, нам надо поговорить. Зайди на кухню, - сказала мать.
Мин вздохнул. Он подозревал, что разговор будет не из приятных. С тех пор, как от них ушел отец, приятных разговоров он вообще не помнит.
Мать поставила перед ним его любимую фарфоровую кружку, и Мин с удовольствием сделал глоток горячего ароматного чая.
- Мин, нам надо решить один вопрос, - неуверенно начала женщина. – Ты знаешь, что отец отказался платить за дом…
- Знаю, - вздохнул Мин, разглядывая кулончик на шее матери – элегантное золотое украшение на увядающей коже больно цеплялось за что-то внутри, словно кричало о том, что она старается держаться, пытается выглядеть нормально несмотря на то, как ей нелегко.
- И денег, которые у меня есть, хватит… В общем, хватит либо заплатить за дом, либо за твою учебу. Два кредита я не потяну, как бы мне ни хотелось.
- Я знаю, - снова кивнул Мин.
- Я думаю, нам придется переехать в квартиру поменьше, куда-нибудь на окраину, когда ты закончишь школу. Если мы продадим дом, денег как раз хватит, чтобы…
- Нет, - прервал Мин, мотая головой. – Я не хочу. Ты всегда так любила этот дом, я вырос в нем. Он должен остаться нашим.
- Но тогда…
- Я знаю, - в третий раз сказал Мин. – Я поступлю как-нибудь. А если и нет, то тоже не беда. Заплати за дом.
Мин попытался прогнать с лица разочарованное выражение и улыбнуться – он не верил в собственные слова, но ничего другого позволить себе сказать не мог.
- Не волнуйся, мам, все будет хорошо.
- Мин, - устало протянула женщина. – Как же тяжело.
- Ничего, - Мин отставил пустую чашку. – Мы постараемся.

Сехун счастливо улыбался, смотря вникуда за окно столовой.
- Он похвалил меня… - улыбка стала еще шире и бестолковее. – Он положил руку мне на плечо, а потом сказал: «Молодец, Сехун»… Лучшие мгновения в моей жизни.
- Ну да, - хмыкнул Мин. – Если бы он знал, что ты в мыслях уже раздел его и разделся сам, он вряд ли бы стал класть руку тебе на плечо и говорить «Молодец, Сехун», - ядовитым тоном заметил Мин.
- Вечно ты все портишь. И вообще, я не раздевал его в мыслях, ему и в одежде хорошо.
- Никогда-никогда? – поинтересовался Мин, отложив вилку.
Сехун замолчал.
- Ты опять краснеешь, - рассмеялся Мин. – Ты думешь о нем… в душе, когда… правильно?
- Ты злой, - решительно заявил Сехун. – Что случилось?
- Мать сказала, что денег на учебу нет, - неохотно сказал Мин. – Так что после школы я пойду работать на заправку, не иначе. И никуда не поступлю.
Сехун сочувственно вздохнул.
- Это несправедливо. Ты самый умный из всех моих знакомых, ты должен учиться.
- Не свезло, - иронично отозвался Мин.
- Погоди, - Сехун схватил его за руку. – А если у тебя будут хорошие рекомендации? Вместе с твоими отличными оценками, это должно помочь.
- От кого это, интересно? – выгнул бровь Мин.
- Да хотя бы от нашего руководителя. Он же преподавал в том университете, в который ты собрался поступать, он может тебе помочь.
- Вот еще, - скривился Мин. – Просить о чем-то этого старика.
- Выбор у тебя небольшой, - резонно заметил Сехун.
- И то верно, - вздохнул Мин.

Когда учитель закончил писать уравнения на доске и сказал:
- Можете приступать. Час, как обычно, в вашем распоряжении, - Мин наклонился над тетрадкой и принялся переписывать задания. Первая контрольная по алгебре в этом году не казалась ему сложной, но он не хотел накосячить просто по невнимательности.
От цифр Мина отвлек голос учителя, где-то у него за спиной сказавший:
- А ты, Лухан? Что, не собираешься писать?
Когда Лухан на последней парте четко ответил:
- Не собираюсь, - Мин повернулся назад – как и добрая половина класса.
- И почему же, позволь поинтересоваться? - снова спросил учитель.
- Не понимаю ничего, - честно сказал Лухан, смотря прямо на старика-математика.
- Ты и не будешь понимать, если не начнешь учиться, - спокойно ответил учитель. – И самое время начать прямо сейчас.
- Зачем? – невежливо осведомился Лухан.
- Что зачем? – теряя терпение, переспросил математик.
- Зачем мне учиться? Зачем мне ваша математика?
- Разве ты не хочешь после школы поступить куда-нибудь и приобрести хорошую профессию?
- Да бросьте, - рассмеялся Лухан. – Мы оба знаем, что никуда меня не возьмут без денег, даже с хорошими отметками.
Мин против воли подумал, что Лухан прав.
- Так какой смысл мне стараться учиться? Для саморазвития, что ли? – продолжил издеваться Лухан. – Просто потому, что так принято? Вы не можете сказать, зачем мне то, чему вы учите?
Мин, глядя на лицо старого математика, подумал, что тот ищет нужные слова. Но не находит. В самом деле, что еще тут скажешь?
- Лухан…
- Нет, серьезно, - в голосе Лухана проскользнула какая-то злая ирония, когда он отодвинул стул и поднялся, - я не вижу смысла. Так что я, пожалуй, пойду куда-нибудь, где таким, как я, самое место. Пиццу развозить, например. Там хоть деньги платят.
Математик растерянно смотрел в спину ученика, исчезающего за дверями, а потом совсем уже не к месту проронил:
- Лухан, постой…
Мин снова уткнулся в тетрадку, с раздражением думая, что демарш Лухана отнял у него пять минут полезного времени.

