Бетонное благословение неба

Мин проснулся со стоном, приложил руку ко лбу и понял, что никуда сегодня не пойдет – его кожа просто горела. Он вылез из-под одеяла и добрел до кухни, устало опустившись на стул. Мать, торопящаяся на работу, ахнула, спросила, что случилось – а потом дала ему растворенную в кипятке шипучую таблетку и велела отправляться назад в кровать. Жаропонижающее усыпило Мина, и он проснулся только к обеду, найдя на телефоне пропущенный от матери, сообщение от Сехуна «Ты где? Я ушел без тебя» и два от Лухана «Что-то случилось?» и «Позвони, когда сможешь».
Мин повозился под одеялом и кое-как напечатал: «У меня температура» - Сехуну и немного странноватое «Все в порядке, я заболел» - Лухану. Телефон завибрировал подряд два раза, и Мин прочитал «Выздоравливай» и «Можно я зайду?». Мин оставил сообщение Сехуна без ответа и, немного подумав, написал Лухану короткое «Да» - снова без сил зарывшись в одеяло.
Проснувшись во второй раз, Мин почувствовал себя немного лучше и даже заставил себя дойти до кухни, чтобы опустить что-нибудь съестное в голодный желудок. Мать осторожно скрипнула дверью и с улыбкой опустила пакеты на пол:
- Я думала, ты спишь.
- Я и так весь день проспал, - отозвался Мин, про себя удивляясь тому, что Лухан так и не пришел. Впрочем, может быть, он спал слишком крепко и просто не услышал звонка?
Мин выпил чай и переоделся, вернувшись в гостиную к матери, которая смотрела телевизор. Мин бессмысленно следил за картинками на экране, чувствуя, что снова засыпает, когда в дверь позвонили. Мин встрепенулся, но мать поднялась, сказав:
- Сиди, я открою, - а потом Мин услышал ее растерянный голос: - Мин, это к тебе.
Мин чертыхнулся – разрешив Лухану зайти, он не подумал, что у него обычно бывал только Сехун, и что мать удивится, увидев в дверях незнакомого парня с пакетом зеленых яблок.
Мин забрал яблоки из рук Лухана, пробормотавшего:
- Неудобно было с пустыми руками, - и ухмыльнулся в ответ:
- Какой догадливый, - поймав еще один удивленный взгляд матери. Что поделать, он не мог делать вид, что Лухан ему совсем никто – это бы встревожило Лухана, и он бы стал вести себя еще более странно, а Мину этого было не надо.
- Мальчики, будете чай? – спросила мать, и Мин, посмотрев на Лухана, вместо ответа поклонившегося, за двоих сказал:
- Да, - толкая его в спину на кухню, не забыв незаметно погладить между лопаток – то, что у Лухана не было семьи как таковой, неизбежно и отчетливо проскальзывало во всех его уважительных жестах и словах, обращенных к матери Мина.
«Действительно как щенок, - подумал Мин, незаметно качнув головой – то ли из-за температуры, то ли из-за полусонного состояния в его голове возникали странные мысли, от которых он обычно отмахивался. - Почему он так хотел, чтобы я извинился за свои слова?»
- Как тебя зовут? – с улыбкой спросила мать Мина.
- Лухан, - Лухан еще раз отчаянно поклонился, едва ли не расплескав чашку.
- Ты такой забавный, Лухан, - мать Мина рассмеялась, прикрыв рот ладошкой, и Лухан с удивлением понял, что ее глаза почти не отличаются от глаз Мина, когда он смеется. – Мой сын такой отвратительный бука, что к нему почти никто не заходит…
- Мам, - недовольно прервал Мин, но женщина, нимало не смутясь, продолжила:
- Ты, наверное, принес ему домашнее задание?
Лухан залился румянцем и пробормотал:
- Нет… вообще-то нет. Я довольно плохо учусь, - вряд ли стоило говорить, что у него не было никакого представления о домашнем задании, а, судя по пинку, который отвесил ему Мин под столом, надо вообще было придумать что-нибудь, похожее на правду – но Лухан не мог заставить себя врать этой красивой женщине.
