Кодекс как для юристов, так и для дилетантов?

Если мы остаемся сугубо в заданных географических рамках, на которые рассчитано действие кодекса в пространстве, то возникает другой вопрос: должен ли быть кодекс адресован всем без исключения, т.е. и профессионалам, и дилетантам, или его текст должен быть доступен только профессиональным юристам?

Идея кодекса, понятного для всех, родилась в эпоху Просвещения: кодекс должен быть прост, как природа, чтобы каждый гражданин мог легко усвоить его содержание. Жан-Жак Руссо, например, выступал за кодексы «настолько ясные, краткие и точные, насколько это вообще возможно»². Монтескье высказывался в том же духе: «Законы ни в коей мере не должны быть изощренными: они рассчитаны на людей с посредственными умственными способностями; законы никак не являются проявлением искусства логики — они олицетворяют здравый смысл простого отца семейства»³. Данная идея достигла апогея в ходе Французской революции, будучи связана с царившей тогда мечтой о мире без юристов. Скажем, один из депутатов одного из революционных собраний заявлял в этом смысле: «Небольшое число совершенно ясных, абсолютно простых законов сделает ваши суды ненужными. Я смогу судить себя сам или попросить судить меня моего друга, моего соседа, первого встречного!»⁴ Немного спустя ту же идею доступного всем кодекса отстаивал и Бентам, мечтавший, чтобы его Панномион обладал совершенной ясностью и был понятен как юристам, так и дилетантам. Подобные устремления отражают принципы утилитаристской философии, которую он исповедовал: каждый, будь то профессионал или непрофессионал, имеет право оценивать целесообразность любой правовой

¹ См.: A. Sé riaux, Un code pour l'Univers, ré flexions sur la codification du droit canonique, art. cité.

² J.-J. Rousseau, Considé rations sur le gouvernement de Pologne et sur sa ré formation projeté e en avril 1772, Garnier, p. 382.

³ Montesquieu, De l'Esprit des lois, livre XXIX, chap. XVI.

⁴ Письмо депутата Седиллеза от 26 сентября 1792 г. (цит. no: H. Cauviere, L'idé e de codification en France avant la ré daction du Code civil, op. cit., p. 88).

Выбор круга людей

нормы, поэтому кодекс должен быть понятен всем¹. Любопытно, что когда некоторые подхалимы, изощряясь в оригинальности, перекладывали на стихи французский Гражданский кодекс, то они опять-таки объясняли свой замысел в том числе и желанием сделать Кодекс общедоступным: «Кодекс Наполеона создан для того, чтобы каждый держал его в своих руках; он должен стать для французов настольной книгой, поскольку нет для них на свете книги более полезной... Следовательно, необходимо, чтобы он четко запечатлелся в памяти; стихотворная форма, в которой мы постарались здесь его изложить, призвана оказать в этом неоценимую помощь»². XIX век богат и на другие примеры подобного рода. Так, один автор, озаботившись тем, как бы «сделать доступнее закон, чье действие каждый из нас может ощутить на себе в любое мгновение и который тем не менее известен или понят лишь столь узкой группой людей»³, трудился не покладая рук над составлением пятидесяти двух кодексов (опубликовано было только шесть из них), адресованных священникам, наследникам, книготорговцам, виноделам, трактирщикам, налогоплательщикам, артистам... Эти утопические идеи находили отражение и в кодексах, принимавшихся в коммунистических странах. Скажем, как отмечалось в литературе, ZGB (Zivilgesetzbuch) — Гражданский кодекс ГДР, действовавший с 1976 по 1990 г., — «закрепляет права граждан в такой форме, что его положения для них легко доступны... Структура кодекса и последовательность его статей соответствуют условиям реальной жизни граждан. Он написан хорошо знакомым простым людям языком»⁴.

Приведенные примеры показывают, что стремление к общедоступному кодексу в значительной мере представляет собой утопию⁵, хотя вряд ли здесь есть необходимость в особых доказательствах. Нисколько не удивляет тот факт, что такое же стремление мы обнаруживаем не где-нибудь, а в «Утопии» Томаса Мора: «Все в утопии являются докторами права, поскольку, я повторяю, там очень мало законов, и их самое грубое, самое материалистическое толкование

¹ D. Baranger, Bentham et la codification..., art. cité, p. 30.