После уроков Мин неуверенно подошел к учительскому столу. Математик поднял голову:
- Минсок? Чего тебе? – и посмотрел на него устало.
- Я хотел попросить… - выдавил из себя Мин. А потом подумал, что это глупо. В добавок к тому, что унизительно. – Ладно, ничего.
Мин развернулся и хотел уже было уйти, но старик остановил его:
- Если что-то хотел, то говори. Бояться сказать – глупо. Всегда умнее сначала попробовать, а потом уже струсить и сбежать.
Мин сжал губы – еще бы тут не быть трусом, когда приходится строить из себя сиротку. Поэтому он говорит – прямо и сухо, без жалобной интонации просьбы:
- Мне нужны рекомендации в университет, где вы преподавали.
Бровь математика удивленно приподнимается:
- Рекомендации? Но зачем?
- Да, - кивает Мин. – Я не смогу заплатить за учебу, поэтому могу надеяться только на них.
- Вот как, - разочарованно тянет учитель – уже второй раз за день его тыкают носом в несправедливость системы, которую он представляет. – Тогда, наверно, я и в самом деле смогу помочь… На кого ты хочешь учиться?
- Я хочу быть преподавателем в университете. Преподавать математику, - отвечает Мин, и его голос незаметно теплеет.
- Надо же, - усмехается математик. – Будущий коллега, значит.
Он смотрит на ученика, чуть прищурившись, словно пытаясь убедиться в серьезности намерений Минсока. Этот парень всегда нравился ему и не нравился одновременно. Он был тихим, спокойным, трудолюбивым и дружелюбным, но ему всегда казалось, что за всем этим на самом деле скрывается что-то недоверчивое, темное, лишенное настоящей человеческой теплоты и отзывчивости. И все это вместе окрашивало милые улыбки Минсока в какие-то неприятные лицемерные тона.
- И ты считаешь, что твое призвание – учить? – спрашивает он, наконец.
- Я не знаю, - отвечает Мин, теребя рюкзак. – Но я думаю, что справился бы.
- Тогда… - учитель задумчиво покусывает кончик карандаша. – Давай договоримся. Я сделаю все возможное, чтобы тебя приняли, и напишу лучшую рекомендацию, если ты позанимаешься с Луханом.
- Что? – глаза Мина изумленно расширяются – вот уж чего, а этого он никак не ждал.
- Если он сможет учиться хотя бы на удовлетворительные оценки, ты докажешь, что в самом деле хочешь и можешь учить…
- Но он же даже слушать меня не будет! – отчаянно защищается Мин. – Он же никого вообще не слушает, в грош не ставит…
- В том-то и дело, - кивает математик. – Работа учителя или преподавателя не только в том, чтобы рассказать, как работают формулы. Самое сложное – найти подход к ученикам. Даже к тем, кто не хочет учиться… Так что, попробуешь?
- Будто у меня есть выбор, - уныло соглашается Мин, заранее с отчаянием думая, что Лухан пошлет его куда подальше, если вообще не ударит.

Глубже

Мин весь день в школе уныло косился на Лухана, как обычно ничего не делающего на задней парте. Мин украдкой через плечо разглядывал его светлые волосы, тонкий нос и бледные губы, когда Лухан пялился в окно, и думал, что влип – волосы были взъерошены, так что казалось, что он не причесался с утра, тонкий нос морщился, а губы иногда беззвучно шевелились. Весь его вид, казалось, предупреждал о том, что от него лучше держаться подальше, особенно таким, как Мин, одуванчикам. Лухан не выглядел шпаной, не был похож на юного уголовника – он просто плевал… на школу, на отметки, на наказания и до кучи на свое будущее. И все это вместе давало ему право не бояться никого и ничего, делая по-настоящему пугающим персонажем.
С тех пор, как Лухан перевелся к ним в класс года два назад, Мин не помнит, чтобы кому-то удавалось с ним поладить. Даже учителя вскоре отказались от мальчика, который на любую попытку подружиться с ним отвечал нарочно агрессивно, давая почувствовать, что ему лучше одному, без тех, кто пытается вытереть ему сопли или залезть в душу, чтобы утешить. А, опираясь на слухи, можно было предположить, что немного сочувствия в случае Лухана оказалось бы не лишним – весь маленький городок знал, что матери у него то ли никогда вовсе не было, то ли она умерла до того, как они переехали сюда, а его отец, мягко выражаясь, не чувствовал большой ответственности за неродного сына. Весь маленький городок знал, что иногда на лице Лухана расцветают фиолетовые цветы, но предпочитал думать, что оставляют их частые драки с теми, кто обычно просит закурить на темной улице. Мин знал только одного человека, который вроде как ладил с Луханом. Удивительно, но Чонин был мальчиком из довольно богатой семьи, и, как подозревал Мин, крутился вокруг Лухана только потому, что на него в случае чего можно было свалить всю вину – как в тот раз, когда они подрались в каком-то баре, и ночь в каталажке провел именно Лухан, а не Чонин. Мин бы даже чисто по человечески пожалел Лухана, посетовал, что им пользуются, а он не видит, если бы не удивительное безразличие Лухана, распространявшееся, казалось, даже на Чонина – Лухан ходил с ним курить на задний двор, ухмылялся в ответ на его скабрезные шуточки, соглашался устроить очередной дебош, но, похоже, как и всем остальным, никогда не доверял… Лухан был диким, как зверек, он кусал протянутую руку, не разбираясь, собирается она его ударить или приласкать. Лухан был абсолютно диким, внутри него жила какая-то своя свобода, и правилам он подчинялся только потому, что иллюзия повиновения избавляла его от нового назойливого вмешательства в его мир неприрученной стихии.
