Из штурмового дневника 10 страница

Я бросил сначала один бур. Он пролетел немного и воткнулся в обледенелый склон. Решив, что пачка проле­тит лучше, пустили короткие буры. Они, попрыгав но склону, быстро (развязались, веером разметались в стороны и вскоре все дружно застряли в снегу. Решили произвести последний опыт: с Коханчуком спустили связку длинных буров. Но и их постигла та же участь. Последние связки пришлось оставить для носильщиков.

Настроение плохое. Учитывая надвигающиеся тучи и возможный снегопад, который несомненно похоронит буры или надолго задержит их поиски, я решаюсь спуститься по Стене и по возможности собрать, что смогу. Все же жалко: двадцать буров полегло внизу. Кризис, нечего заправлять, возможен простой.

Собрав все свободные веревки, связал их и получил метров 80. Привязался. Указал Троянову и Коханчуку как держать веревку и начал спуск. Склон крут, не менее 50. Чуть не дотянул до первого застрявшего бура — ве­ревка кончилась.

Начались трудности с транспортировкой буров. Зало­жить за лямки пару буров уже трудно (особенно длин­ных): только повернешься боком к склону, как бур сейчас же упрется в склон и сталкивает и так весьма неустойчи­во держащуюся фигуру.

Буров довольно много и все не утащишь. Я решил по­степенно сбрасывать их вниз. Но эффект получился сла­бый: бур, в лучшем случае, попрыгав, опять втыкался в лед. В худшем — щучкой нырял в снег и исчезал. Поиски его не всегда приводили к желательному результату.

Так гоняясь за прыгающими бурами, в конце концов, спустился до бергшрунда, собрав пять штук (шестой бур улетел вниз, где его и обнаружил воткнутым в снег). Бергшрунд действительно широкий, но до десяти метров (как утверждала Валя), конечно, не доходит. Сверху иногда со свистом пролетают камни, но, к счастью, стороной.

С шестью бурами пришел в кибитку. Начальников нет. Пошел на старое пепелище, вниз, в свой лагерь. Пусто. Уже нет ни одной палатки. На их месте из-под камней ползут желтые стебли травы. Решил спуститься в Тамынген.

Изрытым и грязным стал ледник. Взбухла и вздыби­лась речка, подмывает и переплескивает жалкий мостик, готовый рухнуть в пучину грязных брызжущих и ревущих волн. Вот и арчевый лесок. Сколько запахов цветов, сколь­ко ласкающей зелени! Лужайка перед землянками кажется земным раем и нет желания даже оборачиваться на Оло­вянную стену с застрявшими на ней бурами.

Из землянки раздаются звуки патефона — приятный молодой голос поет что-то хорошее. Захожу внутрь. За обширным столом сидит вся многочисленная компания. Обедают. Увидев меня, у всех делаются круглые глаза. «Ты откуда? Что случилось?» Кратко рассказываю все.

5 августа. Спали часа четыре. Чуть забрезжил рас­свет — вышли с Андреем на Стену. Наша задача: обследо­вать уже виденные с северного склона скалы и оконча­тельно решить, могут ли по ним пройти носильщики с грузом.

От бергшрунда почти сразу пошли довольно крутые и исключительно сыпучие скалы. Редкому камню можно довериться. Связались. Идем по границе скал и снежника. Неожиданно сверху со свистом пронеслось несколько камней, едва не задев Андрея.

С большой аккуратностью долезли до конца скал и, надев кошки, перешли на ледяной склон (около 50°). Андрей идет медленно и неуверенно, жалуясь, что ему выворачивает ноги. Я забиваю крючья и, видимо основа­тельно, ибо Андрею долго приходится их выбивать.

Сверху угрожающе нависает карниз. Капли воды, блестя, слетают с его края. Придерживаясь небольшой, гряды скалистых выходов, наконец выбираемся на гре­бень перевала. Увидели поднимающихся от лагеря к по­следнему подъему носильщиков. Ого! Порядочно же мы влезли!..

Подкрепившись немного, идем прорубать ступени. Я решил, не откладывая, приступить к прорубке горизон­тальной дорожки для будущей лебедки, прямо по Стене на нижние скалы (влево от жилы). Однако много прорубить не удалось, ибо сверху Андрей все время сыпал ле­дяшки и камни.

