Церковное подполье на территории, не подвергавшейся немецкой оккупации

Тем временем на территории, оставшейся в тылу Красной армии, подпольная церковная жизнь была исключительно активна. Здесь практически не было такой республики, края или области, из которых в 1944-1945 гг. в Совет по делам Русской Православной Церкви не поступали бы сведения об «исполнении религиозных обрядов незарегистрированными служителями культа» или мирянами. Уполномоченные Совета с самого начала своей деятельности должны были выявлять такого рода «нарушения» советского законодательства. Из их отчетов мы, пожалуй, впервые можем составить целостную картину нелегальной церковной жизни в масштабе всей страны и даже узнать имена наиболее активных деятелей церковного подполья. Нужно лишь иметь в виду заведомую неполноту этих сведений, ведь уполномоченные Совета далеко не всегда пользовались информацией верующих, а в противном случае в их поле зрения попадала лишь «надводная часть айсберга». Но и тогда картина получалась довольно внушительная. Ниже мы дадим краткий обзор деятельности незарегистрированных приходов по регионам, специально останавливаясь на характерных или особо интересных случаях.

В Центральной России о нелегальных богослужениях сообщали из Рязанской области. В Тульской области, которая подвергалась оккупации на короткий срок и где в это время стали действовать лишь 8 храмов, по данным государственных органов и местного благочинного, в 1944 г. нелегальные общины существовали в 38 населенных пунктах. В различных районах области появлялись также неизвестные церковнослужители, в основном крестившие детей. При этом уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви указывал, «что многие незарегистрированные священники еще не выявлены». Характерно, что как минимум 22 священника из тех, что проводили богослужения для подпольных общин, по мнению благочинного, принадлежали к Русской Православной Церкви Московского Патриархата, а пятеро исправно платили налоги, хотя и не имели официальной регистрации. Не обошли стороной нелегальные службы и Московскую область. Но чаще здесь райисполкомы разрешали незарегистрированным общинам «временно открывать недействующие церкви и совершать в них богослужения».

Уполномоченный по Ивановской области сообщал в Совет о том, что «имеют место случаи служения на дому незарегистрированными священниками, особенно много этих случаев в Судогодском, Юрьевецком, Лухском, Пестяковском районах, и надо отметить, что, как правило, люди, предоставляющие квартиры для совершения религиозных обрядов и незарегистрированные священники, их совершающие, к ответственности не привлекаются». «В дер< евне> Москвино, Москвиновского сельсовета, Тейковского района, быв< ший> священник этой церкви (церковь закрыта в течение 6-ти лет < = 1938 г.>) продолжал совершать религиозные обряды на дому - крещение, отпевание, причастие и даже проводил церковную службу <...> Такие же случаи имеются и по другим районам, причем органы милиции ликвидацией незаконных действий бывшего духовенства не занимаются».

Особая ситуация сложилась в Ярославской области. Здесь облисполком и райисполкомы до 1944 г. не снимали с регистрации общины, чьи храмы не действовали с 1937-1940 гг., хотя должны были это делать, а рассматривали эти церкви «как временно нефункционирующие из-за отсутствия служителей культа». При этих храмах сохранялись общины - «" двадцатки", или церковные советы, у которых находятся ключи от этих церквей, они же выплачивают налоги и охраняют здание церкви». «Поэтому все дело с открытием церквей свелось к регистрации в райисполкомах священников»: «как только верующие находили священнослужителя, они обращались в райисполком с просьбой не об открытии церкви, а только о регистрации служителя культа, и после его регистрации церковь становилась действующей». Так «в 14 районах области в 1942 г. и в 1943 г. стала функционировать 51 церковь». На 1 февраля 1944 г. в области в 14 районах числилось еще «95 церквей, временно недействующих из-за отсутствия служителей культа».

Тем самым здесь те общины, что должны были оказаться в подполье, сохранили свой легальный статус и во время войны вернулись к церковному богослужению. Можно предположить, что священники, которых «находили» верующие, служили в тех же церквах до 1937-1940 гг. В 1937 г. они были арестованы, отбыли 5-летний срок заключения и в 1942-1943 гг. вернулись в свои села и в свои храмы. В результате «размещение церквей по районам Ярославской области» оказалось крайне неравномерным: «если в Некрасовском районе действует 19 церквей, в Костромском районе - 15 церквей, то в Чухломском, Гавриловском и Брейтовском районах действующих церквей нет». Похожая ситуация была в Ивановской и Омской областях: там тоже было много церквей, «не действующих с 1937-40 гг.». Общины этих церквей не были распущены, сохранились «двадцатки» и исполнительные органы (церковный совет и ревизионная комиссия), которые «вносят налоги на церковь, охраняют ее. Ключи от этих церквей находятся у верующих».

Активна была подпольная церковная жизнь в российском Черноземье. Весной 1944 г. уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви насчитал в Тамбовской области около 20 нелегальных групп и церковнослужителей. Пятеро престарелых священников (все старше 70 лет), по его словам, фактически разделили город Тамбов на сектора, каждый из которых окормлял один из них. По четыре незарегистрированных группы было в городах Моршанске и Кирсанове, одна в Мичуринске и еще четыре в разных районах области. В одной из этих сельских групп богослужения совершал диакон «на дому с участием хора из любителей». При этом на территории, например, бывшего Кирсановского уезда не было ни одной действующей церкви. Моршанские и мичуринская группы принадлежали к буевской оппозиции. Общиной в Мичуринске руководил

«иеромонах Александр Филиппенко, который совершает нелегальные богослужения по домам верующих гор< ода> Мичуринска. Литургию служит в узком кругу, а причастие распространяет через своих монашек. Сам Александр Филиппенко живет в гор< оде> Мичуринске без прописки и не имеет определенного места жительства, а скрывается среди верующих Иосифлянской группы».

Кроме того, «быв< ший> священник Клименко, который снял с себя сан и опубликовал свое отречение через печать, сейчас ходит по деревням и выполняет требы, как священник». А «быв< ший> учитель деревни Дербень, Кирсановского р-на, Котов Андрей Сергеевич, выдавая себя за священника, ходит по глухим деревням и производит богослужения и обряды. Так, например, с 15 по 20 января <...> под руководством местной монашки Анны Солоповой, он совершал обряды по домам и на Крещение с группой верующих ходил на иордань и совершал водоосвящение».