Мать Мина только удивленно вскинула бровь, посмотрев на сына – получается, что этот симпатичный мальчик действительно зашел к Мину просто так, чтобы навестить? Похоже, она чего-то не знает о Мине… Но не в ее правилах было влезать в чужое личное пространство, даже если это пространство принадлежало ее сыну, и она, допив свой чай и мило улыбнувшись Лухану:
- Ты должен заходить почаще, - вернулась к телевизору.
- Ты такой бледный, - сказал Лухан, пропустив пальцы Мина сквозь свои и сжав ладошку, когда они остались одни. – А я не могу для тебя ничего сделать.
Мин вдруг подумал, что Лухан вообще не из этого века, он должен был родиться лет двести назад благородным корсаром, спасающим попавших в кораблекрушение барышень – осуждаемый обществом, но чистый сердцем. Мин хихикнул, осознав, что это бред, вновь навеянный болезнью, и благодарно промурлыкал:
- Хорошо, что ты пришел. Я скучал, - вдруг представив себя в роли целомудренной девицы в потрепанном штормом платье, которая может надеяться только на благородство души молодого пирата, чтобы спасти свою честь.
- Я тоже, - ответил Лухан, наклоняясь, чтобы коснуться губами виска Мина. – Если бы я мог остаться с тобой…
- И еще и переболеть за меня? – пошутил Мин, отодвигаясь. – Не наклоняйся, я тебя заражу или мать увидит.
Лухан посмотрел на него так, что Мин по его глазам прочитал ответ – и про переболеть, и про заразу. То, как Лухан любил его, не было похоже ни на что, что знал Мин. Разве что на гитары в одном из его любимых треков – они взрывались мощной волной звука, не зная компромиссов, закручивались тяжелой спиралью, больно давили металлом, заставляя принимать себя от самой верхней частоты до самой нижней, не оставляя места ни для чего другого. Они не были красивыми, но их было не удержать. И больному Мину, замученному температурой, искренне хотелось вновь окунуться в вихрь обожания, в который всегда заворачивал его Лухан – почувствовать, что даже такой, больной и почти беспомощный, он остается для Лухана самым важным на свете. Настолько, что Лухан не сомневаясь, если бы было можно, забрал бы его болезнь или заразился, чтобы мучиться вместе с ним. Но Лухану нужно было уходить, пока мать не начала подозревать больше, чем уже успела – и Мин проводил его до двери, нежно улыбнувшись на прощанье.
- Интересный мальчик, - начала мать, когда Мин вернулся. – Ты никогда не говорил о нем.
- Просто одноклассник, - Мин равнодушно зевнул. – Я пойду спать. Доброй ночи.
- Доброй, - ответила мать, отмечая, что для «просто одноклассника» Лухан слишком долго просидел с ее сыном на кухне, разговаривая при этом слишком тихо… И ей было искренне жаль, что Мин слишком скрытный и никогда не делится с ней тем, что его волнует.

Мин прошел в свою комнату, а потом задумчиво остановился у окна. Из-за болезни он почти не чувствовал запаха, но ему казалось, что вся его одежда пропиталась Луханем – от складочки на рукаве до самого плеча, где Лухан касался его, остался четкий след чего-то похожего на неудовлетворенность. Мин достал телефон и быстро набрал сообщение: «Ты далеко ушел? Можешь вернуться?» Прочитав ответ, он бросил мобильник на стол и встал у открытого окна, спрятавшись за шторкой. Насквозь сырой ветер затягивало в комнату, и холод заставлял кожу Мина покрываться мурашками – но ему было все равно. После целого дня, который он провел в комнате, голова от недостатка чистого воздуха тяжело гудела, и теперь вдыхать уличную сырость было искренне приятно.
Лухан тихо кашлянул, остановившись на дорожке под окном, и Мин выбрался из складок шторы, чтобы тихо позвать:
- Иди сюда.
Лухан удивленно шагнул вперед, беспокойно заметив:
- Тебе не надо стоять у окна, опять поднимется температура.