² Decomberousse, Observations pré liminaires au Code Napolé on mis en vers, Paris, Clamant frè res, 1811.

³ H. Celliez, Code du voyageur, Paris, Marchant, 1836.

⁴ Цитата из «Вестника ассоциации юристов ГДР» (цит. по: Y. Eminescu, T. Popescu, Les codes civils des pays socialistes, LGDJ, 1980, pré f. D. Talion, p. 15).

⁵ V. Lasserre-Kiesow, La compré hensibilité des lois à l'aube du XXI siè cle // Le Dalloz, 2002, p. 1159: «Юридическая прозрачность законов является химерой».

Техника кодификации

воспринимается как толкование наиболее разумное и наиболее справедливое»¹. Утопизм идеи кодекса, доступного для понимания всех без исключения, проявляется, пожалуй, еще и в том, что сторонники этой идеи нередко вынуждены ссылаться на некий идиллический «золотой век» закона, конец которому якобы положили профессиональные юристы. Так, Кондорсе* утверждал, что «примитивные законы всех народов были написаны на наречии, которое понимали абсолютно все; только с течением времени легисты создали сложные, туманные кодексы, написанные таким неудобоваримым стилем, что он не понятен никому, кроме них самих»². К концу XIX в. мечта о доступном для простого ума кодексе начинает угасать, хотя в литературе тех лет еще можно встретить рассуждения одного автора** о том, что необходимо составлять «законы настолько ясные и настолько полные, чтобы для их уяснения отцу семейства, коммерсанту, промышленнику, фермеру, лавочнику, рабочему и т.д. не требовалось прибегать к сложным правовым конструкциям»³. Здесь, конечно, нельзя не признать, что образ юриста, замкнувшегося в своих терминах, недоступных пониманию обыкновенного человека, везде и всегда являлся и является сюжетом бесконечных литературных карикатур, провоцирующих желание бороться за то, чтобы кодексы составлялись таким языком, который понятен каждому⁴.

¹ T. More, L'Utopie, trad. V. Stouvenel, Librio, p. 96 (ср. с русским переводом по изданию: Томас Мор. Утопия. М.; Л. 1947. С. 171 — 172. — Примеч. пер.).

* Мари Жан Антуан Карита, маркиз де Кондорсе (1743-1794) - великий французский ученый, философ и политический деятель в период Революции, депутат Законодательного собрания, член Конвента; был близок к жирондистам, после их разгрома обвинен, восемь месяцев находился в розыске; после ареста покончил с собой. — Примеч. пер.

² Condorcet, цит. по: D. Gutman, L'objectif de simplification du langage juridique // Les mots de la loi / sous la dir. de N. Molfessis, op. cit., p. 74.

** Имеется в виду известный швейцарский цивилист конца XIX — начала XX в. Эрнест Рогэн - профессор сравнительного гражданского права Лозаннского университета, публиковавший также свои труды во Франции; наиболее известны его незаконченный семитомный «Курс сравнительного гражданского права» (Париж — Лозанна, 1904—1914 гг.) — одна из первых цивилистических компаративистских работ такого рода, а также книга «Чистая юридическая наука» (Париж - Лозанна, 1923). О его вкладе в сравнительное правоведение см. также на русском языке: Очерки сравнительного права. М., 1981. С. 146. — Примеч. пер.

³ Е. Roguin, Observations sur la codification des lois civiles (цит. по: F. Larnaude, Le Code civil et la né cessité de sa ré vision // Livre du centenaire, op. cit., t. 2, p. 917).

⁴ См., например, у Гегеля (F.G. Hegel, Principes de la philosophie du droit, op. cit., § 215): «Развешивать законы так высоко, чтобы их не мог прочесть ни один гражданин, как это делал тиран Дионисий, или скрыть их за витиеватыми формулировками ученых книг, сборников судебных решений, рассуждений юристов, обычаев и т.п.,

Выбор круга людей

С утопическими идеями создания кодексов, рассчитанных на всеобщее понимание, должно быть покончено, поскольку ничто не может заменить точность юридической терминологии. Как указывал Жени, необходимо «очистить от разговорного языка и выделить в отдельное целое язык юридико-технический, специально приспособленный для решения стоящих перед ним задач»¹. Право представляет собой науку, которая может выражать свое содержание исключительно посредством присущих ей одной терминов². Если принять за основу этот тезис и оставить в стороне разного рода утопии, примеры которых мы здесь привели, то в интересующем нас аспекте достаточно четко просматривается разграничение между двумя подходами: один подход можно условно обозначить как французский, а другой — скорее как германский³.

