Джаз у нас. Помню, мальчики-интеллектуалы из старших классов устраивали лекции, где демонстрировали тогда еще редкие гиганты Гленна Миллера в перемежку с

Помню, мальчики-интеллектуалы из старших классов устраивали лекции, где демонстрировали тогда еще редкие " гиганты" Гленна Миллера в перемежку с поэзией Ахматовой, Цветаевой... Действительно, " все смешалось" в начале 60-х: поэзия на площадях, мода на Хемингуэя и Ремарка, первая жевательная резинка и сигарета " Честерфилд", одна на четверых в школьном туалете. Удивительные времена! И дело не в романтике восприимчивых юных лет. Дело в богатстве предлагаемых ощущений и переживаний, которые готовили почву к пришествию следующего поколения музыкантов. Но начиналось все просто и банально: с танцев. Музыкальная тусовка путешествовала со " своим" ансамблем по клубам, боготворила лабухов, носила за ними инструменты, ловила каждое их слово, подражала им и рождала в своей гуще новых героев.
Принадлежа к тусовке и имея зачатки музыкального образования, был реальный шанс пополнить собою заветные ряды лабухов. Так случилось и со мною. Но в начале был школьный оркестрик (с трубачом Юрой Ивановым) и слава школьного масштаба.
Вспоминается первая в жизни командировка в Москву ремонтировать барабан. И это - в день написания четвертной контрольной по алгебре! А вечер встречи выпускников? Цвет московского студенчества, а перед ними - наш ансамбль. И я, приятелем-ведущим названный руководителем коллектива. И стыдно, и приятно.
Возникший за спиной легендарный Суднов, перевесившись через мою голову, берет пару хитрых, " ржавых" аккордов (типа maj + 11) со словами: " Сыграйте-ка, чуваки, что-нибудь этакое! ".
Первым настоящим ансамблем, куда я был приглашен тенор-саксофонистом Виктором Афанасьевым (за что благодарен ему по сей день), был коллектив, игравший в 1966 году в Лозе.
Место пианиста в нем освободилось после ухода в армию Эдуарда Гуревича. Эдик аккуратно одевался, нравился девушкам, красиво курил и всегда вел себя спокойно. От него я перенял все, что мог, а также подчеркнуто ритмичную манеру игры левой рукой в буги-вуги (" бугешнике" на жаргоне лабухов).
Сейчас знающие люди сходятся во мнении, что В. Афанасьев сделал много для загорской легкой музыки. Он играл довольно долго, вырастив целую плеяду молодых музыкантов. Несколько лет он увлекался джазом, но потом задули другие ветры, и он заиграл и рок, и поп-музыку - все то, что требовала публика ресторанов.
Урожденный оптимист, он отличался громким жизнерадостным смехом, бесконечными приколами и страстью давать прозвища. Виктор родился 29 февраля, что само по себе замечательно...

