ХОРТИЦА 2 страница

А в двух шагах от входа в землянку лежит рослый, широкоплечий и узкобедрый венгерский унтер. Лежит лицом вниз. Пуля попала ему в затылок, и черное пятнышко в двух сантиметрах от правого уха уже иссле­дуют крупные зеленые мухи.

Я переворачиваю труп на спину и вижу красивое молодое лицо. Под точеным носом, на самом краю верх­ней губы — узенькая полоска щегольских усиков. А гу­бы замерли в улыбке: видимо, верил парень, что самое страшное — уже позади.

Я становлюсь на колено, расстегиваю пояс убитого и снимаю с него длиннющий штык-тесак.

С этим тесаком, немилосердно бьющим при каждом шаге по левому колену, я буду потом гордо расхаживать по Запорожью. А затем подарю какому-то рыжему мальчишке. Надоест!

— Не надо бы... А? — тихо говорит Лесовик. — Есть такая примета... Снимешь с убитого — сам долго не про­тянешь...

— Чепуха! Бабушкины сказки! — отвечаю я, цеп­ляю трофейный штык к поясному ремню и слышу хрип­лый торжествующий смешок Бурдаченко:

— Прошляпил, лейтенант!

Командир резервной роты опирается на палку, на­клоняется над убитым и снимает с него ручные часы. Действительно, я прошляпил! Погнался, как ребенок, за игрушкой! А часы мне нужны как воздух, без них я как без рук! Но ничего не поделаешь!

Не глядя на сияющего Бурдаченко, я выпрямляюсь и кричу:

- Не растягиваться! Шире шаг!

Скоро четыре. Или, по-военному, 16.00. Об этом важ­но сообщил Бурдаченко, бросивший небрежный взгляд _на свой трофей. Значит, больше четырех часов прошло с тех пор, как мы залегли на огромной бахче, располо­женной севернее насыпи железной дороги. Комдив ошибся: здесь не огороды, а колхозная бахча, ограниченная с четырех сторон посадками. Взрывчатку мы вре­менно складировали в железобетонной трубе, проло­женной в насыпи железнодорожного полотна, а сами не­жимся под ласковым августовским солнцем среди ог­ромных арбузов и уже пожухших плетей, безжалостно вдавленных в чернозем солдатскими сапогами.

Здесь мы в относительной безопасности. Немецкая артиллерия бьет без перерыва, но снаряды падают где- то южнее, по ту сторону насыпи. Мои минеры и бойцы резервной роты группами по три-четыре человека укры­лись в многочисленных воронках, оставшихся от преж­него артналета. Лишь иногда на бахчу залетает шаль­ной снаряд, и тогда во все стороны летят не только осколки, но и полосатые корки, багровая мякоть и семечки арбузов. Из ближайших воронок вскакивают бойцы и начинают отряхиваться.

Ко мне подползает сержант Коляда. Он говорит:

— Может быть, стоит отрыть несколько щелей? Хотя бы для вас и лейтенанта... с часами. Народу соб­ралось почти полторы сотни, а уси лежать без дела... Лежать и жруть кавуны...

Коляда хорошо говорит по-русски, но, когда волну­ется, начинает путать украинские слова с русскими.

— Не надо! — говорю я.— Пусть люди отдохнут. Да и не засидимся мы тут долго. Чует мое сердце, что нас перебросят. Кстати, где Маша? Я что-то ее не вижу...

Коляда смущенно молчит, потом решительно вски­дывает подбородок:

— А я не став ее будить! Написал записку: назнача­етесь дневальным. Нехай поспит! Воно таки жинка!

— Ну и правильно! — говорю я, хотя самоуправ­ство сержанта меня коробит. Как ни странно, а ма­ленький Коляда — большой бабник! Но сейчас не время читать нотации, и я говорю:

— Обойдемся без Маши. В резервной роте есть старичок-санинструктор. При случае он поможет...

Мое предчувствие насчет скорой переброски не об­манывает. Появляется делегат связи не то из штаба ди­визии, не то с НП полковника Немерцалова. Худощавый капитан в отглаженной гимнастерке, по­верх которой наброшена плащ-палатка, втолковы­вает мне:

— Времени у вас в обрез! К семнадцати пятнадцати вы должны занять траншею, семьдесят — семьдесят пять метров южнее моста. Там на прибрежном гребне еще в июле отрыты ячейки для стрельбы стоя и ходы сообщения. В этих укрытиях вы сможете полностью сохранить своих минеров и получите возможность зара­нее изучить объект взрыва и подходы к нему. А взрыв­чатка и резервная рота пусть пока остаются тут. Вы вызовете подносчиков, когда начнете минирование мос­та. Маршрут вашего движения к старым траншеям та­ков...

