III. Ибн-фадлан и его встречи с башкирами

Как известно, о башкирах нередко упоминается в трудах восточных историков и путешественников IX— XIII вв. Но о жизни, быте и обычаях башкир IX— X вв. более подробно изложено в воспоминаниях Ибн-Фадлана, участвовавшего в составе посольства Багдадского халифата в Волжско-Камскую Булгарию в 921—922 гг.

Экспедиция халифа в составе 5 тысяч человек и 3 тысяч лошадей 21 июля 921 года следовала по маршруту из Багдада через Иран, Среднюю Азию, Южный Урал к Волжско-Камским Булгарам (Болгар). Для обеспечения безопасности участников экспедиции была сформирована вооруженная охрана.

Поводом для организации экспедиции такого масштаба послужило официальное приглашение арабского халифа Аль-Муктадира со стороны хана Волжских Болгар.

Близкие связи и контакты между булгарами и арабами были выгодны обеим сторонам. Очевидно, здесь играли роль вопросы торгово-экономических отношений, но были и мотивы политического характера. При помощи таких дипломатических акций Волжские болгары хотели избавиться от зависимости от Хазарского Каганата, которому вносили дань до X в.

Арабам нужна была изоляция Хазар, с которыми они вели борьбу целое столетие. Волжских Булгар интересовали еще вопросы религиозного характера, так как племена, входившие в состав Булгарского ханства, были язычниками различного толка, и чтобы духовно объединить подвластные племена, нужна была единая и сильная религия в лице ислама.

Экспедиция арабского халифа, отправившаяся 21 июля 921 г., прибыла в ханскую ставку в г. Булгар лишь 11 мая 922 г., т. е. почти через год, преодолев огромное расстояние, трудности и лишения.

И

Но нас прежде всего интересует место и время встречи секретаря халифата Ибн-Фадлана с башкирами в 922 г., т. к. этот вопрос имеет принципиальное значение для освещения истории башкирского народа.

В литературе существует версия, что Ибн-Фадлан встретил башкир не на Южном Урале, а на территории где-то (якобы) в районе Среднего левобережья Волги. Но с таким объяснением встречи Фадлана с башкирами трудно согласиться.

Маршрут своего путешествия Ибн-Фадлан описал в знаменитой книге «Рисала» («Записка»), где перечисляются названия рек (гидронимов), через которые они переправились. Но некоторые гидронимы Южного Урала имеют сходное звучание с названием притоков Волги, что позволяет толковать по-разному маршрут Ибн-Фадлана к булгарам Поволжья. Поэтому, когда мы изучаем следы путешествий Ибн-Фадлана, кроме названия рек должны учитывать и другие факторы в его «Записях», которые имеют существенное значение.

Рассмотрим гидронимы, отмеченные Ибн-Фадланом. Когда отправились из страны гуззов, пишет он, переправились через реку «Багнадай», возможно, это река Бердянка, левый приток р. Яик (Урал). Здесь им приходилось соблюдать осторожность от возможного «налета башкир», что было вызвано превратными слухами о них. Ниже мы увидим: никаких угроз со стороны башкир не было.

Потом переправились через р. «Джаха-Джаик», т. е. — Яик (Урал). Здесь они могли вступить в контакт с башкирами, хотя в «Записях» это не отмечено. Далее они переправились через реку «Азхан», что мы считаем — Ашкадар или Асликуль. Затем—через реку «Баджа», созвучно названию реки — База, пр. Белой, но она расположена севернее.

Далее идет переправа через р. «Самур», что вызывает
некоторое недоумение. Термин «Самур» можно толковать
как Самар или как Сакмар. В данном случае мы полагаем,
что Сакмар более правдоподобен, т. к. после переправы
через р. Яик на пути следования первая большая
и полноводная река — Сакмар. ',

, Следующая переправа — р. «Кабал», которую условно можно сравнить с рекой Кармасан, хотя она тоже не синхронна с маршрутом. Далее идет река «Сух», аналогией которой является река Сухайля (Сух-айля),

приток р. Ашкадар. И река «Канджалу», связанная с рекой Караном, Кандрыкулем или же Куганаком.

