Теплый день в середине осени

Мин грызет кончик ручки и без конца по-тихому оглядывается через плечо: Лухан на своей задней парте усмехается тому, что говорит ему одной рукой опирающийся на спинку его стула Чонин, обесцвеченные волосы закрывают лоб, и Мину не видно его глаз. А он очень хотел бы в них взглянуть – потому что привязанности Лухана к этому развязному испорченному парню он не понимает, ему все кажется, что Чонин его дурит, а Лухан только усмехается. Лухан усмехается, уголки губ невесело кривятся, а Чонин растекается в улыбке… Мину очень хочется встать и оттолкнуть Чонина – пальцами в грудь, чтобы он отлетел к шкафу у стены, врезался в него лопатками, и муляжи человеческих потрохов внутри свалились с полок. Потому что Лухан усмехается – уголки губ горькие, как сок алоэ, а Лухан никогда не по-настоящему смеется. Чонин не тот, кто бы мог помочь Лухану вспомнить, что такое искренний смех. Чонин играет с ним, чувствуя в Лухане отчаяние и безразличие. Чонин из тех, на кого достаточно бросить один беглый взгляд, чтобы понять, что от его беспринципных идей надо держаться подальше, но Лухан этого не видит, словно разрешает пользоваться собой, считая себя ниже таких ублюдков, как Чонин.
- Что с тобой? Ты как на иголках сидишь, - спрашивает Сехун, озабоченно вглядываясь в встревоженное лицо Мина.
Но Мин обрывает:
- Ничего, - а Лухан поднимается и идет за Чонином, вытаскивая из заднего кармана пачку с сигаретами.
Мин сделал все, чтобы Лухан научился ценить себя, чтобы увидел горизонт в давно проглотившей его темноте, и Мину отвратительно думать, что Лухан предложенной ему надежде предпочитает Чонина, который рано или поздно все равно засунет его с головой в грязь.
Мин думает, что сегодня мерзкий день.
Сехун слева от него глотает мятные леденцы, вытряхивая по два на ладонь.

Мин редко позволял себе быть рассеянным на уроках, но сегодня был как раз один из таких редких дней – он не слушал учителей и смотрел в окно. Синее-синее небо золотой осени разматывалось полотном за большими окнами, и Мин наполовину с радостью, наполовину с грустью думал, что через год в такой же ярко-желтый осенний день он будет слушать лекции, а потом пойдет в одиночестве сидеть в кафе, пока ранняя темнота не накроет город. И тогда он будет ходить по улицам, облитым оранжевым светом фонарей, прятать замерзшие руки в карманах и наслаждаться одиночеством. Одиночество всегда было для Мина совершенно нормальным и органично-необходимым состоянием. Он много думал. Дышал холодным воздухом. Чувствовал, как секундная отстукивает время в прошлое. Честно говоря, он никогда особо не нуждался в ком-то рядом – в отличие от того же Сехуна, например, который ненавидел быть один. Даже если собеседник не нравился Сехуну, он удерживал его рядом с собой, чтобы не быть одному. И где-то в глубине души Мин подозревал, что их дружба, которой уже не один год, родилась как раз из этой сехуновской боязни остаться одиноким – Мин просто позволял рассказывать себе последние новости, принимал переживания Сехуна, давал советы… Но черт его знает, связывает ли их что-то кроме привычки.
Когда прозвенел звонок, Мин рассеянно посмотрел на Сехуна – рядом с его рукой лежала почти выжатая пачка леденцов. И Мину почему-то стало неприятно – Сехун нервный, вздорный, эгоистичный ребенок, выросший в слишком любящей семье. И извилинам в его голове лет словно бы даже меньше, чем ему самому. Мин потянул с парты пенал с учебниками, намереваясь сложить их в рюкзак… а потом передумал и унесся к туалету.
