Аркадию Гайдару - 70 лет

Было бы семьдесят... Пытаюсь представить себе его семидесятилетним и не могу. Продолжаю видеть его то по-детски озорным, то насупленным, то просветленным, но никогда не будничным. Романтическая приподнятость и никакой романтической наигранности.

Задолго до войны шли мы с Гайдаром по улице Воровского, возвращались с вечера поэзии. Вдруг он сказал как бы самому себе:

— Когда будет война, обязательно буду воевать.

В тот момент я не обратила внимания, что он сказал не «если», а «когда» будет война. Он предвидел неизбежность войны с фашизмом, носил эту мысль в себе.

***

Перечитывая автобиографию Гайдара, я снова почувствовала удивительную цельность его характера. Вот он рассказывает о своем товарище — курсанте, погибшем в гражданскую войну: «Умирал и бредил мой друг курсант Яша Оксюз. Он говорил, казалось, что-то непонятное бормотал: «На заре перемените позицию до Крыма, Приднепровье, никогда, никогда...»

Слова «никогда», «никогда» можно было понять как прощание человека с жизнью, но Гайдар понял по-другому: «Что бы там он ни бормотал, хмуря брови, я знал, он торопится сказать... нет силы, которая бы сломила советскую власть ни сегодня, ни завтра».

В начале нашего знакомства мне при встречах с Аркадием Гайдаром решительно не везло. Как-то увидела я его у дома Герцена, где тогда помещались литературные организации. Он стоял неподалеку от дверей и что-то шептал.

— Стихи сочиняете? — шутливо спросила я. Он отрицательно покачал головой.

— Разве прозаики тоже бормочут на ходу?

— Не знаю, — буркнул Гайдар.

Я ему явно мешала, но мне хотелось блеснуть знанием писательского ремесла,

— Очень важно иметь запас предварительных заготовок, — сообщила я.— Маяковский пишет, что у него уходит на заготовки от десяти до восемнадцати часов в сутки. И все является для него объектом наблюдений.

— И для меня тоже, — сердито сказал Гайдар, глядя мне прямо в лицо.

Сделав вид, что не поняла его иронии, я поторопилась уйти.

Не знала еще тогда, как своеобразно работал Гайдар: все написанное им он запоминал наизусть и, повторяя, проверял на слух.

Бухгалтер Детиздата Елена Васильевна Чепик была добрейшей женщиной, но с авторами обращалась сурово: деньги выдавала только в платежные дни. И вот однажды, в день неплатежный, выхожу я из бухгалтерии и в коридоре встречаю Гайдара.

— Не платят, — вздыхаю я.

— Знаю, — весело, к моему удивлению, отвечает Аркадий.

Через минуту из бухгалтерии раздаются какие-то возгласы. Вбегаю туда и вижу такую картину: Елена Васильевна, сидя за своим столом, невозмутимо повторяет:

— Уходите, Аркадий! Уберите свою змею.

Тут я замечаю, что из левого рукава куртки Гайдара высовывается змеиная головка на длинной, извивающейся шее. Правой рукой Гайдар слегка ее придерживает.

— Что вы делаете! Она вас ужалит! Бросайте ее сюда! Отойдите, Елена Васильевна! — кричу я, выхватывая из-под стола корзинку для бумаг.

— Да он шутит, мы привыкли к его выдумкам, — успокаивает меня Чепик.

— А что же мне остается делать, когда вы не платите, — только шутить, — смеется Гайдар и снисходительно объясняет мне: — Это обыкновеннейший уж из породы желтопузиков.

Относился он ко мне с оттенком иронии: я окончила хореографическое училище, а он, видимо, считал, что для писателя эта биография не серьезная. Только после того как я побьрвала в революционной Испании, он стал, как говорится, принимать меня всерьез.

В рассказе «Дым в лесу» у Гайдара есть такие строчки: «Я строго-настрого запретил ей поднимать с земли конфету. Потому что если все люди будут доедать уже обсосанные кем-то конфеты, то толку получится мало».

Удивительные эти слова применимы и к нашей профессии. С полным правом вложил их в уста одного из своих героев именно Гайдар. В его творчестве нет ничего шаблонного, вторичного, «обсосанного». У него все свое, живое, настоящее, по-своему увиденное в жизни. То новое, значительное, что происходило в мире взрослых и детей, всегда было ему интересно и важно. Искать тему ему не приходилось, о чем писать — Гайдар знал, его заботой было — как писать.

— Кого слушаться? — спросила я у него.— Ведь все говорят разное; Горький, беседуя с молодыми, сказал, что лучше всего учиться на миниатюрах, на маленьких вещах. Брюллов советовал художникам: «Пишите шире, шире, не вдавайтесь в миниатюрность».

— Всех надо выслушать, а потом, придя домой, работать по-своему, — отвечал Гайдар.

Читала детям свою небольшую поэму, посвященную Аркадию Гайдару, " Двое из книжки" о двух нынешних мальчишках, ехавших снежной ночью в поезде как Чук и Гек, и во многом на них похожих. Как и всякий раз, дети смеялись, но сразу затихали, слушая строчки:

Про ваш мальчишечий народ
Уже он не напишет.
И во дворе не соберет
Вокруг себя мальчишек...
...Погиб писатель на войне...
А снег летит, летит в окне,
А снег летит.
Все снег да снег.
Протяжный свист метели...
«Чук-Чук и Гек, Чук-Чук и Гек...» —
Колеса вдруг запели.