Из греческих тетрадей

Неужели мы в Греции? Первое утро в Афинах. Живем на улице Аполлона, недалеко от центра, но улица такая узкая, что с балкона моей комнаты вижу, как скачет канарейка в клетке на балконе напротив. Сегодня воскресенье. Еще рано. Ставни многих домов не раздвинуты. Милая семья — атташе нашего посольства Геннадий Иванович, его жена Алла и симпатичнейший трехлетний Максим везут нас на машине к морю. Погода ветреная, необычная для Греции, а я рада, что не жарко. На пляже Максим сразу кидается играть в песок, его так мало в Афинах, что для Максима он слаще сахарного. На камнях и в тени одиноких деревьев отдыхают афинские семьи.

Все спокойно. Некоторая настороженность, с которой я сюда ехала, пропадает. «Все спокойно в Датском королевстве». Но у сидящего под деревом худощавого грека в руках развернутая газета, и на первой полосе — ряды фотографий. Спрашиваю у наших спутников;

— Чьи это портреты?

— Тридцати шести молодых греков. Их вчера арестовали. Обвиняют в принадлежности к коммунистической организации.

Да, мы в Греции.

Я пришла к поэту в гости
Ровно в полдень. Воскресенье.
Анна Ахматова

Сегодня вторник, третий день нашего пребывания в Афинах. Мы пришли к поэту а гости. Этот поэт Янис Ри-цос. У него красивое лицо, раскованные, свободные движения. «Раскованные»... Корень этого слова тот же, что и в слове «оковы». Они тоже связаны с моим представлением о Рицосе. Его стихи, глубоко поэтичные, выстраданные, я прочла недавно в Москве. Вот одно из них.

Их было сорок, расстрелянных там, наверху.
Двадцать лет миновало. Никто не назвал их имен,
Ты понимаешь. Ты знаешь, как мы живем.
Каждый год в этот день под тополями находят
разбитый кирпич, погасшие угли, немного ладана,
корзину с гроздьями винограда да свечку
c черным кончиком фитиля. Как ему здесь разгореться?

Ветер срезу погасит. Поэтому вечерами
старухи сидят у дверей, подобные дреаним иконам,
и у детей такие большие глаза, и псы наши
делают вид, будто смотрят куда-то в сторону,
когда мимо идут жандармы.

Жандармы и сегодня возле дома Рицоса. Он под домашним арестом. Всю жизнь не может смириться с тем, что ветер гасит огонь надежды.

Вспоминаю названия его стихов: «Обыск», «Следственные кабинеты», «Пересыльная тюрьма в Пирее».

— Прочтите нам свою «Грецию» или что хотите, — прошу я.

В ответ он ставит пластинку, звучит его мягкий голос, стихи переходят в песню, вступают сильные, темпераментные голоса греческих певцов. Я не понимаю слоа, но мне представляется Греция в ее прошлом и в ее жестоком сегодня.

Рицос любит Пушкина, Гоголя, Чехова, посвятил стихи Маяковскому:

Зачем ты ушел, Владимир?
Ты был нам нужен, товарищ,
Даже в странной желтой рубахе,
Которую сшил ты из ткани,
Пропитанной солнцем
Первого дня Советов.

Часто у писателей стоят на виду их книги. Ищу глазами книжки Рицоса, не вижу их. Но вот ему понадобился один из его сборников, он отдергивает узкую шторку, закрывающую две длинные полки с книгами. Там скромно стоят переводы его стихов на многие языки мира.

Прощаясь, Рицос говорит, что у него есть приглашение приехать в нашу страну, но пока это невозможно.

В передней, в шкафчике, на полках за стеклом, разложены камни.

— Моя коллекция, — показывает Рицос.

Он еш, е и художник. На небольших, плоских камнях он высекает портреты, деревья, горы. На том овальном плоском камне, который он дарит мне, лицо женщины с удлиненными глазами. Оно может быть лицом и богини и современной гречанки.

Как возникла эта коллекция? В ссылке на остров Герос, где Рицос написал свой цикл «Камни»? Там он стал вырезать и рисовать на камнях? Нет, вряд ли там давали ему в руки режущие предметы.

Познакомилась с двумя новыми членами жюри. Француз Р. Дюбуа, полный, подвижный, — из тех людей, что повсюду вносят оживление. Англичанка Фишер, большой знаток детской книги, — высокая, дородная женщина. Спросила; люблю ли я кошек? Она их очень любит, у нее двадцать одна кошка! И четырнадцать гусей!