- Луха-а-ан, - с нездоровым восторгом протянул Мин, снова чувствуя, как аккорды гитарных волн вкупе с болезненным бредом приподнимают его над землей – трогательная заботливость Лухана отдавалась нетерпеливым эхом внутри, и он высунулся из окна, схватив Лухана за куртку и потянув на себя. Он скользил пальцами сквозь высветленные пряди волос и наслаждался этим. Он горячо и беззастенчиво целовал Лухана – и наслаждался этим еще больше. Руки скользили по черной коже куртки на плечах, и Мин потянул их на себя, еще раз сказав:
- Иди ко мне…
Лухан убрал руки с шеи Мина и, положив ладони на подоконник, подтянулся, ступив коленом на деревяшку – Мин быстро втащил его внутрь, едва ли не уронив при этом. Лухан с недоумением посмотрел на него, словно спрашивал, что Мин собирается делать дальше – и Мин, обвив руки вокруг затянутого в кожу Лухана, быстро захлопнул окно за его спиной… А потом отошел к двери, повернув в ней ключ, и щелкнул выключателем.
- Мин, - начал Лухан, но Мин положил палец ему на губы, прошептав:
- Тш-ш-ш… Нас не должно быть слышно. Не говори.
И Лухан подчинился, без слов наблюдая за тем, как Мин в полумраке, рассеянном только светом фонарей из окна, снимает с себя футболку, бросая ее на стул. Черные спортивные штаны съехали по гладким белым бедрам вслед за футболкой, и в глазах Лухана начало двоиться – Мин задумчиво потянул за резинку трусов, а потом и их дернул вниз, быстро нырнув в кровать. Лухан продолжал стоять и смотреть, как Мин под одеялом согнул ноги в коленях, положив руки возле головы на подушку, с наслаждением собирая горячим телом оставшуюся после открытого окна прохладу… Мин повернул к нему голову и одними губами в третий раз за вечер произнес:
- Иди ко мне.
Лухан стянул кроссовки и чиркнул молнией замка на куртке, выбросив ее на пол – а потом навалился на Мина, помогая ему стянуть с себя оставшуюся одежду.
Лухан целовал Мина так, будто раньше никогда этого не делал – покрывая поцелуями лицо, руки шею… Под одеялом за секунды стало жарко, но Мин только с одержимостью цеплялся руками за чужие плечи, прижимаясь еще теснее, отчаянно и с головой погружаясь в жестокий вихрь обожания Лухана, стекающего с его рук и губ, капающего горячими капельками, как пот, прокатывающийся по вискам Мина. Болезнь и чужое безумие закружили Мина, и понятия «стыд» и «мораль» осели тяжелым ненужным песком где-то за гранью пожирающей этот жар воронки – когда ручка на двери повернулась, и язычок замка со стуком уперся в пройму, а потом Мин услышал за дверью удаляющиеся шаги.
Пот катился с Мина большими прозрачными каплями, и Лухан держал его лицо в ладонях, целуя в губы, собирая влагу с висков кончиками пальцев. Мин, целуя его в ответ, отрешенно думал о том, что он совсем больной, и Лухан непременно заразится от него – но эта мысль только заставляла хотеть сильнее. Ему на самом деле приятно от нее – думать, что Лухан готов окунуться в самую грязь для него, внутрь, в то, что считается недопустимым и неприличным.
Мин задыхался от того, что делает Лухан – и отчаянно обхватывал его коленями, словно Лухан мог вернуть ему тот воздух, который не возвращался в его легкие. Лухан придавил его, сжал совсем, мешая груди свободно подниматься – и замер, ткнувшись губами ему в ухо, так что тяжелое дыхание оглушило Мина, и он сам проскреб ногтями по луханевской спине и толкнулся вперед. Лухан убивал его – медленными движениями, иногда совсем прекращавшимися, так что Мин измученно прикусывал губы, помня о том, что не имеет права издать ни звука, откидывал голову назад, открывая шею губам Лухана, сильнее стискивал его бедрами. Лухан убивал его – тем, что двигался не вперед и назад, как раньше, а скорее вверх и вниз, унизительно и сладко растягивая его, лишь вскользь проходясь по отчаянному, пульсирующему желанием внутри, заставляя сходить с ума от того, что поймать эту волну удовольствия окончательно никак не получалось, никак не выходило просто получить то удовлетворение, которое обычно давала близость. Лухан лишь бесконечно мучил его, заставляя чувствовать волнующую заполненность, теплое, пульсирующее, связывающее их тела – зависимость, соединенность, погружение.
