Глава 16 Любовь прошедшая сквозь годы.

... я прикоснулся к мечтам твоим и был не добрым этот миг. Песком сквозь пальцы мои скользил тот мир что был для нас двоих. Мы шли на встречу все ускоряя шаг, прошли на сквозь друг друга не узнав...

В. Кипелов

Ночи в Энцерсдорфе в начале мая стояли теплыми и тихими. Воздух почти совсем не двигался, и все вокруг наслаждалось покоем и ароматом цветущих яблонь с груш.

В казарме после отбоя все было как обычно. Кто-то засыпал мгновенно, кто-то ворочался, не в силах быстро освободиться от дневных впечатлений.

Яшка лежал на спине, уставившись в потолок, и думал о войне, о том, что скоро наверное домой, о Гертруде.

Гетруда… Как-то несколько дней назад он, слушатель курсов военных водителей, оказался в ночном патруле. Неширокие улочки небольшого австрийского городка тогда встретили его и еще двух матерых, огрубевших в окопах пехотинцев полным молчанием и совершенно черными, словно ослепшими окнами спящих домов.

Но в одном из домов вдруг блеснул тусклый огонек. Трое патрульных бесшумно, как инструктировал их разводящий капитан перед выходом на маршрут, перепрыгнули через невысокий ажурный заборчик и метнулись к дверям. Старший патруля, держа свой ППШ наизготовку, молча кивнул подбородком Яшке, указывая на дверь.

Дверь была закрыта изнутри, хотя согласно временному распоряжению советской комендатуры Энцерсдорфа местным жителям запрещалось запирать свои дома на ключ даже на ночь. Новые оккупационные власти серьезно опасались скрывавшихся по окрестным лесам солдат и офицеров вермахта, а также переодетых эсесовцев, рассеянных в результате боев за Вену. Уже одно это обстоятельство было достаточным поводом досмотреть помещение с пристрастием.

Но пока не было ясно, кто и что в доме, приходилось «переговариваться» взглядами и жестами. Теперь – дверь. Кивком подбородка пехотинец заставил Яшку отойти от двери на пару шагов, и когда тот оказался на безопасном расстоянии, сильным ударом ноги с первого же раза вышиб тонкую фанеру. Сквозь хруст рассыпающейся на щепки двери раздался пронзительный женский крик. Ворвавшиеся в дом русские солдаты едва не сшибли женщину с ног. На свою беду, она оказалась прямо на их пути. Не обратив никакого внимания на женщину с зажженным светильником в трясущихся руках, патрульные устремились в соседнее помещение.

Согласно инструкции, старший патруля контролировал общую обстановку в секторе обстрела, косясь одним глазом на хозяйку дома, которая так и осталась стоять с зажженным светильником в трясущихся руках. Два других бойца должны были осторожно обследовать комнату за комнатой.

Усатый пехотинец с погонами ефрейтора, пригнувшись, засеменил направо. Яшке досталась комната, которая выходила своей дверью в холл с левой стороны.

Тихонько ткнув кончиком автоматного ствола незапертую дверь, Яшка медленно заглянул в образовавшийся проем. Обыкновенная комната, маленькая, с небогатой, но аккуратной мебелью. Спальня, мелькнуло в голове у Яшки. Вон и кровать стоит. Правда, положение шкафа ему показалось несколько странным. Он стоял не вдоль стены, как это обычно бывает, а поперек комнаты. Там, за шкафом, должно было быть какое-то пространство.

Яшка буквально на цыпочках подкрался к углу шкафа и, резко вскинув автомат, сделал прыжок в сторону. Если там прячется враг, то либо он, Яшка, первым нажмет на спусковой крючок, либо вместо него это сделает тот, кто прячется. В одном Яшка был уверен – если беглый солдат вермахта или эсесовец действительно укрывается за шкафом, у него, скорее всего, нет возможности следить за перемещениями русского солдата. А там, как говорится, только Бог решит, кому сегодня лечь в теплую постель, а кому – в сырую землю.

Вообще-то Яшка не жаловался на отсутствие на фронте хорошей реакции. Она уже не один раз спасала ему жизнь в бою. Ну и немного везения, конечно…

К счастью, в самый последний момент он все же удержался и не нажал на гашетку. За шкафом притаились две совсем юные девушки, даже еще девочки. В чертах их, в нескладных еще фигурках, наверное, уже должно было угадываться новое, женское обаяние. Однако в тот момент они были мало похожи на милых созданий, на их лицах читался один сплошной ужас, который смазал всю их красоту. Девушки, возможно, ожидали самого худшего из того, что они могли представить себе и что могли слышать о русских солдатах-варварах.

