Глава 6. «Отдав последние гроши, Студент, надежды подающий, Гадает на кофейной гуще Как до стипендии дожить»

«Отдав последние гроши,
Студент, надежды подающий,
Гадает на кофейной гуще
Как до стипендии дожить...»

Они не виделись несколько дней. Джеки все время проводила в своей каморке на работе, проявляя фотографии, в темноте, при свечении красной лампы, либо на партийных собраниях, либо на собраниях и демонстрациях. Без нее не обходилось ни одно мало-мальски значимое событие, а потому домой девушка приходила уже поздно, и сил хватало лишь на то, чтобы скинуть с себя одежду и добрести до кровати. А ведь еще нужно было выбить место в галерее и договориться с местной управляющей и другими участниками, разослать пригласительные и заказать рамки для своих работ.
Увлеченная проблемами и заботами, она почти не вспоминала о Соне, лишь просматривая её фото, улыбалась задумчиво. Художница с головой погрузилась в работу, но уже к среде она так вымоталась, что просто не хотела вставать с постели, благо сегодня не было никаких важных событий, и на работе ей делать было нечего. Девушка поняла, что если не устроит себе отдых, то просто не доживет до выставки.
Провалявшись до обеда, девушка вышла на улицу...и на пороге столкнулась с парой ребят примерно её возраста.
— Ну, здорово, пропащая, — как-то угрожающе проговорил один из них. Высокий, плечистый, он на голову возвышался над девушкой.
— Это, знаешь ли, наглость первостатейная — забывать о старых друзьях, — сказал второй, подходя ближе.
— Эй, ребят, ну вы чего?
Высокий ухватил порывающуюся сбежать девушку за ворот куртки и слегка приподнял.
— Ну вы и заразы! — художнице оставалось только шипеть и пытаться пнуть друга в голень, но тот ловко уворачивался.
— В общем, так. Или ты идешь сегодня с нами бродить по городу, или мы объявляем тебе бойкот.
Джеки давно уже поняла, что сопротивление бесполезно. Только рукой махнула — «ну что с вами сделаешь?»

На улице было на удивление хорошо. Солнце отдавало последнее тепло так щедро, будто боялось не успеть и уступить зиме место, не до конца растратив свои силы. Джеки горьковато улыбнулась, изучая яркие, шуршащие под ногами листья: «Словно умирающий, который стремится сделать как можно больше безрассудных и добрых поступков за оставшееся ему время».
Троица прогуливалась по улочкам старого города, болтая обо всем и ни о чем одновременно, когда высокий Иван вдруг проговорил:
— А у тебя, как я понял, появилась, наконец, дама сердца?
Джеки поперхнулась от неожиданности.
— С чего ты взял? — она знала этих ребят со времен своих скитаний с родителями. С Иваном и его родственниками они бежали от революции, а второй, Тимофей, был самым лучшим и преданным другом Вани. Они с девушкой были по-родственному близки и принимали её такой, какая она есть, хоть и не одобряли, а потому Джеки старалась помалкивать о таких вещах.
— Ну, я, когда мы у тебя чай пили, видел занятные фотографии на твоем столе. Премилая особа! — он ухмыльнулся, а художница мысленно послала его ко всем чертям.
— Это тебя не касается, — ощетинилась она, — и это не моя пассия, это моя модель!
— Ну ладно, не шипи на него, — вступился Тимофей, более добродушный и миролюбивый. — Он же не для себя, для тебя старается.
— Не надо для меня стараться, пусть для себя баб приглядывает, а ко мне не суется... — она осеклась, увидев на другом конце улицы Соню, идущую в компании какого-то паренька. Они шли, весело беседуя о чем-то, то и дело парень легонько толкал её в плечо, на что девушка отвечала игривыми подзатыльниками.
Увидев Джеки, девушка внезапно замолчала, улыбка сошла с её лица, но лишь на минуту. Затем она, осмотревшись по сторонам, подбежала к компании. Юноша последовал за ней.
— Джеки, здравствуй! — она радостно улыбнулась и вежливо кивнула присутствующим ребятам.
— Привет.
— Это Юрка, знакомьтесь, мой брат двоюродный, приехал издалека, вот показываю ему город.
Тимофей быстро взглянул на Джеки и радостно заржал, видя, как у той расслабляется спина и разжимаются кулаки. Его примеру последовал и Ваня.
Представившись, они предложили показать иногороднему не только привычные и популярные места, но и что-нибудь эдакое. Юрий прямо-таки загорелся экскурсией, с опаской поглядывая на сестру — вдруг откажется. Соня не отказалась. Она, наоборот, с энтузиазмом подхватила идею.