Стоя над раковинами, он разглядывал себя в зеркало, с неприязнью чувствуя накопившееся в нем раздражение – на него надавили слишком сильно, слишком надолго лишили одиночества, которое питает его. Путающийся и качающийся, словно по болоту шагающий Лухан и истерик-Сехун, свешивающий на него свои отчаянные душевные терзания… Мин понимал, что то, что он чувствует – неправильно. Лухан любит его, а Сехун его друг, очень старый друг. Но Мину больше всего на свете хотелось сейчас запереться где-нибудь и никого не впускать внутрь.
- О… - раздается от двери. – А я думал ты со своим блондинистым дружком ушагал уже…
Мин видит, как его глаза в зеркале чернеют от испуга – откуда Чонин знает о Лухане? И только потом понимает, что он говорит про Сехуна.
- Он без меня… ушагал, - едко выделяя слово, Мин разворачивается. – А тебя что здесь держит?
Чонин словил сочащийся в словах Мина яд и широко улыбнулся:
- Одна барышня обещала мне свидание среди этих очаровательных фарфоровых писсуаров. Так что шел бы ты отсюда, рано тебе еще на такое смотреть…
Раздраженное «блядь» Мина не разобрать за звуком захлопнувшейся двери.

Мин вернулся в пустой класс, собрал вещи и вышел на крыльцо. Порыв удивительно теплого для середины осени ветра взъерошил его волосы, и он достал телефон, чтобы проверить сообщения – Лухан все равно не ушел бы без него. Но Лухан не писал, а звонить самому Мину не хотелось, поэтому он снял куртку, поправил воротничок рубашки и тихо пошел за школу, туда, где стояла их с Сехуном любимая скамейка.
И Мин подскочил, как ужаленный, когда из-за угла его окликнули:
- Мин…
За углом стены, прижимаясь худыми лопатками к кирпичам, стоял взъерошенный Сехун и смотрел на него рассеянным и тоскливым взглядом.
- Я думал, ты ушел, - вздыхает Мин, подходя.
- Не хочется домой, - Сехун нервно чешет локоть. – А ты чего остался?
- Лухан куда-то пропал… - Мин беспомощно оглядывается по сторонам, словно надеется, что Лухан сейчас появится и избавит его от необходимости смотреть на то, как нервничает Сехун - абсолютно без желания его успокаивать.
Но Лухан не появился, а Сехун смахнул с лица раздутую ветром челку и к удивлению Мина выковырял из кармана брюк тонкую белую пачку сигарет. Сехун вытряс из нее сигарету – с белым дамским фильтром, как машинально отметил Мин – и, обхватив руками огонек зажигалки, защищая от томительного теплого ветра, поджег.
- Ты же, вроде, не куришь, - удивленно роняет Мин, цепляясь взглядом за худые локти, взъерошенные волосы, вертикальные полоски на светлой рубашке – все в Сехуне словно кричит и просит помощи.
- Вроде, - отзывается Сехун, нервно затягиваясь.
- И чего тогда? – довольно неприязненно спрашивает Мин, кивая на быстро укорачивающуюся сигарету.
- Не знаю, - говорит Сехун. – Страшно.
Сехун без конца топает носком кроссовка по бетону и выглядывает что-то за головой Мина. Что-то, чего, очевидно, не существует в этом вымазанном желтым и теплым ветром воздухе.
- Я совсем дерьмо, да? – вдруг спрашивает Сехун. – То, чего я хочу… обратно будет не вернуться?
Мин перестает делать вид, что не понимает, почему Сехун такой… неприятный.
Мин поджимает губы, громко думая «Нет». А потом все же не выдерживает и делает шаг к Сехуну, чтобы обнять его. Вертикальные тонкие полоски на ткани рубашки мнутся под его пальцами, а Сехун стоит, держа ненужную сигарету в вытянутой руке, второй обнимая Мина в ответ.