На европейском севере нелегальные богослужения были распространены в Вологодской области. В Архангельской области, подобно тому, как это было в Московской области, проводились службы в закрытых церквах. Из Мурманской области у нас есть сведения о единственном действовавшем там нелегальном молитвенном доме. Весной 1944 г. уполномоченный Совета сообщал:

«В г. Кировске имел место факт собрания верующих для молитвы в частном доме по инициативе одной женщины. Этот случай был быстро обнаружен органами милиции и приняты соответствующие меры. В Мурманской области в настоящее время нет ни одной действующей церкви и ни одного зарегистрированного священника». Но уже в следующем отчете уполномоченному пришлось вернуться к этому случаю: «В г. Кировске, после 3-х месячного перерыва возобновила свою " деятельность" гр-ка Линская, которая собирает у себя на дому гр-н в количестве 15-20 человек для моленья. Возраст гр-ки Линской 60 лет, сын находится в рядах Красной Армии. Беседы с гр-кой Линской в НКГБ не внесли существенных изменений в ее " деятельность". Фактов, направленных против советской власти, в деятельности указанной гр. Линской не имеется».

В Кировской области церквей не было в 42 районах, и хотя конкретных сведений о нелегальных богослужениях в отчетах уполномоченного нет, одна деталь дает понять, что они были обычным явлением. Так, одна из посетительниц уполномоченного, высказывая пожелание о строительстве часовни, ссылалась на то, что «частные дома очень маленькие». Следовательно именно у себя на квартирах верующие собирались для молитвы и не считали это чем-то необычным. Продолжали существовать и группы, принадлежавшие к викторовской оппозиции, центром которой была область. Проходили нелегальные богослужения и в столице Удмуртской АССР городе Ижевске.

Плотной сетью подпольных общин было покрыто Поволжье. В Горь-ковской области нелегальные общины и богослужения были распространены

«в значительной части районов области, где нет поблизости действующих церквей, например: в Сосновском, Вознесенском, Борском, Семеновском, Д. Константиновском, Гагинском и Салганском, необходимо отметить, что моление по домам получило свое развитие преимущественно в южных и юго-западных районах области, более густо населенных и экономически крепких». Здесь «прижились в свое время освобожденные священники, как в лучших экономически районах, лучше связанных железными дорогами и почти полным отсутствием других сект <...> На севере области, в свое время, например до 1928-1929 гг., довольно широко распространялись секты: единоверческая, австрийская, поморско-брачного согласия, старообрядческая и другие. В южной части области были только патриаршие и поморско-брачного согласия (последняя незначительна)».

В области были активны группы церковной оппозиции иосифлянского толка, считавшие своим предстоятелем «епископа Василия < Дохтурова> Ленинградского».

В Марийской АССР, где в начале 1944 г. не было ни одной церкви, встречалось много случаев регулярных домашних богослужений, в том числе в городе Волжске. В дни праздников незарегистрированные священники совершали Литургию и молебны. В двух селах службы совершались в официально недействующих церквах. В Чувашской АССР «случаи совершения религиозных треб на дому незарегистрированными священниками или иными заменяющими их лицами» регулярно повторялись в городе Шумерле, Ишлейском, Цивильском, Марпосадском, Октябрьском и других районах и городах, «где нет поблизости действующих церквей». Встречались среди этих общин и группы церковной оппозиции, правда, священников - даже нелегальных - у них уже не было. Местных священнослужителей вообще не хватало, так что богослужения в подпольных общинах совершали священники-ссыльнопоселенцы и миряне. Некоего Германа Николаева из Чебоксарского района приглашали «исполнять обязанности священника на дому» «среди чувашского населения в наиболее отдаленных от действующей церкви селениях». Сам Николаев, по сведениям уполномоченного, духовного звания не имел, «когда-то 12 лет состоял певчим и некоторое время исполнял обязанности псаломщика».

Весной 1944 г. в Мордовии не было ни одной действующей церкви и ни одного зарегистрированного священнослужителя, однако нелегальные богослужения проходили почти во всех районах республики. В Ульяновской области в начале 1945 г. было отмечено до 50 церковнослужителей и монахов, совершавших службы в нелегальных общинах; возраст их был от 50 до 70 лет. Четверо из них жили в самом Ульяновске, трое - в Мелекессе, пятеро - в Карсунском и четверо - в Астрадамовском районах области. Двое из них работали счетоводами, остальные кормились приношениями верующих «за нелегальное исполнение треб и церковных служб». При этом в 1944 г. в области было 8 действующих церквей: 3 в самом Ульяновске и 5 в разных районах области; в 22 районах церквей не было вообще. Одному из этих нелегалов, священнику Панормову, «проживающему в гор. Мелекессе (сын этого священника генерал Красной Армии)», в апреле 1944 г. горисполком «разрешил исполнять требы по просьбе верующих. Пользуясь этим Панормов в домах верующих совершал крещение младенцев, отпевание умерших и другие религиозные обряды».

В Пензенской области еще в 1943 г. было зафиксировано более 20 групп «церковно-сектантского элемента», тогда как действующих церквей в области было только две, что не мешало верующим приходить в них из далеких деревень области за 100 и более километров. В 1944 г. советские и партийные работники Пензенской области, а также сотрудники НКГБ признавали, что в «области происходят массовые нелегальные богослужения в домах верующих». В Куйбышевской области установленные «факты нарушения закона об отделении церкви от государства» весной 1944 г. были таковы.

«В село Заплавное, Борского района, прибыл после отбытия тюремного заключения бывш< ий> священник этого села, который занимается совершением религиозных обрядов у себя на дому, к нему же ходят верующие из соседних сел». «В селе Куратовке, Богатовского района, бывш< ий> священник Жданов, не имея разрешения, у себя на дому занимается совершением религиозных обрядов, живет в этом селе около 20-ти лет».