Ребята шли не торопясь, болтая о всяких мелочах, только вот Соне было немного грустно — казалось, что Джеки совершенно не замечает её присутствия, отвечает на вопросы односложно и совсем не смотрит в сторону девушки. А вот Джеки в свою очередь прикладывала все усилия, чтобы не обернуться, не взять за руку ту, которая шла так близко. Но художница твердо решила, что ничего подобного их совместной ночевке не повторится.
Ей стало почему-то страшно, когда пришло понимание произошедшего, того, что она зашла очень далеко, а ведь девушки и знакомы-то были всего день! Страшно было ощущать потребность в этой тихой девчонке, которая сейчас то и дело бросала на Джеки взгляды, полные непонимания. Девушка слишком долго отучала себя зависеть от кого-то, привязываться к людям, а теперь все её старания могли пойти прахом. Этого нельзя было допустить.

В заброшенном купеческом особняке на окраине города было тихо и мрачно. Стачка, которая переросла в восстание, прогремела в городе полгода назад. Подавили её легко, только вот разгромленный, подожженный дом остался мрачным отголоском того дня.
После пожара в восточной части дома перекрытия кое-где обрушились, но парадная лестница и западная часть были целыми, не считая общей разрухи: пустых, разбитых шкафов, сажей на стенах написанных ругательств. В первозданном виде сохранился камин из белого мрамора, потрясающий узор паркета в зале, пара статуй в нишах — и все. Рамы от изуродованных картин валялись на полу, в одной из рам был портрет женщины с вырезанным лицом.
— Это так бунтари развлекались. Вырезали лицо и подставляли свои, — сквозь зубы выговорил Иван. Он бы сплюнул, но вовремя спохватился, что присутствуют барышни.
У пришедших сюда людей замерло сердце, а у чувствительной Сони и вовсе на глаза навернулись слезы.
— Изверги. Ну разве можно такое творить. Свержение царизма, новый строй — это, может, и хорошо, только вот так-то зачем? Звери... — проговорила она тихо, будто бы боясь потревожить кого-то.
— Я вот думаю, что про всё это лучше помалкивать, потому как с одной стороны заговорщики, а с другой — царские следователи, — проговорил Иван, понизив голос. — Я слышал, что людей забирать чаще стали. Кто на кого донесет — все, считай, нет человека.
— Да и родители у меня что-то волнуются. У порога чемоданчик стоит с необходимым... на всякий случай. И у соседей то же самое, — Тимофей в задумчивости почесал затылок.
У Сони холодок прошел по спине. Она поежилась и встретилась взглядом с грустными глазами художницы.
— Уезжать пора отсюда. Ничего нас хорошее в России не ждет, — проговорила та, отворачиваясь и разглядывая несчастный портрет.
— Мои родители тоже так думают, но бросить родину нам тяжело, — вздохнула девушка.
— А у меня нет родителей, их убила братоубийственная война. Такую родину я могу бросить.
— Наши родичи любят тебя как дочь, подруга, так что как соберемся, мы тебе свиснем, — Тимофей приобнял за плечи Джеки, которая глянула на него с благодарностью. И тут же спохватилась:
— Ну и что это за сопливая сцена! — громкий голос настолько неестественно громко прозвучал в тишине заброшенного дома, что все вздрогнули. — Мы сюда рыдать пришли или поглядеть на остатки былой роскоши? А чего тогда сплетничаем, как старые бабки?!
Ребята заулыбались и поспешили разойтись в разные стороны.
— Ужо я вам! — её страшная угроза догнала ребят уже в коридоре.
— Она хорошая на самом деле, не смотри, что суровая, — проговорил Иван Соне, когда они отошли на безопасное расстояние.
— Я знаю. Она необыкновенная. Не знаю, как сказать...
— Да я понимаю, это у нее жизнь просто такая, нет тыла надежного, некому прикрыть спину, вот она и ожидает нападения со всех сторон. Никому не доверяет.
Соня подумала, что хотела бы быть таким надежным тылом для этой девушки, но промолчала.