Капитан тычет пальцем в карту, называет часы и ми­нуты, перечисляет ориентиры. А затем в плащ-палатке, развевающейся как королевская мантия, карабкает­ся на насыпь и скрывается за нею.

Я с досадой гляжу ему вслед. Вот он тыкал пальцем в карту, хотя прекрасно знает, что у меня карты нет. Он оперировал точным временем, хотя ему известно, что даже многие комбаты не имеют ручных часов. Он ссы­лался на ориентиры и страны света, а у меня нет даже компаса!

Впрочем, я зря сержусь на капитана. Его задача — передать приказ, и он добросовестно ее выполнил. Да и беда небольшая: я уже привык обходиться без часов, научился ориентироваться по солнцу и звездам, по мхам и деревьям, по берегам рек и ручьев.

Я подзываю к себе Бурдаченко, который во время моего разговора с капитаном подчеркнуто держался в стороне, и спокойно объясняю:

— Мною получен приказ: переместиться в район моста. А вы с ротой остаетесь на месте. По-моему сиг­налу начнете переноску тола на мост. Я пришлю связного но это будет нескоро, надо дождаться наступления темноты. Попрошу выделить двух связных из бойцов по­моложе и пограмотнее. До скорой встречи!

Из траншеи хорошо виден одноарочный двухъярус­ный красавец мост, соединяющий остров Хортицу с правым берегом Днепра. Он построен из огромных стальных балок и колонн, скрепленных клепкой, но ка­жется легким и прозрачным, как кружево.

Этот мост упал 18 августа в руки гитлеровцам, как перезрелый плод. А произошло вот что.

Был в Запорожье батальон МПВО, подчиненный городским властям. Это полугражданское формирова­ние занималось ликвидацией последствий налетов вра­жеской авиации — тушением пожаров и спасательными работами. Кроме пожарников и санитарной дружины, в него входил взвод пиротехников, призванный извлекать и обезвреживать неразорвавшиеся авиабомбы. Однако вся деятельность пиротехников сводилась к тому, что они вывозили бомбы за город, в степь, и там взрывали. А обезвреживанием боеголовок у бомб занимались два кадровых сапера, выделенных начальником гарнизона.

Командовал батальоном бывший военный летчик, комиссованный после ранения в Монголии. Этот май­ор, должно быть, храбро сражался в небе над Халхин-Голом и был заслуженно отмечен двумя боевыми на­градами — орденом Красного Знамени и монгольским орденом Полярной Звезды. И, видимо, боевое прошлое комбата заворожило начальство: при приближении нем­цев ему было поручено взорвать мост через старое русло Днепра. Но лихой летчик оказался плохим подрывни­ком.

Всю вторую половину дня 18 августа через мост бес­конечным потоком шли наши отступающие войска. А майор стоял у блиндажа на холме, к которому тянулась тонкая ниточка электропровода, соединявшая взрывную машинку с мощным зарядом на мосту.

Немецкие гаубицы уже били по дороге на правом берегу, по западной части Хортицы. Но рядом с мостом не упал ни один снаряд: гитлеровцы берегли его для себя.

У майора был приказ: взорвать мост в восемнадцать ноль-ноль. Но он не решился на это. По мосту в то время все еще текла разноликая масса отступающих. Тут были представители всех родов войск, раненые и вполне бое­способные, с оружием и без оружия...

Потом майор вдруг увидел, что людской поток, плывший по дороге, начал рассыпаться. Люди броси­лись в степь, подальше от дороги. А по ней к мосту стре­мительно приближалось продолговатое облако пыли, впереди которого, покачиваясь на выбоинах, катился тяжелый танк.

И тогда майор решительно крутанул рукоятку взрыв­ной машинки. Но произошла «запланированная случай­ность» — взрыва не последовало.

Этого можно было ожидать. У майора было время и возможности для того, чтобы наладить дублирующую подрывную сеть. Но он не сделал этого, и теперь было достаточно маленького осколка или пули, чтобы пере­бить один-единственный проводок.

У майора было время для того, чтобы проверить и опробовать полученную со склада взрывную машинку, которая могла отказать из-за окисления клемм или загрязненности щеток динамки. Но он не сделал и этого.