Летом того же года картина была уже более масштабна:

«Во многих селах области совершались религиозные требы и богослужения в домах граждан незарегистрированными священниками. В селе Мазе Ново-Девиченского района совершались требы священником Смирновым, прибывшим из г. Куйбышева. В селе Исаклах того же района < -> местным священником Романовым, проживающим в том же селе. В селе В< ерхне-> Санчелеево Ставропольского района < -> священником Ивановым Степаном, проживающим в том же селе. Религиозные требы совершались также в селах: Губашевке Чапаевского района, Нероновке и Успенке Сергиевского р-на, Малой-Малышевке Кинель-Черкасского района и других селах. <...> В селах: Богородское Кинель-Черкасского района, Верхне-Санчелеево Богатовского района и Ставрополе того же района собирались молитвенные собрания в частных домах, на которых присутствовало» до 160 человек.

Всего «по области бывших священников, не работающих или работающих в хозяйственных организациях» насчитывалось в 1944 г. 52 человека.

Целые списки населенных пунктов, где совершались «религиозные обряды незарегистрированными священниками», поступали в Москву с Урала. В Свердловской области это были села Нейво-Рудянка Кировоградского района, Кургановское Полевского района, город Верхотурье, село Никольское Камышловского района. В Челябинской области в течение всего 1944 г. богослужения в незарегистрированных общинах совершали незарегистрированные священники и монахини в Троицком, Агаповском, Верхне-Уральском, Нязе-Петровском, Миасском и Варненском районах, в городах Магнитогорске, Златоусте. Подобным образом обстояло дело в Башкирии, причем территория, на которой «действовал» церковнослужитель-нелегал, была порой значительно шире поселка, где он жил. Так, сообщалось, что

«некий бывший священник Ляпустин, работающий зав. столовой на ст< анции> Карламан, периодически ходит в разные селения Кармаскалинского и Архангельского района и совершает религиозные требы».

В Чкаловской (Оренбургской) области в самом Чкалове, в городе Бу-гуруслане и ближайших к ним сельских районах, в городе Орске и в граничащем с ним Ново-Орском районе, «несмотря на отсутствие открытых церквей и зарегистрированных священников, совершаются религиозные требы в частных домах». На 1 октября 1944 г. в области действовали пять церквей, причем одна из них была открыта в том же году.

В 13 краях и областях Сибири и Дальнего Востока к середине 1946 г. богослужения продолжались всего в 65 храмах. Поэтому было естественно, что церковная жизнь сохранялась здесь в нелегальных формах. В 1944 г. из Курганской области поступали сведения, что подпольные богослужения проводятся «в различных местах»:

«В Чаше, например, группа верующих собиралась в сторожке закрытой церкви и монахиня совершала обряды. В поселке Жикино верующие собирались для совместной молитвы у животновода колхоза им. Молото-ва. <...> В Курганском районе в с< еле> Черемухово приехавший из Кургана б< ывший> священник святил пасху и куличи».

Нелегальные молитвенные собрания были распространены среди спецпереселенцев - «бывших кулаков», в связи с чем их обвиняли в антисоветской агитации. В Омской области организация «верующими и духовенством молитвенных домов явочным порядком» была замечена в четырех районах, в том числе в городе Тюмени. В Новосибирской области в середине 1944 г. действовали лишь две церкви в самом Новосибирске. В других городах и селах верующие обходились своими силами: например, «в г. Купино <...> незарегистрированный священник Саракуз С. И. на дому верующих <...> в религиозные праздники - Пасху, Вознесение и Троицу совершал богослужения». В отчетах уполномоченного Совета по Кемеровской области в течение 1944 г. назывались 10 населенных пунктов, где незарегистрированные общины регулярно собирались на молитву со священниками или без них. Еще в двух населенных пунктах общины пытались «установить контроль за использованием» церковных зданий «культурными и хозяйственными организациями» и добиться открытия храма через финансовые органы (последние выдали «патент на право деятельности церкви»). Рост числа нелегальных богослужений наблюдался и «в связи с весенними религиозными праздниками».

Уполномоченный по Красноярскому краю характеризовал «нелегальную религиозную деятельность» как «наиболее распространенное явление в районах края, в том числе в г< ородах> Красноярске и Абакане (центр Хакасской автономной области)». При этом, по словам уполномоченного, отдельные руководители местных органов власти сочувственно относились к нелегальной религиозной деятельности: «некоторые председатели местных с< ель> с< оветов> для проведения в домах местных жителей богослужений обращались неоднократно к Исполкому Назаровского райсовета о посылке им монашек». О распространении в крае нелегальной церковной жизни говорит такой случай. В апреле 1944 г. бывший церковный староста из затона Пискновка Казачинского района С. М. Соловьев «выступил с клеветой на органы Советской власти, ведущие, по его мнению, борьбу против религии». На деле, оправдывался уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви, местными органами власти «законно пресекалась лишь нелегальная религиозная деятельность, выразившаяся в <...> совершении религиозных обрядов и треб в домах местных жителей». Молиться дома для С. М. Соловьева и его односельчан было настолько естественно, что запрет, переданный уполномоченным через местные органы, воспринимался как ущемление прав и нарушение традиций. В Иркутской области нелегальная община была замечена в городе Тайшете. А из Приморья сообщали о двух незарегистрированных общинах: в 40-50 человек в городе Артеме и в 30-40 человек на станции Лазо.

Широкий размах нелегальная церковная жизнь приобрела в Алтайском крае, где весной 1944 г. действовали лишь две церкви: в Барнауле, открытая в январе 1944 г., и в Бийске, открытая в 1943 г.