Дым от сигареты несет Мину в лицо, и он с сожалением думает, что Сехун вдруг решил повзрослеть – и его эгоизм, и любопытство, и любовь тут ни при чем. Сехун понял, что во взрослом мире за все нужно заплатить. И сигарета разбрасывается пеплом, когда порыв удивительно теплого сладкого ветра бьет в изгоревший почти до фильтра столбик – Сехун думает, хочет ли он платить такую цену.
- Там твой Лухан… - тихо говорит Сехун, незаметно отталкивая Мина. – Иди.
- Сехун, не делай ничего, - серьезно просит Мин, заглядывая ему в глаза.
- Не буду, - с улыбкой обещает Сехун.
Сехун всегда улыбается так, когда врет – и это Мин знает. Он думает об этом, когда идет к Лухану, дожидающемуся его у ограды, оглядываясь назад на словно надломленного в поясе из-за своей худобы Сехуна, запоминая вертикальные полосы и растрепанные светлые волосы, запутанные слишком теплым ветром – прежде, чем Сехун изменится.
Сехун продолжает улыбаться, пока Мин не уходит, потом перекладывает пачку с сигаретами из кармана в рюкзак, задумчиво проверяя его содержимое. Кроме сигарет у него там еще много интересного.

- О чем думаешь? – спрашивает Лухан, поднимая голову и разглядывая спину Мина – тот уже с час стоит у открытого окна, шумно втягивая все еще теплый вечерний воздух.
- Тепло сегодня, - отвечает Мин, и Лухан замолкает. Ему безумно хочется прикоснуться к Мину, но он не решается, потому что от Мина веет какой-то тяжелой задумчивостью, и Лухан, несмотря на все свое желание разделить с ним все, что только возможно, робеет – все еще чувствуя себя никем. Тем никем, с кем не делятся переживаниями. Тем никем, кого считают неспособным эти переживания понять.
Мин задумчиво кусает губу, думая, что пора завязывать с математикой – он просто бессмысленно мучает ей себя и Лухана, мысленно теряясь то в вертикальных штрихах на кирпичной кладке стены за школой, так похожих на рисунок на рубашке Сехуна, то в своем, как он надеется, будущем в большом городе, залитом оранжевыми фонарями огней в ночи. Что-то красиво-тревожное продолжает мешать Мину сконцентрироваться, и он неуверенно говорит:
- Давай сегодня закончим…
И Лухан поспешно соглашается:
- Да… - а потом добавляет: - Хочешь посмотреть на звезды? Раз сегодня так тепло, наверно, в последний раз в этом году.
И Мин внезапно смеется:
- Ты серьезно? – удивленный предложением, которого никак не ожидал от такого же романтичного, как бревно, Лухана.
- Серьезно, - бодро отвечает Лухан, откладывая учебник. Он поднимается, стягивает с кровати толстое покрывало в полинявший ромбик и говорит: - Нам нужен только плед и моя хонда.
- Хорошо… - смущенно соглашается Мин, думая, что это в общем-то плохая идея – стелить на землю покрывало с собственной кровати. Но это же Лухан в конце концов.

Когда Мин спрыгивает с хонды, он может только восхищенно приоткрыть рот и выдохнуть:
- Как красиво… - он никогда не думал, что просто вид звездного неба может вызвать в нем столько глубокого и искреннего восхищения: Лухан говорил, что место, которое он хочет показать, на берегу реки – но не сказал, что это будет высоченный обрыв, открывающий огромное полотно темного бархатного неба, на котором рассыпаны звезды, как будто они проекция – протяни руку через пропасть над рекой, забудь о притяжении, перемахни сотни километров до неба – и сможешь погладить пальцами хвост млечного пути, исчезающего на юге за горизонтом.
- Я рад, что тебе нравится, - говорит Лухан, накидывая ему на плечи стянутый с кровати плед.
Мин придерживает его концы на груди и смотрит на Лухана, пытаясь догадаться, как он раньше не замечал, что Лухан, несмотря на весь свой безразличный вид, умеет ценить красоту простых вещей.