Она подошла к Джеки чуть позже, когда ребята разбрелись кто куда. Девушка, облокотившись на подоконник, смотрела вдаль.
— Как красиво, — тихо проговорила Соня, но, видимо, художница была слишком увлечена своими мыслями, и потому вздрогнула.
— Ох, напугала ты меня, — сказала она тихо, оборачиваясь и всматриваясь в лицо младшей девушки.
— Прости.
— Да оставь. Я проявила снимки, скоро вставлю их в рамки и отнесу в галерею, только не смотри на меня так, я их тебе не покажу пока все равно.
Соня нахмурилась. Сейчас, когда рядом никого не было, Джеки снова разговаривала с ней, как ни в чем не бывало. Перепады её настроения сильно действовали девушке на нервы, но спросить причину такого поведения Софья не решилась.
Они стояли у одной из рам с выбитыми стеклами и молча смотрели туда, где сливались две реки. Во всей красе было видно и по-осеннему пестрые горы и пейзаж городской окраины — все это с высоты уступа, на котором располагался дом, выглядело действительно завораживающе.
— Джеки, это обязательно надо запечатлеть. Такая красота! Смотри, как две реки становятся одной, не знаю, как тебе, а мне сразу вспоминается легенда о том, как они соединились.
— Это ты о той, в которой строптивая быстрая река долго сопротивляется и сомневается, прежде чем объединить свои воды с тихой и спокойной? — она усмехнулась и снова посмотрела на Соню как-то странно.
— Да, именно о ней... Но теперь же они вместе.
— Да, они вместе.
И девушки надолго замолчали, наслаждаясь тишиной и красотой этого места, пока к ним не подошли шумные и радостные мальчишки, которые успели уже обследовать весь особняк и теперь были грязными, но довольными.

Соня

— Слушай, Сонь... — я удивлённо обернулась: она меня по имени называла в последний раз в ту самую ночь. Тогда она сильно волновалась. Обычно Джеки обходилась ласково-насмешливой «милой девочкой» или просто заговаривала безлично, неопределенно. Я еще днем поняла, что она со мной при людях не говорила, потому что по имени не хотела обращаться...ну, я так думаю. Стеснялась или еще что.
Сейчас мы были одни, Юра пошел домой, в окне уже горел свет, её друзья ушли раньше, а Джеки провожала меня до дому.
— Сонь, я хотела спросить... — она замялась, а я с интересом наблюдала, как моя художница подыскивает слова. — Ты на выходных занята?
— Мне надо будет родителям помочь на даче, яблоки собрать.
— А где дача?
— На Барбошиной поляне, — я расстроилась, — и не получится отвертеться, ведь я на прошлые выходные уже оставалась в городе.
— У-у, и как добираться будешь?
— Ну как, туда пока пароход ходит.
— Ясно, и много яблок? — она улыбнулась, но я видела, что это просто попытка скрыть смущение, ведь Джеки только-только показала мне, что не прочь была бы провести вместе выходные, значит, я ей интересна, как бы старательно она не скрывала это. Кстати...
— Много, а мне их еще в город тащить. Может, ты со мной поедешь, а то я, боюсь, не справлюсь, — я состроила самую несчастную физиономию из всех возможных.
— Ну... — было видно, что она растерялась, — я не знаю, а твои родители?
— Они не будут против, наоборот, давно меня спрашивают, почему я приезжаю одна, переживают, что у меня нет подруг.
— А у тебя их и вправду нет? — Джеки удивлённо поглядела на меня.
— Есть. Мало, но есть. Просто мне хочется познакомить родителей с тобой.
Я видела, как покраснели у Джеки щеки, и что она уже практически согласилась, но ещё сомневалась. Да что говорить, я и сама переживала, что подумают мои родители, когда её увидят, мне казалось, что они тут же поймут, что мы не подруги, а... вот кто мы друг другу? Страшно. Лучше не думать.
— А как же Юрка?
— А он на даче пусть остаётся, а то они же не виделись долго, пусть пообщаются.
— Хорошо, — она посмотрела куда-то себе под ноги, — во сколько мне подходить?
Мое сердце заколотилось от радости, я широко улыбнулась.
— В девять утра подходи к причалу, возьми с собой чего-нибудь из одежды, что не очень жалко, а все остальное есть.

