Повреждение

РЕЧИ¹

реди бедствий российской жизни особо выделяются: тяжелое пьянство, беспрецедентное в истории количество брошенных детей, а еще — то­тальное сквернословие. Пагуба последнего уже почти не замечается.

1. ОТКУДА?

Это — нарастающая порча прекрасного языка в массовом масштабе. Но ведь не только мы творим язык. Язык тоже творит нас. Прежде чем исторгнуть из себя похабную речь, человек сначала образует ее в себе, накапливает, про­никается ею. И когда испускает наружу — она его не покидает, как при тошноте. Наоборот — укрепляется в нем.

В каждой стране есть нечто подобное. Но нигде — да, нигде в Европе, Америке, Азии — это культурное бедствие не приняло таких размеров. Я немало поездил, интересовался. Чтобы не в обиде, страхе, злости, а прос­то — в любом разговоре, да через слово, да без смысла. И не шофер, сантех­ник, а люди с положением и талантом. Нет такого у других народов. Тяжело, но надо сказать: я как-то видел публикацию расшифровки черного ящика гибнущего самолета, где какой-то зарубежный летчик кричал в отчаянии: «Боже! Боже!» А потом в газете напечатали такого же рода запись голоса нашего летчика... Вы догадываетесь, с какими восклицаниями он уходил на тот свет?

Почему это так вредоносно?

¹ Эта глава с небольшими изменениями издана отдельной брошюрой «Манифест чистосло-вия» (М.: Альпина Бизнес Букс, 2007).

Часть III. ПОРЧА

ГлпнлК). ПОВРЕЖДЕНИЕ РГЧИ

Мат — это агрессивный код. Он сплошь состоит из оскорблений. Там торжествует грех библейского Хама, но в еще более жгучем проявлении: глумлении над родительницей, матерью как таковой. Это лексика уголовно­го мира, озлобленного и жестокого. Конечно, широкое принятие его обще­ством выражает репрессивные свойства нашей культуры общения, высокую степень взаимной неприязни (осознанной или нет).

Только не надо ханжества. Наверное, у всех народов есть в фольклоре скабрезные включения, сдабривающие смеховую культуру в гуляньях, кар­навалах, забавах, да ц в быте. Они соприкасаются с высокой культурой, проникают в нее — чтр естественно. Как и наоборот. Вопрос: почему у нас сейчас преобладает движение лексики именно снизу вверх, а не обратно? Неужели таков наш выбор?

...К подъезду весьма престижного вуза с высокой платой за обучение подъехала студентка. Ьыходя из машины, она звонким девичьим голосом очень красивого тембра окликнула кого-то из друзей и быстро-весело пере­шла на жесткую матерщину. Один из преподавателей мрачно резонирует: «Что поделаешь, ведь «родители кого-то из наших студентов еще недавно были бандитами. С виду посолиднели, а по культуре — те же...»

Происходит именно замещение, вытеснение русского языка скверносло­вием, когда русские существительные и глаголы, прилагательные, наречия подменяются бранньщи, как раковыми клетками — здоровые.

У нас непомерно много — и становится все больше — людей, кто без мата говорить не умеет или очень затрудняется. Они матозависимы! Таким образом общаются теперь со своими детьми отцы, матери, бабушки. Совсем трезвые. На селе — особенно. Там выросло поколение, которое даже не зна­ет, что это — скверная речь. Явно сложился изврат-диалект, который от периферии быстро движется к центру и уже занимает его.

Да, первая причина в том, что у нас необычайно большая масса народа прошла через тюрьмь* и лагеря. В процентном отношении больше, чем в других странах. А за преступления против личности — особенно много. При­том, что многие преступления против личности по факту таковыми не счи­таются и до суда не доходят. Злая тюремная лексика полностью покрыла армию (вместе с тюремными нравами, кстати), крестьянство, рабочие по­селки. Долго держаларь интеллигенция. Теперь сдалась. Покоряются ей женщины... Уже и в академических кругах... А политики? Они словно вчера вышли из заключения.

Вторая причина — потеря наследственной аристократии в начале XX ве­ка (от эмиграции, расстрелов, запретов). Общество обеднело социально. Национальная аристократия везде задавала некоторые образцы благород­ства общения. Не всегда искренне, но следуя некоей миссии возвышения — себя, рода своего, страны. Остальные по-разному подражали, перенимая слова и обороты, манеры и проч. То удачно, то нелепо. Но аристократия бы­ла ориентиром.