Бросается в глаза противоречивый и непоследовательный характер перечня гидронимов. Возможно, это связано с тем обстоятельством, что свой труд Ибн-Фадлан сочинял в Багдаде, спустя уже три года после путешествия. Кроме того, путевые записи его фиксировались только при помощи переводчиков; а были ли переводчики на высоте знания всех языков того времени? И знали ли они особенности языка башкир и произношения гидронимов Южного Урала в то время?

Итак, после переправы через реку «Канджалу», пишет Ибн-Фадлан: «...мы прибыли в страну народа турок, называемого аль-Башгирд».

Эти слова говорят о том, что экспедиция Ибн-Фадлана прибыла в страну, которая являлась родиной башкирского народа, местом постоянного проживания башкир, а не временным или случайным местом кочевья. А таким местом являлся Южный Урал, а не районы Поволжья. Поэтому маршрут путешествия Ибн-Фадлана проходил через юго-западные и западные районы Башкирии и Ибн- Фадлан встречался с башкирами на их коренной территории. Следовательно, при изучении замечательного и бесценного труда Ибн-Фадлана мы должны учитывать все эти факторы.

Во времена Ибн-Фадлана башкиры жили в условиях полукочевого образа жизни, занимались скотоводством, охотой, рыболовством, бортничеством, а в центральных, западных и северо-западных регионах — земледелием. Знали башкиры примитивную металлургию, добычу железной, медной руды и золота. Владели кузнечным делом и ювелирным искусством.

Благодаря близкому знакомству с башкирами, Ибн-Фадлану удалось зафиксировать обычаи, нравы и культы башкир языческого характера. Но среди башкир были люди, принявшие религию ислама, хотя их были единицы. Один башкир, принявший ислам, например, участвовал в экспедиции Ибн-Фадлана в качестве переводчика.

Одной из главных целей Ибн-Фадлана была проповедь религии ислама, что вызвало с его стороны особый интерес к языческим культам и обычаям местных племен и народов.

Здесь Ибн-Фадлан был удивлен тем, что у башкир существовал в то время культ фаллоса, хотя такой культ был характерен для многих народов в древности.

В целом он зафиксировал двенадцать культов башкир, в том числе: зимы, лета, дождя, ветра, деревьев, людей, лошади, воды, ночи, дня, смерти, земли. А главным культом башкир, по словам Фадлана, был «..в небе, самый большой из них» и «...только он объединяется с остальными богами» и каждый из них «...в согласии делают то, что делает его сотоварищ». Следовательно, небесное божество координировало деятельность всех наземных божеств.

В записях Ибн-Фадлана говорится, что он встречался с несколькими родо-племенными группами башкир, которые поклонялись тотемам — журавля, рыбы и змеи. В частности, о тотеме журавля башкиры говорили, что они почитают их потому, что «во время военного столкновения с противником журавли своим криком способстовали бегству противника», т. е. помогли победить врага.

Это уже прямое доказательство того, что Ибн-Фадлан встречался с башкирами на их коренных местожи-тельствах, а не случайно где-то.

Об этом же свидетельствует его заключительное слово о башкирах: «Мы, — пишет он, — отправились из страны этих людей (башкир) и переправились через реку «Джарамсан» (Чермасан), потом через реку «Уран» (возможно, Уршак или Шаран) и т. д. Обратите внимание на слова «отправились из страны этих людей (башкир)».

После переправы через р. Чермасан экспедиция Фадлана, вероятно, круто изменила свой маршрут на северо-запад в сторону Волго-Камы. Здесь они могли встретить представителей булгарского хана, т. к. районы p.p. Чермасан и Кармасан и вообще Северо-Западная Башкирия находились под политическим и экономическим влиянием Волжских Булгар.

Итак, не только гидронимы, но и утверждение Ибн-Фадлана, что они прибыли в страну народа башкир, что они встретились не с одной, а с несколькими группами башкир, что они отправились из страны этих людей, т. е. башкир, являются неоспоримым доказательством того, что во времена Ибн-Фадлана и до времен Ибн-Фадлана Южный Урал являлся приматом башкирской земли и его началом начал.

Что касается культов башкир в древности, то, по-существу, они связаны с любовью к окружающему миру, лесам, рекам, животным и к явлениям природы. Среди них выделяются культ коня, как первого помощника людей, журавля, как символа красоты души. А культ человека — это провозглашение ценностей человеческого рода и человечности.