Суммируя всю имеющуюся информацию о Лухане, Мин мог определенно сказать, что находиться с ним рядом не хотелось. Очень не хотелось. Поэтому когда учитель после уроков, отпустив всех, сказал:
- Лухан, Минсок, останьтесь, - Мин только обреченно вздохнул, затолкав в рюкзак пенал.
Мин видел, что Лухан удивился, скривился, но к учительскому столу все-таки подошел. Мин смотрел на его тонкие руки, теребящие ручку рюкзака, на поношенную футболку и джинсы, задний карман которых оттопыривался, он готов был поклясться, от пачки с сигаретами, и с неприязнью думал, что сейчас Лухан фыркнет, скажет в очередной раз, что нахер ему не сдалась эта математика, и уйдет, хлопнув дверью. И тогда плакали его рекомендации… Впрочем, может, оно и к лучшему – тратить свое время на такого, как Лухан, Мину не хотелось все сильнее.
- Лухан, - начал учитель, - твои оценки по математике просто чудовищные. Ты не сдашь выпускной экзамен, если не исправишь их.
- Ну и что, - хмыкнул Лухан, засунув руки в карманы джинсов. – Не очень и хотелось.
- Вряд ли ты осознаешь, как трудно тебе будет без аттестата, - прервал математик. – Поэтому я хочу, чтобы Минсок позанимался с тобой…
Лухан поднял голову и недоверчиво посмотрел на Мина, словно спрашивая у него, с чего вдруг такая доброта.
- Если он сможет вытянуть тебя, я напишу ему рекомендацию, чтобы он смог поступить в университет. Я говорю это тебе, потому что хочу, чтобы ты знал, что ему очень важно, будешь ли ты стараться или подведешь его. Я хочу, чтобы вы двое сделали все возможное, чтобы эти занятия пошли вам обоим на пользу.
Мин готов поспорить, что за все школьные годы такого странного выражения лица у Лухана он не видел – взъерошенный колючий парень перед ним переминается с ноги на ногу и кусает губу, словно спорит с кем-то внутри себя.
- Так как, Лухан, - спрашивает учитель, - согласен?
И Мин удивленно моргает, когда Лухан тихо говорит:
- Согласен.
- Вот и славно, - с заметным облегчением выдыхает математик, так что Мин понимает, что старый учитель так же, как и он сам, не был уверен в ответе Лухана. – Я был бы рад, если бы вы начали сегодня. Можете идти.
Мин уныло тянет рюкзак со стула и плетется к выходу, оглядываясь на Лухана, на лице которого снова невозможно ничего прочитать. Он дожидается Лухана у школьных дверей и устало спрашивает:
- К тебе пойдем? Мне было бы удобнее у тебя.
Лухан смотрит на него, моргая, а потом трясет головой, словно отгоняет навязчивые мысли, и говорит:
- Пошли.
Мин шагает вслед за Луханом по залитой солнцем школьной дорожке, смотря ему в спину на поношенный рюкзак, и старательно топит в груди сожаление по поводу того, что ему придется потратить этот солнечный день на неуютного, колючего и в общем-то совершенно ему безразличного одноклассника.
Лухан вытаскивает из заднего кармана пачку сигарет, выбивает одну, щелкает зажигалкой. Весь дым крепких и дешевых сигарет неудачно сдувает на Мина, и он закашливается.
- Ты чего? – спрашивает обернувшийся Лухан.
- Ничего, - хрипит Мин. – Не люблю дым.
- А… - роняет Лухан. А потом к удивлению Мина делает глубокую затяжку и выбрасывает недокуренную сигарету в кусты.

В доме Лухана Мину становится еще неуютнее. Его собственный дом всегда, благодаря матери, был похож на нарядную игрушку, удивляющую взгляд яркостью цветов и зеленой травы, а дом Лухана пугал заброшенностью, ненужностью и запустением, словно старый сарай, в котором его обитатели лишь ночевали, не стремясь оставить здесь частичку своей души и тепла. В темном узком коридоре, поднимаясь по ступенькам, Мин вообще едва не упал – не поддержи его Лухан, который двигался в темноте, как кошка, он бы свалился. Лухан быстро отдернул от него руки и пробормотал:
- Извини, темно. Лампочку все как-то… - Лухан не договорил, словно почувствовал бессмысленность объяснений – Мин и в самом деле подумал, что эту унылую конуру лампочки не спасут.
Комната Лухана оказалась еще удивительнее – Мину, привыкшему к своей большой и светлой, она казалась пеналом, с одного боку которого пристроилась кровать, а с другого стол. Вдвоем с Луханом в ней было так тесно, что на Мина накатил приступ клаустрофобии, и он в панике потянулся к окну, раскрывая створку в солнце на улице.
- Эй, осторожно, - поспешно предупредил его Лухан, но опоздал – гнилая створка форточки раскрылась и ударила Мина по голове.
Мин подумал, что ему все здесь отвратительно, эта нищета и беспризорность жалка и невыносима. Она пугает – Мин на самом деле никогда бы не хотел знать, как живет Лухан и что его окружает – чтобы не чувствовать этой предательской томительной жалости. Он с неприятным удивлением понимает, почему Лухан всегда скрывал подробности своей жизни.
- Извини, - еще раз говорит Лухан глухим голосом – он хорошо успел разглядеть выражение отвращения на лице Мина.
- Ничего, - показным бодрым тоном отвечает Мин. – Садись. С чего бы ты хотел начать?