«В связи с отсутствием функционирующих церквей в сельских районах Алтайского края, - писал уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви, - наблюдаются очень частые случаи самовольного открытия молитвенных домов в частных домах верующих <...> На этих собраниях богослужения совершаются лицами из среды верующих, как правило, старухами, ранее принимавшими участие в управлении религиозных общин, бывшими монашками и т. п. Богослужения ограничиваются чтением евангелия и исполнением отдельных церковных песнопений. Причем к чтению евангелия часто привлекаются учащиеся сельских школ. В ряде случаев эти собрания являются источником распространения провокационных слухов и усиления религиозных чувств среди населения, вроде того, что скоро все колхозы будут ликвидированы, что война приведет к истреблению человечества, что надо молиться богу о спасении человечества. Зачастую эти собрания являются также источником наживы их организаторов. <...> В селе Н.-Егорьевка, Егорьевского района, бывшая монашка Тутучкина П. И. организовала на частной квартире молитвенный дом, в котором по воскресеньям и другим религиозным праздникам собиралось по 60-70 человек. Аналогичный случай имел место в селе Лебяжье, указанного выше района, где руководителем была старуха Яковен-ко А. И., в прошлом продолжительное время исполнявшая обязанности церковного старосты. В селе М. Шелковка организатором молитвенного дома, который посещало не менее 100 человек, оказалась Боровикова, занимавшаяся нищенством и гаданием. Здесь особенно наблюдалось распространение различного рода слухов. Факты самовольной организации и проведения молитвенных собраний имели место и в ряде других сел Егорьевского района. В районном центре села Краснощеково продолжительное время функционировал самовольно открытый молитвенный дом, где под руководством шестидесятилетней Киселевой А. И. совершалось богослужение. Отмечены также случаи молитвенных собраний в Тальменском, Сорокинском, Завьяловском, Поспелихинском и других районах края».

Часто незарегистрированные общины привлекали для отправления богослужения священников, живших в крае после освобождения из заключения. В городе Алейске священник М. С. Жуков (до ареста служивший в Орле) проводил «богослужения в домах верующих, собирая в отдельных случаях до 200 молящихся».

В Средней Азии в течение 1930-х гг. преобладало обновленческое течение. Из 10 действовавших в Узбекистане церквей и молитвенных домов 8 были обновленческими и лишь 2 (в Фергане и Самарканде) - патриаршими. Поэтому и нелегальная церковная жизни приобрела здесь отчетливо антиобновленческий характер. В Ташкенте

«представители патриаршего течения (лидеры свящ< енники> Брынских и Медведев) вели известную работу, выражавшуюся в борьбе с обновленчеством, отрыве от него и привлечении на сторону патриархии верующих. Так, священник Брынских организовал свой подпольный приход, совершал тайно церковную службу и выполнял требы на дому».

Только в Ташкенте священников, служивших подпольно, насчитывалось до 17 человек. В Киргизии в мае 1944 г. не было ни одной зарегистрированной общины православных верующих. Но фактически «в областных и районных центрах и во многих селениях» существовали общины, арендуемые молитвенные дома и священники. В Казахстане нелегальные богослужения были отмечены в Джамбульской области и городе Чимкент. Во всей республике в мае 1944 г. действовали три церкви: в Петропавловске, Уральске и Акмолинске.

К середине 1940-х гг. удовлетворение своих духовных потребностей в сфере нелегальной церковной жизни находили представители практически всех слоев тогдашнего советского общества за исключением разве что партийной и советской номенклатуры среднего и высшего звена. Секретари первичных партийных и комсомольских организаций, сами или через своих жен, председатели колхозов и сельсоветов, учителя и военные - все они обращались к услугам священников-нелегалов, например, для крещения детей. Руководители предприятий могли себе позволить отметить церковные праздники домашним богослужением. Одна из таких служб прошла весной 1944 г. в квартире директора Красноярского ликероводочного завода. Не осталась в стороне и советская интеллигенция. В апреле 1944 г. один из уполномоченных Совета по делам Русской Православной Церкви писал своему руководству:

«Среди интеллигенции и полуинтеллигенции (т. е. категории " совслужащих") были элементы, потихоньку, на дому, совершавшие требы, устраивавшие крестины, собиравшиеся негласно в чьей-либо квартире для совершения культовых служб с приглашением священника. Все это совершалось подпольно по мотивам " как бы чего не вышло", " как бы не уволили с работы" и т.п. Теперь эти элементы вышли наружу»1, то есть стали открыто посещать храмы и участвовать в таинствах.

В сибирских областях группами, особо часто участвовавшими в нелегальной церковной жизни, были эвакуированные и престарелые спецпереселенцы.

Церковное подполье не просто продолжало существовать на незанятых немецкими захватчиками территориях, но и постоянно заявляло о себе многочисленными ходатайствами об открытии храмов, иными словами - попытками легализации, предпринятыми в это время многими незарегистрированными общинами. По сообщению управления НКГБ по Пензенской области, здесь еще в середине 1943 г. ряд церковнослужителей-нелегалов, монахов и мирян организовали подачу заявлений об открытии церквей. Одному из них, священнослужителю (в сообщении он назван «бродячим епископом») Филарету (Волокитину) удалось собрать более 1000 подписей верующих. Некоторые из организаторов ходатайств были руководителями подпольных общин, другие, по терминологии органов, - «бродячими священниками». В 1944-1945 гг. попытки легализации подпольных общин и церковнослужителей приобрели широкий размах. Община разрушенного во время боевых действий храма в селе Новое Белавино Калининской области, регулярно молившаяся в доме одной из прихожанок, 1 марта 1944 г. заключила с ней договор «на использование ее дома под молитвенные собрания» и направила его в облисполком «с просьбой зарегистрировать дом Шмелевой как молитвенный дом». Одна из общин в Московской области, «явочным порядком» открывшая официально недействующую церковь, через некоторое время попыталась зарегистрироваться через Патриархию. Попытки легализации подпольных общин имели место в Тульской и Тамбовской областях. В Курской области, по крайней мере, две из 27 замеченных в области незарегистрированных общин обращались с просьбой о регистрации. Из шести районов Вологодской области заявления об открытии церквей были поданы «бывшими» священниками, монахами, церковным старостой, председателями церковных двадцаток, то есть людьми, которые, как правило, выступали организаторами подпольных общин. Некоторые из них были замечены в систематическом совершении нелегальных богослужений. Иногда верующие просили о выдаче в облисполкоме разрешения на отправление священником «церковных треб на дому» «ввиду отсутствия церковного здания». В Кировской области члены одной из подпольных общин просили построить им часовню на кладбище.

Уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви по Горьковской области прямо связывал факт поступления наибольшего числа заявлений об открытии церквей из южных и юго-западных районов области с тем, что здесь осели священники-нелегалы. Подобную зависимость обнаружил и уполномоченный Совета по Куйбышевской области. Здесь по меньшей мере в 8 районах ходатайства об открытии храмов были инициированы подпольными церковнослужителями и их общинами. Интересно, что из трех районов Горьковской области поступили просьбы разрешить «производить богослужение в частном доме», приглашая каждый раз священника одной из действующих церквей соседнего района или «со случайно обнаруженными» священниками. Аналогичная просьба поступала из Алатырского района Чувашской АССР, правда здесь предполагалось, что службы будет совершать незарегистрированный священник. В Чебоксарском районе предоставить ему право «на совершение религиозных треб на дому» просил бывший псаломщик. В Ульяновской области весной 1944 г. двое из совершавших нелегальные богослужения церковнослужителей, священник и монах, были замечены за организацией ходатайств об открытии церквей. В Пензенской области одна из подпольных общин попыталась легализоваться через райисполком (его председатель дал разрешение на открытие молитвенного дома, хотя это была прерогатива областных властей) и районный финансовый отдел, который начислил на священника налог в размере 42 тысячи рублей. Налог этот выплачивался им с помощью верующих. Правда, аналогичная попытка другой нелегальной общины не увенчалась успехом из-за несговорчивости председателя райисполкома.

Приходили сообщения о попытках легализации подпольных общин и священников из Омской области. В Тюмени незарегистрированной общиной руководил священник, оппозиционно настроенный по отношению к Патриаршей Церкви. Однако «с передачей верующим патриаршего направления Всесвятской церкви в г. Тюмени» посещение этого молитвенного дома практически прекратилось. Тем самым община (или ее большая часть) легализовалась без своего священника. В городе Купино Новосибирской области группа верующих обратилась к архиепископу с просьбой дать официальное назначение в их город священнику С. И. Саракузу, служившему здесь до этого нелегально. За 1944 г. заявления об открытии храмов поступили из 24 населенных пунктов Кемеровской области. По крайней мере, в 8 из них действовали незарегистрированные общины, и оттуда поступали «настойчивые просьбы об открытии церквей». Причем наибольшую настойчивость проявляли ходатаи из эвакуированного населения и престарелые спецпереселенцы, то есть из тех категорий верующих, которые часто создавали нелегальные молитвенные дома. В Наза-ровском, Ужурском, Березовском районах Красноярского края священник Т. О. Басов «на протяжении длительного времени» нелегально совершал богослужения, а также собирал подписи под заявлением об открытии церкви, причем собрал свыше 700 подписей. В Ширинском районе освободившийся из заключения мирянин Полежаев организовал молитвенный дом «с хором певчих во главе с монашкой». После того как этот молитвенный дом был закрыт местными властями, верующие избрали инициативную группу для ходатайства об открытии церкви, и Полежаев стал их уполномоченным. Отметим, что Полежаев организовал не только незарегистрированный молитвенный дом, но также паломничества, многолюдные богослужения в нескольких окрестных селах и сбор пожертвований. В Приморье одна из замеченных здесь подпольных общин подала заявление об открытии молитвенного дома.

В Казахстане в городе Чимкент верующие были намерены «избрать священником молитвенного дома» церковнослужителя, регулярно до этого проводившего нелегальные богослужения, и зарегистрировать общину. Их заявление было направлено в Совет по делам Русской Православной Церкви с положительным заключением. В Киргизии к весне 1944 г. поступило два заявления об открытии церквей: из городов Пржевальск и Ош. Уполномоченный установил, что группы верующих, подавших заявления об открытии церквей и регистрации, «еще за много лет» до этого «молились во временно арендуемых домах, не будучи зарегистрированными».

Все эти данные можно суммировать словами уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви по Тульской области, который писал, что богослужение в нелегальных общинах широко «распространено, и верующие просят по существу легализации их». Это признавало и руководство Совета. Недаром в августе 1946 г. Г. Г. Карпов писал в своей информации правительству, что руководители нелегальных общин, заштатное духовенство, монахи, бывшие церковные старосты и казначеи играют «значительную роль в организации верующих для подачи заявлений» об открытии церквей. Масштабы этого процесса видны на примере Рязанской области, которую можно считать типичной для России: здесь были значительны масштабы закрытия церквей, велика степень традиционной религиозности населения, в равной мере представлены как оппозиционная, так и лояльная легальному священноначалию тенденции.

По данным уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви, в 167 населенных пунктах Рязанской области к началу 1948 г. существовало 175 нелегальных общин (Приложение. Таблица 1). 54, 9% из них находились в населенных пунктах, откуда поступали просьбы об открытии церкви. (Учитывая, что в условиях села одни и те же лица, как правило, были инициаторами ходатайств и активными членами незарегистрированных общин, можно считать, что подпольная община была по меньшей мере согласна с просьбой односельчан.) Необходимо также принять во внимание, что из числа незарегистрированного духовенства 60 человек в 1947 г. вышли на открытое служение (таблица 5). Не будет преувеличением считать, что группы верующих, которые окормляли эти священнослужители (на открытое служение выходили наиболее активные нелегалы, безусловно, продолжавшие служить и после закрытия церквей), также желали легализации. Тем более что из рассмотрения придется исключить 64 человека, вошедших в клир Рязанской епархии в 1944-1946 гг., так как неизвестно, сколько из них находились именно за штатом. С ними число руководителей незарегистрированных общин, стремившихся возобновить церковное богослужение, увеличилось бы еще на несколько десятков человек. Таким образом, с учетом духовенства, легализовавшегося в 1947 г., получим 235 общин, из которых 156, или 66, 4% искали легализации и 79, или 33, 6% не подавали заявления об открытии церкви. Иными словами, в Рязанской области в 1944-1947 гг. вернуться к церковному богослужению пытались примерно 2/з незарегистрированных групп. Однако в отличие от ранее оккупированных областей на остальных территориях СССР попытки легализации подпольных общин увенчивались успехом далеко не всегда. Здесь в 1943-1948 гг. было удовлетворено лишь около 20% ходатайств об открытии храмов.