IV. ИТОГИ РАЗМЫШЛЕНИЯ О БАШКИРСКИХ ТАМГАХ И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ РАССЕЛЕНИЯ ДРЕВНИХ ПЛЕМЕН КРАЯ

Таковы некоторые наши соображения о башкирских тамгах. Автор не ставил задачу всеобъемлющего анализа и охвата башкирских тамг, а коснулся их настолько, насколько они могли служить подспорьем для освещения их исторических корней и связи с археологическими древностями края. Одновременно была сделана попытка осветить их не изолированно, а в сравнении и сопоставлении с тамгами других племен и народов, что позволяет, наряду с другими источниками, проследить культурные и этнические связи между ними.

Как было сказано выше, знаки зарождались на заре человеческого общества, хотя они сильно деформировались, изменялись и осложнялись в процессе исторического развития не только по форме, но и по содержанию.

Обзор тамг показывает этническую пестроту и смешанность родо-племенных групп башкир, о чем свидетельствует разнообразие тамг. Это касается прежде всего племен — айлинцев, кипчаков, минцев, табынцев, юрма-тинцев и др. Однообразие и устойчивость тамг можно отметить, разумеется, с их вариациями, у бурзян, усергян и тангаурцев, хотя и у них встречаются чужеродные знаки.

Топонимы с названием «Тамьян» встречаются в семи районах Башкирии. Например, дер. Тамьян в Бирском, Чекмагушевском, Мелеузовском и др. районах, а гидроним «Тамьян» в Учалинском и поляна «Тамьян» в Кугарчинском районах. Между ними достаточно дальние географические координаты. Такое же положение с этнонимом «Дуван», который встречается в пяти районах, в том числе в Кушнаренковском, Дуванском, Мечетлинском. Дер. Кипчак — в пяти районах, в том числе в Альшеевском, Илишевском, Уфимском, Бурзянском районах. Дер. Булгар в Чегмагушевском и Федоровском районах. Бурзян (Борьян), кроме названия района, —дер. Бурзян в Миякинском, Федоровском районах и Бурзян-Елга в Баймакском районе. Шесть деревень Кубово (Кыбау), из них четыре в Буздякском и две в Иглинском районах. В нескольких районах встречаются дер. Сарт, Торкмян, Мин-Мец (Минлино) и т. д.

. Этническая пестрота в составе башкир связана и с непрерывным потоком переселенцев в край, начиная с конца XVI в. Но истоки этно-культурных контактов, смешения и интеграция племен и народов происходили еще со времен глубокой древности.

Территория Южного Урала с раннего железного века была плотно заселена разнородными племенами. Исключительно богатый лесами, обширными пастбищами, реками и озерами, полезными ископаемыми, промысловыми зверями и всякой дичью край, как магнит, привлекал сюда разные племена. В те отдаленные времена климат региона был гораздо теплее и мягче.

Эти различные по укладу жизни и языку племена находились в постоянном контакте не только между собой, но и имели связи по обмену товарами и культурой с южными и юго-восточными народами, хотя эти связи носили примитивный характер.

В ранних железных веках в центральных и северных районах края, в основном в лесистых местностях и на берегах водоемов, жили оседлые племена угро-финского происхождения. Памятники VII—V вв. до н. э. относятся к ананьинской культуре, которая охватывала обширный регион Прикамья и Приуралья. По мнению А. X. Пшеничнюка, памятники ананьинского типа простирались в Башкирии, начиная от устья р. Белой и до среднего ее течения. Но в связи с миграцией южных племен и смешения их с местным населением облик ананьинской культуры, начиная с IV в. до н. э. качественно изменяется и приобретает черты кара-абызской культуры, как синтез угро-финского населения и пришлых гафурийских племен (39). В то же время кара-абызская культура, по мнению А. X. Пшеничнюка, в зависимости от степени ассимиляции имеет территориально-региональное различие в пределах северной (Бирск-Уфа) и южной (Шипово-Табынск). В связи с этим интересно мнение С. М. Васют-кина, исследователя памятников пьяноборской культуры в западной Башкирии, о том, что все аргументы говорят о генетических связях между ананьинским, пьяноборско-кара-абызским и бахмутинскими племенами (40).

Период кара-абызской культуры на Южном Урале примерно с V—VI вв. н. э. завершается.

В поздние периоды железного века в северных и центральных районах края сложилась относительно мощная родо-племенная община, получившая название бахмутинской культуры (А. В. Шмидт, Н. А. Мажитов).