Французская традиция характеризуется тем, что здесь, с одной стороны, периодически возникает стремление к созданию более или менее доступных для обывателя кодексов, но, с другой стороны, данное стремление так до конца и не реализуется — итоговый результат оказывается в значительной мере далек от первоначальных замыслов.

Так, невзирая на неуемное желание многих революционных кодификаторов разработать понятный народу кодекс, — желание, объяснявшееся влиянием философии Просвещения⁴, — Гражданскому

да еще все это на чужом языке, так что знание действующего права становится доступным лишь тем, кто изучает его специально, — все это одинаково несправедливо» (ср. с переводом: Гегель Г.В.Ф. Философия права // Философское наследие. Т. 113. М., 1990. С. 252-253. - Примеч. пер.).

¹ F. Gé ny, Science et technique en droit privé positif, op. cit., № 254.

² См.: H. Mazeaud, Mé thodes gé né rales de travail, Montchrestien, é d. 1994 par D. Ma- zeaud, p. 109: «Мы только и слышим, как вокруг раздаются пожелания разработки " народных" кодексов, текст которых был бы понятен всем... При этом многие забывают, что право есть наука, а всякой науке необходим свой собственный терминологический словарь для краткого обозначения присущих ей понятий; в противном случае, если специальная терминология отсутствует, для определения каждого из понятий требуется целый набор фраз».

³ Ср.: V. Lasserre-Kiesow, La technique lé gislative // Etude sur les codes civils franç ais et allemand, thè se, Paris II, 2000, p. 26. Автор восходит к истокам этого противопоставления, нашедшего отражение в двух изученных им Гражданских кодексах - французском и германском.

⁴ Представляя свой проект Гражданского кодекса 1793 г., Камбасерес утверждал, что «законодатель работает для народа: он должен прежде всего говорить с народом; его задача выполнена тогда, когда он народом услышан» (Р.А. Fenet, op. cit., 1.1, p. 3). Впро-

Техника кодификации

кодексу «удалось найти золотую середину между бесплодной абстракцией и разочаровывающей казуистикой»¹. Стиль его прозрачен, но он не должен вводить в заблуждение: французский Гражданский кодекс представляет собой творение юристов, предназначенное для юристов, а его составители прямо отвергли идею кодекса, текст которого способен усвоить каждый. Вспомним слова Порталиса: «Говорят, что народ не сумеет выпутаться из этого лабиринта норм и понять, чего надо избежать и что нужно сделать для того, чтобы обеспечить надежность своих владений и своих прав. Но разве смысл кодекса, даже самого простого, может быть доступен всем слоям общества? Разве вечно бушующие в нас страсти не мешают нам понять подлинный смысл правовых норм, разве они этот смысл не искажают?»² Как отмечалось в литературе, если бы Гражданский кодекс был действительно кодексом «народным», то не возникало бы, наверное, нужды публиковать, спустя непродолжительное время после его вступления в силу, популярное общедоступное резюме Кодекса, ко всему прочему имевшее большой успех среди широких слоев населения³. В Объяснительной записке к подготовленному им проекту швейцарского Гражданского кодекса Ойген Хубер вынужден был признать наличие все того же «великого расхождения» между пониманием юриста и пониманием дилетанта: «Установленные правила должны обладать определенным смыслом для простого человека, но это не мешает специалисту обнаружить в них смысл более широкий или более глубокий по сравнению с тем, что видит неспециалист»⁴. Остается добавить, что как французский, так и швейцарский Гражданские кодексы подвергались критике за характерную для них терминологическую неопределенность, которая часто

чем, данный проект был отклонен как раз в силу того, что его нашли слишком сложным для всеобщего понимания (см.: J.-L. Halperin, L'impossible Code civil, op. cit., p. 135).