Русский офицер, профессор, чиновник, врач, учитель — каждый из них считал черное слово уделом низов, необразованных, примитивных людей. Мастеровой, извозчик, крестьянин, купец — что с них взять?

На места первых поднялись вторые, занеся туда и низкую речь. Тогда об этом говорили: «Невежество!» Теперь говорят: «Образованщина!» В общем — нет породы. Кого у нас принято называть «вшивой интеллигенцией»?

Конечно, аристократия наследственная и аристократия духовная не всегда совпадают по своим социальным ролям. Но А. Платонов, Д. Лихачев, А. Саха­ров, С. Аверинцев, к примеру, ушли, а живущие, видимо, терпят все это.

Причина третья: при советском сверхконтроле была такая форма про­теста, как сквернословие. Ведь советские собственники власти — сами так и не ушедшие от невежества и не отмывшиеся от хамояза — пытались демонст­рировать стерильность своей речи, цензурировали любые тексты. И тогда непристойности в подпольных сочинениях выглядели как вызов их притвор­ству, как непокорность слова. Не всегда она сочеталась с силой мысли. А нер-ция сложилась, эта лексика уже вошла в «передовую» литературу, стала знаком нового авангарда. Те условия исчезли, следствие осталось.

Причина четвертая, главная: народ опускается. Сквернословие нараста­ет, достигнув действительно тотального охвата. Тенденция разложения и дезорганизации русского языка, — наверное, самая наглядная и острая фор­ма духовно-психологического кризиса в нашем Отечестве. Грязные подъезды, грязные улицы, грязные туалеты, грязная речь. Оскорбительные законы, оскорбительное правление, оскорбительные зарплаты, оскорбительные вы­ражения. Плохая работа, плохие дороги, плохие трубы, плохие слова. Все это из общего ряда.

А сейчас эта несчастная тенденция сильно углубилась: сквернословие открыто вышло на публику. Радио, телевидение, театры, кино, книги, газеты переходят на этот изврат-диалект.

Русская логосфера поражена долгим кризисом не меньше, чем другие сферы нашей жизни: человеческие отношения, экономика, политика, быт, идеология. Но поскольку логос вездесущ, то в таком виде он, как желчный соус, протравливает и без того некачественное «блюдо», будь то работа, вос­питание, СМИ или правопорядок. Зато именно с логоса больше возможностей посылать оздоравливающие импульсы повсюду в стране — не требуются ни деньги, ни реформы. Лишь добрая, хотя и большая, воля.

2. ЧТО ИХ ТУДА ТЯНЕТ?

Подсознательная страсть выпростать наружу срамные инстинкты. Видимо, публичное «расчесывание» своих комплексов — да еще пооткровеннее, аж до сукровицы — дает какое-то темное наслаждение: «Вот такой я хам! Что, неслабо?», «Я — ваш самый брутальный герой». Прилюдно расстегнуть свои рефлексы — какая новизна и смелость! Зарождается такое где-то в физиоло-

4, 1(11, 111 ПОРЧА

1п, 1Ий К) МОНИЖДШИ! ИЧИ

гии, но оттуда — прямо в культуру. На то и публичность. А культура — осо­знанно или нет — захватывает всех попавших в конкретную среду: все та­кие, а ты — другой, что ли? Закон подражания.

За это платят. Увы, что-то много народу и денег собирают подобные ав­торство и исполнительство. Вроде бы кругом полно — как пыли и мусора, что тут привлекательного? А вот на сцене, в книге, на экране — щекотно, соблазн какой-то глянуть, послушать, похихикать. Особенно если звездные лица: «А они — такие же!» К тому же в театрах, изданиях с образом элитар­ных, и вдруг — «во даю-ю-ют!». Посрамление самого стыда. Кого-то это развлекает, забавляет, разжигает.

Но кому-то обжигает душу, забивает дыхание. Как с ними быть? Они не хотят! Впрочем, принято делать вид, что таковых нет, или они пусть помал­кивают. Дескать, автомобиль выпускает выхлопные газы в легкие пешеходов, те ведь не протестуют. Здесь и есть центральная проблема. Что делать тем, кого это унижает, травмирует? Тут никакая не сверхчувствительность, а нор­мальная брезгливость и самоуважение. Противно — и все.