Я удивилась:

— А с гусями что вы делаете?

- Я их ем, — засмеялась она.

Каждое утро, выходя из отеля, вижу Парфенон. Он стоит высоко на горе, на первый взгляд чуждый современным суетным Афинам. Сначала он казался мне символом одиночества, и только когда мы по крутой каменистой горе поднялись к его белой колоннаде, это ощущение прошло. Наверно, потому, что к нему со всех сторон идут люди, группами и поодиночке: греческие школьницы в своих светло-синих халатиках, ненасытные туристы из многих стран с фотоаппаратами. А на камнях, на обломках пьедесталов вместо богинь молодые живые гречанки, одни или с юными богами в белых рубашках и джинсах. Греческая молодежь одевается скромно. Если увидишь длинноволосого молодого человека в шортах с бахромой, — значит, турист.

Работа жюри начинается завтра. Хорошо, что заседать будем в «Обществе деятелей культуры», а не в нашем отеле. Сегодня проснулась в семь часов утра, думала — землетрясение! Под самыми нашими балконами чинят асфальт. От мощных бурильных машин сотрясается весь дом. Хозяин, испуганный, что все сбегут из его отеля, уже обращался в полицию, в мэрию, но гигантские бормашины продолжают сверлить наши мозги.

ЗАПИСЫВАЮ ЗА ДВА ДНЯ

Итак, мы заседаем! Наше представительное жюри в полном составе. Во главе — два президента: Международного совета по детской и юношеской литературе (Висапээ, Финляндия) и президента жюри (Хевиленд, Америка). Прежде чем приступить к оценке творчества двадцати писателей и девятнадцати художников, претендентов на высокую награду, каждый член жюри высказал свои соображения. Четко выявилась точка зрения каждого из нас. Одни считали важнейшим, готовит ли книга юных читателей к предстоящим им в жизни трудностям и испытаниям. Другие выдвигали на первый план язык детской книги, затем ее художественность и только на третье место ставили значительность темы.

Многие утверждали, что главный критерий — оригинальность темы и формы. Мы тоже за оригинальность, но, конечно, не ставим ее во главу угла.

Было такое высказывание:

«Премия Андерсена — не премия мира и не премия за социальную направленность, она должна присуждаться за эстетическую сторону литературы», Только за эстетическую?..

Мои критерии были встречены доброжелательно. Я сказала, что в творчестве писателя, претендента на высокую медаль, должна ощущаться ясная, прогрессивная позиция автора, ведь от того, какими идеями он увлечет детей, во многом зависит их будущий нравственный облик. Прозвучала и другая точка зрения: «Писатель не должен ничего прояснять».

После традиционной чашечки кофе мы перешли к обсуждению творчества каждого писателя. В оценке произведений у меня с моими коллегами расхождений почти не было, пока речь не зашла о творчестве нашего кандидата. Тут, как и два года назад, на заседании жюри в Португалии, некоторые ссылались на незнание русского языка, на плохие переводы, на то, что по переводам судить трудно.

Тайным голосованием медали были присуждены шведской писательнице Марии Гриппе и художнику из Ирана Фаршиду Мизгали. Бесспорно талантлива, полна обаяния книга Гриппе «Что будет с домом Юлии?».

Мысль книги — протест девочки и ее «ночного» папы (то ли он был на самом деле, то ли она его придумала) против корыстной морали взрослых людей, уничтожающих из-за выгоды прекрасный сад.

Особо отмечены в результате голосования: С. Бедекер (Дания), К. Вивье (Франция), Р. Сатклифф (Англия). Все они прозаики. Мне казалось, что на этот раз следовало бы присудить главную награду выдающемуся поэту. И вот почему: сегодня, в наш практический век, детям всех стран особенно нужна поэзия, а в нашем Международном жюри она на положении Золушки.

— Да, мы признаем, что поэтов незаслуженно забывают и обходят, нас тоже волнует состояние поэзии, — сказала президент жюри. Было выдвинуто предложение: учредить еще одну специальную медаль Андерсена за творчество поэта. Вопрос этот будет решаться на конгрессе в Рио-де-Жанейро, в октябре.