После взрывов поднялся наверх, встретив на половине пути Андрея. Он прорубил совсем мало, говорит, что все пропускал забойщиков. Рубили до вечера. Андрей поднял­ся весь мокрый.

В большой палатке Троянов и Гордеев играют в шашки.

Спим с Андреем в одном мешке. Он как завалился на один бок, так и проспал на нем. Видимо, крепко устал.

6 августа. Утром с гребня раздаются крики: оказы­вается ступени сгладились, и один забойщик, посколь­знувшись, упал. Приходится спешно подниматься и спа­сать положение.

Действительно, последние ступени сильно испорчены. Пострадавшему, видимо, надоело лежать в ожидании по­мощи и он сам благополучно сошел вниз. Наскоро прору­бив ступени, поднимаюсь вверх. На площадке повстречал Андрея. Он даже обиделся, что я пожалел его и не раз­будил.

Пришел Птенчик, с ним пять забойщиков и носильщи­ки. Начальство не явилось.

Вскоре к нам поднялся Троянов и объявил, что если сегодня не спустим буры, завтра будет простой. Кричу Андрею, чтобы вылезал вверх и захватывал все веревки. Сам начинаю прорубать тропу влево.

С веревками опустился Птенец, и мы, переждав взрыв, приступили к организации спуска. Основательно забив крюк, продели через карабин веревку и к ее концу проч­но привязали буры, упакованные в брезентовые штаны Коханчука. Сложность операции заключалась в том, что буры пришлось спускать не от крюка, а от скалистого вы­ступа под жилой. Посему спуск начали на дополнительной веревке, сдавая ее через скалу.

Мне пришлось почти сразу же спускаться к неподат­ливо, рывками идущему грузу, причем я при первом рыв­ке чуть не «сыграл» вниз. Все же удержался, отделавшись лишь ожогом руки. Дальше пошли лучше. Надев рукави­цы и придерживаясь легонько за веревку, ледорубом под­талкиваю застревающий груз. Спустился еще немного. Криков Птенчика уже не разобрать, понять друг друга трудно.

Несколько раз задержки были продолжительными, ви­димо, проталкивались узлы. Один раз заело Птенчикову рукавицу. В другой — крепко застопорило. Птенец сверху крестообразно разводит руками. Увы, веревка вся! До скал не хватало много, метров полтораста.

Ко мне опускается Андрей. Обсудили положение. Ре­шили, взяв с собой возможное количество буров (по три), пойти вниз.

Так, с охранением на ледорубе, под стоны Андрея (ибо буры больно нажимают ему на еще болезненные после па­дения места) спустились до скал.

Начало темнеть. Я тороплю Андрея. Пройдя травер­сом влево, сверху скал, быстро пошли на спуск. Уже в тем­ноте спустились по более пологому снежно-ледяному скло­ну и, обойдя по мостику бергшрунд, довольно скоро добра­лись до юрты. Устали.

В юрте Володя Миляев угостил хорошим ужином. Ве­ревок, конечно, здесь не оказалось.

Спим в юрте на кошмах.

7 августа. Утро хорошее.

Решили расплести трос и на нем дотранспортировать буры. Пока кузнец с помощниками расплели два куска по 70-80 метров, прошло много времени.

С нами пошел Володя. Скалы оказались легко прохо­димы, и мы быстро добрались до последних камней. Отсю­да пошли на кошках. Володя не привык к ним и идет пло­хо. Град камней сыплется с верхних скал. Прячемся за выступ.

Я с Андреем поднимаемся к бурам. Володя остается на скалах наблюдателем. Началась возня с тросом. По ошибке распустили сразу целый моток, и я намаялся, рас­путывая сразу же закрутившуюся проволоку. Распутав ее, начал через вбитый крюк продолжать спуск груза, но увлекшись сдачей троса, не заметил, как лопнувшая про­волочка устроила гармошку у крюка. Трос заело и о даль­нейшем спуске не могло быть и речи.