- Ну… - Лухан избегает смотреть на Мина. – Вообще-то мне все равно. Я на самом деле ничего не знаю, так что ты можешь не…
- Я постараюсь, - прерывает Мин, морщась. – Раз тебе все равно, давай начнем с дифференциалов.
Мин раскрывает учебник на корке и тыкает в формулы:
- Думаю, учить определения бесполезно. Давай сразу займемся практикой. Эти правила надо выучить, в них нечего понимать: производная от числа – ноль…
Мин озвучивает первые пять-шесть правил, тыкая карандашом в буквы и разглядывая лицо Лухана, на котором отражается странная смесь – он вроде бы и старается запомнить, а вроде бы и совсем не здесь, и кончик карандаша его интересует больше, чем голос Мина.
- А теперь примеры…
- Я не запомнил, - торопливо предупреждает Лухан, мешая Мину закрыть корку, на которой написаны формулы.
- Ну и что? – спрашивает Мин. – Всегда можешь посмотреть, никто не запрещает.
Мин объясняет парочку примеров, изумленно смотря на Лухана – судя по его лицу, он думает, что математика вся состоит из сложнейших задачек, над которыми надо напряженно раздумывать.
- Ничего сложного нет, - в конце концов говорит Мин. – Чтобы написать на удовлетворительно, надо решить простейшие примеры, которые требуют только знания формулы.
- И все? – спрашивает Лухан.
- Все, - кивает Мин, оставляя ему карандаш и указывая на задания, которые Лухан должен сделать.
Лухан скребет грифелем листок, то и дело поворачивая учебник, чтобы взглянуть на формулы, и Мин смотрит на его золотистые высветленные волосы со странной смесью тоски и удивления – он никогда бы не стал ожидать от Лухана такого старания… Как оказалось, он так мало знал о человеке, с которым проучился два года – и от этого немного тоскливо. Когда Лухан заканчивает, Мин проверяет ответы, вычеркивая неправильные и объясняя ошибки. К его большому сожалению, верных ответов не так уж и много, что убеждает его в том, что Лухан далеко не гений. Мин замечает, как Лухан расстраивается, когда видит, что его старания принесли мало результатов, и с улыбкой предлагает решить еще пару упражнений.
Лухан снова марает бумагу, чертя на ней ужасным почерком кривые буквы, и Мин внезапно просит:
- У тебя есть что-нибудь попить? В горле пересохло.
Лухан отрывается от листка и смотрит на Мина темными, блестящими, но какими-то туманными глазами, и Мин против воли думает, что они красивые именно из-за этого диковатого тумана в них. Лухан встает и идет к двери, Мин поспешно поднимается за ним.
- Нет-нет, - быстро говорит Лухан, - посиди здесь.
Глаза Мина расширяются, когда внезапная мысль о том, что Лухан не хочет, чтобы Мин видел больше того, что уже успел рассмотреть, приходит к нему в голову. Мин покорно опускается на кровать и дожидается возвращения Лухана, который протягивает ему горячую кружку с чаем. На ободе кружки скол, пропитавшийся несмываемым коричневым от чая, и Мин осторожно делает глоток, чтобы не пораниться об него. Чай дешевый, очень крепкий и без сахара – Мин совсем не привык к такому, и, допивая его, он не понимает, горчит у него во рту от этого вкуса или от всего вместе, включая неухоженный дом, комнату-пенал, побитую кружку и внезапно старательного Лухана.
Мин на прощанье говорит:
- Хорошо. Остальное доделаем завтра, - поспешно складывая учебники в рюкзак и пробираясь через темную лестницу на улицу, к теплу и свету, подальше от Лухана, так и не ответившего ему ничего.
Мин думает, что солнце на улице, родная кровать и хороший, дорогой чай, который всегда так любила его мать, вытравит с языка вкус того дешевого, луханевского чая, но он продолжает думать об однокласснике даже когда засыпает.

Неделю спустя Сехун, сидя на низкой скамеечке у спортивной площадки, спрашивает, кривя губы:
- И как ты с ним вообще уживаешься?
- Да он нормальный, - отвечает Мин, про себя даже ухмыляясь – Сехун не видел, как Лухан на самом деле от него шарахается, словно боится задеть, так что Мин уже и думать забыл, что хулиганистого Лухана все боятся.
- Ага, как же, поверил я тебе, - хмыкает Сехун. – Он мне вчера опять дверью треснул.
- Ты, наверно, снова стоял в проходе и тупил? – Мин улыбается, с прищуром разглядывая Сехуна, довольно жмурящегося на солнце.
- Не тупил, просто шнурки завязывал, - огрызается Сехун.
- Ну вот видишь, - Мин улыбается еще шире, не сомневаясь в том, что Сехун опять во всем сам виноват.
- Чего ты его защищаешь? – вскидывается Сехун. – Он же реально больной, с половиной школы подраться успел.
- Потому что все его задирают, - спокойно отвечает Мин. – Ты, например, ни за что уебищем назвал. Вряд ли тебе это было бы приятно.
- Так он и есть уебище, чего стесняться-то? Учится плохо, друзей нет, родители черт знает кто. Дерется, как сумасшедший, вот все его и боятся.
- Ты ничего о нем не знаешь, - Мин качает головой, рассеянно думая, что Лухан на самом деле просто защищается от всех этих насмешек… Что на самом деле странное в нем, так это дикость – будто ему неизвестны нормальные способы выражения эмоций. У Лухана все обострено на два цвета, черный и белый, - белый он не трогает, потому что не понимает, черный кусает сразу.
- И знать не хочу, - отвечает Сехун, вытягивая ноги и подставляя солнцу бледную шею. – Что я действительно хотел бы знать, так это есть ли у Кима Чондэ подружка.