1 F. Gé ny, La technique lé gislative..., art. cité, p. 1012. В том же смысле: G. Cornu, Droit civil, Introduction..., op. cit., № 284, n. 7: «Каково соотношение в Кодексе юриди-ко-технической терминологии и разговорной лексики? Карты в руки тому, кто сумеет это соотношение точно измерить. Но если не делать никаких заявлений принципиального характера, то текст Кодекса не несет на себе отпечаток преобладания ни той, ни другой, т.е. в целом соотношение юридико-технической терминологии и разговорной лексики выглядит достаточно удачным».

² J.-E.-M. Portalis, Discours pré liminaire..., op. cit., p. 11.

³ V. Lasserre-Kiesow, thè se cité e, p. 233. Автор цитирует произведение Морена «Популярный пересказ Гражданского кодекса», многократно переиздававшееся во второй половине XIX в.

⁴ Exposé des motifs de Г avant-projet, 1901, 1, p. 10.

Выбор круга людей

возникает именно тогда, когда законодатель использует не только юридико-технические, но и общеупотребительные выражения¹.

Наблюдаемое в современном мире бесспорное усложнение права не может в качестве неизбежной реакции не усиливать стремление к составлению понятных всему населению кодексов, иначе под угрозу ставится принцип равенства граждан перед законом², но, с другой стороны, чем сложнее право, тем труднее реализовать задачу по его доступному изложению³. Так, квебекский законодатель 1994 г., пытавшийся формулировать исключительно понятные каждому человеку нормы⁴, в конечном итоге вопреки своему желанию создал сугубо технический кодекс, предназначенный для юристов. Данной тенденции вполне соответствуют и современные французские «непрерывные кодификации права»: их составители утверждают, что одной из основных задач кодификации является облегчение всем гражданам доступа к праву⁵, они выступают с этой целью за упрощение и модернизацию нормативно-правовых актов⁶, однако результатом кодификации становятся в высшей степени технические источники права, совершенно недоступные пониманию рядового обывателя⁷.

¹ P. Arminjon, В. Nolde, M. Wolff, Traité de droit comparé, op. cit., t. 2, № 588. Здесь приводятся многочисленные примеры такой неопределенности в этих кодексах.

² См.: D. Gutman, L'objectif de simplification du langage lé gislatif // Les mots de la loi / sous la dir. de N. Molfessis, op. cit., p. 75.

³ См.: M. Weber, Sociologie du droit, op. cit., p. 234: «С учетом экономического и технического развития со временем станет все труднее и труднее избежать роста правовой неосведомленности обывателя».

⁴ См. выступление министра юстиции Квебека Ремийяра на заседании Парламента 4 июня 1991 г. (Journal des dé bats de l'Assemblé e nationale, 4 juin 1991, p. 8765): «Нынешний язык проекта, насколько это возможно, доступен всем. В нем не используется чрезмерно техническая или слишком заумная терминология».

⁵ Преамбула к Циркуляру от 30 мая 1996 г.: «Реализация этого амбициозного замысла (кодификация всех законов и подзаконных актов) должна способствовать утверждению принципа, в соответствии с которым " никто не может ссылаться на незнание законов", и позволить гражданам, народным избранникам, должностным лицам, предпринимателям лучше знать свои права и обязанности».

⁶ Статья 2.1.1 Циркуляра от 30 мая 1996 г.: «Устаревшие или не соответствующие более позднему законодательству термины, выражения и конструкции подлежат замене понятиями, отвечающими положениям действующего права и требованиям современного языка».

⁷ Ср. с весьма трезвым взглядом на вещи г-на Рокара, признававшегося в его бытность премьер-министром, что не надо «поддерживать иллюзию волшебно простого закона, разработанного с использованием словарного запаса, не превышающего 500 слов, и пригодного для того, чтобы учиться по нему читать» (Revue franç aise de droit administratif, 1990, p. 303).