- Пошли, - Лухан тянет Мина за руку. – Здесь где-то бревно есть, вроде скамейки.
- Ты часто здесь бываешь? – спрашивает Мин, подчиняясь тянущей его вперед руке.
- Иногда, - без внимания отвечает Лухан, шарясь в темноте по траве. – А, вот оно.
Лухан падает задницей на поваленное дерево, и когда Мин собирается сделать то же самое, хватает его под коленями – и Мин неловко заваливается в подставленные руки. Лухан поправляет концы пледа и укутывает им Мина, свернувшегося у него на коленях, как беспокойный ребенок, которого укачивают, чтобы он заснул.
- Это глупо, - хихикает Мин, высовывая нос из пледа.
- Наплевать, - отвечает Лухан.
Мин откровенно балдеет: именно от глупости своего положения – с ним уже много лет не обращались, как с ребенком, от тепла на шее Лухана и бесконечного чувства спокойствия перед этим нереально огромным небом, вдруг разогнавшим весь день мучившее его беспокойство.
- Смотри, звезда упала…
- Угу. Красиво.
- Загадаешь желание?
- Мне нечего желать, - говорит Лухан. А потом вдруг улыбается. Такой улыбки у него Мин не видел никогда – чистой, светлой, счастливой. – Ты мое единственное желание. Ты лучше, чем все подарки, которые мне никогда не дарили на день рождения…
Мин серьезно задумывается: семнадцать подарков, которые никогда не получал Лухан – и он. Семнадцать лет маленького запущенного существа, которое из злого безнадежного ребенка превратилось в парня, который держит его на своих коленях и счастливо улыбается – так тоже бывает? Мин думает, что в этом есть и его заслуга – в том, что он отогрел эту улыбку в Лухане. И Мин внезапно спрашивает:
- Почему я?
- Почему ты? – переспрашивает Лухан.
- Ты понял, - Мин толкает его локтем.
Лухан долго молчит, потом отвечает:
- Ты не помнишь, в первый день, когда я перевелся в вашу школу. У вас была контрольная, по литературе вроде, и та тетка потребовала, чтобы я тоже ее писал, - Мин вспоминает уволившуюся в том году литераторшу. – А у меня не было ручки. Я попросил ее у всех вокруг, но они делали вид, что не слышат. А ты тогда встал, хотя вроде и нельзя было, и положил ручку на мою парту.
- Не помню, - честно признался Мин.
- Я так и думал, - усмехается Лухан. – А я не забыл. Единственного человека, который относился ко мне нормально.
Но Мин только качает головой:
- Вряд ли… Это была просто вежливость.
- Какая разница? – снова улыбается Лухан. – Я каждый день смотрел на тебя и мечтал, что ты заговоришь со мной.
- Я не замечал…
- Никто не замечал, - резонно отзывается Лухан. – Никто не обращал на меня внимания.
Мина неприятно колет эта фраза, и он решает прекратить разговор. Он молча смотрит на Лухана: появившаяся над горизонтом луна отчерчивает его профиль от темноты, и Мин осторожно проводит пальцем по острой косточке челюсти:
- Худой какой. Ты вообще ешь?
- Я не худой, - смеется Лухан.
- А какой? – передразнивает его фырканье Мин.
- Сильный?
- Да ну.
- Проверишь?
- Как скажешь.
Лухан просовывает руку под колени, а второй придерживает спину – и резко встает со своей ношей. Лухана качает, но он удерживается.
- Отпусти, - смеется Мин, цепляясь за его шею. – Тебе же тяжело.
- Не очень, - пыхтит Лухан. – Зато приятно.
- Приятно, - смущенно признается Мин, когда звездный хвост Млечного пути закруживается у него перед глазами высоко в темной глубине неба.