- Не сомневайся, - смеется Мин. – Красотка с большими сиськами. И даже если он обратит на тебя внимание, тебе все равно ничего не светит, потому что, - Мин трясет Сехуна за плечо, - очнись, Сехун, очнись, никто в этом городе никогда не признается, что он гей, тем более учитель, тем более Чондэ. Завязывай с этим.
Сехун болтается от встряски, как тряпичная куколка, пока не стряхивает Мина с себя:
- Не хочу завязывать. Я договорился с ним, буду кем-то вроде лаборанта в классе информатики.
- Сехун, - укоризненно говорит Мин. – Не вздумай к нему лезть.
- А что? – Сехун улыбается игриво, разводя ноги. – Думаешь, я слишком плохо выгляжу?
- Ты выглядишь слишком хорошо, - одергивает Мин, поднимаясь и пиная ему по ногам, чтобы снова сдвинуть их вместе. – Это меня и пугает… Ладно, мне надо идти…
- Опять к своему Лухану?
- Он не мой, - поправляет Мин. – Но да, к нему.

Мин нарочно стоит за спиной Лухана, делая вид, что смотрит на то, что он пишет. Он хорошо знает, как это заглядывание под руку обычно бесит, но ничего не может с собой поделать – Лухан сопит, мнет локтем тетрадь и весь будто старается прижаться к столу, чтобы отодвинуться от Мина подальше. Мина бесконечно умиляет это стремление Лухана избежать любых прикосновений к нему, которое Мин не может понять, и он сам провоцирует одноклассника, специально задевая его руку, чтобы забрать ручку и объяснить пример, на котором застрял Лухан.
- Ты перенес неправильно, - говорит Мин, наклоняясь над столом. – Минус, а не плюс.
Он протягивает ручку обратно Лухану, который снова утыкается лицом в листок, старательно игнорируя раздражающее присутствие Мина за спиной.
Мин про себя смеется над этим ребяческим поведением, окончательно убеждаясь в том, что Лухан его просто стесняется. Он тихонько постукивает Лухану по плечу, обтянутому в серую футболку, заставляя распрямиться:
- Глаза испортишь, поднимись.
Когда Лухан бросает на него смущенный взгляд, Мин только улыбается в ответ:
- Мне мама всегда так говорит.
Лухана бесконечно смущают любые проявления теплоты.

Еще неделю спустя, когда Мин заставляет решать задачи посложнее, Лухан измученно впечатывает ручку в тетрадь:
- Ну не могу я… Я не понимаю…
Мин разглядывает его с любопытством – это первый раз, что Лухан упрямится и высказывает недовольство.
- Зачем ты, - Мин запинается, - вообще согласился?
Лухан молчит, упрямо глядя в тетрадь.
- Это ведь не из-за меня, нет? – допытывается Мин. Лухан продолжает молчать. – Хорошо, не из-за меня, но ведь была причина, почему ты согласился заниматься. Хочешь закончить школу?
Лухан отрицательно мотает головой:
- Нет. Мне наплевать на школу.
- Тогда почему?
- Какая тебе разница, - внезапно грубо отвечает Лухан. – Тебя попросили просто объяснить мне эти дурацкие задачки, так и объясняй.
Мин надувает губы, поправляя зеленую жилетку.
- Ну хорошо. Что тебе непонятно?
- Дифференциалы эти, производные – зачем они нужны, я не понимаю. Будто их выдумали специально для того, чтобы было, чем заеба… - Лухан останавливается.
Мин смеется.
- Ага. А войны начинали, чтобы было, что на истории изучать.
Лухан понимает, что над ним издеваются, и опускает голову.
- Ну вообще-то, производная – это быстрота изменения функции, - говорит Мин. – Но можно посмотреть иначе. Если сравнить функцию, например, с любовью…
Лухан поднимает на Мина удивленный взгляд.
- А почему нет? – спрашивает Мин. – Изогнутая кривая, которую кидает с плюса на минус, которая изгибается, стремясь приблизиться к оси, никогда ее не пересекая… Тогда я бы сказал, что производная – это секс. Она позволяет обнаружить минимумы и максимумы, она острие отношений. Способ проверить любовь на прочность, выявить слабые места... Так понятнее?
- Вроде того, - отвечает Лухан, облизывая губы. – Всю математику будешь на примере секса объяснять?
- Только в исключительных случаях, - строго отвечает Мин, наслаждаясь скептическим выражением лица Лухана - а потом смеется.
- Скажи, - Лухан кусает карандаш и исподлобья смотрит на Мина, - ты девственник?
Смех Мина внезапно кончается. Не то чтобы ему было стыдно за свою невинность, просто он не видит ничего приятного в том, чтобы обсуждать это с Луханом. Поэтому он недоверчиво сужает глаза:
- Почему ты спрашиваешь?
- А почему ты стал объяснять мне это так?
- Я думал, тебе будет понятнее…
- Думал, - презрительно хмыкает Лухан, качаясь на стуле, и насмешка в его глазах не скрывается от Мина.
- Извини, - Мин быстро теряет остатки своего хорошего настроения. – Не собирался лезть в душу.

Через месяц Лухан внезапно пропадает из школы, и Мин, чувствуя себя обязанным, дожидается его у дома. Лухан появляется вместе с глухим ревом мотоцикла, останавливая рядом c Мином потертую синюю хонду, снимает шлем, блестя на солнце светлыми волосами и виноватыми глазами:
- Извини, что не предупредил… У меня были дела.
- Ничего, - отвечает Мин. – Опять твоя пицца?
- Вроде того, - хмыкает Лухан.