Интересно, что к данным по Рязанщине очень близки данные о нелегальных общинах, поступившие через год из Горьковской области (Приложение. Таблица 4). Здесь общины, стремившиеся легализоваться и не возбуждавшие ходатайств об открытии храма, разделились практически поровну: 26 (49, 1%) в первой группе и 27 (50, 9%) во второй. Иная ситуация складывалась в Центральном Черноземье, в Воронежской и Тамбовской областях (Приложение. Таблицы 2 и 3). В каждой из них к январю 1949 г. существовали более четырех десятков нелегальных общин, из которых к храмовому богослужению стремилась вернуться примерно треть: 30, 4% в Воронежской области и 35, 7% в Тамбовской. Это можно объяснить, во-первых, тем, что большая часть таких общин (в Воронежской области) уже вернулась к церковным службам во время оккупации, во-вторых, сильными оппозиционными настроениями, характерными для Центрального Черноземья (см., например, документы 5 и 6 в Приложении 1), и в-третьих, тем, что подавляющее большинство среди руководителей подпольных общин здесь составляли миряне и монахини (см. ниже), которые неминуемо должны были отойти в тень после открытия легального храма и назначения священника.

Вообще социальный состав руководителей незарегистрированных общин представляет значительный интерес (см. Приложение. Таблицы 5-8). Так, в Рязанской области в группе общин, ходатайствовавших об открытии церквей, тон, безусловно, задавали представители белого духовенства, прежде всего священники, желавшие выйти на открытое служение. Здесь это самая многочисленная страта - 47, 1%. В группе общин, не просивших об открытии церкви, напротив, белое духовенство в целом составляет только треть всех руководителей. Монахини в обеих группах представляли значительный слой, но именно во второй группе они были наиболее многочисленны и составляли 41, 7% всех руководителей. Следует напомнить, что иноки закрытых монастырей были заметными участниками общин, члены которых выступали носителями антисоветского эсхатологизма и со второй половины 1940-х гг. - противниками легализации. В два раза больше среди лидеров второй группы общин по сравнению с первой было представителей черного духовенства. Эти священнослужители занимали промежуточное положение. В первой группе общин они скорее примыкали к белому клиру, выражая вместе с ним настроения духовенства в целом, заинтересованного в выходе на открытое служение. Во второй группе они солидаризировались с монашествующими, выражавшими нонконформистские настроения. Характерно, что среди руководителей первой группы общин доля старших чинов черного духовенства (архимандритов и игуменов) была значительно выше, чем среди руководителей второй: 42, 9% против 15, 4%. Доля мирян в Рязанской области в обеих группах была невелика (около 1%). В целом схожая ситуация имела место и в Горьковской области за одним важным исключением: мирян здесь в обоих группах было значительно больше. (Видимо в силу незначительного числа заштатных священнослужителей: 27 человек в Горьковской области против 103 в Рязанской.) При этом именно среди общин, не стремившихся к легализации, миряне-руководители играли ключевую роль. В этой группе они составляли 48, 2% руководителей, а вместе с монахинями - 55, 6%.

Еще более красноречивая в этом отношении информация поступила в 1948 г. из Центрального Черноземья (Приложение. Таблицы 6 и 7). Среди лидеров нелегальных общин миряне здесь, безусловно, преобладали: в Воронежской области они составляли 85, 2% руководителей, в Тамбовской - 52, 5%. Сказывались, очевидно, более интенсивные, чем в других областях, репрессии против духовенства, а также выход священников на открытое служение в Воронежской области в годы войны. Характерно, что именно из центрально-черноземных областей чаще поступали сведения о священниках-самозванцах или лицах, находившихся под каноническими прещениями, но продолжавших служить в незарегистрированных общинах. Понятно, что эти общины испытывали острый дефицит духовенства. Представляется, что преобладание среди лидеров церковного подполья мирян и монахинь, а не священнослужителей было - в ряду других, вышеперечисленных - одной из существенных причин того, что нелегалы Центрального Черноземья не столь активно искали легализации, как их собратья из Рязанской и Горьковской областей.

Из приведенных данных видно, что процесс легализации подполья затрагивал не только незарегистрированные группы верующих, но и священников-нелегалов. Их выход на открытое служение был заметным явлением в военные и послевоенные годы. В середине 1940-х гг. кончались сроки заключения священнослужителей, арестованных в 1935-1937 гг. Возвращаясь в родные места, они начинали служить в незарегистрированных общинах, становились организаторами ходатайств об открытии церквей, пытались выйти на служение в уже открытых церквах. В Тульской области еще в середине 1944 г. возвратившийся из ссылки священник некоторое время служил на дому, а затем попытался легализоваться в Совете по делам Русской Православной Церкви. В течение 1944 г. в Вологодском облисполкоме побывало «несколько бывших священников, заявлявших о своем желании зарегистрироваться для служения в какой-либо церкви». Уполномоченный Совета по Курганской области в июле 1944 г. подводил итоги своим наблюдениям: «Прибывшие из мест не столь отдаленных бывшие священники, в большей своей части восстановившие свои связи с патриархией, стремятся оживить религиозную жизнь в деревне и в городе».

Другая часть священников, стремившихся возобновить открытое служение, состояла из тех, кто не покидал своих селений, а после закрытия храма продолжал жить в своем приходе и служить на дому. Так, даже в 1951 г. группа инспекторов Совета по делам Русской Православной Церкви, обследовавшая Рязанскую область, отмечала:

«Сохранившееся в области значительное количество старых кадров духовенства служит источником постоянного пополнения состава зарегистрированных священнослужителей, число которых до последнего времени увеличивалось. Этим объясняется и то обстоятельство, что в районах, наряду с зарегистрированным духовенством, имеются и незарегистрированные служители культа, занимающиеся церковной деятельностью вне церкви».

Эти священнослужители возвращались к служению в легальных церквах на протяжении всех 1940-х гг. (таблица 5). Среди зарегистрированного духовенства и вновь прибывших они составляли подавляющее большинство (79, 3% и 87, 5%). Почти все они были выходцами из местного населения. Из 135 священников, служивших в Рязанской области к 1 июля 1951 г. (еще 15 человек были диаконами), 83, 7% были местными уроженцами, 78, 5% получили духовное образование в Рязани и 63% имели духовный сан с дореволюционного времени. Понятно, что в основном это были люди преклонного возраста: 20, 7% из них были старше 70 лет, 63% - старше 60 лет и 88, 9% - старше 50 лет. Только 11% были моложе этого возраста. Пик легализации заштатного духовенства пришелся на 1947 г. - последний год, когда в области открывались церкви. Вероятно, возможности, открывавшиеся перед нелегальными священниками в связи с изменением политического курса, тогда стали уже вполне очевидны, а противоположная тенденция в государственно-церковных отношениях еще не дала себя знать. Кроме того, 23 сентября 1948 г. инструкцией Совета по делам Русской Православной Церкви была ограничена возможность регистрации духовенства, имеющего судимость, а ведь 65, 2% священнослужителей, служивших в 1951 г. в Рязанской области, «подвергались судебному преследованию за антисоветскую деятельность». Среди тех, кто оставался на нелегальном положении, этот процент мог быть еще выше.