Мин на секунду закрывает глаза – но его голова продолжает кружиться, и он тянется к Лухану, касаясь его губ своими. Лухан гораздо теплее вечернего воздуха и надежнее, чем карусель из звезд за закрытыми глазами, и Мин вцепляется в его волосы пальцами, подтягиваясь выше, выскальзывая из захвата. Плед съезжает с его плеч на землю, он толкает Лухана ко краю обрыва, не переставая целовать. Лухан останавливается у самой кромки, земля крошится из-под его кроссовок вниз, но он не сопротивляется. И Мин вдруг понимает, что он может сделать с ним, что угодно – столкнуть вниз, в звездную пропасть, уничтожить, обмануть, предать. А Лухан продолжит его целовать, доверяя до самого конца, не замечая, что за его спиной черное звездное полотно невероятной глубины, а из под кроссовок уже крошится земля.
Мин дергает его обратно, оттаскивая от края, и Лухан благодарно обнимает его крепче. Эта благодарность в поцелуях подплавляет холодную решимость Мина дожидаться своей невероятной любви, которой захочется отдаться головой, сердцем и телом, и ему хочется дать Лухану больше. Чтобы он обожал его так же бесконечно и безупречно, как доверял, стоя на краю обрыва.
Мин сжимает в кулаках ворот его куртки, притягивая к себе, и шепчет в самые губы:
- Я хочу тебя. Здесь. Сейчас.
- Но… - начинает Лухан.
Но Мин перебивает:
- Презерватив? У тебя есть? Больше ничего не надо.
Лухан кивает:
- В хонде, - и Мину кажется, что оттенок его глаз такой же, как у неба – бесконечный глубокий черный, сосредоточенно-серьезный, бездонный, затягивающий.
- Пошли, - Мин толкает его вперед.
Лухан вытаскивает из-под отсека под сиденьем маленький черный квадратик, и Мин забирает его из ладони Лухана, возвращаясь ко краю обрыва, чтобы расправить плед на земле. Ему кажется, что он плохо соображает, хотя его сознание и не мутнеет от страсти, когда он стаскивает с себя куртку. Последнее, о чем он вообще заботится – это то, что в результате ему должно быть хорошо. Он не принуждает себя, но то, что это было решение, принятое головой, заметно в спокойных движениях, которыми он освобождает себя от обуви и рубашки.
Босой и по пояс голый Лухан ступает на расстеленный по земле плед и тянет Мина на себя. Мин послушно позволяет опустить себя на грубую ткань, встречая лопатками ночной холод, а губами горячего Лухана, и изгибается дугой, не решаясь прижаться к выстуженной ткани.
- Не надо было снимать, - с сожалением говорит Лухан, проводя ладонью по прохладной коже на груди.
- Нет, - вдруг заявляет Мин. – Я хочу. Сними все. Совсем все.
Лухан смеется, расстегивая ремень на его джинсах и стаскивая их вниз. За ними следует белье, и Мину совсем не стыдно, что он абсолютно голый перед Луханом. Впрочем, на нем остаются еще носочки – и он тянет ножку Лухану, требуя избавить его от ткани совсем. Когда последний клочок ткани покидает его тело, он довольно откидывается назад, наслаждаясь бесстыжим удовольствием ощущать свое тело совершенно обнаженным в холодном ночном воздухе под этим огромным звездным небом и ощущением голой и теплой кожи на спине Лухана, которую он поглаживает пальчиками, когда Лухан ложится на него.