Мин осторожно касается надписи на баке, чувствуя не успевшее остыть тепло двигателя, а потом внезапно для самого себя говорит:
- Давай не будем сегодня заниматься. Погода слишком хорошая, да и мы вполне можем позволить себе отдохнуть.
- Хорошо, - осторожно соглашается Лухан. – И что тогда будем… будешь…
Лухан запинается, явно не решаясь предположить, собирается Мин все же провести этот день с ним или просто уйти. Но Мин не замечает его растерянности, продолжая собирать кончиками пальцев пыль с корпуса хонды.
- Не знал, что у тебя есть мотоцикл.
- А, - рассеянно тянет Лухан, - это еще от моего отца. Настоящего, - добавляет он, и едва заметная горечь накладывается на слова. – Хочешь, научу с ним обращаться?
- Правда можно? – осторожно спрашивает Мин, блестя предательскими глазами – запах выхлопов бензина, горячее рычание и изящные линии хонды ему безумно нравятся. Когда Лухан подходит к нему ближе, Мин с удовольствием незаметно принюхивается к вороту его куртки, от которой тоже слабо тянет бензином.
- Садись, - Лухан указывает на потертое кожаное сиденье, и Мин пятится:
- Нет, ты не понял – я совсем не умею… - Мин отрицательно мотает головой, отгоняя от себя уже успевшие нарисоваться картинки, на которых мать плачет над его надгробием, а Лухан валяется в больнице с переломанной шеей. Но Лухану этот вид страхов, очевидно, незнаком, он легко толкает Мина за пояс вперед, заставляя перекинуть ногу через хонду, и опускается позади него, бросая уверенное:
- Не бойся.
Мин чувствует, что неотвратимо тупеет, когда Лухан прижимается к нему сзади, удерживая его руки на руле своими холодными пальцами, а потом поворачивает ключ, спинывает подножку, заводится и с легкого толчка трогается вперед. Пока они выезжают из городка, Мин занят только тем, как бы высвободиться из-под пальцев Лухана и отодвинуться от него подальше, но когда это ему почти удается, они выезжают на пригородную трассу – и Лухан сам убирает руки.
- Что ты делаешь? – испуганно спрашивает Мин, стараясь перекричать ветер.
- Ничего. Просто держи прямо, - отвечает Лухан. – Ты почувствуешь его.
Мину кажется, что у него в руках слишком мало сил, чтобы удержать тяжелый мотоцикл, и стоит ему сделать одно неловкое движение, они скатятся с дороги. Но Лухан осторожно поворачивает руль, показывая, насколько на самом деле хонда послушна, и Мин расслабляется. Ветер плещет в лицо отчаянно и свободно, рыжие деревья по бокам мелькают, как на пленке, которую кто-то быстро перематывает, а Лухан сзади не пытается им командовать. Мин как-то не думая, машинально нагибается, случайно поворачивая ручку на руле, так что хонда газует, и связь между этими фактами неожиданно прорисовывается только тогда, когда Лухан кладет руку ему на живот, заставляя снова выпрямиться, произнося над ухом:
- Осторожно.
Мин вздрагивает и расслабляется.
Наконец, перед очередным поворотом Лухан говорит:
- Тормози, - и помогает повернуть руль.
С проселочной дорогой управляться труднее, но послушная хонда бодро катит по колее, пока Мин не останавливается рядом с маленькой рощей. Утомленные руки с непривычки дрожат, но на лице его вполне счастливая улыбка, когда он спрыгивает на землю.
- Домой? – спрашивает Лухан с каменным выражением лица, пытаясь спрятать свое разочарование, подсказывающее ему, что Мин сейчас кивнет, и этот день с ним, когда он был так близко к нему, как можно было только мечтать – касаясь пальцами его зеленой форменной жилетки, сжимая пальцы между своими, каждой клеточкой тела ощущая запах чистоты, поднимающийся от его волос и одежды – просто закончится, оставив ему еще месяцы, чтобы гнить в напрасных надеждах.
Но Мин только весело мотает головой:
- Давай посмотрим, что это за место. Мне кажется, здесь кто-то жил. Смотри, это же яблоки, - Мин срывает с ближайшего дерева горсть ярко-красных, успевших от холода стать мягкими яблок. – Дикие яблоки.
За деревьями действительно находятся развалины маленького деревянного дома, которые Мин осматривает, забираясь на гнилую террасу.
- Как ты думаешь, зачем кому-то понадобилось жить здесь? – спрашивает он, спрыгивая с гнилых досок – потому что это кажется надежнее, чем спускаться по лестнице с обвалившимися ступеньками.
- Надоели городские придурки? – вопросом отвечает Лухан, разглядывая глубокую дыру в земле, оставшуюся, видимо, от колодца.
- Ты не любишь людей? Они все для тебя надоедливые придурки? – насмешливо спрашивает Мин, подходя.
- Вроде того, - раздраженно говорит Лухан, быстро хватая Мина за пояс и сдвигая в сторону. – Не видишь, куда идешь?