В конце концов сил сдерживаться у Мина совсем не осталось, и он лишь безжалостно сжимал в кулаках светлые волосы Лухана, изгибаясь под ним с болезненными гримасами на лице, пока Лухан с хрипом не опустился на него… Но и такое долгожданное удовлетворение не помогло Мину избавиться от измучивающего его вихря, сворачивающегося где-то внутри него самого – уже весь потный, лежа на боку, он продолжал гладить Лухана по волосам, касаясь его лица кончиком носа и скользя ступнями под одеялом по его ногам. Мин не знал, это запрет на слова разбудил в нем вдруг такое невыносимое обожание и желание вечно чувствовать между пальцев жесткие от краски пряди волос, или дело в том пожирающем его вихре. Как бы то ни было, Мин рад был заснуть с руками Лухана, обвившимися вокруг его пояса, затылком чувствуя его теплое дыхание. Молчать было хорошо. Иначе сегодня Мин наговорил бы лишнего. А так можно было просто прижиматься к Лухану, получая постыдное, но такое ласкающее удовольствие от ощущения, что чужое обнаженное тело под одеялом крепко переплелось с его собственным – и закрыть, наконец, глаза, позволив сну медленно восстанавливать ослабленный болезнью организм.

Утром Мин проснулся один в пустой кровати, сладко потянулся – он чувствовал себя гораздо лучше – и посмотрел на неплотно прикрытое окно с улыбкой, которая слегка поутихла только тогда, когда он подумал, что вечером придется объяснить матери, какого черта он вчера закрыл дверь на ключ.

Лухан стоял у невысокого заборчика, огораживающего спортплощадку, и щелкал зажигалкой перед мятой сигаретой. Чонин выхватил ее у него изо рта, выбросив на потрепанный осенью газон, и предложил свою пачку. Лухан пробормотал:
- Спасибо, - и затянулся.
- Ты какой-то веселый в последнее время, - игриво заметил Чонин. – Случилось что или просто так?
- Обычный я, - буркнул Лухан, с наслаждением затягиваясь.
- Да ладно тебе, - Чонин хлопнул его по бедру. – Скажи честно, девочку завел?
- Придурок, - пробормотал Лухан, тщетно стараясь скрыть улыбку.
- Ну скажи-и-и, - протянул Чонин, вдруг начиная двигаться, как девицы из школьной группы поддержки, сексуально виляя задницей и размахивая несуществующим шаром с бахромой блестящих ленточек. – Я тебе друг или кто?
Лухан усмехнулся и сказал:
- Отвали.
- Она красивая, да? – невозмутимо продолжил Чонин. – У нее аппетитная попка?
- Очень красивая, - улыбнулся Лухан. – И попка тоже ничего.
Чонин похабненько заржал, а Лухан потянулся к прозвеневшему телефону. Пока Лухан читал сообщение, Чонин думал, что никогда не видел у него такой улыбки – она была ласковой на самом деле, открытой и даже нежной. Эта улыбка раздражала Чонина – он по-прежнему считал своего одноклассника кем-то, кто ниже его по определению, и его от души взбесила мысль, что даже у него нет никого, чьи сообщения он мог бы читать, улыбаясь так. Чонин ловким движением выхватил телефон из рук Лухана и отбежал на пару шагов, быстро скользя глазами по строчкам: «Я приду на третий урок. Я соскучился по твоим поцелуям» с подписью «Мин».
- Что? – Чонин уставился на Лухана – к подобной информации он явно был не готов. – Это наш куколка Минсок?
- Отдай, - раздраженно сказал Лухан, отбирая телефон обратно.
- Ну ты даешь, - удивленно проговорил Чонин, все еще пребывая в шоке. – Минсок?
- Не говори никому, - облизав губы, попросил Лухан.
- Да не вопрос, бро, - Чонин широко и искренне улыбнулся – эти сведения еще могут ему пригодиться.