Проявив запоздалую распорядительность, майор бросил нескольких бойцов на поиски обрыва провода и приказал одному из пиротехников разобрать и осмотреть машинку. Но время уже ушло: немецкие танки огибали холм. И пиротехники в спешке покинули блиндаж...

Если бы бывший летчик сумел взорвать мост 18 ав­густа, то многое обернулось по-другому. Остановив тан­ки противника перед водной преградой, можно было сохранить остров Хортицу, организовать его оборону и избежать массированного артобстрела Запорожья. Больше того, не пришлось бы отбивать остров и бросать в бой почти всю дивизию.

Но такова суровая реальность войны: порой даже за мелкие просчеты одного платят жизнями сотни других...

Потеснив 5-ю роту 963-го полка, мы расположились в траншее, указанной капитаном из штаба. Для себя я облюбовал вместительную ячейку, бывшую когда-то пулеметным гнездом или наблюдательным пунктом артиллеристов. Сейчас стенки окопа обвалились, и трудно установить, для какой цели предназначали его в июле.

Рядом со мной — два Николая: Коляда и Лесовик. Это моя ячейка управления, моя надежда и опора. Они очень разные и по внешности и по характеру. Маленький, тощий и конопатый сержант ни минуты не по­сидит на месте, он вечно в делах, вечно в заботах, д грузноватый, склонный к полноте Лесовик немного­словен, нетороплив и даже, пожалуй, не без ленцы. Но он надежен, как стена. Я знаю, что если меня ранят или убьют, мой ординарец ни за что не бросит командира. Он вытащит меня — живого или мертвого — из-под огня в любом случае.

Вот и сейчас Лесовик сидит на дне ячейки и дремлет. А Коляда раздобыл где-то пехотную лопатку и роет ни­шу в стене окопа. В нее он собирается упрятать короб­ки с детонаторами, наши ручные гранаты и запасные диски для автоматов.

В соседней ячейке я расположил двух связных из роты Бурдаченко. Пусть они будут рядом, всегда под рукой. А справа и слева от моей ячейки сидят на дне траншеи остальные минеры. Я приказал им не высовы­ваться: с той стороны время от времени постреливает снайпер, и из траншей, занятых пехотой, то и дело раздается:

— Санитара! Санитара сюда!

Я надеваю каску и осторожно выглядываю из-за бруствера. Впереди, подо мною, — заросший низкорос­лой травой крутой склон, под которым белеет узенькая полоска каменистого берега. А справа — в каких-нибудь ста пятидесяти метрах — высится громада мос­та. Это только издали он кажется легким и ажурным, как кружево. На самом деле мост — прочнейшее соору­жение, по его нижнему ярусу еще двадцать дней назад шел поток грузовиков, а по верхнему — с гулом проно­сились железнодорожные составы. И тех ста ящиков тола, что я доставил на остров, едва-едва хватит на то, чтобы разрушить хотя бы один пролет, сделать мост непроезжим. Да и это удастся только в том случае, если заряд будет расположен правильно.

А противник все еще бережет мост. Он надеется, что Успеет подтянуть танки, перебросить их через реку и выбить нас с острова. Поэтому по мосту бьют лишь лег­кие минометы. А артиллерийские снаряды падают спра­ва и слева от моста и где-то дальше, в глубине остров^ или в районе переправы. Одновременно перекрыты все пути продвижения пехоты по мосту. Два или три пуле, мета, установленных в торцовой части, поливают ниж­ний ярус кинжальным огнем. В сгущающихся сумерках отчетливо видно, как между колоннами проскакивает огненный пунктир трассирующих пуль.

— Саперного лейтенанта — на КП батальона! Са­перного лейтенанта — на КП!

Команда по цепочке передается из ячейки в ячейку. Я оставляю за себя Коляду и, пригибаясь, бегу по тран­шее. Миную бойцов, которые при моем приближении вжимаются в стенки окопов, перепрыгиваю через девушку-санинструктора, склонившуюся над раненым, и взлетаю на насыпь...

Неподалеку от моста, там, где автомобильная дорога делает изгиб и вплотную приближается к железнодо­рожной насыпи, стоят шесть или семь командиров. Они полукольцом окружили уже знакомого мне капитана в плащ-палатке. Он, видимо, еще не закончил важный разговор и рукой и глазами показывает мне, чтобы я не рапортовал о своем прибытии и не мешал ему.