Поцелуи Лухана вдруг становятся пугающе бережными, когда он гладит обнаженные бедра, словно ему не хочется заставлять Мина кроме холода чувствовать еще и боль, и Мин вынужден притянуть его к себе за волосы и обнять ногами – давая еще одно разрешение. Лухан понимает, соскальзывая руками на живот, и Мин вытягивается, натягивая кожу на ребра, глубоко вдыхая, готовясь перетерпеть… Но Лухан так же медленно и бережно спускается к бедрам, раздвигая ноги и поглаживая нежную кожу на внутренней стороне. И Мин должен с удовольствием признать, что его решительность сменяется простым и таким знакомым желанием – он сжимается и расслабляется, бесстыже раскрывая перед Луханом согнутые в коленях ноги, не смущаясь того, что член медленно твердеет от этих тягучих поглаживаний, откровенным стояком демонстрируя, как ему хорошо. Ему нравится выгибать поясницу дугой и закусывать губу, сжимая руки в кулаки за головой, позволяя холодному воздуху ласкать наливающуюся кровью плоть и облизывать голый живот. Мин начинает двигаться, как волна, то поднимая, то опуская бедра, раздразнивая голодные глаза Лухана и собственное желание. И когда его странные движения становятся совсем резкими, так что он упирается затылком в землю, а закушенные губы не удерживают возбужденный вздох, Лухан кладет руку на стоящий член. Мин цепляется пальцами за ткань пледа у себя за головой, со всей силы стискивая бедра с зажатой между ними рукой Лухана, тяжело втягивая ночной воздух – последние трезвые мысли исчезают из его головы, когда Лухан нежно ласкает его. Пальцы на члене сжимаются и разжимаются, и Мину хочется, чтобы его пощупали отовсюду, чтобы Лухан забрался внутрь и накормил то голодное пламя внутри него, что заставляет так бесстыдно изгибать сошедшее с ума от желания тело и болезненно стонать одно имя:
- Лухан… - аркой выгибая спину, - Лу-Лухан… не могу больше…
Мин добавляет:
- Пожалуйста… - когда Лухан собирает смазку с члена и раздвигает ягодицы, надавливая пальцем на вход.
Мин часто заглядывался на руки Лухана – у него были действительно красивые руки с узкими кистями и длинными пальцами, и только теперь он смог по-настоящему оценить их длину и гибкость... Оно внутри двигалось холодным и уверенным, изучая стеночки, заставляя стонать от жгучего ощущения противоестественного удовольствия, когда Лухан легко поглаживал чувствительный бугорок внутри. Когда уже два пальчика Лухана надавили на него, Мин всхлипнул и стер с глаз выступившие слезы – ему казалось, что с него спустили кожу, и подушечки нежных пальцев Лухана гладят самый его центр, к которому пульсирующими нитями тянутся все его нервы.
Лухан оторвался от Мина, потянулся, чтобы еще раз бережно поцеловать в губы, а потом занялся презервативом. Мин приподнялся и с любопытством следил за ним – за сосредоточенным и слишком взрослым выражением на лице.
- Расслабься, - прошептал Лухан, смотря на него глазами с нежной темнотой оттенком в небо. – Доверяй мне.
Мин кивнул и опустился назад. Небо с каскадами звезд опрокинулось перед глазами.
Мин приготовился к боли, когда почувствовал, как резинка касается его входа – но Лухан лишь слабо толкнулся, едва проникнув внутрь. А потом повторил это. И еще раз. Мин посмотрел на него изумленно, словно думал, что он продолжает его дразнить, и не понимал, зачем. Но Лухан был серьезен. Когда он толкнулся в него, Мин шумно выдохнул и закрыл глаза, только теперь сообразив, что делал Лухан – растянутые мышцы легко приняли член, не причинив Мину боли, которой он так боялся.
И Мин едва ли помнит, что было дальше. Лухан был так же осторожен, продвигаясь вперед по сантиметру, замирая и давая привыкнуть, прежде чем двигаться дальше. И лишь после этого позволил себе двигаться, не жалея, насаживая несопротивляющееся тело Мина на себя и сильными толчками входя внутрь. Нервы Мина содрогались от слишком сильных импульсов, которые прорезали их каждый раз, что Лухан задевал это внутри… Мин думал, что это разорвет его, пытался свернуться и заставить Лухана двигаться медленнее, но Лухан только прижал его руки за запястья к земле и продолжал – тяжело, сильно, безжалостно – пока Мин не почувствовал, что его отпустило.