Мин увлеченно объяснял Сехуну задачку по геометрии, когда заметил на себе чей-то заинтересованный взгляд. Мин поднял глаза на парту Лухана, увидел, как он незаметно показал ему большой палец, и рассмеялся в кулак, сообразив, в чем дело – он почти лежал на их с Сехуном парте, так что задница красиво торчала высоко вверх. А задница, между прочем, была обтянута в новые и какие-то слишком узкие брюки – очевидно, их и оценил Лухан, улыбнувшись ему.
Но было кое-что, чего ни Лухан, ни Мин не заметили – острый взгляд Чонина, проследившего всю эту сцену от начала и до конца и, наконец, уверившегося в том, что между этими двумя все серьезно. Проще говоря, Мин спал с Луханом. И Чонин подумал, что сделать этот факт достоянием общественности – великолепная идея, чтобы раз и навсегда опустить и Лухана, и этого умничающего выскочку Мина заодно.
Чонин слез с парты, на которой сидел, и подошел к Мину, звонко шлепнув по отставленной заднице.
- Ты совсем сдурел? – с недоумением обернулся к нему Мин. – Обкурился или чего?
Половина класса, включая напрягшегося Лухана, повернулась к ним, когда Чонин весело ответил:
- Что, Лухану можно, а мне нельзя? Я думал, ты всем даешь…
Лухан со скрипом отодвинул стул, с трудом веря своим глазам – он просто не понимал, зачем Чонин это делает.
- Что ты несешь? – прошипел Мин.
- Ты же спишь с Луханом? – ровным тоном поинтересовался Чонин, а потом развернулся к Лухану. – Скажи, Лухан, ты же эту попку называл классной? Неужели он и правда лучше, чем девка?
Мин никак не мог поверить, что слышит все это на самом деле. Ему казалось, что сейчас он моргнет – и проснется. Но из под сомкнувшихся на мгновение ресниц показалась только вода, горячей струйкой прокатившаяся по щеке, пока он смотрел на Лухана, который молча стоял перед ним. Мин схватил рюкзак и вылетел из класса, вытирая слезы рукавом, услышав за спиной только сехуновский голос:
- Мин!
- Надо же, расплакался, - с деланным сожалением вздохнул Чонин.
И Сехун успел заметить только сильно проступившую под футболкой Лухана лопатку, когда он ударил. Короткий и яростный взмах рукой, от которого Чонин зашатался, схватившись пальцами за парту Сехуна. Очевидно, никто из присутствующих не понимал, насколько зол был Лухан – и поэтому никто не остановил его, когда Лухан подхватил падающего Чонина, еще раз ударив по лицу. Кровь размазалась по красивым губам Чонина, а Сехун продолжал в ступоре смотреть на руку Лухана, снова и снова поднимающуюся, чтобы ударить… Сехун ни на мгновение не сомневался, что слова Чонина – правда, и то, что Мин не сказал ему ничего о Лухане, тогда как он сам успел выболтать ему почти все о Чондэ, неприятно задело Сехуна. К тому же, Чонина он просто не любил, и, несмотря на всю обиду на Мина, думал, что сейчас он получает именно то, что заслужил. И единственная мысль, заставившая его в конце концов остановить руку Лухана, повиснув на нем, оттаскивая назад, была простой и до неприличия убогой – он чувствовал, что сам Лухан виноват во всем этом меньше остальных. Ему просто стало его жалко… Лухана и так накажут достаточно – судя по тому, что он сделал с лицом Чонина, ужаснувшим Сехуна, когда он разглядел его, пока двое его одноклассников провожали Чонина к медсестре. Избить сына самого богатого спонсора школы – за такое, пожалуй, могли просто отчислить. Сехун смотрел на то, как Лухан вернулся к своей парте, брезгливо вытер запачканный кулак о штаны и упал на стол, зарывшись лицом в скрещенных руках.
«Он даже не попытался убежать», - с сожалением подумал Сехун.
- Надо же, - Сехун услышал раздавшийся рядом голос Кенсу, - никогда бы не подумал, что Минсок гей.
- Ты дурак что ли? – развернулся к нему Сехун. – Чонин же специально это придумал, чтобы разозлить Лухана. Мин вообще ни при чем.