Джеки

Мы прибыли на дачи только в половине одиннадцатого, пароход, как всегда, задержался. Народу было много, все с самоварами, корзинами. Конечно, всем хотелось провести на природе последние относительно теплые деньки.
Мы втроём долго поднимались по просеке, прежде чем ребята остановились перед аккуратной калиткой. Забор был невысокий, а за ним открывался вид на яблоневый сад и небольшой дачный дом. К нам уже спешила худенькая женщина в шерстяном платье, на плечи её была наброшена шаль.
— Приехали, хорошие мои! — она обняла Юрку и Соню, расцеловала в обе щеки, посмотрела на меня темными, проницательными глазами, и я сразу же почувствовала себя немного не в своей тарелке. Захотелось пригладить волосы, поправить одежду.
— Мама, это Джеки... — Соня слегка замялась, — моя подруга. Джеки, это моя мама, Лидия Марковна
Я улыбнулась про себя этой заминке: всю дорогу думала, как же она меня представит. Значит, буду подругой.
— Приятно познакомиться, — в ответ на вежливый кивок мамы.
Мы прошли на участок, где пахло яблоками и костром.
— Идите в дом, оставляйте вещи, и пойдём к столу, самовар уже горячий, вас ждёт, — Лидия Марковна улыбнулась и направилась к круглому столу, покрытому светлой скатертью. На нем и правда стоял пузатый самовар, под салфеточкой лежали какие-то булочки, а в глубокой пиале темнело варенье.
Дом был добротный — две комнаты и кухня с печью. Наши с Соней кровати стояли в одной из комнат, а Юрий расположился в кухне, где стояла софа, вполне пригодная для ночевки.
— Ну вот, можно идти за стол, — проговорила Софья, глядя на то, как я бросила в углу сумку и кинула туда же свою.
— Да, идем.
Мы вышли из дома, когда за столом уже все собрались. Отец Сони, звали его Петр Иванович, седой, с такими же кофейно-карими глазами, как у дочери, поднялся из-за стола, расцеловал Сонечку в обе щеки, приветливо кивнул мне, представился и пригласил нас присесть.
За чаем, как водится, велись разговоры о музыке, театре, литературе, а вот о политике старались не говорить. Я сразу поняла, что эта тема здесь не приветствуется.
С места, где я сидела, открывался чудесный вид на яблоневый сад, за которым внизу блестела река.
— Джеки, а где вы работаете? — мама посмотрела на меня, предлагая булочку с повидлом.
— Я фотограф.
— О, интересная профессия. Я давно интересовался фотографией, — вступил в беседу отец — Это сложно?
Мне устроили очень вежливый и ненавязчивый допрос. Я это понимала, но мне понравились эти люди, так что поддерживала разговор я с удовольствием. А потом мы пошли в сад. Я полезла на дерево, трясти ветки, а Лидия Марковна внизу переживала, что «заставили гостью работать».
Мне было хорошо. Сверху я любовалась видами и украдкой наблюдала за Соней. Она работала молча, и вид у нее был задумчивый. Девчонка периодически поглядывала на меня и чуть улыбалась. Ветер трепал её волосы и оборки скромного платья. Она сидела на коленях и складывала яблоки в корзину, а самые красивые откладывала «на сейчас».