Период сущестования этой культуры условно можно определить IV—VIII вв. н. э. Этнический состав этой общины в основном сложился из потомков ананьинско-кара-абызских культур (А. X. Пшеничнюк), т. е. племен угро-финского происхождения, но подвергавшихся этнокультурному влиянию южных и юго-восточных кочевых племен.

Жизнь и быт этих племен достаточно полно освещены в трудах А. В. Шмидт, А. П. Смирнова, Н. А. Мажитова.

В среднем течении р. Белой, при устьях рек Ашкадара и Стерли образовалась другая мощная община — стерли-тамакская культура, охватывающая примерно период VI—IX вв. н. э. Стерлитамакский могильник занимал большую площадь, но был уничтожен при строительстве промышленных объектов. Надо полагать, что в черте города было большое поселение племени, оставившего этот некрополь. Вероятно, были и другие памятники етерлита-макской культуры, хотя в настоящее время мы о них не знаем. Происхождение стерлитамакской культуры пока остается не совсем определенным, но мы полагаем, что носителями этой культуры, вероятно, являлись наследники южного варианта кара-абызской культуры, которые оставили многие памятники в Архангельском, Уфимском, Гафурийском районах, и были близко связаны с сармато-аланским миром.

Грунтовые погребения, характер предметов, особенно типы горшков, свидетельствуют о том, что происхождение стерлитамакской культуры связано с Уральско-Камским регионом. Для другого определения генезиса стерлитамакской культуры в настоящее время нет достоверных аналогов.

В степных и лесостепных просторах Южного Приу-ралья параллельно и синхронно с ананьино-кара-абызски-ми племенами обитали савромато-сарматские племена с богатой материальной культурой. Хронологические рамки савромато-сарматской культуры в регионе определяются VII в. до н. э.—IV в. н. э. В регультате многовековых контактов между угро-финскими племенами и сарматами появилось немало общих черт в их материальной культуре и духовной жизни. Савромато-сарматская культура Южно-Уральского региона широко и всесторонне освещена в трудах Б. Н. Гракова, К. В. Сальникова, К. Ф. Смирнова, М. Г. Мошковой, М. X. Садыковой и др. Сарматские памятники Башкирии обобщены и классифицированы в монографии А. X. Пшеничнюка (7).

Начиная с середины первого тысячелетия нашей эры устои родо-племенных отношений в регионе резко нарушаются. В период «великого переселения» и в последующих веках происходит прилив новых родо-племенных групп с юга и юго-востока, что приводит к изменению этнической карты края.

Одним из ранних памятников первого тысячелетия на юге Башкирии являются Салиховские и Ахмеровские курганные могильники в Ишимбайском районе. Салиховские курганы К. В. Сальников датировал II—-IV вв. и отмечал: «...явно сарматские элементы культуры, указывающие на участие сармат... в формировании местных племен начала I тысячелетия н. э.» В то же время он писал о трудностях в определении их этнической (языковой) принадлежности, т. к. сарматы постоянно находились в контакте с местными угро-финнами (41). По мнению другого исследователя — С. М. Васюткина, Салиховские курганы датируются IV—V вв. и в формировании племени, кроме поздних сармат, приняли участие угро-финны и тюркоязычные племена (42).

К III—IV вв. относится группа Ахмеровских курганов с деформированными черепами костяков и узко-высокими горлышками горшков. Как считает С. М. Васюткин, материалы этих курганов, наряду с данными из раскопок А. X. Пшеничнюка, свидетельствуют о том, что сарматы продолжали жить в Башкирии и после рубежа до нашей эры (43).

Ишимбайский могильник в том же районе, где Салиховские и Ахмеровские группы курганов и в близком расстоянии от них. В. Д. Викторова, первая изучавшая могильник, писала, что погребения здесь грунтовые и датировала их примерно серединой первого тысячелетия. В Стерлитамакском краеведческом музее мы познакомились с материалами двух погребений из Ишимбая. Среди них два деформированных черепа европеоидного типа, кувшин с высоким и узким горлом и интересным, из резных линий, орнаментом, небольшие полусферические и пирамидально-четырехгранные подвески-колокольчики. Если судить по этим материалам, то Ишимбайский могильник, по нашему мнению, можно отнести к V—VI вв., как памятник потомков сармат-аланов. А. X. Халиков Ишимбайский могильник относит к типу грунтовых погребений, быть может, с небольшими насыпами, а дату его определяет VI—VII вв.. (44). Но Н. А. Мажитов Ишимбайский могильник считает курганным памятником

3 Зака:: < v6

с расплывшимися насыпами и датирует его концом X и началом XI вв. (45). Получается большое расхождение во мнениях оценки памятника. Возникает вопрос: это результат недоразумения или здесь идет речь о могильниках разного времени?