Увидев, кто прячется за шкафом, Яшка мгновенно выпрямился и опустил вниз ствол своего автомата. Сразу же как-то отлегло – наверное, это кровь отхлынула от лица. Яшка не удержался и подмигнул девчонкам, но на всякий случай поднес палец к губам – ни звука мне тут!

Девушки прекрасно все поняли. Они продолжали стоять, прижавшись друг к другу и уставившись на молоденького русского солдата широко раскрытыми от страха глазами их губы беззвучно шевелились – кажется, это была молитва.

- Эй, ну что там? – из прихожей послышался голос старшего патрульного, обращенный к Яшке. «Значит, у них все чисто», - сделал он вывод. Но что же теперь с этими девчонками делать?

- Что у тебя? Ты чего молчишь, а? – в дверном проеме показалась усатое лицо пехотинца. Опытным взглядом он быстро пробежался по стенам комнаты, оценивая ее содержимое. В общем, скудненько как-то, поживиться особо нечем…

- Да-а… нет тут никого. Все чисто, - Яшка резко развернулся на голос своего старшего напарника и направился на выход. Он старался занять собой как можно больше пространства комнаты. Нельзя было допустить, чтобы пехотинец прошел в комнату и заглянул за шкаф. Нарочито демонстрируя свое полное спокойствие и расслабленность, Яшка стволом автомата зачем-то подцепил край матраца. И зачем он это сделал?

«Хм, молодой еще, пацан», - криво усмехнулся пехотинец. Про себя он посетовал на то, что в патруль ставят к ним всяких салаг вроде этого мальчишки, и тут же решил, что выскажет все это своему начальству в комендатуре. «Поди, только-только призвали сосунка. И пороха-то, наверное, еще не понюхал», - заключил про себя сержант Красной Армии, прошедший с боями до красавицы Вены от самого нашего Сталинграда.

В этом австрийском доме патрулю делать больше было нечего. Время их дежурства подходило к концу. Когда они уже возвращались в комендатуру, Яшка по дороге все терзался вопросом, правильно ли он поступил, не сообщив своему непосредственному начальнику о юных неустановленных личностях за шкафом. Ну не сообщил и не сообщил, и что? В конце концов, там, за шкафом, притаились две симпатичные девчонки, готовые умереть от ужаса.

Яшка не мог заснуть, потревоженный мыслями о невоенном. Почему-то здесь, на фронте, ему меньше всего думалось о войне. Нет, дело свое, кем бы он ни был – посыльным, минером, сапером, катерником или теперь вот водителем – он делал честно и вполне умело но было скорее делом рук и ног, но не души. Душа, видать, зачерствела в сырых окопах, пахнувших прелыми корнями деревьев и травы и почему-то дождевыми червями, у могил погибших однополчан. Душа, которая, казалось бы, уже срослась с телесным и пропахла соляркой, машинным маслом и запахом гари, тянулась к другому, мирному и спокойному.

После того памятного патруля он не забыл дорогу в этот дом. Мать Гертруды не знала, как отблагодарить отважного русского парня. Она называла его то спасителем, то настоящим джентльменом, то просто старалась угодить ему, как могла, подкладывая в тарелку стриженому солдатику аппетитные вареные картофелины (другой еды в доме не было).

По началу встречи с Гертрудой и ее матерью были скоротечны в редкие дни, когда он мог выбраться под каким-нибудь надуманным предлогом в город. Девушка присаживалась в сторонке и молча рассматривала симпатичного русского, пока того, суетясь, угощала фрау Матильда. В такие минуты в ее голову приходили самые странные мысли по поводу Якоба. Они то смешили ее, то раздражали, то вызывали приступы какой-то непонятной легкой грусти. И она все больше и больше убеждалась в том, что этот парень, смешно говоривший на ломаном немецком, ей интересен.

Потом Яшка пригласил Гертруду на прогулку, открыто ходить по улицам он не мог так как улизнул в самоволку. Парень присмотрел живописную полянку спрятавшуюся от посторонних глаз в густо заросшей деревьями рощице. Они шли молча вслушиваясь в пение птиц:

-поют, как на Украине, на моей родине, заметил Яшка.