* * *

Под яблонями было хорошо. Джеки сидела, прислонившись спиной к стволу старого дерева, через тонкую рубашку она чувствовала все неровности коры и прохладный ветерок, который, несмотря на яркое солнце, пронизывал по-осеннему холодными иглами. В руках у нее была книга.
— Эй, ты же замерзнешь, ведь земля уже холодная, — девушка и не заметила, как подошла Соня с большим и клетчатым свертком в руках. — Давай хоть плед постелю тебе.
— Можешь присоединиться, — улыбнулась девушка, покорно поднимаясь и помогая расстилать плед.
— Хорошо. Мы сегодня поработали замечательно. Ты устала?
— Нет, совсем не устала. Наоборот, хоть размялась, да и яблок наелась на полгода вперед.
Джеки засмеялась и от души потянулась, прикрыв глаза, подставляя лицо солнцу, а Соня замерла, залюбовавшись этой картиной.
— А что ты читаешь? — спросила она, смутившись.
Девушки уселись обратно под дерево и укрылись все тем же пледом в крупную клетку.
— Марину Цветаеву. Знаешь, «Под лаской плюшевого пледа», — девушка тихо фыркнула.
— Я люблю её стихи, — проговорила тихо девушка, — они красивые и такие... чувственные...
— А ты знаешь, что это стихотворение было написано в честь женщины? — глядя в удивленные Сонины глаза, Джеки, улыбаясь, проговорила. — Софья Парнок. Они были вместе полтора года, как я слышала.
Девушка наблюдала за реакцией подруги, отмечая розовые пятна на скулах, взгляд, обращенный куда-то в сторону Волги, пальчики, комкающие подол платья, и мучительно ожидала, что же она ответит.
— Знаешь, я только от тебя и узнала, что такое может быть, — девушка усмехнулась и перевела взгляд на художницу, — но я могу их понять.
Вот теперь жарко стало Джеки. Она тихо придвинулась к Софье, сильнее укрывая её пледом, укутывая ноги и ступни, закрывая от осеннего ветра.
Джеки читала стихи вслух, а Соня сидела, положив голову ей на плечо, и внимательно слушала, стараясь не пропустить ни одного слова, ловя интонации и движение губ. А губы шептали:
...сердце сразу сказало: «Милая!»
Всё тебе наугад — простила я,
Ничего не знав, даже имени!
О, люби меня, о, люби меня!..

И волосы трепал ветер и томик запрещенной почти Цветаевой, чуть подрагивал в руке художницы.
Когда стало совсем холодно, девушки поднялись в дом. Там было уютно и пахло ужином. Лидия Марковна резала все те же вездесущие яблоки, теперь уже в салат, и расспрашивала Юрку о родителях. Они не виделись с сестрой и её мужем уже несколько лет. Революция смешала все планы и подкосила здоровье, вот теперь мама Сони пыталась восполнить все пробелы. Юрка отвечал, а сам играл с Петром Ивановичем в шахматы.
— О, а вот и барышни! — отец поставил Юркиному королю шах и мат и поднялся. — Можно ужинать.

Вечером, когда все уже улеглись, Джеки подошла к Сониной маме, и вручила ей конверт.
— Вы только Соне не показывайте, она еще не видела, — проговорила девушка тихо.
Лидия Марковна открыла его и ахнула.
— Красота какая! — проговорила она, прижимая руку к груди — Это ваши работы?
— Да.
— Ну надо же, Сонечка уже так выросла. Я и не замечала, какая она взрослая...
— И очень красивая, — сказала Джеки, улыбаясь, — на вас похожа.
— Спасибо, вам, Джеки, — мама сморгнула набежавшую слезу и смущенно улыбнулась: — Старею, становлюсь чрезмерно сентиментальной.