Мин растерянно хлопает глазами на дыру в земле под ногами, в которую он точно свалился бы по невнимательности, если бы не Лухан:
- Ой, колодец… - а потом вдруг говорит: - Неприятно, да? Кто-то сбежал сюда, чтобы сделать это место своим домом, посадил эти деревья – они же не плодоносят, просто для красоты – вырыл этот колодец, а теперь все разрушилось…
Лухан с горьким упрямством смотрит на губы Мина, когда тот говорит – Мин удивляет его каждую минуту, Мин способен сожалеть о таких вещах, которые ему самому в голову не приходят. Мин в своих светлых брюках и зеленой жилетке, на самом деле вряд ли знающий, что такое болезненная нищета и отчаяние, запустение и разрушение, сочувствует хозяину этого места, которого наверняка на этом свете давно уже нет. Мин похож на рояль, который отзывается на все это звуками, которых Лухан никогда не слышал, болезненно яркими, человеческими под этим осенним солнцем. И Лухан умирает от отчаяния, понимая, что этот механизм никогда не зазвучит именно от его прикосновений, как бы он ни старался. Просто потому, что они слишком разные. Они рождены для разных дорог: Лухан для такой, как эта, с развалинами старого дома и никому не нужными дикими яблоками, а Мин – для большого города, для красивого будущего… Через год Мин, пока дождь поливает дороги столицы, будет сидеть в кафе рядом со своим университетом, и имя «Лухан» не будет для него значить ничего, даже непонятной жалости, которую Мин испытывает при виде этих развалин, Лухану не достанется.
- Ну и что? – резко говорит Лухан. – С этим ничего не сделать.
- Я знаю, - с легкой грустью отзывается Мин. – Просто не люблю, когда что-то так пропадает. Когда что-то разрушается, хотя могло бы стать большим и красивым.
Пустота этого места, отчаянное одиночество под развалинами диких яблонь скребут Мина изнутри, заставляя мучиться от чего-то бессмысленного, что невозможно назвать словами, но удивительно близкого собственной грусти, когда он внезапно говорит:
- Я вот раньше тоже думал, что у меня красивая и счастливая семья, которая будет всегда, а потом отец…
Мин замолкает, и Лухан поднимает голову, глядя на него:
- Умер?
- Нет, - Мин невесело смеется, различив в голосе Лухана явное сочувствие – Лухан предположил то, что было самым болезненным для него самого, но у Мина все гораздо проще… что, в общем-то, не делает этот факт менее горьким: - Просто ушел, завел там где-то себе… Вроде у меня даже сестра есть, представляешь. Я ее никогда не видел и не увижу.
- Но разве… - начинает Лухан и останавливается – ему самому в его одиночестве очень бы хотелось иметь хоть одного родного человека, которому он был бы дорог, поэтому отношения Мина он не понимает совсем.
- Знаю, - перебивает Мин. – Это неправильно, но… Я никогда его не прощу. За то, что он все испортил.
Мин вздыхает, потом говорит:
- Пошли домой? – и Лухан плетется за ним следом, все так же не в силах осмыслить его слова. Мин сожалел о хозяине этого места от чистого сердца, но сказал, что не сможет простить своего отца. Сам он с радостью полюбил бы кого-нибудь, будь у него этот человек. Нежелание и невозможность как-то отвратительно некрасиво выворачиваются под этим беспечным осенним солнцем, и Лухан отталкивает ветви яблонь, грозящие расцарапать ему лицо, когда идет обратно к хонде.
Лухан забывает о свои мыслях, когда на обратной дороге Мин прижимается к нему, пряча лицо от ветра между лопатками, и слабо держится за пояс тонкими ручками.

Мин знает, что это странно и неприлично, но он часто думает о сексе, когда смотрит на людей. Когда видит пары с детьми, гуляющие в воскресенье по парку, его сознание услужливо подсовывает ему не самые умные мысли о том, что эти смеющиеся детишки появились в душной темноте спальни, когда член будущего папы двигался внутри будущей мамы без то ли случайно, то ли намеренно забытого презерватива.
Желание ощущать свое тело голым, расслабленным и удовлетворенным под чьими-то горячими ласками – вполне естественно, но Мин искренне не понимает, как рождается эта близость. Ему все кажется, что, чтобы решиться, чтобы позволить кому-то проникнуть в себя, увидеть беззащитным в уродливой красоте обнаженного тела, надо доверять настолько, что это почти невозможно. Иначе все это – просто игра плоти, утонувшее в алкоголе или голоде похоти «Почему бы и нет».
Мин часто смотрит на Сехуна, пытаясь представить, каким будет этот тонкий, дерзкий и робкий одновременно мальчик в чужой кровати, на смятых простынях. Мин знает, что у Сехуна еще не было – как знает и то, что ему очень хочется, и Сехун именно из тех, кто говорит «Почему бы и нет». Если Сехуну перепадет шанс залезть в штаны его любимому информатику, Мин не сомневается, что Сехун не станет размышлять о доверии, не будет искать в сексе большего смысла, чем в нем на самом деле должно быть.
Глядя на Лухана, Мин против воли считывает маленькие детали, убеждающие его в том, что у него было, и не раз. Такой, как Лухан, вряд ли вообще видит разницу между сексом и приемом пищи – и то, и другое просто природа, не удовлетворять желание которой глупо и болезненно.
Получается, что Сехун готов позволить поиметь себя, потому что любит и хочет, и ему все равно, будет это быстро, совсем не нежно или один единственный раз, Лухан, скорее всего, просто снимает штаны и молча делает свое дело, а сам он… А сам он придурок, ему хочется, чтобы его тело бесконечно ласкали, растравливая каждый нерв, чтобы на его прикосновения отзывались горячими распаленными вздохами. Мин надеется, что если он когда-нибудь все-таки доберется до постели, секс не будет казаться ему необходимостью, трофеем в гонке за чье-то сердце, он разденется не просто со скуки или по пьяни… Ему хочется, чтобы близость была именно близостью, без неловкости и угрызений совести, дарящей удовольствие и чувство защищенности… В конце концов, хотеть этого – ведь не преступление? Даже если дожидаясь исполнения своей мечты, он будет продолжать доставлять удовольствие сам себе, запираясь в ванной.

- Я поставил Корел на все компьютеры, - бодро сказал Сехун, с наслаждением потягиваясь, так что его короткая футболка задралась, обнажая кусочек соблазнительного бледного животика.