Техника кодификации

Германская традиция отличается от французской тем, что кодекс здесь открыто признается творением прежде всего юридико-техническим. Даже такой, казалось бы, нетипичный для германской традиции акт, как Прусское общеземское уложение (ALR), который по замыслу должен был быть составлен простым языком и стать первым кодексом собственно для народа (Volksgesetzbuch), дабы каждый житель Пруссии смог его читать, понимать и уважать, в конечном итоге, предстал в виде бесконечных лабиринтов не знающей меры казуистики. Составители ГГУ (BGB) сознательно старались «разработать не доступный всем гражданам популярный кодекс, но сугубо юридическое произведение, рассчитанное главным образом на юристов...»¹, что дало возможность некоторым известным представителям этой профессии утверждать, быть может слегка сгущая краски, о юридико-техническом превосходстве BGB над французским Гражданским кодексом². Новый Гражданский кодекс Нидерландов (NBW) отражает тот же подход: его основной идеолог и разработчик Мейерс стремился сделать кодекс ученых, а не кодекс, адресованный человеку с улицы³. Уже в течение многих столетий в духе, характерном для германской традиции, выдерживаются также кодексы скандинавских стран⁴. Подобная манера разработки типична и для кодексов канонического права, намеренно составляемых в «юридическом стиле»⁵.

Надо также добавить, что два обозначенных нами подхода, две традиции — французская и германская, не столь уж непримиримы, как кажется на первый взгляд. «В каждом из подходов скрыта истина, которая развенчивает распространенные иллюзии и тщетные потуги добиться всего или ничего», — заметил на этот счет декан Корню, формулируя в развитие своей мысли два требования к кодификатору: «Каждый раз, когда предоставляется возможность, законодатель должен выражать свои мысли словами, понятными всем... Ка-

¹ M. Pé damon, Le centenaire du BGB // Recueil Daloz-Sirey, 1997, p. 107. См. также: V. Lasserre-Kiesow, thè se cité e, p. 205 et s.

² F. Gé ny, art. cité, p. 1023. Ср. с критикой такой точки зрения: P. Arminjon, В. Nolde, M. Wolff, Traité de droit comparé, op. cit., t. 2, № 473.

³ D. Talion, Le nouveau Code civil des Pays-Bas, NBW // La codification / sous la dir. de B. Beignier, op. cit., p. 182.

⁴ T. Modeen, Rapport Scandinave // La circulation du modè le juridique franç ais, op. cit., p. 463.

⁵ P. Toxé, La codification en droit canonique // Revue franç aise de droit administratif, 1997, № 82. Автор также уточняет применительно к Кодексу 1983 г., что подобный стиль его разработки «сам по себе был далеко не очевиден в антиюридической атмосфере, царившей после 2-го Вселенского собора».

Выбор круга людей

ждый раз, когда возникает необходимость, законодатель должен использовать точность юридико-технической терминологии»¹.

Поэтому не стоит удивляться тому, что французский Гражданский процессуальный кодекс 1975 г., основным разработчиком которого был декан Корню, удостоился чести быть упомянутым в литературе в качестве «самого успешного в современном праве примера сочетания лаконичной простоты языка и юридической точности»...²

Дальнейший анализ проблемы, связанной с большей или меньшей доступностью кодекса для всеобщего понимания, приводит к вопросу о необходимости включения в кодекс определений, облегчающих дилетантам усвоение смысла правовых норм. Так, еще у Бентама можно обнаружить пылкую речь в защиту определений: «Если мы вынуждены прибегать к техническим терминам, то надо брать на себя труд определять их в самом тексте законов»³. В то же время необходимость и целесообразность включения в кодекс определений признаются далеко не всеми. Во-первых, часто они столь банальны, что лишены для юристов какого-либо интереса⁴. Во-вторых, определения, будучи по природе своей всегда несовершенны, нередко становятся неисчерпаемыми источниками споров⁵. В-третьих, они могут тормозить всякое развитие правовой мысли, жестко ограничивая толкование правовых норм⁶. Многие считают, что определения должны быть

¹ G. Cornu, Linguistique juridique, Montchrestien, Domat, 2 é d., 2000, № 83.

² J. Vincent, S. Guinchard, Procé dure civile, Dalloz, 20 é d., 1999, № 32. Авторы добавляют: «Составители Нового кодекса постарались омолодить язык судебного права, приблизить его к тому языку, который используют и понимают попадающие в суд простые граждане, с тем, однако, чтобы не поддаться терминологической вседозволенности, рискующей скомпрометировать точность правовой мысли». См. также: С. Parodi, L'esprit gé né ral et les innovations du Nouveau Code de procé dure civile // Defré nois, 1976, art. 3115, №19.