Пришлось перевязывать груз на другой конец, который нужно было предварительно распутать. Когда перевязали и отрезали, нагруженный трос, ослабнув, смотался коль­цами. Опять потребовался целый час на распутывание. В конце концов, аккуратно сдавая, спустили на весь трос. Но увы, и этого троса не хватало до скал!

Тогда решили надвязать охранную веревку. Груз сно­ва двинулся вниз, и вдруг мы увидели, что новая веревка оказалась каким-то непонятным образом отделена от ос­новной... Я инстинктивно зажал веревку в руке и содрал себе кожу на пальцах. В следующую секунду от рывка со­рвался вниз. Сдернуло и Андрея. К счастью, буры засели в снегу и нам удалось задержаться.

Связав веревки, опустили буры и... веревки опять не хватило. В конце концов пришлось спускать их на куске веревки, сдавая через вбитый бур и ледоруб. Наконец ска­лы! Солнце близко к горизонту. Берем еще восемь буров и быстро спускаемся вниз.

В юрте почти все забойщики. Сошли вниз из-за отсут­ствия буров. Начальство не явилось и сегодня: выше Тамынгена сорвало мосты.

8 августа. Я с Андреем и тремя носильщиками идем за бурами. Топографы попросили Володю Миляева всучить рабочим рейки, чтобы они поставили их на ска­лах. Но Володя в последний момент забыл это сделать. То­пографы, не зная этого (когда мы уже были на скалах), выразительно начали жестикулировать с ледника и были немало раздосадованы, когда убедились, что все их стара­ния пропали даром.

У нас опять ушло порядочно времени на распутывание троса для укрепления одного снежного участка. Однако, несмотря на легкую и оборудованную дорогу, один носиль­щик через снежник идти отказался. Пришлось двоим за­брать все 24 бура.

Я слазил за верхний выступ и оттуда достал еще 11 буров. Осторожно и не без труда спустил их до Андрея. Здесь груз распределили и снесли к оробевшему носиль­щику. По скалам спустились очень быстро: на скалах носильщики полубоги, зато на снегу хуже черепах.

Ашур, поскользнувшись, эффектно съехал по снежни­ку и, как на салазках, выехал на осыпь. Поднявшись, с изумлением осмотрелся кругом и остался доволен уже тем, что штаны целы. Саты-Валды решил показать высокий класс, попытался, как мы, скатиться на ногах и чуть не «сыграл» через голову.

В юрте уже было все начальство. Из новых прибыл исключительно щупленький человек (из Воронова таких де­сяток бы вышел). Это уполномоченный Наркомтяжпрома по Таджикистану. Оба быстро свалились, почти ничего не ели, только «Тяжпром» попросил сварить ему рисового отвара, ибо ничего иного он в настоящее время не при­нимал.

Зато мы с наслаждением поели хорошо приготовленный для начальства обед (взамен уступив начальству свои по­лушубки и прочее утепление).

Сармин чувствует себя неважно (но отнюдь не от прой­денного пути) и всячески старается предупредить крити­ческие высказывания рабочих по сути дела. Чтобы как-то показать сбою деловитость, набрасывается на Коханчука, жестикулируя буром, начинает доказывать, что бур еще вполне пригоден для работы. Мнения разделились, но все чувствовали себя неловко.

Долго и молча пили чай.

10 августа. С рассветом иду на Черную гору.

На подъеме трещины еще легко проходимы. Обогнал раменских носильщиков. У подъема к лагерю оставил рюк­зак, предварительно вытащив из него и распределив по карманам, чтобы не спутать, послания к Воронову, на­кладные Сармину и пр.

Начальство уже встало, сидит в палатке и развлекает­ся чайком. Солнце только начинает освещать вершины.

Долго 'читали письма и писали ответы, наконец двину­лись в путь.

Пришлось обходом забежать за рюкзаком, и на леднике я догнал плетущуюся тройку. Едва-едва передвигая нога­ми, пересекли ледник.

Над перевалом оказались трещины. Связались. «У меня конь здоровый», — шутит «Тяжпром», указывая на Воро­нова. На подъеме пошли совсем нога за ногу. Через де­сять — пятнадцать шагов отдых, ибо у обоих «сердце за­ходится...».