- Хорошо, - Чондэ едва ли посмотрел на него, кивнув головой. – Можешь идти.
Это невнимание болезненно царапнуло по Сехуну, и он принялся разглядывать Чондэ, водящего карандашом по листам с проверочной работой. Сехун тихо обожал все в учителе – начиная от оправы дорогих коричневых очков и заканчивая тонкими губами, часто насмешливо кривящимися, когда студенты удивляли Чондэ своей бестолковостью. И обожал не только потому, что считал Чондэ восхитительно привлекательным в его простой мужской красоте, но и потому, что эти модные очки и насмешливая улыбка словно говорили, что перед классом спокойный и уверенный в себе молодой учитель на самом деле может оказаться горячим и страстным мальчишкой, только пытающимся казаться взрослым. Несдержанным, резким, едким… Сотни оттенков характера, которые Чондэ прятал под строгим пиджаком, возбуждали любопытство и любовь Сехуна, подстегивая желание добраться до Чондэ и стянуть маску.
Ранние осенние сумерки с удовольствием затопили большие окна класса, освещенного только желтой лампой на столе Чондэ и синим светом мониторов с крутящейся на них заставкой, и Сехун подошел поближе к учительскому столу, чтобы нагнуться прямо перед ним, перевязывая шнурки.
- А вы? Еще не уходите?
- М-м-м… - рассеянно промычал Чондэ, отвлекаясь от листков и застревая взглядом на спине, оголившейся из-за сползшей футболки до самых лопаток. Чондэ, разглядывая ребра Сехуна, покрытые тонкой, казавшейся от желтого света из-под лампы золотистой кожей, подумал, что в школе надо бы запрещать носить такую откровенную одежду, и пробормотал: - Сейчас закончу и тоже пойду.
- Тогда можно я вас подожду? – спросил Сехун, с довольной ухмылкой словив взгляд, которым рассматривал его Чондэ. – Не люблю ходить по темноте один.
- По-подожди, - Чондэ запнулся от удивления. – Как же ты обычно домой добираешься?
- Обычно бывает светло, - улыбнулся Сехун, подкрадываясь еще ближе к столу.
- Тогда зачем ты вызвался помогать мне здесь, раз боишься темноты? – Чондэ отложил карандаш и посмотрел на подростка повнимательнее – слишком глупым ему казался этот разговор, а все жесты Сехуна, демонстрирующие ему белизну кожи и гибкость тела – неслучайными.
- Я хотел больше времени проводить с вами, - заявил Сехун, задыхаясь от собственной храбрости. Но ему нечего было терять – молодой учитель прочно поселился в его голове, и несмотря на все старания Сехуна, покидать ее не хотел. Сехун скатился рукой по футболке до самого живота и нырнул под нее, поглаживая молочную кожу, так что его движение при желании можно было бы назвать неприличным почесыванием, а не откровенным соблазнением. – Вы мне нравитесь, - добавил он.
- В каком смысле я тебе нравлюсь? – прошипел изумленный Чондэ, наблюдая, как пуговица на джинсах расстегивается, молния расходится, и за расстегнутой джинсовой тканью проступает салатово-зеленая ткань белья.
- В прямом, - ответил Сехун, поглаживая пальцами нежную полоску кожи внизу живота и нечаянно проникая пальцами под резинку трусов. – Я люблю вас.
- Перестань, Сехун, что ты делаешь, - Чондэ ловит руку Сехуна за запястье, намереваясь вытащить ее из белья, но понимает, что решение притронуться к нему вообще было ошибкой – Сехун хватает его руку и прижимает к себе, расправляя пальцы на мягком бугорке, прикрытом салатовой тканью.
- Учитель… - Чондэ чувствует, как Сехун сжимает бедра, сдавливая его руку, так что плоть под ней мягко перекатывается. – Чон-дэ…
Сехун рвано выдыхает имя учителя, запрокидывая голову назад, так что кадык резко двигается, разрывая границу между желтым светом от лампы и тенью. И Чондэ при виде этого худого бесстыжего тела в дурацких ярких трусах обдает такой нестерпимой волной похоти, что он резко сжимает пальцы, заставляя красивые губы Сехуна болезненно изогнуться:
- Чондэ…
- Маленький ублюдок, - зло шипит Чондэ, прижимая чужое тело к столу и продолжая ласкать его рукой. – Ты этого хочешь?
Сехун хныкает, как от боли, теряя сознание от возбуждения, но тянется к своей футболке, закатывая ее до груди, чтобы провести пальцами по твердым соскам и простонать:
- Нет… Я хочу, чтобы вы любили меня…
Твердые вишневого цвета горошины сосочков на невыносимо бледной груди срывают Чондэ тормоза, и он припадает к ним губами, посасывая и чувствуя, как пальцы Сехуна зарываются ему в волосы.
Сехун стонет, болезненно и так сладко, как никто и никогда еще не стонал под его руками, и к похоти Чондэ добавляется обожание, рожденное телом этого невинного мальчика, реагирующего на ласки так, как могут только абсолютные девственники. Чондэ резко тянет футболку Сехуна вверх, срывая с восхитительных, худых рук, толкает его на стол, сваливая бумаги и органайзер на пол, чтобы снова ощущать губами вишневый вкус яркой и нежной кожи сосочков, продолжая с наслаждением водить рукой по твердой плоти в расстегнутых штанах.
- Учитель… - Сехун извивается под поцелуями, пугая изгибами тонкого тела, просит: – Чондэ, поцелуй меня…
- Да, малыш, - горячо выдыхает Чондэ перед тем, как стиснуть его ребра и прижаться властными губами к невинным розовым губкам шлюшки-Сехуна.