³ Traité s de lé gislation civile et pé nale (цит. по: D. Gutman, L'objectif de simplification du langage juridique // Les mots de la loi / sous la dir. de N. Molfessis, op. cit., p. 80).

* Приведем в качестве примера ст. 1553 нового ГК Квебека, следующим образом определяющую платеж: «Под платежом здесь понимается не только внесение определенной денежной суммы для погашения долга, но также собственно исполнение того, что является предметом обязательства».

⁵ G. Cornu, Les dé finitions dans la loi // Mé langes J. Vincent, Dalloz, 1981: «Нередко, чтобы сконструировать определение, необходимо предаться рассуждениям, что само по себе еще, конечно, не является причиной всех неудач; проблема в другом — нельзя рассуждать сразу обо всем».

⁶ См., в частности, в этом смысле соображения, высказанные Э. Годэме по поводу ГГУ (BGB): Е. Gaudemet, Les codifications ré centes et la ré vision du Code civil // Livre du centenaire, op. cit., t. 2, p. 970.

Техника кодификации

отданы на откуп доктрине¹. В целом нормативные определения вызывают к себе достаточно противоречивое отношение, которое проявилось уже в Дигестах: с одной стороны, они включали специальный титул «De verborum signifî catione»*, а с другой — сами же содержали критику легальных определений, напоминая, что «Omnis definitio in jure civili pericuhsa est»**. Отсутствие единой позиции по поводу определений столь же хорошо просматривается на примере многих других кодексов.

Так, французский Гражданский кодекс 1804 г. относительно скуп на определения², однако его осторожный подход в этом вопросе не мешает доктрине подвергать критике большую часть тех определений, которые он все-таки предлагает³. Редкие кодексы, посвящающие для пущей ясности определениям целый специальный раздел, приводятся в качестве «отталкивающего примера»⁴, не говоря уже о тех кодексах, которые, подобно Гражданскому кодексу Аргентины 1869 г.⁵, испещрены определениями, — на них за это с уничижительной критикой обрушиваются в литературе абсолютно все.

Традиционно обилие определений было характерно в основном для кодексов, отмеченных сильным доктринальным влиянием, таких как аргентинский Гражданский кодекс 1869 г., ГГУ (BGB)⁶ или,

1 См.: J. Carbonnier, Introduction, op. cit., № 115: «Принято считать, что определениями должен заниматься не законодатель, а доктрина — законодателю это не подобает».

* Имеется в виду Титул XVI последней (50-й) Книги Дигест «О значении слое». — Примеч. пер.

** «Всякое определение в цивильном праве опасно» (лат.). — Примеч. пер.

² Ср. с мнением Жени: F. Gé ny, La technique lé gislative..., art. cité, p. 1013 et s.

³ См., например, по поводу определения узуфрукта, данного в ст. 578 (P. Malaurie, L. Aynes, Les biens, Cujas, 1999, № 804): «В данном определении не хватает двух ключевых элементов, поскольку здесь ничего не сказано ни о том, что узуфрукт - это право временное, ни о том, что это — право вещное».

⁴ См.: D. Gutman, L'objectif de simplification du langage juridique // Les mots de la loi / sous la dir. de N. Molfessis, op. cit., p. 80, n. 6 (автор упоминает Гражданский кодекс Луизианы, отводящий целый титул обозначению используемых слов). В другой работе по поводу черногорского Имущественного кодекса 1888 г., последняя часть которого называется «Объяснения, определения, дополнительные положения», сказано, что он в этом плане «скорее курьезен, нежели примечателен» (P. Arminjon, В. Nolde, M. Wolff, Traité de droit comparé, op. cit., t. 2, № 461).

⁵ См.: P. Arminjon, B. Nolde, M. Wolff, Traité de droit comparé, op. cit., t. 1, № 89. Авторы выражают сожаление по поводу избытка «чаще всего совершенно бесполезных и сугубо дидактических определений», заполнивших аргентинский ГК.

