Пушкин о жидах, Иерусалиме и Сионе

Наверно потому Александр Сергеевич Пушкин применял в стихах образы и понятия из Библии как свои, родные, что он знал о матричности самой Библии, в которой видел отражение судьбы России и лично своей:

«Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш Божественный Спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона».

Для Пушкина Сион был местом, где открываются пророкам священные Законы Космоса. Этим местом для него было Царское Село. Славянский северный Израиль и южная тюркская Иудея представлялись парой народов России в одном богоносном русском народе, становящимся через 20096 лет опять (с 1920 г.) ведущим. Великий русский исследователь-лингвист писал: «Никто не знает, что значит слово " Иудея ". Ни арабам, ни евреям не понятно это слово, что название южного царства Израиля идёт от русского" южный ". В ветхозаветные времена " Иудея" была " южным " царством Израиля» [81].

«Высок смиреньем терпеливым

И крепок верой в Бога сил,

Перед сатрапом горделивым

Израил выи не склонил;

Во все пределы Иудеи

Проникнул трепет. Иереи

Одели вретищем алтарь».

«Не удивляйся, милый мой,

Её израильскому платью …

Её Всевышний осенил

Своей чудесной благодатью».

«Платье» Библии еврейское, но те «евреи» были носителями истины и правды, а не разрушителями, какими являются жиды.

22.9.20 г. Пушкин писал своим собратьям по русскому литературному обществу «Арзамас»: «В лето 5 от Липецкого потопа сидели и плакали, воспоминая тебя, о Арзамас - Иерусалим ума и вкуса». Первичное название Иерусалима -Ершалайма - Ярус. Этот топоним существовал за многие тысячелетия до того, как жиды трансформировали его в “Ершалайм”. «В слове Я-рус мы видим сочетание двух слов “ ярии-арии ” и “ Русь ”. Сама трансформация из индоевропейского “русь” в семитский “рш” (др. иврит оперировал в основном согласными) закономерна - семиты знали русов, как “народ рош”. Город русов Ярус существовал во времена Ярихо-Иерихона, это археологический факт» [82]. Древняя столица русов Ие рус алим имеет корень «рус» и слово «евреи» [83] не означает «жиды», а означает тот народ, который становится на 628 лет[84] ведущим для «выражения кругооборота» всего во Вселенной (о дуализме и цикличности истории государств и любой особи за 4 фазы развития), после народа, который совершил свой оборот кругаза те же 628 лет. Если в нашей эре ведущими народами были, к примеру: Индийцы, Арабы, Европейцы, то теперь ведущими становимся мы, Русские.

П.А. Катенин с полным пониманием дела писал Пушкину 16.5.1835 г.: «Судя по твоим, увы! слишком правдоподобным словам, ты умрёшь Вениямином русских поэтов, юнейшим из сынов Израиля …» И это в XIX веке так правильно понимали о Пушкине! А ведь сейчас жиды представляют себя в литературе «сынами Израиля».

« Пушкин сказал, что личность Моисея всегда поражала и привлекала его. Он находит Моисея замечательным героем для поэмы. Ни одно из библейских лиц не достигает его величия, ни патриархи, ни Самуил, ни Давид, ни Соломон; даже пророки менее величественны, чем Моисей, царящий над всей историей народа израильского и возвышающийся над всеми людьми.

Брюллов подарил Пушкину эстамп, изображающий Моисея Микеланджело. Пушкин очень желал бы видеть самую статую. Он всегда представлял себе Моисея с таким сверхчеловеческим лицом. Он прибавил: «Моисей — титан, величественный в совершенно другом роде, чем греческий Прометей и Прометей Шелли. Он не восстаёт против Вечного, он творит Его волю, он участвует в делах Божественного промысла, начиная с неопалимой купины до Синая, где он видит Бога лицом к лицу.

И умирает он на горе Нево, один перед лицом Всевышнего. Только в Боге может найти успокоение этот великий служитель Божий. Никогда и нигде Моисей не говорит о своих личных чувствах. Замечательное лицо для поэмы!» [86]

«Говоря о Византии, Пушкин сказал:

— Существует три города, принадлежащие всему христианству: Иерусалим, Константинополь и Рим, и они не должны бы принадлежать ни одному государству в отдельности. Я желал бы видеть Константинополь, Рим и Иерусалим. — Ему стало грустно, и он вздохнул.— Увидеть Рим, (град духов, Ниобу народов), Ватикан, собор Святого Петра, Колизей, увидеть этот мир в развалинах “хрупкий как наша плоть”. Увы! я никогда этого не увижу! [87]

Затем он говорил о Риме сперва идолопоклонническом, потом христианском, говорил также об Иерусалиме, причем я заметила, что он был взволнован. Глаза его приняли выражение, которого я не видала ни у кого, кроме него, и то редко. Когда он испытывает внутренний восторг, у него появляется особенное серьёзное выражение: он мыслит…

Я думаю, что Пушкин готовит для нас ещё много неожиданного. Несмотря на весёлое обращение, иногда почти легкомысленное, несмотря на иронические речи, он умеет глубоко чувствовать. Я думаю, что он серьёзно верующий, но он про это никогда не говорит.

Хомяков как-то сказал Пушкину: «В Библии есть вещи неприличные и безполезные для детей; хорошая священная история гораздо лучше.

Пушкин. Какое заблуждение! Для чистых всё чисто; невинное воображение ребёнка никогда не загрязнится, потому что оно чисто. “Тысяча и одна ночь” никогда не развратила ни одного ребёнка, а в ней много неприличного. Священные истории нелепы, от них отнята вся поэзия текста, это какая-то искусственная наивность. Поэзия Библии особенно доступна для чистого воображения; передавать этот удивительный текст пошлым современным языком — это кощунство даже относительно эстетики, вкуса и здравого смысла. Мои дети будут читать вместе со мною Библию в подлиннике.