-а где это Украина? спросила девушка и Яшка принялся рассказывать про Доброполье, про украинские степи, ставки и как-то сам не заметил как взял Гертруду за руку, девушка не сопротивлялась, ее хрупкая ладошка уютно устроилась в его крепкой слегка шероховатой ладони. Эти двое даже не заметили, что начали разговаривать обо всем на свете и казалось что нет сейчас в целом мире более близких людей чем они. Несколько часов пролетели как мгновение, Яшке нужно было возвращаться в часть, он отвел Гертруду домой пожав на прощание руку, а девушка сама не поняла что делает, быстро поцеловала его в щеку и убежала. Парень ошарашено прикоснулся к своему лицу, которое просто пылало, что то такое новое и доселе не известное полыхнуло в сердце, но времени раздумывать над этим не было и он сорвался с места и побежал в свое расположение.

Юношеская любовь похожа на цветок, такой на первый взгляд слабый и хрупкий, но если вдуматься то голова кружится от его силы, вы когда-нибудь задумывались глядя на асфальтированную дорогу по среди которой не известно каким образом пробив оковы выбрался на свободу и окреп росток. Так и пришла любовь к Яшке и Гертруде опасности и ужасы войны ей были не почем, она крепла и цвела - первые объятия - аромат ее волос, первый поцелуй - восхитительный вкус ее губ...

...Усталость, накопленная за день, в конце концов брала свое. Яшка перевернулся на другой бок и стал быстро засыпать. Последней его осознанной мыслью перед тем, как окончательно погрузиться в крепкий сон, была мысль о том, что Гертруда ему нравится, очень нравиться и что с этим новым для него состоянием надо что-то делать.

Дневальный на тумбочке, не дожидаясь полуночи, перевернул листок календаря на 9 мая…

- В ружье! В ружье!!! – орал во всю глотку дневальный. Но это было уже лишне.

Полуодетые курсанты, на бегу ныряя в свои гимнастерки и передергивая затворами винтовок, громыхая сапогами по полу, один за другим выскакивали из дверей казармы и, рассыпаясь по периметру двора, перебежками быстро занимали круговую оборону под прикрытием невысокого забора.

Несколько минут назад школа военных водителей была мгновенно разбужена и выброшена из своих постелей ожесточенной стрельбой, которая слышалась неподалеку. В предрассветной мгле бойцам было хорошо видно, как над комендатурой, которая находилась в нескольких кварталах от их расположения, над казармами комендантской роты и саперного батальона в безоблачное небо, на котором еще не успели потухнуть самые крупные звезды, улетали огненный полосы разноцветных трассеров.

Грохот стоял неимоверный. Палили, похоже, из всего легкострельного, что только могло бать у пехоты и саперов. В какофонию, производимую стрелковым оружием, вклинивались очереди из легких зениток, стоявших неподалеку от штаба саперов.

- Эх, мать твою, наверное, какие-то фрицы прорываются, - пробасил залегший рядом взводный. Капитан стволом своего Макарова осторожно отодвинул чуть в сторону ветку пахучей сирени и пристально посмотрел туда, где стрельба не только не стихала, а еще и усиливалась. Да, с таким жиденьким вооружением да этим сопливым молодняком, много не навоюешь, если немцы сунутся в сторону автошколы…

- А чего это они в небо все садят? Чтоб вас! Они че там, с ума посходили, что ли? – недоумевал вслух офицер.

В это время Яшка лежал рядом с винтовкой наизготовку и думал о подлости судьбы. И кому это понадобилось, чтобы в самом конце войны он вдруг вот так, можно сказать, по-глупому, не досмотрев свой приятный мужской сон про Гертруду, был убит каким-нибудь немецким дезертиром, прорывающимся на запад к американцам?

- Отхазория, давай-ка дуй к комендатуре. Узнай, что там у них, - старлей повернулся к толстощекому лупоглазому грузину. Тот помрачнел. Ему страсть как не хотелось высовываться куда-либо из своего укрытия. Но делать нечего – приказ…

- И смотри там, осторожнее. Вдоль заборов давай, не суйся на середину улицы. Не на параде.

Этих слов капитан мог бы и не произносить. Новоявленный лазутчик был призван в действующую армию совсем недавно, но он очень хотел вернуться живым в свой родной Зугдиди, и потому страх получить шальную пулю сам собой прижимал его к заборам, вытянувшимся вдоль улицы.