Я молча присоединяюсь к группе командиров, а капитан протягивает одному из них трофейную ракет­ницу:

— Как только закрепитесь на правом берегу, дадите зеленую ракету. И ждите красной ракеты с нашего берега. Это будет сигнал вашего отхода. Вопросы есть?

— Нет!

— Хорошо! — говорит капитан и обращается ко мне: — С наступлением темноты 4-я рота 963-го полка штурмует мост, переходит через него, закрепляется на правом берегу и дает сигнал зеленой ракетой. К этому времени вы должны быть готовы к работе. После того как вы установите заряды, 4-я рота по сигналу красной ракетой отойдет на наш берег. Тогда вы получите при­каз на взрыв моста. Вам ясно?

— Ясно, товарищ капитан!

Мне-то ясно, а пехотные командиры угрюмо молчат. Это легко сказать: штурмовать мост, закрепиться на правом берегу. А как это сделать? Ведь весь мост про­дувается свинцовым сквозняком...

— Все свободны! — говорит капитан.

Командный состав батальона расходится по ротам, а я бегу к своим. Затем отсылаю одного из связных к Бур­денко с приказом перенести взрывчатку поближе к мосту, в лощину, что в двухстах метрах южнее насыпи...

Зеленой ракеты я так и не дождался.

Атака 4-й роты захлебнулась. Встреченная огнем _1Вух или трех пулеметов, которые почти в упор рас­стреливали пехотинцев, перебегавших по узкой полосе нижнего яруса, рота дошла только до середины моста...

Было уже темно, но из-за облаков временами выгля­дывала луна, и я из своей траншеи мог различить группки из трех-четырех бойцов, жавшихся друг к другу в тени колонн. Никто не решался шагнуть на проезжую часть и попасть под губительный огонь пулеметов. А по­том пехотинцы, по одному перебегая от колонны к ко­лонне, стали отходить. Мимо нашей траншеи понесли в тыл раненых. Их было не менее тридцати.

И я снова побежал к изгибу насыпи, где размещался КП стрелкового батальона. Здесь по-прежнему коман­довал капитан в плащ-палатке. Он говорил что-то рез­кое старшему лейтенанту с разгоряченным и потным ли­цом. Видимо, высказывал свое недовольство по поводу неудавшейся атаки. А старший лейтенант стоял не по- уставному, широко расставив ноги, и пытался унять мелкую дрожь в правом колене.

Завидев меня, капитан оставил ротного в покое и об­ратился ко мне:

— Как видите, создать предмостное укрепление нам не удалось. Но это дело поправимое. Сейчас подойдет рота 340-го разведбатальона. Та самая, что первой вы­садилась на остров. Эти смельчаки не в пример другим (тут капитан метнул уничтожающий взгляд в сторону провинившегося ротного) сумеют выполнить приказ комдива. Они закрепятся на правом берегу и продер­жатся там столько, сколько надо...

Но замысел командования и на этот раз не удался. Разведчики с грозным «ура!» устремились на мост и, беспрерывно паля из автоматов, дружно дошли до середины. А затем наступательный порыв иссяк. Прав­да, нескольким смельчакам удалось приблизиться к не­мецким пулеметам на расстояние броска гранаты. На том берегу ухнули два разрыва, один из пулеметов захлебнулся, но уже через минуту снова захаркал свинцом...

Как раз в это время на КГ появилось еще одно дей­ствующее лицо. Высокий черноволосый лейтенант в коверкотовой гимнастерке с орденом Красной Звезды доложил:

— Командир роты саперного батальона 12-й армии Прибыл для оказания помощи. Со мной группа специа­листов-подрывников, взрывная машинка ПМ-2 и необходимое количество электрошнура...

У меня отлегло от сердца. Перед этим я ломал голову, как произвести одновременный взрыв зарядов на верхнем и нижнем ярусе моста? Бикфордов шнур мог подвести: даже два одинаковых по длине отрезка шнура не гарантировали синхронности взрыва зарядов. А взрывная машинка снимала эту проблему. Обрадовало меня и другое. За спиной лейтенанта на почтитель­ном отдалении стояла группа из шести или семи стар­шин и сержантов. Судя по возрасту, выправке и лов­ко пригнанному обмундированию, это были кадро­вики.

Закончив разговор с капитаном, который коротко рассказал про обстановку, лейтенант громко спросил:

— А кто тут из саперного батальона дивизии?