Салиховский, Ахмеровский и Ишимбайский могильники нам интересны прежде всего тем, что носители их, по всей вероятности, играли значительную роль в формировании стерлитамакской культуры, возникшей в результате контактов и смешений между угро-финнами, сармато-аланами и тюркоязычными элементами. Ведь эти памятники смыкают круг этнических групп в середине первого тысячелетия в Южной Башкирии. Очень вероятно, что они играли немалую роль в формировании башкирских племен — Юрматинцев, Бурзян, Усергян и некоторых других. При этом мы не исключаем здесь поздне сармато-аланских или иного характера памятников начала первого тысячелетия юго-западной и юго-восточной Башкирии.

Территория г. Уфы и его окрестности как бы являлись узловым пунктом в древней истории края. Здесь сосредоточены памятники, начиная с неолита и до XIV в. н. э. Исключительно благоприятная природная среда: стык трех крупных рек, богатых рыбой и всякой дичью, лесные массивы с разнообразными промысловыми животными, удобный ландшафт для обороны и др. по достоинству были оценены обитателями древности, как жизненное пространство.

Одним из ранних памятников первого тысячелетия на территории города является поздняя пора Ново-Уфимского могильника, конечная дата которого определяется примерно III—IV вв. нашей эры, что синхронно с концом Шиповского могильника, в 20—25 км южнее г. Уфы. Но местная угро-финская культура не обрывалась III—IV вв. С левой стороны ул. Аксакова, на территории бывшего рынка-толчка при строительстве завода был уничтожен большой могильник IV—V вв. нашей эры. Нам удалось здесь, изучить две оставшиеся и частично потревоженные могилы. Обряд могил и часть предметов были опубликованы (46). Еще один могильник, примерно того же времени, уничтожен в западном конце ул. Пушкина, на усадьбах жильцов.

Таким образом, встреча аборигенов с пришлыми племенами с юга' происходила здесь дважды — в IV—III вв. до н. э. и в IV—VIII вв. н. э., что и явилось историчес-

кой вехой новых контактов и перемен этно-культурных отношений на территории Башкирии. С этого времени начинается новая полоса в древней истории нашего края.

Об этом свидетельствуют курганы на территории города, в лесу, рядом с парком им. Калинина, вдоль железнодорожного полотна. А. X. Пшеничнюк, исследовавший часть этих курганов, считает, что Уфимские, равно как и Ново-Турбаслинские курганы оставлены пришлыми с юга или юго-востока племенами, продвинувшимися на север в эпоху «великого, переселения» (47). По материалам курганов они датируются IV—V вв. н. э. Представляет интерес его замечание, что переселенцы с юга мирно вступили в контакт с местными племенами, происходило смешение и ассимиляция между ними, о чем говорят, в частности, круглодонные горшки бахмутинско-го типа, сплошь покрытые ямочным орнаментом по толову. Рядом с этими курганами, близ разъезда Воронки имеются остатки большого поселения с горшками типа найденных на курганах, быть может, связанных с населением, которое оставило здесь могильник. В настоящее время на территории могильника сохранилось 150 курганов. Но если учитывать двухколейную железную дорогу с ее широкими кюветами, которые пересекают площадь могильника и индивидуальных садов горожан с обеих сторон дороги, то можно полагать, что в былые времена количество курганов здесь было в несколько раз больше. Следовательно, этот курганный могильник был на редкость насыщенным, и в течение веков здесь происходили захоронения.