Таким образом, незарегистрированное духовенство, служившее нелегально после закрытия церквей и возвращения из заключения, в 1940-е гг. было главным кадровым резервом легальной церкви на уровне епархии.

То же самое происходило и на общецерковном уровне, когда бывшие подпольные священнослужители занимали важные посты и епископские кафедры. Самый яркий пример - судьба архим. Гурия (Егорова) и его учеников. Весной 1944 г. архим. Гурий вышел на открытое служение и уже в конце года был назначен наместником готовившейся к открытию Троице-Сергиевой лавры, а впоследствии возведен в сан епископа Ташкентского и Среднеазиатского. В 1959 г. он стал митрополитом Минским, а в 1960 г. - Ленинградским и Ладожским. В конце жизни митр. Гурий занимал Крымскую кафедру. В самом начале 1946 г. за ним последовал ближайший ученик тайный иером. Иоанн (Вендланд). В 1958 г. он стал епископом и представителем Московского Патриарха при Патриархе Антиохийском, в 1960-1962 гг. он исполнял обязанности экзарха Средней Европы, 1962-1967 гг. - экзарха Северной и Южной Америки. Закончил свой путь владыка Иоанн в сане митрополита Ярославского и Ростовского.

В 1951 г. вышел на открытое служение тайный священник Сергий Никитин, рукоположенный в 1935 г. оппозиционно настроенным по отношению к руководству Московской Патриархии епископом Афанасием (Сахаровым). Впоследствии о. Сергий принял монашеский постриг с именем Стефан и в 1960 г. был рукоположен во епископа Можайского, викария Московской епархии. На этом посту он стал ближайшим помощником митр. Крутицкого Николая (Ярушевича) - второго по значимости лица Русской Церкви.

Стремление подпольных общин и духовенства легализоваться свидетельствует о их лояльном отношении к Патриаршей Церкви. Конечно, лояльность далеко не всегда была тождественна принципиальной поддержке. В 1930-е гг. лояльные Русской Православной Церкви Московского Патриархата духовенство и миряне часто оказывались инертным большинством, и, напротив, относительно небольшие группы убежденных оппозиционеров могли существенно влиять на церковный климат в епархии. Но в 1940-е гг. лояльное духовенство стремилось восстановить связь с Патриаршей Церковью. Тогда, по свидетельству очевидца, священники, желавшие вернуться к церковному служению, приходили в епархиальные управления в числе даже большем, чем требовалось для действующих храмов. Нужно также учитывать, что общины, не спешившие легализоваться, совсем необязательно были в числе принципиальных оппозиционеров: они могли продолжать выжидать из-за осторожности, в силу преклонного возраста священников-руководителей или потому, что в их населенном пункте церковь была разрушена.

Заключение о преобладании в 1940-е гг. среди нелегалов общин лояльных по отношению к Русской Православной Церкви отличается от оценки Г. Г. Карпова, который в записке от 5 октября 1944 г. писал о том, что «в своей значительной части актив» «церковных незарегистрированных групп и духовенство, в них состоящее, оппозиционно настроены по отношению к легальной патриаршей православной церкви, осуждая последнюю за лояльное отношение к советской власти и за патриотические позиции в своей деятельности». Это можно объяснить временем и целью написания записки.

Первая половина 1940-х гг. действительно была периодом активизации групп верующих, проникнутых антисоветским эсхатологизмом, которыми война была воспринята как исполнение апокалиптических пророчеств. Такие группы особенно беспокоили власти, и на них обращали внимание в первую очередь. На деле, конечно, в годы войны ни недавно созданный Совет по делам Русской Православной Церкви, ни карательные органы не проводили статистические исследования церковного подполья. С другой стороны, эта записка была призвана обосновать необходимость открытия церквей и привлекала наиболее сильные мотивировки, прежде всего акцентировала и отчасти преувеличивала политическую неблагонадежность незарегистрированных общин.

Этот вывод косвенно подтверждает то обстоятельство, что во время войны подпольные общины нередко присоединялись к денежным взносам в фонд обороны, собиравшимся в легальных церквах. В Башкирии летом 1944 г. незарегистрированный священник, совершавший богослужения в нескольких селах «при содействии руководителей сельсоветов и колхозов», часть собранных средств передавал в Фонд обороны: в одном сельсовете «им было передано под квитанцию 1200 рублей, в другом месте под расписку колхозу было сдано» 500 рублей. Когда в том же году в Мордовскую АССР был назначен благочинный, незарегистрированные священники внесли ему «пять тыс< яч> руб< лей> на патриотические цели». В Шарыповском районе Красноярского края пожертвования «для усиления религиозного влияния» собирал и сдавал в Фонд обороны мирянин, организовывавший богослужения в местах паломничеств по случаю обновления икон. Такие действия нелегалов говорят как об их лояльности Патриаршей Церкви, так и об отсутствии у этих общин настроений антисоветского эсхатологизма. Характерно, что в феврале 1943 г. один из легальных оппозиционных приходов Кировской области отказался участвовать в сборе средств на танковую колонну «Димитрий Донской», очевидно, потому, что он проходил по инициативе Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия (Страгородского) и под эгидой Русской Православной Церкви.