Отсутствие поэтов в списке награжденных было не единственным моим огорчением. Еще больше меня расстроило, что среди особо отмеченных писателей и художников — ни одного из социалистических стран. Правда, Андерсеновское жюри располагает еще одной формой награждения: национальные секции выдвигают в почетный список имени Андерсена лучшую книгу своей страны, изданную в течение последних двух лет. Тут у нас есть достижения: до сих пор мы имели возможность предлагать книгу только одного автора, теперь получили право выдвинуть произведения трех писателей и одного художника. Советская секция выдвинула книги писателей республик: Богдана Чалого (Украина), Спири-дона Вангели (Молдавия), Эно Рауда (Эстония), а также иллюстрации грузинского художника Леона Цуцкеридэе. По решению жюри все четыре наших кандидата получат почетные дипломы.

Вернулась в отель не очень-то довольная результатами голосования. А тут новый повод для удивления! Стояла у меня на столике коробка московских шоколадных конфет, я собиралась подарить ее пленившему мое сердце трехлетнему Максиму. Смотрю, золотистая ленточка на коробке завязана не кондитерским бантиком, как это было еще сегодня утром, а почему-то узлом. И крышка не плотно сидит на коробке. Мне и раньше казалось, что мои вещи привлекают чье-то внимание, теперь я в этом убедилась. В каждом деле есть своя техника, видимо, техникой завязывания кондитерских бантиков любопытствующий еще не овладел.

Очень хочу попасть в школу к греческим детям. Советник нашего посольства обратился за разрешением к мэру и после переговоров сказал мне:

— В понедельник поедем к мэру Пирея, рабочей окраины Афин.

«Ну, прекрасно», — подумала я, но мой оптимизм был преждевременным.

Мэр принял нас троих (советника, меня и Виктора Рамзеса) в своем огромном кабинете, предложил сесть.

Мы сидим, выжидательно смотрим на него. Он молчит. Нажал какую-то кнопку, вызвал помощника, что-то коротко сказал ему, тот, кивнув головой, удалился.

Мэр прикрыл глаза ладонью, опять молчит.

«Он болен, что ли?» — подумала я.

Чтобы нарушить тягостное молчание, Виктор спрашивает по-английски:

— Сколько примерно учащихся в школе Пирея? Мэр молча перекладывает какие-то бумаги. Появляется помощник. Мимическая сцена: он кивает мэру головой, указывая на телефон. Тот снимает трубку, с кем-то о чем-то говорит. Кладет трубку, и опять начинается игра в молчанку. Мы снова смотрим на мэра, а он снова перекладывает свои бумаги. Наконец раздается телефонный звонок. Почтительно выслушав чьи-то указания, мэр облегченно вздыхает.

— Вас проводят к детям. Разрешили, — объясняет мне наш советник.

Оказывается, мэр звонил военным властям, спрашивал, можно ли пустить в школу писательницу из России. (Вот оно как!) При этом пообещал, что я буду молча присутствовать на уроке, не произнесу ни слова.

В школе спросили:

— На каком уроке вы хотели бы присутствовать? Настороженная данным за меня обетом молчания, я

старалась отвечать односложно:

— На уроке французского языка.

Молодая учительница гречанка (назвать ее имя я не могу) повела меня по длинным коридорам в свой класс.

— Не удивляйтесь плохому французскому произношению моих учеников, оно трудно дается грекам, — сказала она.

— Мы с ними будем на равных, мое произношение не лучше, — засмеялась я.

В классе я собиралась сесть за парту, но она взяла свой стул, поставила его справа от кафедры, предложила мне сесть, сказав:

— Я все равно буду ходить по классу.

Своим ученикам, мальчикам лет двенадцати, одетым довольно бедно (формы у них нет), она меня не представила, но как бы между прочим спросила:

— А те двое мужчин, которые были с вами, тоже из России?

И тут при слове «Россия» все головы повернулись ко мне. Мальчики с нескрываемым интересом стали меня разглядывать, мы заулыбались друг другу, по классу прошел шумок.

— Тише, тише, — с улыбкой сказала учительница, во всем ее поведении чувствовалось искреннее дружелюбие.

— Сегодня поговорим о рынке, — обратилась она к ученикам. И начала урок. Урок с подтекстом.

— Кто ответит мне на вопрос: «Что мама покупает на рынке?»

Все руки взлетели вверх.

— Мама покупает картофель, — сказал один из мальчиков, не вставая с места.

— Мама покупает овощи, — сказал другой.

— Фрукты, — добавил третий.

Все ученики отвечали сидя.