Хронологически близким к Уфимскому курганному могильнику является Ново-Турбаслинский могильник, около 25—30 км севернее города. Часть этих курганов была изучена археологической экспедицией под руководством Н. А. Мажитова. Обряд захоронения в этих курганах оказался своеобразным и интересным. Ориентировка костяков на север, у некоторых с небольшим отклонением на запад, деформированные черепа, у изголовья — глиняные сосуды и кости лошади, а в насыпях — следы ритуальных кострищ. По мнению Н. А. Мажитова, курганы относятся «...к числу типичных памятников аланских племен на территории Башкирии и Приуралья и имеют близкое сходство с памятниками аланских племен Поволжья и Северного Кавказа» (48). Турбас-линские курганы он первоначально датировал IV— VII вв., а позднее изменил датировку на VII—VIII вв.

з*

Мы полагаем, что Ново-Турбаслинские курганы составляют единую цепь развития с уфимскими курганами IV—V вв. и могут быть датированы не позднее V—VI вв. н. э.

В VI—VII вв. на территории Башкирии появляется новый этно-культурный пласт в лице памятников Кушнаренковского могильника и селища. В. Ф. Генинг, изучивший этот памятник, отмечает, что в погребениях найдены янтарные бусы, костяные накладки служного лука, обрывки кольчуги и гвоздики, а в двух могилах — следы трупосожжения. Все эти факты удивительно совпадают с аналогами уфимских погребений того же времени. Для кушнаренковского памятника характерны орнаментации на глиняных сосудах. Посредством резных линий созданы интересные комбинации из кругов, сетчатых узоров, полос и насечки в разных вариантах. Сосуды селища лощеные, и некоторые из них покрыты обмазкой из глины другого цвета.

Носителей памятников кушнаренковского типа в Башкирии В. Ф. Генинг относит к племенам Западно-Сибирского или Северо-Казахстанского происхождения, переселившимся на Южный Урал в середине первого тысячелетия (12).

Но М. С. Акимова, изучавшая антропологические материалы могильника, считала, что кушнаренковские черепа 'не имеют аналогов в древности ни в Западной Сибири, ни в Северном Казахстане, и отмечала их сходство с антропологическими типами Сальтовского могильника (49).

В самом деле, кроме орнаментации керамики, все остальные находки — предметы, украшения, ременные наборы, оружие и др. в основном характерны для Северного Кавказа и Причерноморья. Да и приемы лощения сосудов типичны для сальтовской культуры. Коньковидные подвески из кушнаренковского могильника связаны с породой лошади кавказского или арабского происхождения. Если сопоставить их с такими же подвесками из Бирского и Бахмутинского могильников, то они были сравнительно высокого роста, с удлиненными и тонкими туловищами и довольно стройной фигурой. А у местных бахмутинских пород, хотя между ними тоже были различия, низкий рост и довольно широкое, пузатое туловище, короткая шея — подобно изображениям в пещере Шульганташ. Это башкирские породы лошади.

Еще один факт, связанный с генезисом кушнарен-ковской культуры. Так, например, редкая тамга в виде пятиконечной звезды на кушнаренковских пряслицах аналогична тамгам на сосудах салтовской культуры и на сосудах древних болгар. Кроме того, на днищах глиняных сосудов кушнаренковского типа нередко встречаются знаки — тамги в виде круга с различными геометрическими фигурами внутри. Такие знаки отмечены на горшках селища Ново-Турбаслы-И, Манякского могильника и Сынтыш-Тамакских курганов (табл. I). Аналогичные тамги в виде круга встречаются на горшках ранних болгар на Волге, на кухонной керамике из мастерской Салтово-Маяцкой культуры (50), а также на сосудах Волоконовско-го древнеболгарского могильника (51). Следовательно, и по этим признакам кушнаренковская культура своим происхождением, вероятно, связывается с югом, в частности, с Салтово-Маяцкой культурой.

Между уфимскими могильниками VI—VIII вв. н. э. и Кушнаренковским существуют сходства как по обряду, так и по инвентарю. Если ранние уфимские курганы расположены у подножия горы, вдоль железнодорожного полотна, то курганные и грунтовые погребения поздних веков занимали обширную площадь на вершине горы, где теперь центральная и плотно населенная часть города Уфы. Не случайно Р. Г. Игнатьев, историк-краевед конца XIX в. писал, что г. Уфа построен на курганах. К сожалению, мы знаем о них лишь по скудным и фрагментарным данным.