Падающие с верхних скал камни произвели на мо­их спутников удручающее впечатление. На неважных ме­стах, а таких немного, ибо носильщики исключительно хорошо проторили тропу, охраняю всех начальников по очереди.

Еще немного и перевал. Вниз пошло скорее, да и я тяну довольно крепко.

На ледопаде при виде глубоких разинувших пасти тре­щин начальство совсем присмирело. Робко переставляют ноги. Подавленные впечатлениями, еле выбрались на ровное место.

Здесь уже я потянул их покрепче. Когда пришли, Во­ронов высказался, что, мол, по ровному участку я, кажет­ся, тянул их слишком резво.

Прием в лагере исключительный. После показа образ­цов — чай и закуска. Воронов обязательно пожелал до­браться сегодня же до нижнего лагеря. Начались уговоры и перечисления всех ужасов дороги в нижний лагерь. Уго­ворили, намекнув об обеде, изготовленном специально для них. Остались.

Много разговоров о работе: говорит больше Воронов и в несколько шутливом тоне. Сармин упорно отмалчи­вается.

Николай Михайлович молодец, прямо заявил, что их жила не имеет промышленного значения и что он немед­ленно кончает работу на ней.

Воронов внимательно посмотрел на него, по план одоб­рил.

Наобедались так, что шевелиться стало трудно. Вече­ром начальство от ужина отказалось. А я в уютной палат­ке Николая Михайловича долго пью чай и веду разговор.

11 августа. С рассветом идем вверх с Сарминым и двумя носильщиками («свита» Сармина, несущая его вещи). Чуть облачно и тепло. Взяли хороший ход. У ледо­пада Сармин запросил пощады.

Выше ледопада распрощались. В назидание Сармин сказал:

— Вы там нажимайте!..

Я улыбнулся.

Андрея еще не видно. Спуск пришлось прорубать. Лестница едва держится. Спускаться жутко.

Облака полезли гуще. Хорошим шагом подошел к ла­герю. В большой палатке бурное производственное сове­щание. Сегодня простой: нет буров. Все забойщики идут вниз. Отправлено послание с требованием поднять на Сте­ну кузницу — это единственный выход из тяжелого поло­жения. Гордей ушел ругаться с Сарминым.

Пришли пять носильщиков с амонитом и письмом в ре­шительном тоне от Миляева.

Я ухожу прорубать ступени, прочищать траншеи. В усердии порвал ледорубом штаны.

Пошел снег. Все кругом заволокло снежным туманом. Вечером спим на богато разостланных полушубках в большой палатке.

13 августа. Птенчик с усердием рубит с утра. Но­сильщики что-то очень долго не появляются. Утро ветре­ное. Кругом все в густой желтоватой дымке.

К двенадцати часам подошли четыре забойщика, но­сильщики и... кузнец. Вот это хорошо.

Принесли письма. Но лучше бы их, не было. Краткое и бестолковое сообщение о том, что с ребра Дых-тау при осмотре пути сорвался московский художник, мастер-аль­пинист Александр Малейнов*. Труп был найден вечером у подножья.

Погиб Шурка?!! Глаза застилает, а рука невольно сжимается в кулак. Шурка!..

Тут же целая пачка соболезнований Андрею.

Пришел Птенец. Молча передаю письмо с горестным известием.

Решили написать Андрею на Рама, чтобы он шел в юрту, ни о чем пока не сообщая.

Вторую записку адресовали ему же в юрту. В ней роб­ко написали, что если он захочет, пусть не раздумывая едет в Москву... (Не умею я эти штуки писать...).

В Тамынген он, видимо, спустится 16 августа. Написа­ли Миляеву, просили встретить Андрея теплее. Наверное, там тоже будут письма...

Опять погибла прекрасная молодая жизнь! Тяжело и дико... И наверняка, почти наверняка, по ошибке, по глу­пости окружающих.

Есть послание от топографа Константина Дмитриеви­ча, просит поставить вехи на вершине Стены. Уже позд­но, да и охоты после тяжелого известия нет никакой. Од­нако и сидеть невозможно...