Надо сказать, что в конце войны еще далеко не все группы, оппозиционно настроенные по отношению к Московской Патриархии, смирились со своим нелегальным положением. В январе 1944 г. в Кировской области пытались легализоваться группы викторовской оппозиции. Причем бывший староста одного из таких приходов «вместе с наведением справки о порядке открытия церкви сразу поставил вопрос, что священников они найдут сами, священника, назначенного епископом, они не примут». Но найти единомысленных им священников для «викторовцев» представляло уже немалую проблему. Тем более что власти осторожно, но настойчиво проводили линию на легализацию лишь тех подпольных общин, которые были лояльны Русской Православной Церкви Московского Патриархата, и поощряли действия епископата, направленные на ликвидацию расколов. Председатель Совета по делам Русской Православной Церкви советовал кировскому уполномоченному «через местного епископа направить» в последний легальный викторовский приход «священника, который сумел бы убедить верующих в том, что " викторовцы" являются раскольниками».

Впрочем, такие попытки вернуться к храмовому богослужению среди церковных оппозиционеров были единичны. Большинство из них в 1940-е гг. отказывались от легального существования и осуждали прихожан зарегистрированных церквей. В Тамбовской области оппозиционеры-нелегалы вели «агитацию среди верующих через монашек о том, чтобы не открывать церковь, т< ак> к< ак> советская церковь - церковь красная». Кроме того «из них отдельные лица останавливают идущих в храм верующих, говоря: " Зачем вы ходите в церковь антихриста, там молятся за советскую власть"». В Октябрьском районе Чувашской АССР «в числе бывших прихожан Перво-Чурашевской церкви <...> имеются противники открытия церкви по мотивам того, что вновь открываемые церкви - советские, а не прежние - христианские, и поэтому нет смысла их поддерживать и ходить молиться». Накануне открытия эту церковь даже пытались поджечь. Противники регистрации общины были в двадцатке одного из приходов Краснодарского края. Объясняли они это тем, что подпись Краснодарского епископа на антиминсе расшифровывается как «красный дракон». Оппозиционеры, как и желавшие легализоваться священники и общины, прекрасно понимали, что им предстоит подтвердить свое каноническое общение с Московской Патриархией. Большинство нелегалов, выдвигавших просьбы об открытии храмов, считали это возможным. Этому способствовало и то, что некоторые группы верующих были индифферентны к церковно-политическим коллизиям эпохи и были согласны молиться в ближайшем храме любой ориентации. Выше уже говорилось о прихожанах нелегального молитвенного дома, которым руководил священник-оппозиционер, покинувших своего пастыря после того, как поблизости открылся храм Патриаршей Церкви.

Новым явлением в 1940-е гг. было появление в церковном подполье представителей «левых» расколов: обновленцев и григориан. К концу 1930-х гг. оба эти течения были фактически разгромлены. У обновленцев оставалось по 1-3 храму на епархию (исключение составляли Московская область, Средняя Азия и Северный Кавказ, где было от 6 до 11 храмов). Многие епископы и священники были арестованы. Другие в условиях закрытия церквей оказались без приходов и без официальной регистрации. В середине 1940-х гг. вместе со священниками-обновленцами, возвращавшимися из заключения, они активизировали свою деятельность. Среди 38 тульских нелегалов, выявленных уполномоченным Совета по делам Русской Православной Церкви в течение 1944 г., двое придерживались «обновленческой ориентации». Нелегальные обновленческие богослужения были замечены в столице Башкирии Уфе, в Свердловской области, в Красноярском крае. Причем в Уфе и в городе Ревде Свердловской области, как и нелегалы, принадлежавшие к Патриаршей Церкви, незарегистрированные обновленческие общины пытались легализоваться. Община недействовавшей уфимской обновленческой Покровской церкви собрала около 800 подписей под заявлением о ее открытии.

В рассматриваемый период не только стремились легализоваться незарегистрированные общины, но возникали и новые, прежде всего за счет групп верующих, получивших отказ на свое прошение об открытии храма. В этом случае собравшаяся для ходатайства об открытии церкви группа верующих не распадалась после отказа, а начинала собираться для совместной молитвы (иногда демонстративно) без какого-либо разрешения, то есть становилась нелегальной общиной. В конце 1944 г. около 300 верующих города Якутска подали заявление об открытии Никольской церкви. В феврале 1945 г. СНК Якутской АССР отклонил эту просьбу, сославшись на то, что здание церкви занято городским архивом и архитектором, а другого каменного здания «для хранения генерального плана реконструкции г. Якутска» предоставить невозможно. В результате верующие,

«несмотря на отсутствие церкви и молитвенного дома, нелегально проводили службу <...> в частных домах, напр< имер> в Пасху - 6 мая 1945 года. И наконец, 15 мая с< его> г< ода> в Радуницу (День поминовения умерших), без всякого разрешения, демонстративно и совершенно открыто, собрались на городском кладбище в количестве 150 чел< овек>, где 4 священника в облачениях целый день служили о поминовении умерших. <...> административные органы ввиду массовой явки верующих на кладбище и во избежание могущих быть кривотолков и жалоб о репрессиях за проявление религиозных чувств - со своей стороны мер не приняли. <...> Такое ненормальное положение, когда верующие вынуждены нелегально удовлетворять свою религиозную потребность, - заключал свое письмо председателю республиканского СНК уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви, - < про> исходит из-за непредоставления им соответствующего помещения для отправления религиозных служб».

В Якутии тогда не было ни одной действующей церкви; до революции их было 72.

Новые подпольные общины вследствие отклонения местными органами их ходатайств об открытии церквей возникали по всей стране. В январе 1944 г. жители тамбовского села Такино попытались «самовольно» открыть недействующую церковь, а после вмешательства местных органов власти продолжали собираться на богослужения в частных домах. В Чкалове в том же году городские власти задерживали передачу здания церкви верующим, хотя просьба их была удовлетворена. Из-за этого помимо зарегистрированной общины, собиравшейся на службу в арендованном доме, в городе молились на квартирах еще несколько, уже незарегистрированных групп. Верующие Исилькульского района Омской области тогда же подавали заявление об открытии церкви, но получили отказ. После этого их уполномоченная организовала молитвенный дом. Такие новообразованные общины, судя по документам, были менее устойчивы по сравнению с группами, возникшими после закрытия храмов, но появлялись они часто и в течение всех 1940-х гг. На это указывал и председатель Совета по делам Русской Православной Церкви, увязывая «неосновательное отклонение ходатайств об открытии церквей» с увеличением числа «нелегальных групповых церковных служб в домах верующих».