Обряд уфимских погребений: трупоположение на спине, ориентировка на север, северо-восток, северо-запад, у изголовья — горшки и кости животных. В двух случаях встречено трупосожжение, в богатом погребении — костяные обкладки лука, обрывки кольчуги и гвозди, найдены янтарные бусы, т. е. все то, что в Кушнарен-ковском могильнике. Сходство даже в такой мелочи: в детских погребениях найдены одинаковые подвески, имитирующие трехбусинную гроздь.

Но уфимские погребения отличаются своим богатством, где в склепах похоронены представители племенной знати.

Характеризуя уфимские погребения VI—VIII вв. в целом, мы отмечали генетические связи их с югом, Северным Кавказом и потомками сармато-алан Южного Приуралья (46). В то же время погребальный обряд и керамика уфимских погребений показывают смешение

пришлых племен с местным населением и ассимиляцию между ними.

Это особенно ярко и наглядно проявляется на примере Шареевского могильника VII—VIII вв., в 50 км южнее г. Уфы. Население, оставившее Шареевский могильник, по мнению Г. И. Матвеевой, утратило свой кочевой образ жизни и перешло на оседлость, восприняв многие черты местного населения (52). Но с мнением Г. И. Матвеевой насчет оседлости можно согласиться в отношении северных и лесных районов, а в южных степных районах господствовал кочевой или полукочевой образ жизни.

Следовательно, племена, оставившие Уфимские курганные и грунтовые могильники IV—V вв. и VI—VII вв., Турбаслинские курганы VI—VII вв., Кушнаренковский могильник и селища VI—VII вв., Шареевский могильник VII —VIII вв., по своему происхождению связаны с югом, с регионами Южного Поволжья, Северного Кавказа, сармато-аланским миром Южного Приуралья, смешанные с местными оседлыми племенами бахмутинской и кара-абызской культур угро-финского происхождения.

Лев фон-Бергхольц в конце XIX в. записал интересный рассказ башкира Даут муллы о происхождении башкир-катайцев о том, что они «...около тысячи лет назад вышли в Россию откуда-то из-за Кавказа». (53).

Возможно, в руках рассказчика были какие-то источники или легенды. Интересно и то, что в Башкирии имеются дер. Булгар, Кавказ, Кабарды и горы Кафтау и Балкан.

Мы говорили выше о наскальных тамгах около озера Кандрыкуль и о тамгах Олотау и Емректау, большинство которых. имеют удивительную аналогию с тамгами на камнях Маяцкого городища на Донце. Возникает вопрос-случайно ли это явление или связано с какими-либо этнокультурными отношениями? Нельзя ли, в порядке гипотезы, допустить предположение о том, что они связаны с миграцией части населения в древности из районов Донца в Башкирию или с уходом угро-мадьяр из Южного Урала?

Вначале, когда миграция непосредственно была связана с нашествием гуннов, этнический состав переселенцев, очевидно, был весьма сложным: из тюркских, угорских и аланских элементов, вовлеченных общим потоком. Гунны в тот период, по замечанию М. И. Артамонова, утратили многие культурные признаки своих предков и усвоили местную, распространенную среди

угров сарматскую культуру. Но тюркский язык гуннов получил господствующее положение для связанных с ними племен (54).

Второй период заселения нашего края пришлыми племенами относится, в основном, ко времени хазарского каганата. Как известно, в послании хазарского кагана Иосифа отмечается, что границы его царства простираются на тысячу километров вверх по Волге, вплоть до левого ее притока и р. Белой, называвшейся в то время Итель. Племена Южного Урала имели не только экономические и культурные контакты с Хазарией, но и испытывали ее политическое влияние.

Как отмечает С. А. Плетнева, в период длительных и тяжелых войн, которые происходили между арабами и хазарами, шли непрерывные переселения хазар на север до пределов Южного Приуралья и Прикамья (55).

Что касается языка этих переселенцев, С. Г. Кляштор-ный отмечает, что по сообщению ал-Бируни, аланы и асы, живущие в районах северного Каспия, говорили на языке «...смешанном из хорезмийского и печенежского» (56). По мнению С. А. Плетневой, население Салтово-Маяцкой культуры отличалось пестрым этническим составом, где в середине VIII⁴ в. сложился общий язык — смешанное хорезмийско-печенежское наречие; аланы приняли тюркский язык. М. И. Артамонов писал, что хазары по языку сближались с болгарами (54). Следовательно, язык хазарского населения был смешанным из ирано-тюркских наречий.