Взял ледоруб и пошел рубить ступени. Рубил долго и исступленно. Руки намозолил так, что плохо гнутся. Уже совсем темно. Птенец кричит: «Кончай». Кончил. Выру­бил около 90 ступеней.

Долго сидим у костра, ожидая запоздавший ужин (он же и обед).

Эх, Шурка!..

14 августа. Ветреное утро. Хмарь немного разо­шлась. Довольно рано пришли четверо забойщиков во гла­ве с Гордеевым. Кузнец заправляет буры в новой кузнице.

Птенец рано ушел рубить ступени, просил через три часа его сменить.

После обеда иду сменять Птенца. На этот раз он про­рубил действительно хорошо ступеней 75. Увидев меня, ни слова не говоря, пошел обедать. Вскоре показались за­бойщики. Быстро рублю, чтобы они могли пройти. Прору­бил сильно оползшую тропу.

Оказалось, что ступени, вырубленные еще сегодня Птенцом, зверски заплыли. Прорубаю их, а затем уже свои. Кроме того, спустился к нижней траншее, вырубил и ее.

Управился лишь к заходу солнца. Коханчук взрывает уже в сумерках.

16 августа. С рассветом отправляюсь ко второму перевалу. Носильщики говорят, что там спускаться стало почти невозможно.

Хорошее тихое утро.

Действительно, лестница оказалась сползшей и доби­раться до нее непросто. Вырубил солидную траншею со ступенями и с подошедшими носильщиками подтянул лестницу.

Солнце уже осветило половину вершин, когда я дви­нулся к лагерю.

Шел в хорошем темпе. По пути внимательно осматри­вал южное плечо Ужбишки — явилась мысль взобраться и обследовать ее. Гребень и крутой выход на вершину вполне приемлемы и во всяком случае неизмеримо легче и приятнее восточного гребня. Впрочем, и по восточному подъем возможен, но с риском, ибо склон ледяной и не менее 50-55°.

В лагере немало удивились, когда узнали, что я уже успел поработать на втором перевале. Пришел забойщик и сильно вымотавшийся Трухманов. В лагере с появле­нием этого веселого пария сразу стало как-то оживленнее. Явилась первая смена. Гордей объявил, что Птенец отво­дил воду и ступени поэтому не прорублены. Просил опять меня на подмогу.

Обучаю узлам и «прусику» новеньких рабочих. Лезут до крайности робко, в коленках дрожание. Прорубил 270 ступеней и вычислил всю трассу. Провозился до глу­бокой ночи. Вернулся в лагерь. Коханчук подрывает при лунном освещении.

Намечаем с Птенчиком подъем на Ужбишку.

18 августа. Ветреное утро, и выход на Ужбишку не состоялся. Пришел Саты-Валды. Писем нет. Говорит, что внизу в кибитке почти пусто. Сармин «рассортировал» всех: один из топографов на Черной горе, Миляев должен отправляться на Джау-кая (чему он очень рад). Сам Сармин спустился на Каравший, видимо, встречать Воронова. В Тамынген прибыл профессор Григорьев.

После ухода второй смены опускаюсь вместе с Констан­тином Дмитриевичем и Птенцом к жиле. Константин Дмитриевич лезет с прибаутками, но очень робко. Я про­рубил ступени к первому левому выходу, однако в послед­ний момент топограф раздумал и полез на правый выход, судорожно перебирая кошками. Мы с Птенцом продолжаем рубить дальше. Прорубили до конца, затем вырубили тропу и спустились в забой. Печи выглядят уже солидно, метра по два. Забойщики, скрючившись целиком, сидят в них. Глухо разносятся удары кувалды.

С верхнего выступа топограф спихнул здоровенный ка­мень и тот, с грохотом стукнувшись о край жилы, переско­чил тропу. Удачно! Птенец привел Константина Дмитрие­вича в забой. С опаской и удивлением осматривает топо­граф печи.

Когда ушли рабочие, Коханчук приступил к взрывам. Ребята нарочно задержали топографа, упрятав его за вы­ступ в «чайхане». Коханчук перебегает от одной печки к другой, поджигает шнуры и затем уже быстро переходит к нам. «Ну и герой», — удивляется Константин Дмитрие­вич.