Но боялись шальных пуль и мотоциклистов в запыленных немецких касках притаившиеся за заборчиком бойцы совершенно напрасно. Светящиеся разряды все летели в небо, Отхазория уже исчез из вида, перебежками завернув за поворот улицы, и курсанты остались ждать непонятно чего.

Руки у многих начали неметь от напряженной неподвижности. От земли, на которой распластались бойцы, потянуло утренним холодком. Но никто из солдат и их командиров не решался сдвинуться с места.

Так прошло еще минут десять или пятнадцать…

- А-а-а!.. – в конце улицы показался бегущий во весь рост рядовой Отхазория. Бойцы, выглядывая из своих укрытий, пытались понять, что орет на бегу этот раскрасневшийся человек. Это было сложно – кричал он на своем родном языке.

- Что? Ты что там орешь?! – капитан привстал. Кажется, до него стало что-то доходить.

- Побэда! Вай, дарагой, побэда!!! Гитлер капитулировал! – наконец расслышали бойцы крик рядового Отхазория.

Победа! Неужели – все?..

«Думм-думм», - совсем рядом энергично стукнул пистолет капитана, и в небо полетели первые залпы салюта. Бойцы с криками «ура!» вскинули свои стволы вверх и дружно нажали на спусковые крючки.

Победа! Войне конец! Я живой! Я буду живой! Я буду жить счастливо и долго, долго и счастливо!

Сердце колотилось ужасно. Казалось, оно вот-вот прорвет его тело изнутри и ринется на свободу. Уши глохли от работавших совсем рядом ружей и автоматов, но это было пустое.

Завтра все будет уже совсем по-другому. Завтра улягутся страсти и люди снова увидят, что до окончательного мира еще далеко и сложно.

Но сегодня … сегодня пусть земля трясется и небо стонет от нашей безумной радости! Мы ее заслужили, мы ее выстрадали, и теперь никто не сможет отнять ее у нас.

Яшка орал, размахивая пилоткой над своей стриженой головой. В этот момент он не знал да и не мог знать, что жизнь его совсем скоро сделает неожиданный поворот и не на той развилке, на котором ему хотелось бы…

***

Солнце своей верхней кромкой только-только показалось из-за узкого перешейка, отделявшего Черное море от большущего озера Сютгел, а Яшка уже был на ногах. Вернее, на своем катере, заранее приготовленном для высокопоставленного гостя.

Хотя какой там гость! Если уж быть совсем точным, то человек, из-за которого уже третий день подряд в санатории Южной группы войск стоял форменный переполох, был здесь самым настоящим хозяином, а не гостем. Румынский курорт Мамая находился совсем рядом с шумной портовой Констанцей. В этом южном, солнечном городе располагался штаб советской Южной группы войск, и штабные офицеры с женами любили в выходные дни отдыхать на белоснежных песчаных пляжах, омываемых с одной стороны морем, а с другой – водами пресного озера.

Но командующий ЮВГ маршал Федор Толбухин, несмотря на близость Мамаи к Констанце, наезжал в эти места крайне редко, и отдых его всегда был скоротечным и весьма беспокойным.

Молодой солдат Яков Шевченко несколько месяцев назад наконец-то принял военную присягу, до этого находясь в действующей, воюющей армии более двух лет. За это время он сносил не одну гимнастерку и истоптал не одну пару сапог. Призыва для него как такового, собственно, и не было – он просто из одной части перебрался в другую, и только-то.

Катер медленно покачивался на слабой озерной ряби, яркие блики от воды слепили глаза, разогретый на солнце металл корпуса слегка обжигал ладони. М-да, и что-то будет к полудню…

Яшка совсем разомлел, ожидая важного пассажира, а того все не было и не было. По берегу, возле пристани, где был пришвартован его катер, туда-сюда мотались взъерошенные адьютанты и писари, а рядовой Шевченко никуда не спешил. Ему просто некуда было спешить – его срочная служба только начиналась, война была позади, жизнь в общем-то налаживалась. Он наверняка все успеет, он еще очень молод – почти совсем мальчишка, хотя за плечами у него уже такой жизненный опыт, что дай бог каждому. Или не дай бог…

Одно не давало ему покоя воспоминание тяготило его, не давало спокойно созерцать яркую южную природу и праздно шатающуюся курортную публику, получая от этого полное удовольствие.

