Практика как феноменология общественного бытия

В неомарксистской социологии практика трактуется обычно как онтология общественного бытия, его центральное звено и основа (Д. Лукач). Практикой по существу заменяется социальная субстанция, т.е. онтологическая структура социальной реальности растворяется в практике.[252] Соответственно онтология общественного бытия низводит­ся до уровня его феноменологии.

Феноменологическая социология идет еще дальше; практику сво­дит к деятельности по конструированию интерсубъективных «смы­слов» и «значений», приписываемых людьми определенным ситуациям взаимодействия. Из этих субъективных значений, являющихся, якобы, центральными для понимания общества, строится сама социальная действительность. Общество превращается в процесс, в постоянное созидание смыслов событий, образующих повседневный жизненный мир людей.

Материалистическая социология в практике усматривает способ существования общества, основную форму его бытия. В этом своем качестве практика составляет прежде всего материальное проявление активности социальной субстанции—субъекта, ее сущностных, произ­водящих сил, т.е. выступает как феноменология, а не онтология об­щественного бытия. Поэтому социология практики представляет собой материалистически понятую социальную феноменологию, т.е. фено­менологию общества.

Как форма бытия общества практика относится к явлениям объ­ективной социальной реальности, составляя ее коренное свойство.

В положении материалистической гносеологии о том, что прак­тика составляет основу теории, под практикой имеется в виду не совокупность значений реальной действительности или эмпирическая познавательная деятельность, а нечто другое — объективное содержа­ние субъективного отражения социальной действительности, объектив­ная основа эмпирической познавательной деятельности. Материальное производство, составляющее определяющий вид человеческой практи­ки, обладает свойством развиваться по законам, независимым от со­знания и воли людей, от того, как люди понимают его развитие.

Не может считаться приемлемым решением вопроса попытка при­дать социальной практике широкий смысл, включив в нее не только материальную деятельность и изменение материальных общественных отношений (узкий смысл), но и деятельность педагогов, пропагандис­тов, воспитателей по передаче знаний и формированию сознания людей. Духовная деятельность, жизнь в мыслях — это не практика, а ее отражение. Нельзя разделить позицию авторов, замечает Г.С. Аре­фьева, которые относят к практике в се широком смысле все формы жизнедеятельности общественного человека, в том числе деятельность педагогическую, воспитательную, идеологическую. Указанные формы не относятся к социально-исторической практике.[253] О политической, моральной, правовой и другой практике можно говорить лишь в смыс­ле политических действий (стачка, забастовка), нравственных поступ­ков (обман, бесчестный или благородный поступок), реальных нару­шений законов и т.п.

По эту сторону познания оказывается социальная практика и в том случае, когда она трактуется как звено, посредством которого совершается переход к некоей стоящей за ней социальной реальности, т.е. как будто практика есть не атрибут социальной реальности, к которой совершается переход, а нечто такое, что лишь опосредует потустороннюю реальность. Поскольку указанная социальная реаль­ность помещается тоже в систему человеческой практики, то она, не будучи простой суммой вещей, составляет то, что якобы опосредуется эмпирической деятельностью. Практика, следовательно, расчленяется по-кантовски: на «практику в себе» и «практику для нас», надынди­видуальный процесс и деятельность индивида.[254] На самом деле суще­ствование социальной объективной реальности ничем (кроме природы) не опосредуется. Утверждать обратное значит ставить ее существова­ние в зависимость от эмпирического опьгга.

Материалистический подход предполагает, что практика — объ­ективное явление, «объект познания, независимый от познания». Как известно, В.И. Ленин особо подчеркивал, что существуют «две фор­мы объективного процесса: природа (механическая и химическая) и целеполагающая деятельность человека».[255]

Вопрос о месте человеческой практической деятельности в обще­стве, в истории также может быть решен посредством материалисти­ческого подхода.

Теория, исходящая из первичности деятельности, а не ее пред­метного носителя обычно начинает с обращения к поверхностному слою знаний — с представлений об обществе как совокупности людей, которые, действуя, делают историю, причем творят ее как существа, обладающие сознанием и преследующие определенные цели. В подоб­ных взглядах есть, безусловно, здравый смысл: во-первых, роль твор­цов истории отводится живым людям, а не богам или героям; во-вторых, подразумевается, что общество не может существовать без со­ставляющих его людей.

Выражают ли эти представления материалистическое понимание деятельности как проявление сущности общественного бытия?

Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Назван­ные абстрактные суждения не противоречат материализму, но в то же время не раскрывает его содержательной формулы. Положение о том, что «историю делают личности, теоретически совершенно бессодер­жательно», [256] «это — пустая фраза».[257] Столь же очевидно, что никто из здравомыслящих людей не думал приписывать обществу, социальной системе самостоятельное, независимое от составляющих его людей существование.

Вместе с тем надо иметь в виду, что названные положения отно­сительно деятельности и людей использовались и до сих пор исполь­зуются в качестве теоретических предпосылок определенных социо­логических концепций. Тезис о том, что история есть продукт дея­тельности живых личностей, лежал в основе социологических постро­ений народников. Из него исходит теория «социального действия», представленная Т. Парсонсом. Согласно Т. Парсонсу, «действие» со­ставляет исходную точку системы координат любой социальной сис­темы. Наряду с субъектом деятельности есть ее объект, к которому относится и другой субъект. Кроме субъекта и объекта социальное действие имеет свои средства, в числе которых оказываются различные знаки, символы, знания и т. д., составляющие элемент культуры.[258]

Проблема деятельности, в том числе вопрос о ее роли в системе основных посылок социологического подхода к истории, привлекли к себе внимание ряда отечественных авторов. Одни из них стали ут­верждать, что категория деятельности служит исходным основанием и марксистской социологической концепции общества.[259] Отправным пунктом материалистического понимания истории являются, по их мнению, «не безличные общественные отношения (они суть отношения между индивидами), а практика как совместная деятельность».[260]

Точкой отсчета (координатами) при анализе социальной системы счи­талась человеческая деятельность, а присущая историко-материалис­тической концепции «модель объяснения социальной реальности была выработана на основе структурного анализа самой деятельности людей».[261] Другие авторы решительно возражают против возведения деятельности в ранг отправного пункта материалистической социоло­гии, считая, что данная позиция «не содержит ничего специфически марксистского».[262]

Марксизм, конечно, далек от недооценки значения практической деятельности, особенно роли труда в развитии общества, а также познавательных, методологических функций категории труда. Но в данном случае речь идет о другом: если история есть деятельность людей, то надо материалистически объяснить эту деятельность; если история развития труда составляет ключ к пониманию истории, то важно правильно представить развитие трудовой деятельности, ее сущность.

Материализм в данном вопросе, как и в толковании труда, не сводится к выделению в деятельности различных элементов, в част­ности субъекта деятельности, объекта деятельности и ее средств. Более того, такой подход к ее анализу не может быть предметом как поли­тической экономии, так и социологии. Определенной политико-эконо­мической, а тем более социальной категорией является не труд, а общественная форма, социальное устройство труда, отношения между людьми по участию в общественном труде. Поэтому нельзя было выработать материалистическое понимание истории на основе струк­турного анализа самой деятельности вообще или труда как такового. Это было сделано посредством выделения из разных областей обще­ственной жизни области экономической, из всех общественных отно­шений — отношений производственных как основных, определяющих все остальные отношения.

Анализ деятельности вне общественных отношений, особенно производственных, приводит к результатам, не выводящим за пределы технологического понимания деятельности. Поскольку, например, че­ловеку присущи функции труда, познания, общения, оценки, то и структура деятельности должна якобы состоять из соответствующих элементов: практически-преобразовательной, познавательной, деятель­ности по общению и оценочной деятельности. Достаточно, вроде бы, распространить функции индивида на общество, чтобы получить структуру общественной или человеческой деятельности вообще. Для технологически понятой деятельности производственные отношения будут выступать внешней детерминацией, а всякого рода субъективные факторы (потребности, интересы, ценностные ориентации и т.п.) — внутренней, т е. объективное и субъективное меняются местами.

Обращение к способу деятельности для объяснения самой дея­тельности, предпринимаемое по аналогии с требованием объяснить общественное производство способом производства (производствен­ными отношениями), тоже не приводит к положительным результатам. В данном случае способ производства подменяется способом социаль­ного действия, т.е. опять-таки технологическим способом (хотя и социального действия), а средства и механизм, образующие его, сво­дятся к культуре. Можно сказать, что растворение способа производ­ства в средствах и способах деятельности (действиях), производствен­ных отношений — в межличностных отношениях лишают человечес­кую практику свойства быть ареной действия объективных законов общественного развития.