Из третьей печи, как из кратера вулкана, вырывает­ся столб черного дыме, камней, осколков, летящих дале­ко вперед. Резкий подземный гул сопровождает взрыв. И почти подряд еще три взрыва. Затем, несколько слабее, гремит вторая печь. И, наконец, первая печь, наиболее близкая к нам. Эта рвет небывало мощно, с подземными толчками и гулом.

Константин Дмитриевич испуган, взволнован и... до­волен. Замерзли. Быстро идем вверх. Топограф лезет мед­ленно, но боязнь, что я могу уйти, подгоняет его.

Коханчук пришел, конечно, уже ночью. Чай готовим сами, дежурных забойщиков не дождешься. Ребята со сме­хом сочиняют для стенгазеты заметку «Кто о чем меч­тает».

21 августа. Теплое солнечное утро. Облачка, прав­да, все же лезут. Забойщики под руководством Абдулы на­конец-то расширили свою палатку. Пришли носильщики. Писем нам опять нет. Есть записка от Сармина. Он просит меня прийти на Черную гору и помочь ему, инспектору по охране труда, инженеру и геологу подняться на Стену.

Пришлось спуститься к жиле за веревкой и с носиль­щиками и Гордеем идти вниз. Взял с собой еще и спаль­ный мешок.

Облачно. Идти не жарко. Носильщики отстали. Под первым перевалом простился с Гордеем и пошел вправо на Черную гору.

Начальство, видимо, обрадовано моим приходом и встретило меня крайне радушно. Усадили и начали рас­спрашивать. Я сильно огорошил их, объявив, что печи пройдены лишь на 2, 5 метра.

Кончили поздно. На дворе метет.

22 августа. Встали, конечно, не рано. Погодка хму­рая. Вершина Верблюда закрыта облаками. Горы по-зим­нему побелели.

Сармин повел меня на то место, где он «чуть не отдал черту душу». Действительно, возможности к этому были большие, ибо камень не маленький и пролетел в резуль­тате взрыва с седьмой жилы до лагеря. Если бы Сармин не пригнулся, то лишился бы головы.

Спускаемся вниз. Снег оказался достаточно глубок. Инспектору с неподбитыми ботинками идти совсем пло­хо. От ледника Архара разошлись. Они пошли более лег­ким путем по осыпи. Мой же маршрут проходил по лед­нику. Снег повалил хлопьями и вскоре скрыл моих спут­ников.

Перескакивая через трещины, вышел на знакомый спуск. С разбега перепрыгиваю последний сильно раз­росшийся бергшрунд, пересекаю ледник и поднимаюсь к юрте.

Последнее известие: Оденец нашел в Кара-су богатую жилу и ушел с образцами в Исфару.

23 августа. Погода не блещет ясностью. Носильщи­ки в раздумье: идти или нет? Я говорю: «Погода якши. Аида!».

Бегло перекусив, догнал носильщиков уже у подъема. Пришлось мне рубить, ибо скользко и легко можно ока­титься в бергшрунд. На подъеме аккуратно проходим тре­щины. Хорошо, что здесь еще кое-где видна старая тропа; выше ее уже совсем не видно. Провалился молодой раминский носильщик. Я подбежал и вытянул его. У перевала пришлось покружить, отыскивая безопасный подход. Подъем тоже занесен, пробиваю ногой до породы.

С перевала пошел один, не дожидаясь отдыхающих но­сильщиков. (Отсюда двое из них идут на ледник Рама и шесть на Стену). На втором участке проверил крепление веревки и старательно стал прорубать ступени в свежем снегу. Веревка вытаскивается из-под слоя снега с трудом. Внизу прокопал засыпанную траншею к лестнице. Вскоре опять набежал туман и повалил снег.

До лагеря дошел тяжело, запорошенный снегом. После ухода Андрея единственный оставшийся со мной Птенчик второй день лежит больной в шустере.

Снег идет до вечера. Лишь к ночи вызвездило.

25 августа. Ветер. Холодно.