⁶ По вопросу об определениях в ГГУ см., например, работу, где приведено много иллюстраций: M. Fromont, A. Rieg, Introduction au droit allemand, t. 1, Cujas, № 29.

Выбор круга людей

допустим, французский Гражданский процессуальный кодекс 1975 г.¹ Но возникает впечатление, что сегодня определения завоевывают все большую и большую благосклонность современных кодификаторов, свидетельством чему является свежий пример с Гражданским кодексом Нидерландов². Сравнение Гражданского кодекса Квебека 1994 г. и Гражданского кодекса Нижней Канады 1866 г. также достаточно четко показывает произошедшую эволюцию: если, скажем, в 1866 г. кодификатор отказался воспринять положения ст. 1101—1106 французского Гражданского кодекса, посчитав их слишком схоластическими и даже отчасти неверными, то в 1994 г. новый Гражданский кодекс закрепил аналогичные положения в ст. 1378-1384.

Всплеск интереса к определениям может объясняться многими причинами. Право становится все более и более труднодоступным для простого человека, поэтому определения вносят свой вклад в решение задачи упрощения языка закона, о чем здесь уже говорилось³. Право становится все более и более раздробленным, поэтому определения помогают придать четкое единообразие понятиям, разбросанным по разным частям кодекса или даже по разным отраслям права, дают возможность избежать несоответствий и позволяют сделать из кодекса общее право, противопоставляемое праву специальному. Такова одна из функций, уже сегодня прямо возложенных, например, на общую часть ГГУ (BGB), квебекский Гражданский кодекс 1994 г. или «Предварительные положения» французского Гражданского процессуального кодекса 1975 г. Что касается последнего, то один из его вдохновителей декан Корню писал: «Новый французский Гражданский процессуальный кодекс придерживается правила точно определять смысл каждого термина, с тем чтобы толкователь мог быть уверен, что в этом Кодексе иск (action) обозначает право действовать в судебном порядке, требование (demande) - правовой акт, посредством которого данное право осуществляется, а исковое заявление (requê te) или вызов в суд (assignation) - различные формы, в которые облекается требова-

' См.: G. Cornu, La codification de ta procé dure civile en France // L'art du droit en quê te de sagesse, op. cit., p. 391: «В данной кодификации техника легальных определений используется достаточно умеренно, но решительно».

² D. Talion, Le nouveau Code civil des Pays-Bas, NBW// La codification / sous la dir. de B. Beignier, op. cit., p. 182.

³ См. выше.

Техника кодификации

ние». Далее он добавляет: «Кодекс должен или, во всяком случае, может быть закодирован»¹.

Благосклонность современных кодификаторов к включению в кодексы определений, пожалуй, отчасти вызвана и англосаксонским влиянием. Законодатели стран Соттоп Law испытывают особую страсть к сугубо номинальным определениям, объясняющим смысл какого-либо конкретного термина, используемого в специальном нормативно-правовом акте, что отличает их от реальных определений*, к которым склонны классические кодексы, когда определяются общие понятия или конструкции². Именно англосаксонское влияние, прошедшее транзитом через европейское право, служит, например, причиной появления во французском праве определения товара, включенного в ст. 1386-3 Гражданского кодекса Законом от 19 мая 1998 г.

Выбор метода, выбор круга людей... Размышления о технике кодификации требуют также рассмотреть вопрос о выборе структуры кодекса.

¹ G. Cornu, Codification contemporaine: valeurs et langage // L'art du droit en quê te de sagesse, op. cit., p. 368.

* Понятия «реальное определение» и «номинальное определение» используются здесь в философском смысле, истоки которого восходят к противостоянию двух средневековых философских школ: номинализма и реализма. Представители реализма утверждали, что универсалии (общие понятия) существуют реально и независимо от человеческого сознания, тогда как в номинализме они считались лишь словесными обозначениями, относимыми ко множеству сходных единичных вещей, что приводило к сведению всех понятий исключительно к интуитивному и опытному знанию. - Примеч. пер.

² G. Cornu, Les dé finitions dans la loi, art. cité, p. 77. См. также: S. Balian, Essai sur la dé finition dans la loi, thè se, Paris II, 1986.