- Правильно, Хорошо, — похвалила учительница.— Ваши мамы покупают на рынке картофель, овощи, фрукты. А сколько раз в неделю мама покупает мясо? Руки снова взлетели вверх. Раздались ответы:

— Два раза в неделю.

— Так, а для кого из вас приобретали на рынке какие-либо вещи?

— Мне недавно купили на рынке башмаки, — ответил один из мальчиков.

Учительница кивнула головой;

— Понятно, в магазине обувь очень дорогая.

И дальше все вопросы она задавала так, что по ответам учеников можно было составить представление об уровне жизни рабочих семей в Пирее.

— Мне было очень интересно на вашем уроке, — сказала я, когда мы снова вышли в коридор.— У вас всегда ученики отвечают сидя?

— Это зависит от преподавателя. Я не хочу, чтоб мальчики вставали, как солдаты, у нас и так много солдат... Пойдемте, нас ждет директор. Выпьем кофе? — переменила она разговор.

Директор закидал меня вопросами: «Понравилось ли мне на уроке?», «Почему советская школа предпочитает совместное обучение?», «Для какого возраста я пишу?», «Знакома ли с греческой литературой?» Директор был так радушен, что я и думать забыла о том, с какой опаской меня сюда впустили.

— Во многих школах вы побывали в Греции? — спросил он напоследок.

— Нет, только в вашей, и очень рада, что мне это удалось. Конечно, хотелось бы увидеть побольше школьников...

— Очень желаю, чтобы в следующий ваш приезд вы смогли увидеть все, что вам захочется, — весело сказал директор, пожимая мне руку.

Валюсь от усталости! 360 километров проехали мы сегодня; Афины — Пирей — Коринф — Эпитавр, Навили-он, Аргос — Микены — Пирей — Афины — эти названия еще недавно были для меня абстрактными, связанными с обозначением «до н. э.» (до нашей эры), и вот они ожили благодаря инициаторам поездки, работникам нашего посольства. Глаза мои вволю насмотрелись на спокойное, сверкающее синевой море, на горы. От них всю дорогу не могла отвести взгляд. На фоне ярко-синего неба они возникают и опадают, как высокие волны. В чередовании перемежающихся вершин словно есть своя закономерность, свой ритм. Безмолвная музыка гор.

В Эпитавре древний театр под открытым небом, такой же, каким он был в IV веке до нашей эры. Четвертый век! А мы сидим на этих скамьях, как будто так и надо! Здесь и сейчас иногда бывают представления, но зрителям выдают нейлоновые подушки, чтобы не жестко было сидеть.

От песчаного круга небольшой арены ряды скамей идут вверх огромным, распахнутым веером, и а самом верхнем ряду слышно каждое слово, произнесенное на арене. Маяковскому — вот бы кому здесь выступать!

Осматриваем храм Эскулапа. Недаром этот мудрый бог здоровья возвел свой храм именно здесь: воздух в Эпитавре целителен, дышишь и не надышишься. [Но от храма одни развалинь!. В парке яркая сочная зелень, густая трава, пышные кустарники.

— Вам повезло, — говорят мои спутники.— Обычно в мае все уже выжжено солнцем.

Полно экскурсантов, празднично, все в легкой, светлой одежде. И вдруг на светлом фоне появляется темное пятно: группа людей в темно-синих одинаковых костюмах с непроницаемыми, отчужденными лицами, — китайцы.

Куда бы мы ни приезжали, Борис Иванович, один из работников посольства, привлекает наше внимание к каждой примете Древней Греции. Он весь в тех веках.

— Я очень люблю этот дворец, посмотрите! — восхищенно говорит он и показывает на груду камней и уцелевшую колонну на мраморном выступе. С такой увлеченностью и знанием рассказывает он историю создания дворца, мифы, связанные с ним, что дворец постепенно возникает перед нами во всей своей первозданной красоте.

В Микенах Борис Иванович намерен показать нам раскопки древнего города на горе. Мы выходим из машин. Разрушенные стены города отчетливо видны с шоссе, и я, уставшая до смерти, прошу рассказать о раскопках, не поднимаясь в гору. Борис Иванович искренне расстроен.

Завершая кольцо нашего путешествия, мы снова едем вдоль моря. И вновь нас окружает безмолвная музыка гор. Как увезти ее с собой? Но увожу тревогу — ту газету с фотографиями 36 молодых коммунистов. Что ждет их? Пытки...