Встал рано и пошел рубить. Прошел уже больше по­ловины. Вверху показался Птенчик, почему-то с лы­жами. Долго что-то кричал мне, затем ушел и вернулся, когда я почти кончил- рубку. Иду прорубать тропу к печам.

Спустился Коханчук. Вылезаем наверх. Продуктов у нас нет никаких. Нет и хлеба. Птенец угрюмо кипятит на горне чай. Напившись чаю, ушла первая бригада.

Спускаемся в забой втроем — я, Константин Дмитрие­вич и Птенец. Топограф замеряет, затягивает неснятый участок. Птенец делает съемку аппаратом, я — схему и за­рисовку. Тащим вверх забитые буры: забойщики сами вы­тащить все буры не смогут. Вечером опять сплошной ту­ман. Опасаемся лавин.

У Мурзабаевых печь уже 4, 25 метра.

27 августа. С рассветом иду на второй перевал. Сделал хорошую пробежку по жесткому снегу до подъема к перевалу. Утро ясное, тихое.

Прорубаю сверху ступени. Немного не дорубил донизу, показались носильщики, обнимают, благодарят, суют краюшку хлеба. Пропустил носильщиков и окончательно дорубил нижнюю траншею. Краюшка хлеба очень приго­дилась, не спеша смакую ее.

Пришел дядя Миша, говорит, траншеи и ступени за­мело, ни пройти, ни пролезть. Иду прорубать. Снегу дей­ствительно целые сугробы. Прорубил нижнюю половину и траншеи. Коханчук уже взвывает. Вытаскиваем оставшие­ся буры.

Уже в темноте пришли в лагерь Коханчук и Троянов. Рвало, говорят, сильно, до пятидесяти стаканов. У Мурзабаевых печь уже 4 метра 80 сантиметров.

Топограф вернулся в темноте.

28 августа. Хорошее ясное утро.

Забойщики ушли рано. Перед прощанием с Констан­тином Дмитриевичем выпили чайку и решили сняться. Птенец долго мучает нас, приготовляя аппарат и выбирая место.

Пришли носильщики. Новостей никаких нет. Принес­ли зеленых яблок и груш, превратившихся в кашу (поче­му-то лежали под яблоками). Все же это целый праздник.

Сармин пишет, чтобы проходку печей делали до слан­цев. Строчим ответное письмо и в нем категорически сооб­щаем, что 1 сентября спускаемся вниз, на Москву. Троянов пересылает заявление забойщиков о том, что и они хотят первого числа спуститься вниз передохнуть. Тепло распрощавшись, ушел Константин Дмитриевич.

Чтобы форсировать проходку, тащу забойщикам четы­ре бура. Забойщики благодарны. На обратном пути делаю зарисовки юго-востока с куском обрывистой Стены. За­мерз жутко.

Забойщики кончили и пошли наверх. Коханчук подры­вает. Опять здорово рвало первую, и вторую печи, осколки долетают до юрты. Беру буры и поднимаюсь наверх.

29 августа. Рассвет. Ясно и тихо. Быстро соби­раемся в поход на Ужбишку. Рюкзак один. Я беру его и сбегаю по снежнику вниз.

Пересекли ледник к южному гребню Ужбишки. Уже близ подножья понял, что подниматься можно, не обхо­дя далеко (как думали вначале), а прямо по первому снежнику (южнее вершины), выходящему к последнему предвершинному жандарму.

На кошках подниматься легко, склон — 37°, но посте­пенно становится круче. У первых скал нас нагнало солнце.

Обледенелые снежники стали совсем узенькими и крутыми, иду боком. Птенец все пытается идти передом, хотя это явно неудобно. Так на кошках дошли до самого подножья жандарма.

Уже виден далекий Памир.

По скалам идти тяжелей: они оказались круты и край­не сыпучи. Птенец взял у меня кошки и застрял с ними окончательно. Я пошел обходом. Нашел некрутой кулуарчик, но с крайне сыпучим дном. Кричу: «Подожди лезть. Камни!». Наконец кулуарчик пройден.

Впереди обнаружил хороший обход вершины жандар­ма. Страверсировав по снегу, с подрубкой ступеней, вы­шли на основной гребень с обвалившимся карнизом и по­шли над ним. До вершины теперь уже пустяки. На послед­ней снежной площадке оставили кошки и ледорубы.

