Глава 3. «Наш друг прослыл Хемингуэем, Он тоже жуткий кофеман,

«Наш друг прослыл Хемингуэем,
Он тоже жуткий кофеман,.
И, прислонившись к батарее,
Он пишет уличный роман…»

Утром Джеки вскочила с кровати еще до восьми часов, комично сморщила нос, глянув на часы, решила, что засыпать снова бессмысленно, босиком прошлепала в уборную.
И, естественно, опоздала на работу.
Шел дождь, а потому девушка влетела в кабинет к начальнику взъерошенная как воробей, длинная юбка мокрым подолом обвивалась вокруг лодыжек и липла к ногам.
Главный редактор отчитал её за опоздание и, потрясая кулаком, отправил на рабочее место.
— В стране такое творится, а вы спите, милочка, не боитесь потерять работу?!
— А вы не боитесь потерять фотографа? Где вы еще найдете профессионала в губернии, а кого попало брать не будете, это-то я точно знаю, — в тон ему ответила девушка и отправилась в проявочную, сушить юбку и сапоги.
Она уже не могла дождаться окончания рабочего дня, чтоб побывать в галерее и обговорить с организаторами выставки кое-какие формальности.

* * *

Соня пила кофе. Джеки видно не было. Грустно. Хотя причин для грусти нет. Ну не пришла сегодня эта странная девушка, ну подумаешь... Но так хотелось её видеть.
Вчера весь вечер она не могла ни о чем думать, кроме того, почему эта странная особа заговорила с ней, а потом сбежала. Девушка была уверена — они еще встретятся, и не раз. Было чертовски интересно, что же это за создание с такой потрясающей улыбкой и серыми глазами.
Да. Соня хорошо рассмотрела её, и решила, что девушка очень привлекательна. Тонкие черты, нос чуть с горбинкой, слегка обветрившиеся узкие губы. Именно таких людей девушка считала красивыми, интересными, на таких обычно поглядывала украдкой, если видела где-то на улице.

В окне мелькнул знакомый шарф, прерывая Сонины мысли.
Джеки подошла к двери кофейни, остановилась, держась за ручку, глубоко вдохнула и вошла.

Тепло и аромат кофе тут же окутали её, будто мягкой шалью, а радостный взгляд Сони заставил улыбнуться в ответ. Так! Джеки одернула себя и нахмурилась. Её странность не должна отвлекать от дела.
А странность была вот какой — девушка совершенно не интересовалась мужчинами. Когда она это поняла, то безумно испугалась. Но задумываться о своей судьбе в такое тяжелое время было совершенно некогда. Родители спасались сначала от войны, потом от революции, перебираясь из города в город, спасались сами и спасали её от ужасов гражданской войны и голода. Потом отец погиб на фронте. Вскоре умерла и мать, оставив ей в наследство небольшую комнату в одном из уездных городов на Волге и чудом уцелевшие семейные драгоценности, которые девушка и продала, чтоб купить фотоаппарат и свое нынешнее жилье.
Тогда и появилось время подумать о себе, вот только думать не хотелось. Хотелось наслаждаться жизнью и творить... А остальное решится само собой.
Поначалу Джеки казалось, что она просто не встретила еще своего человека, но шло время, а эти неотесанные революционеры нисколько не были ей приятны, так же, впрочем, как и философствующая интеллигенция. На такие две категории делились мужчины в сознании девушки, за редким исключением. Эти исключения становились её приятелями, но в плане близости ей не был интересен никто.
Свою странность она не то, чтобы скрывала, но и не афишировала. Богема могла простить её за подобное. Обычные люди — нет. Надо было быть аккуратнее, осмотрительнее, но иногда чувства вырывались на волю. Тогда она делала всё возможное, чтоб добиться своей цели. И, как ни странно, частенько добивалась. Только вот быстро пресыщалась и шла дальше по жизни с высоко поднятой головой и тяжелым чемоданчиком с фотоаппаратом, за что и получила репутацию холодного, порой жестокого человека с недюжинными амбициями и искрой таланта.
Натурой Джеки была творческой, импульсивной, любовь для нее служила музой. Только с любовью в сердце можно творить что-то стоящее, и совсем не обязательно было, чтоб муза отвечала взаимностью, главное, чтобы она просто была.