В какой-то момент его отношений с Гертрудой ему стало ясно, что надо выбирать. Или он должен остаться со своими сослуживцами, боевыми товарищами и забыть девушку с светлыми волнистыми волосами и зелеными глазами. С каждым днем любовь между юношей и девушкой крепла все сильнее, и нужно было принимать решение или же он остается с ней в Австрии и забывает дорогу не только к своим товарищам, но и домой, к родным. Ведь ничего другого в голову, кроме банального дезертирства, не лезло.

Из плена вернулся отец Гертруды - Томас машинист паровоза, захваченный нашими войсками на территории Украины вместе с грузовым составом для немецких войск. Папа ее, видимо, уже получил всю необходимую информацию от своих дорогих женщин, был наслышан о подвиге русского Якоба, спасшего его дочь от алчущей дешевых удовольствий солдатни.

В общем, решительный разговор между двумя мужчинами явно назревал, и к этому подтолкнули их усиленно распространявшиеся Энцерсдорфе слухи о том, что русские войска вот-вот выйдут из Австрии. В этой стране, пожелавшей и дальше вести свою нейтральную политику, Красная Армия была уже лишней.

Собственно, это в голове отца Гертруды, хлебнувшего печального хлеба военнопленного и пожалевшего молодого Якоба, возникла «оригинальная» идея с побегом. Для Яшки все это звучало куда проще и оскорбительнее – дезертирство. Но он все же согласился.

План был прост и, как казалось идеален. Так как рядового Шевченко - по давней привычке и зная непоседливый характер этого военнослужащего – командиры часто отправляли посыльным с разными поручениями, было решено инсценировать нападение на одинокого мотоциклиста и его исчезновение. Свое согласие двое мужчин скрепили, выпив по рюмке шнапса.

Затем Томас, весьма довольный своей паровозно-крестьянской изобретательностью, планировал укрыть будущего мужа дочери (а в ее семье уже практически никто не сомневался, что этот русский солдат станет мужем для их девочки) в какой-нибудь отдаленной деревушке в Альпах, где у него было немало хороших и верных друзей. Там, вдыхая прозрачный горный воздух, тихо и незаметно дождаться, когда в Австрии не станет ни одного советского военного.

Для всех же остальных, не посвященных в этот замечательный план – а в него не посвящали даже женщин, Яшка должен был погибнуть, и доказательством его смерти должны были послужить найденный на дороге мотоцикл с простреленным бензобаком и характерные пятна крови на месте падения машины.

Но произошло то, что, наверное, и должно было произойти. То есть все полетело к чертям собачим, как потом сетовал Томас, пытаясь утихомирить разрыдавшуюся Гертруду, так нелепо покинутую свои несостоявшимся женихом. Однажды начальник водительских курсов вызвал Яшку к себе и спросил:

- Шевченко, ты, кажется, ездил на грузовом дизельмане? Это правда?

- Так точно, товарищ капитан! – бодро ответил рядовой Шевченко, не подозревая, к чему все это приведет в итоге.

- Отлично! Тогда получай машину, оформляй все документы, бери карты и дуй прямиком на Бухарест. Там останешься, будешь ждать нас. Мы перебазируемся в Румынию.

- Так мне же ехать в Вену, посыльным…

- Это приказ, рядовой Шевченко!

Исчезновение» Яшки по плану Томаса было намечено на следующий день…

Но все это уже в прошлом. Глядя на озерную рябь, он вздохнул и, вспомнив мягкие тонкие пальцы Гертруды и ее красивые, насмешливо прищуренные глаза, от досады шлепнул ладонью по воде. Может, тогда, когда он сказал это свое «Так точно» командиру, надо было плюнуть на все и, рискуя всем, сбежать? Но как же было все бросить – боевых друзей, родных, свое село? Разве можно было вот так сразу и бесповоротно предать всю ту отеческую заботу, которую дарили огрубевшие внешне, но такие добрые и сильные духом однополчане? Разве мог он предать Андриана Саввича Курочку, воплощение мудрости и спокойствия простого русского солдата, забыть его счастливые слезы когда Яшка вернулся в батальон целым и невредимым? Искренние слезы сильного мужчины – они, между прочим, дорогого стоят.

Нет, не мог. Не мог он предать все это и мама, самое главное мама была его жива, хоть и затерялась где-то на просторах огромной суровой страны.

Прости, любимая Гертруда, ты обязательно найдешь свое счастье, ты не можешь не найти его… Прощай, я всю жизнь буду любить и помнить о тебе....