Обойдя первую стенку, вышли на скалы, тоже сильно разрушенные, с массой уступов. Пошли зигзагами, чтобы не свалить на голову камень, предварительно связавшись веревкой. Веревка цепляется за выступы, и Птенцу прихо­дится отцеплять ее.

Вышли на вершинный гребень как раз между двумя вершинами. На какую идти? Пошли вначале на западную, ибо она ближе. Легонький ветерок, но в общем тепло.

Быстро достаем альбомы, я принимаюсь зарисовывать Памирскую сторону, с хорошо видным пиком Коммуниз­ма, пока ее не затянуло облаками. Ну и хребтов! Это тебе не Кавказ... Океан хребтов, уходящих в бесконеч­ную даль.

Птенец занялся зарисовкой острой восточной верши­ны, поднимающейся стеной. Я перехожу на съемку лед-вика Джау-пая.

Внизу шумит ветер, а у нас тихо. Закусив яблоками и сахаром, пошли на восточную вершину. На западной оста­вили небольшой тур, с кусочком яблока и хлеба.

Гребень, вначале довольно широкий и пологий, посте­пенно сужается в очень острый и крутой. Огромные слан­цевые плиты с наклоном на юг торчат зубьями. Лезть ста­ло сложно.

Вылезли на самый высокий уступ. Отсюда виден наш лагерь. Кричим и машем штурмовкой. Однако в лагере тихо: нас не слышат и не видят. На широком белом поле ледника черными точками видны носильщики. Кричим и им. Но и они тоже, видимо, не слышат и не видят нас.

Подкрепились мясными консервами. Птенец написал записку. Я в это время дорисовываю западную вершину. Вложили записку в освободившуюся банку и плотно за­гнали ее в расщелину скалы. Рядом сложили тур. Ну, те­перь и вниз можно...

Конечно-таки, забыли определить километраж север­ного, очень крутого ледяного склона.

Пошли новым путем немножко левее подъема и очень удачно вышли к южному гребню. По гребню (в конце) тоже шли не по следам, а над карнизом. Потрескивает! Того и гляди съедет... Идем аккуратно и удачно добираем­ся до камней жандарма.

Порядочно спустились на юг и затем свернули на во­сток. Здесь уже пологий полуосыпной, полускалистый во­сточный склон. Развязались. Я таял веревку, Птенец — рюкзак и быстро с подбежкой и прыжками пошли вниз.

Вышли на снег. Птенец констатирует потерю каблука. Ну, теперь уже дома. Потащились вверх по леднику. Сра­зу стало жарко. Вот и подъем к самому лагерю.

Оказалось, наши крики были слышны, но товарищи думали, что это перекликаются носильщики, и не потру­дились вылезти посмотреть.

Вечером общее собрание. Зачитывается список удар­ников. Лучшими ударниками призваны: подрывник Коханчук, забойщики Мурзабаевы и двое альпинистов — Птенчик и я.

30 августа. Ясно, ветерок.

С утра иду прорубать ступени. Рубил до трех часов. Вырубил 145 ступеней. Устал порядочно и руку ледорубом набил.

Птенец в это время закончил переписку газеты. Пообе­дав, сменил Птенца и собрался оформлять заголовок газе­ты, но приступить никак не могу: руки трясутся.

От Сармина послание. Просит остаться до его прихода.

Вернулись забойщики, а позже, совсем к вечеру, Коханчук и Птенчик. Забойщики говорят, что во второй печи показалось что-то вроде сланцев. Радость великая!

31 августа. Сильный ветер.

Птенец рано ушел рубить. Я занялся портретами удар­ников. Перерисовываю их в газету.

Показались носильщики. Когда подошли ближе, я уви­дел среди них Сармина и инженера.

Газету кончил. Это самая «высокая» в СССР стенга­зета. Отвес ее пока в свою палатку. Иду помогать Птенцу. Он поднялся подкормиться (ослаб от голода и голова по­шла кругом). Дорубываем ступени вдвоем. К вечеру кон­чили все и поднялись в лагерь.