Все перечисленные этно-культурные процессы свидетельствуют о тюркизации языка населения Приуралья и Поволжья, начиная с времен великого переселения — IV—V вв., а в период VI—VII вв.— Великого тюркского каганата — этот процесс еще больше усилился. Дальнейший процесс тюркизации народов Поволжья и Приуралья продолжался в VIII—X вв. в связи с передвижением и переселением кипчаков и образованием Волжской Болгарии.

Разумеется, здесь речь может идти лишь о первоначальных основах тюркоязычных народов региона, т. к. история и развитие народов с их культурой и языковой принадлежностью бесконечна, как сама жизнь.

Итак, в местную среду населения Приуралья, которая была плотно заселена с времен раннего и позднего железного веков, с IV—V вв. идет инфильтрация южных племен, происходит процесс смешения и ассимиляция тех

и других. Сожительство южных племен с местными, коренными жителями края было в основном мирным,

т. к. оно базировалось на вековых контактах между ними в области обмена, культуры и личных встреч. Но в то же время прилив с юга новых племен должен был вызвать перегруппировку и отчасти изменить дислокацию племен региона в целом. Об этом, в частности, свидетельствуют наскальные тамги центральной и западной Башкирии и предания и легенды башкир.

Примерно в VII—VIII вв. часть племен края с севера и северо-запада переселяется на юг и юго-восток. А часть угров-мадьяр уходит, на юг, а затем на запад.

Иногда народная память более объективно и правильно отражает историю своей родины, как это было зафиксировано в конце XIX в. историком-краеведом Бикбовым. Так, например, легенда башкир-бурзянцев гласит: «Род бурзянцев в глубокой древности был разделен на две части вследствие того, что первый их родоначальник или прародитель имел трех сыновей, меньшего из них любил и уважал больше старших его братьев, почему последние, как оскорбленные отцом и" имевшие ненависть к младшему брату, оставили навсегда отца, родину и отправились на запад». (57).

Как нам представляется, эти строки легенды бурзянцев раскрывают как раз тот момент, когда происходило столкновение разнородных племен, вероятно, в VIII в., и уход части угров из Южного Урала.

Но это не говорит о полной смене населения края,
а лишь о частичном изменении в составе родо-племенных
групп. _/

Обзор археологических памятников и археологических культур Южного Приуралья лучше всяких красивых слов и фантазии показывает, как в I тысячелетии до н. э., а также в I тысячелетии н. э. происходили сложные этнокультурные процессы, которые не могли не отразиться на формировании башкирского народа. Башкиры, хотя и являются разновидностью тюркоязычных народов, однако истоки происхождения народа однозначно определить невозможно.

В сложении башкирского народа участвовали местные угро-финские, сармато-аланские и пришлые тюркоязыч-ные племена. Сложность этнического состава башкир проявляется до настоящего времени как в физическом типе, так и в быту и диалектах речи башкир различных районов.

Этот раздел своего труда я хотел бы закончить словами крупного ученого-антрополога В. П. Алексеева о башкирах. Он пишет: «Очень сложное, на основе многих этнических компонентов, как финно-угорского, так и тюркского происхождения, формирование башкирского народа демонстрируется всеми видами исторических источников и в настоящее время не вызывает сомнений. Краниологический материал по современным башкирам с полной определенностью позволяет утверждать, что европеоидное население, жившее на юге Башкирии до появления кочевников, вошло в состав башкирского народа. Но на каком языке говорили эти представители европеоидной расы? Сейчас нет возможности ответить на этот вопрос. С другой стороны, население пьяноборской и бахмутинской культур можно, по-видимому, включить в число древних этнических групп, говоривших на финно-угорских языках. Таким образом, рассмотрение имеющихся очень неполных материалов по краниологии башкир и сопоставление их с палеоантропологическими позволяют сделать лишь два довольно правильных вывода — о вхождении в состав башкир местного населения, проживавшего в Башкирии до появления кочевников и относившегося на юге к европеоидной расе, а на севере — к смешанным по происхождению, промежуточным между европеоидами и монголоидами по морфологии вариантам, и об участии в сложении антропологического состава башкир элементов центрально-азиатского типа вне зависимости от того, появились ли они на территории Башкирии в чистом или уже смешанном виде» (58).

Мы полностью согласны с такими выводами.