— Здравствуй, — девушка смотрела заинтересованно и немного растеряно.
— И тебе не болеть, — буркнула в ответ Джеки и вдруг разозлилась на себя за свой дурной характер. Чуть не обидела ни в чем не виновную девушку.
— Что-то случилось? Ты сегодня какая-то злая... — от искренней заинтересованности во взгляде художница смутилась еще больше.
— Я вообще злая, и не смотри ты на меня так, все прекрасно, устала просто, — отмахнулась девушка, расстегнула пальто и неаккуратно стянула с шеи шарф, еще больше взъерошив короткие волосы. — Жарко тут. У меня к тебе предложение, — и, не давая Соне вставить ни слова, выпалила: — Будешь моей моделью? Я фотограф.
Девушка замерла с чашкой в руке, удивленно глядя собеседницу.
— Фотограф? А это не о тебе в газете писали? Ты единственная женщина-корреспондент главного иллюстрированного журнала в нашем городе! — глаза Сонечки зажглись любопытством и восхищением.
— Ну, в общем, да, — Джеки самодовольно усмехнулась, хотя и слегка удивилась такому открытому, живому интересу к своей персоне.
— Здорово! — девушка улыбалась, глядя на художницу. — А еще, моя интуиция меня не подвела. Я не сомневалась, что ты творческий человек, и мне очень лестно твое предложение. А ещё это так интересно, наверное!
Джеки не выдержала и засмеялась. Громко, заразительно — так, что посетители оборачивались недовольные шумом.
Внезапно маленькая ладошка дотронулась до волос Джеки и аккуратно пригладила торчащие под немыслимыми углами прядки. Прикосновение было практически невесомым, почти не нарушающим личное пространство и совершенно безобидным, но Джеки дернулась от неожиданности и нахмурилась. Соня вздрогнула и тут же убрала руку, щеки её пылали. Она смутилась и тихонько проговорила: «Извини, я не хотела тебя испугать».
Художница опомнилась и, ругая себя на все корки, улыбнулась девушке, пригладила волосы рукой и поспешила её успокоить, тем более что такое прикосновение не было неприятным:
— Прости. Это, похоже, я тебя напугала, а не ты меня. Я просто не ожидала, не очень люблю, когда меня касаются посторонние люди... — она оборвала фразу недоговорив, видя, как потупилась Соня. «Да что же я за чудовище такое! Мало того, что напугала девушку, еще и обидела, кажется! Ну просто замечательно». Почему-то очень захотелось, чтоб она улыбнулась и перестала краснеть.
— Ты извини, я, похоже, гадостей тебе наговорила на неделю вперёд уже. Такой вот у меня характер. Ничего не поделаешь.
Джеки смотрела на девушку таким извиняющимся взглядом, что просто невозможно было обижаться.
— Да ладно, ничего страшного. Не стану я тебя трогать, если не хочешь, — и, не давая художнице возразить, продолжила: — А вот от предложения твоего я не откажусь.
— Правда? — Джеки недоверчиво поглядела на Соню.
— Ну конечно. Такое предложение заманчивое, чего же отказываться?
— Даже не спросила, зачем мне это надо, — проговорила художница, подозрительно поглядывая на свою новоявленную модель — не обижается ли еще.
— Да? Ну и зачем? — Соня оторвалась от разглядывания чего-то за окном и поглядела на Джеки своими удивительными глазами. Льющийся с улицы свет так странно преломлялся в её зрачках, что казалось, будто они цвета кофе со сливками и карамелью. Джеки пришлось отвернуться, чтоб не потерять нить разговора. А еще, кажется, на улице, наконец, начиналось золотое «бабье лето».
— Я хочу, чтоб ты была лицом моей выставки, точнее, телом, в смысле — главной картиной...
Соня снова рассмеялась, заглядывая в лицо художницы, на щеках которой разгорелся жаркий румянец. А, поймав взгляд этих пронзительных серых глаз, и сама отчего-то смутилась.
— Расскажи, что за выставка? — попросила она, нарушая тишину.