Сехун мог немногое, и ему вряд ли удастся исправить положение – но он обязан был попробовать.
- Но, - начал Кенсу…
- Лухан, по-твоему, похож на гея? – жестко спросил Сехун, с отчаянием бросив взгляд на продолжающего лежать, уткнувшись носом в парту, Лухана, чей безразличный вид явно не помогал Сехуну врать. – Это же был самый простой способ выбесить его.
- Наверно, ты прав, - неуверенно пробормотал Кенсу.
- Я бы посмотрел, что бы ты стал делать, если бы Чонин решил так пошутить над тобой, - бросил Сехун напоследок первое, что пришло ему в голову, чтобы как-то объяснить странный побег Мина. Он вернулся к своему столу, чтобы одно за другим отправить Мину полные беспокойства сообщения: «Ты как? Я надеюсь, ты не натворишь глупостей. Иди домой», «Черт, не надо было тебе уходить» и, наконец, «Кто бы и что ни сказал о тебе, я все равно люблю тебя».

Мин прочитал сообщения от Сехуна, еще раз вытер набежавшие слезы и отключил телефон. Что ему теперь делать, когда остренькая сплетня разнесется по всей школе? Какой, к черту, институт, когда он испортил себе жизнь? Что он должен будет сказать матери?
Мину хотелось умереть – спрыгнуть вот с этого моста, взмахнув крыльями, которых у него никогда не было, которые он себе придумал – и разбиться об асфальт. Серый осенний день давил, как бетоном, выгибая ребра, и Мин шел домой, спотыкаясь от застилающих глаза слез. Что он сделал, чтобы заслужить это? Позволил себе немножко побыть счастливым? Один единственный раз отступил от того, что должен был сделать, и поступил так, как хотелось?
Это несправедливо, несправедливо, несправедливо…
Несправедливо то, что Лухан предал его.

Лухан сидел на диване перед кабинетом директора и тупо смотрел на погасший экран телефона перед ним – в нем вообще не осталось ни одной мысли после того, как Мин убежал. Если бы кто-то не оттащил его от Чонина, Лухан уверен, он бы продолжал уродовать его лицо, пока не разбил бы Чонину голову. Чонин четырьмя фразами отобрал у Лухана самое ценное, что было у него в жизни – и теперь ему ни к чему ни сама эта жизнь, ни мысли, которых в его голове нет, ни этот телефон. Потому что Лухан не знает, что может сказать Мину. Это точка. Финал счастливой сказки, в которой он так ненадолго заблудился – ее не спасло и то, что Лухан все прощал Мину, и то, что он готов был пожертвовать чем угодно, лишь бы оставаться с ним и дальше. Мин не простит его теперь, и Лухан никогда больше не сможет держать в ладонях его лицо с удивительными лисьими глазами, целовать теплые губы, гладить тонкое нежное тело. Лухан не проронил ни слова с тех пор, как убежал Мин, и в его сердце не было ни обиды на Чонина, ни на себя самого, он не жаловался на несправедливость, в очередной раз без вины пролившуюся на него – только отчаяние.
Черное липкое отчаяние, внутри которого невозможно было вдохнуть, заслонило мысли, свет, смысл…

Сехун задумчиво шагал по коридору, направляясь в кабинет информатики, когда наткнулся на Лухана, все с тем же отрешенным видом сидящего на диване перед кабинетом директора. И Сехун, подумав, остановился перед ним:
- Лухан… - позвал он, и Лухан поднял голову, рассеянно взглянув на него – но ничего не ответил. Сехун понадеялся, что Лухан его хотя бы слышит, заговорив:
- Я не знаю, чем ты думал, когда решил изуродовать Чонина, но я искренне надеюсь, что ты сделал это из-за того, что по-настоящему любишь Мина. И если я прав, и это так на самом деле, я думаю, ты понимаешь, что, когда тебя спросят, зачем ты это сделал, тебе лучше сказать, что вы просто подрались с Чонином… например, из-за какой-нибудь девчонки, - Сехун неопределенно взмахнул рукой. – Мне не надо объяснять, что чем дальше от всего этого окажется Мин, тем лучше, да?