Я шагнул вперед. Лейтенант протянул мне длинную, костлявую и горячую ладонь и отрекомендовался. Но разрыв упавшей где-то рядом мины заглушил его слова, и я разобрал только два последних слога его фамилии:

— Лейтенант...ренко!

Он был старше меня всего на два-три года, но уже успел повоевать, и воевал неплохо, о чем свидетельствовала высокая награда. Но держался он просто, вел себя со мной как однокашник. По-приятельски хлопнув меня по плечу, он одобряюще улыбнулся и сказал:

— Не горюй, малыш! Приказ мы выполним, мост взорвем! И обойдемся без пехоты... Будем работать без прикрытия!

После войны я много лет подряд посылал письма по разным адресам. Однако в списках лиц, награжденных за взрыв моста через Старый Днепр, фамилии, кот рая оканчивалась бы на «...ренко», я так и не наше. А жаль!

И еще одно. Слесаренко. Так я буду в дальнейшем называть лейтенанта, фамилию которого не расслы­шал. Мне до сих пор кажется, что звали его именно так!

Вроде все обмозговано и обговорено. Командование операцией берет на себя лейтенант Слесаренко. Он бу­дет находиться в окопчике, который уже роют на железнодорожной насыпи. Отсюда хорошо просматривается весь мост. Мне же предстоит проследить за укладкой взрывчатки на нижнем ярусе, а затем подсоединить за­ряд к взрывной электросети.

Сигнал отхода — пламя бутылки с горючей смесью, которую Слесаренко выбросит на откос насыпи. Через три минуты после этого на мосту не должно оставаться ни одной живой души...

Капитан из штаба, убедившись, что Слесаренко ов­ладел ситуацией, спешит удалиться. Оказывается, это начхим дивизии, которому поручили временно заменить майора Лобанова. Теперь он, как говорят, может умыть руки. Теперь его задача: доложить, что выполнение приказа взял на себя представитель армейского сапер­ного батальона...

Обстрел нашего берега не прекращается ни на ми­нуту. Противник лупит из всех стволов, оказавшихся по­близости. Гулко ухают снаряды полковой артиллерии, по-лягушачьи квакают мины, пунктир трассирующих пуль несется над самым настилом моста.

Слесаренко действует спокойно и неторопливо. Сра­зу видно, что в таком переплете он не первый раз. Впро­чем, так оно и есть: два с половиной месяца отступает 12-я армия, и все это время лейтенант только и^ зани­мается тем, что рвет мосты, заводы и железнодорожные узлы. Объяснив мне задачу, Слесаренко обращается к Бурдаченко и подробно втолковывает ему, что делать. Говорит он медленно, тщательно подбирает слова, а некоторые фразы повторяет. И это понятно: позднее, когда начнется свистопляска на мосту, трудно будет что-либо поправить или изменить. А каждое промедле­ние, каждая задержка для выяснений и уточнений — это десятки убитых и раненых.

— Все! — заканчивает инструктаж Слесаренко. — Теперь — по местам! Через десять минут начинаем!

Несмотря на свой высокий рост, он ловко, по-кошачьи карабкается по откосу. Бурдаченко, втянув голову в плечи, ныряет за изгиб насыпи. А я бегу к своим минерам.

Все! По моим подсчетам, десять минут истекло. За это время я успел разбить своих минеров на две группы, в общих чертах обрисовать боевую задачу, объяснить сигнал и пути отхода. Теперь вперед!

— За мной!

Выскакиваю на бруствер и по еле приметной тропке бегу к насыпи. Здесь еще раз пересчитываю бойцов, убеждаюсь, что все налицо, и, стараясь перекричать грохот разрывов, снова командую:

— За мной!

Бегу согнувшись в три погибели, так что почти касаюсь подбородком собственных колен. Без единой передышки влетаю на пешеходную дорожку моста и теперь уже с остановками на двадцать — тридцать секунд пе­ребегаю от колонны к колонне. У меня есть время оглянуться, и я вижу, что бойцы, точно копируя мои движения, цепочкой продвигаются вперед.

А по другой стороне проезжей части — также пере­бежками от колонны к колонне — ведет свою цепочку сержант Коляда. Правда, он немного поотстал. Его группе пришлось ползком перебираться на правую обо­чину под кинжальным огнем пулеметов. Однако потерь у него, насколько я могу разглядеть в темноте, нет

Добегаю до пятой колонны, останавливаюсь и при­жимаюсь к ней спиной. Дальше продвигаться нет смысла. Ведь нет большой разницы в том, где будет взорван мост — посредине или ближе к нашему берегу. Глав­ное — изуродовать его так, чтобы по нему не могли пройти танки. Да и людей поберечь надо: чем дальше расстояние от нашего берега до места расположения заряда, тем больше времени будут находиться поднос­чики взрывчатки под огнем, тем выше будут потери.