Изобретение сакса-2
(Окончание темы саксофона)
Секреты саксофона

Итак, изначально в джазе царила труба. От игры на саксофоне публика ожидала, скорее, каких-то цирковых штучек, клоунады. И вдруг все переменилось.
Вдруг ли? К примеру, триумф квартета Бенни Гудмена в начале 30-х гг. доказал, что лидирующее место трубы способен занять деревянный духовой инструмент - кларнет.(По иронии судьбы саксофон тоже отнесен к группе деревянных духовых.)
Открыли эру саксофона два своеобразных гуру: тенористы Коулмен Хокинс и Лестер Янг. Личности разные, как пламень и лед. Зная манеру их игры, можно сказать, перефразируя Эрнста Неизвестного: Хокинс - вертикаль, Янг - горизонталь, в точке пересечения - саксофон.
Звук Хокинса - это и шепчущий " сабтон", и неистовая мощь. Звук Янга - это легкость, свобода, прохлада. Боевик 1939 года - баллада " Body and Soul" сделала Хокинса знаменитым. Без риффовой пьесы Янга " Lester Lips In", название которой у нас ханжески переводили " Лестер начинает первым", не обходился когда-то ни один джем-сейшн. Пока на горизонте не появился Чарли Паркер со своим альтом и " сумасшедшей" музыкой, все саксофонисты разделялись на приверженцев Хокинса и последователей Янга. (Кстати, сам Паркер начинал с подражания Янгу.)
Менялись стили джаза - менялось звучание саксофона. Так, альтист Пол Дезмонд (чья пьеса " Take Five" стала визитной карточкой квартета Дэйва Брубека) играл теплым, мягким, совершенно академичным звуком. Приверженцы Паркера извлекали из альт-саксофона " биг-саунд" (" большой звук") с теноровой окраской.
Стиль " хард-боп" возвысил тенор-саксофон и заставил его голос " скрежетать". Это слышно у Декстера Гордона и Сонни Роллинза.
Но, несомненно, самым изобретательным был великий тенорист Джон Колтрейн. Он познал все закоулки саксофона, заставив одноголосый инструмент исторгать флажолеты и фальцетные ноты, " расщеплять" звук, играть не только созвучия, но и целые аккорды!
Плодами его открытий пользуются последующие поколения музыкантов, усовершенствуя колтрейновскую аппликатуру, развивая его гармоничные замены и стремясь на теноре играть выше, чем на трубе. Такие, как аргентинец Гато Барбьери, берущий звуки на полторы октавы выше общепринятого регистра!
Но это еще не все. Собрав саксофоны в группу, аранжировщики получили удивительные по тембру и красоте созвучия.
Искрящийся " хорус-кристалл" у Гленна Миллера, где над голосами саксофонов парит звук кларнета. Звук группы саксофонов оркестра Эллингтона - мягкий, с богатым вибрато, умелыми глиссандо. Группа саксофонов оркестра Каунта Бэйси, звучащая глубоко и сурово.
Но, на мой взгляд, самый сочный, самый характерный звук был изобретен в оркестре Вуди Германа. Параллельное движение голосов создает ощущение одного супермузыканта, играющего одновременно на четырех саксофонах. Этот прием получил название " четыре брата" и запечатлен в композиции с одноименным названием, аранжированной Джимми Джюффри. Одним из " четырех братьев" был знаменитый Стэн Гетц, открывший Америке бразильскую самбу под именем " боссанова".
Гиганты на " гигантах"
О том, как велик трубач Андрей Товмасян можно судить, увы, всего по трем грамзаписям: " Азы", " Господин Великий Новгород" и " Песня о Москве".
Саксофонистам 60-х в этом отношении повезло больше. Первым стал альтист Алексей Козлов, который с благословения самого Д. Шостаковича записался с ансамблем на гибкой пластиночке журнала " Кругозор".
Большим резонансом (не без старания идеологов от музыки) сопровождался успех ансамбля альтиста Георгия Гараняна на Пражском джазовом фестивале 1966 года, что нашло отражение на виниловой пластинке формата " сорокопятка" (пьесы " Терем-теремок" и " Баллада").
Но годом раньше свершилось - вышли первые джазовые альбомы формата " гигант"! На них запечатлены такие российские монстры тенор-саксофона, как Алексей Зубов и Александр Пищиков. Оба - виртуозы, знающие инструмент вдоль и поперек, прошедшие все стили модерн-джаза. Но Зубов - это и суперсерьезный подход к русской теме в джазе (композиция " Сюита на русские темы" из альбома " Джаз-68"). А. Пищиков же - " правоверный колтрейнист", играющий вот уже более тридцати лет авангардный джаз (" новую вещь", как говорили во времена Колтрейна).
На этих же " гигантах" - другие заметные тенористы тех лет: Владимир Сермакашев и Виталий Клейнот. Первый - лидер " КМ-квартета" и автор джазового хита - " Вальс для Наташи". (Уехал в Штаты и мгновенно растворился там среди тысяч саксофонистов. У Довлатова написано, что Сермакашев работал у знаменитого барабанщика Мэла Луиса. Но это - " на минуточку".) В. Клейнот - мастер " фирменных" фраз и интонаций в манере Сонни Роллинза. И первый отступник в
направлении к коммерческому джаз-року.
Этих саксофонистов и многих других можно услышать на дисках с московских фестивалей " Джаз-65", " Джаз-66", " Джаз-67". Плюс два альбома с фестиваля " Таллин-67", куда почти случайно угодил известный американский тенорист Чарлз Ллойд.