Сехун дождался от Лухана слабого кивка и, пробормотав:
- Ты знаешь, кого надо защищать в первую очередь, - пошел дальше.

Сехун привычно проскользнул в кабинет информатики, с теплой улыбкой опустив ладони на плечи Чондэ:
- Я весь день ждал, когда смогу увидеть тебя.
Улыбка Сехуна заметно потускнела, когда Чондэ стряхнул с себя его руки:
- Опять ты? Почему ты просто не можешь оставить меня в покое? Убирайся!
Отчаяние темной лужей поползло внутри Сехуна, и он, робко взглянув на Чондэ, попросил:
- Чондэ, пожалуйста, не надо… не кричи на меня.
- Твою мать, Сехун, что еще я должен сделать, чтобы ты оставил меня? Просто уберись отсюда, перестань мучить меня своей дурацкой улыбкой, - Чондэ безжалостно выговаривал Сехуну все, что в нем накопилось, с неприятным даже самому себе удовольствием отмечая, как дергаются губы Сехуна и сам он как будто становится меньше, сжимаясь от ярости Чондэ. – Как еще мне объяснить тебе, что я не хочу ни тебя, ни твоей смешной любви? Мне не нужен глупый мальчишка, увивающийся за мной хвостиком. Мне не нужна ни твоя забота, ни твоя идиотская нежность. Мне не нужен ты.
Чондэ даже задохнулся от того, что говорил слишком быстро. Как он и думал, больше всего Сехуна задело то, что он назвал его любовь глупой.
«Что же, - с усмешкой подумал Чондэ, - это именно то, что надо было сделать».
- Я уеду отсюда, как только мне найдут замену, - Чондэ поправил воротничок рубашки, заговорив гораздо спокойнее. – И надеюсь, что за это время мы с тобой будем видеться только на уроках.
- Нет, - пробормотал Сехун, удерживая всхлип – это было совсем не тем, чего он добивался. – Нет, ты не можешь уехать.
- И что же меня остановит? – иронично спросил Чондэ, отворачиваясь к окну.
Когда за его спиной раздался какой-то шорох, Чондэ подумал, что Сехун, наконец, образумился и решил уйти. Но вместо хлопка двери он услышал щелчок, а потом какой-то пожеванный механический голос Сехуна произнес знакомую фразу:
- Хотите заняться со мной сексом, учитель?
Чондэ пораженно обернулся – Сехун стоял у дверей, швыркая носом и держа в руках диктофон.
- Это? – спросил Сехун. – Это тебя остановит?
Сехун правда не хотел этого. Он и диктофон-то тогда, когда пришел к Чондэ, включил просто так, наудачу – но Чондэ сам вынудил его воспользоваться записью.
- Ты ничего этим не докажешь, - медленно произнес Чондэ, облизывая пересохшие губы.
- Не докажу, - согласился Сехун. – Но этого хватит, чтобы с головой окунуть тебя в дерьмо.
- Гаденыш, - прошипел Чондэ, в секунду оказавшись рядом с Сехуном. – Почему ты решил испортить мне жизнь? Почему мне? – последнюю фразу Чондэ проорал, забыв об осторожности.
- Потому что я люблю тебя, - пробормотал Сехун, умоляюще глядя ему в глаза.
- Какая же ты дрянь, - Чондэ отобрал диктофон из рук Сехуна и бросил его на пол – пластиковые осколки заскакали по покрытию, и Чондэ повторил: – Ненавижу таких, как ты. Расчетливая дрянь!
Сехуну хотелось расплакаться, но вместо этого он только рассмеялся:
- Ты думаешь, у меня нет копии?
И Сехун даже не успел зажмуриться, когда Чондэ ударил его – пощечина полоснула по коже, заставив Сехуна заскулить от боли и обиды.
- Никогда, - прошипел Чондэ, - никогда я не смогу полюбить такое дерьмо, как ты, даже не надейся.
Чондэ вылетел за дверь, от души приложив ей о косяк, и Сехун уныло сполз на пол, вытирая мокрые ресницы – на всем свете не было никого, кто бы мог сказать Чондэ, что он не такой плохой, каким кажется. Что он, Сехун, на самом деле хороший – просто так получилось…