Лухан хрипло откашлялся, заставил себя подняться и доласкать Мина до конца.

Мин лежал под горячим телом Лухана и едва дышал, чувствуя, что все внутри продолжает жадно пульсировать, посылая по телу волны сладкого удовольствия.
- Доволен? – усмехнулся Мин, зарываясь пальцами в светлые волосы на своем плече.
Вместо ответа Лухан приподнялся и прижался к нему губами, горячо целуя – и в этом поцелуе появилось что-то новое, чего раньше не было. Право вмешиваться в личное пространство Мина, право быть кем-то, кто может на него влиять и вправе требовать.
Мин подумал, что лаконичность Лухана иногда ему безумно нравится.

Сехун легкими и лишь едва заплетающимися шагами поднялся в кабинет информатики, осторожно толкнул дверь. Чондэ сидел за своим столом у открытого окна, сквозняк из-за открытой Сехуном двери лизнул его глубокого шоколадного цвета каштановые волосы и растрепал кипу листочков на столе. Сехун в очередной раз подумал, что никого и никогда красивее не видел.
- Сехун? – Чондэ поднял на него удивленные глаза. – Ты давно должен быть дома. В такое время запрещено находиться в школе.
- Знаю, - развязно сказал Сехун, пряча что-то в кармане брюк и забираясь на учительский стол. – Пофиг.
- Сехун, слезь, - Чондэ толкнул его в бедро. – Это ваши чертовы контрольные.
- Насрать, - снова высказался Сехун. – Поцелуйте меня, учитель Чондэ?
- Сехун, твою мать, прекрати это. Ненавижу, когда ты ведешь себя, как дурочка-истеричка, - зашипел Чондэ.
- Ну раз не хотите, я сам вас поцелую, - сделал вывод Сехун. А потом добавил с мерзкой интонацией, встав коленями на стол: - Учитель Чондэ…
Сехун вцепился пальцами в плечи учителя и прижался к его губам.
- Блядь, Сехун, ты что, пьяный? – Чондэ вытирал рот рукой и смотрел на Сехуна с подозрением.
- Чуть-чуть, - пожал плечами Сехун. – Я пьяный тем, что люблю вас… Люблю тебя, Чондэ, - последнее признание против воли вырвалось из Сехуна с искренней горячностью.
- Иди домой, Сехун, проспись, - засмеялся Чондэ - для него не было разницы, издевается над ним Сехун или говорит искренне.
Сехун поджал губы и по-пьяному неуклюже лег спиной на стол. Потом улыбнулся не менее нетрезво и нахально проговорил:
- Хотите заняться со мной сексом, учитель?
Сехун не без труда справился с нижними пуговками на своей рубашке и распахнул полы, открывая живот, проговорил задумчиво:
- Ветерок тут у вас… Так что, хотите, учитель?
- Сехун, убирайся, - зло проговорил Чондэ. – Иначе я выкину тебя отсюда.
Сехун пьяно рассмеялся. А потом соскользнул со стола прямо на колени к Чондэ и выдал с похабным смешком:
- Да у вас уже стоит, учитель Чондэ. Посмотрите, у меня тоже…
Чондэ едва вырвал руку, которую Сехун прижал к своей ширинке.
- Сехун… - начал Чондэ, но Сехун помешал ему говорить, закрыв рот по-настоящему нежным поцелуем.
- Учитель Чондэ, я хо-чу вас… - облизываясь, произнес Сехун ему в губы.
- Тогда прекрати называть меня учителем, - усмехнулся Чондэ, принимаясь целовать розовые губы Сехуна, пахнущие непонятным мерзким алкоголем.
- Чон-дэ… - счастливо пропел Сехун, сцепляя руки на шее Чондэ.
Удивительно теплый для середины осени ветер задувал в окно, играя с шоколадного оттенка волосами Чондэ, ласкал бледные обнаженные бедра Сехуна, пока Чондэ стискивал их пальцами, двигаясь внутри него.