Попутно я сразу же отбрасываю мысль о каком-либо геометрическом расположении заряда. Еще сидя в трап шее, я намеревался уложить заряд таким образом, что­бы ящики с толом образовали на настиле букву «Ш» Но теперь не до этих тонкостей, разработанных в тиши кабинетов. И вопреки всем наставлениям по подрывно­му делу я решаю: пусть подносчики бросают ящики со взрывчаткой куда попало, внаброс, навалом. Основ­ное — сосредоточить как можно больше взрывчатки в одном месте на оси проезжей части. И не беда, если после взрыва уцелеют две или три боковые балки, под­держивающие настил. По ним — узким стальным лентам — смогут пройти над водой только акробаты. Тан­кам тут нечего делать!

Кроме того, нагромождение ящиков посреди моста образует своеобразную баррикаду, которая будет хоть в какой-то степени прикрывать подносчиков и моих саперов. А это опять-таки уменьшит потери.

Я стою, прислонившись спиной к влажному и холод­ному железу. Стою между двумя ребрами мощной двухтавровой балки как в гробу. Однако здесь я в относительной безопасности: меня может поразить лишь случайный осколок. Как известно, при взрыве снаряда осколки летят во все стороны. И все же большая часть их устремляется вперед, в ту сторону, куда был нацелен снаряд. А пули заднего хода не имеют. Значит, со спины и боков я надежно защищен прочной, в полтора пальца толщиной сталью.

Напротив меня, на другой стороне проезжей части, прячется за такой же колонной сержант Коляда. Он ма­шет мне рукой — мол, все в порядке!

Да, вроде все в порядке, все идет, как было задума­но. За каждой колонной, боком втиснувшись в узкое пространство между ее ребрами, стоят по два наших минера. Теперь дело за подносчиками взрывчатки.

А грохот, то и дело рвущий барабанные перепонки, нарастает. Противник, видимо, почуял неладное и при­бавил огня. Я вслушиваюсь, пытаясь определить калибр вражеских пушек и минометов, и улавливаю какой-то новый, доселе неизвестный звук. Потом до меня дохо­дит: это гудит металл, это стонет мост. Ливень пуль и град осколков обрушивается на его конструкции, и ка­жется, что тысячи молоточков, молотков и тяжелых кувалд беспрерывно бьют по листовой стали.

Когда-то в детстве отец водил меня в корпусной Цех Дальзавода, где стоял на ремонте его ледокол «Добрыня Никитич». В те времена стальные листы об­шивки судов крепились к шпангоуту при помощи закле­пок. И главным впечатлением, которое я вынес из этой экскурсии, был оглушительный и жалобный стон металла. Именно так стонал в ту сентябрьскую ночь мост через Старый Днепр.

Наконец-то!

Нет, не зря говорят, что время — вещь относитель­на. Когда впереди и позади, справа и слева падают мины, когда воздух то и дело вздрагивает от ближних ц дальних разрывов, а в интервалах между ними по- змеиному свистят пули и солидно, как майские жуки, жужжат на излете крупные осколки, — время неимоверно растягивается. Каждая минута кажется часом.

Ну наконец-то! Пошли! На мосту, на въезжей его части, показываются три человеческие фигуры. Это подносчики взрывчатки. Они приближаются, и я вижу, что один тащит взрывчатку на спине, другой прикрыв ящиком грудь и живот, а третий бежит пригнувшись и волочит ящик с толом за веревочный поручень по земле, как станковый пулемет...

Молодец, Бурдаченко! Решил на ходу испытать, ка­кой способ транспортировки взрывчатки быстрее и безопаснее! Ну что ж! В смекалке ему не откажешь'

Первым добегает тот, который волочит ящик с толом по настилу моста.

— Оставь ящик на середине и дуй назад! — кричу ему я.

Он выполняет приказ. И почти тут же на осевую ли­нию моста падают еще два ящика. Это освободились от смертоносного груза и что есть сил помчались к берегу еще двое...

На смену первой, так сказать, экспериментально)! троице приходит шестерка подносчиков. Все они тянут ящики с толом волоком. Но не все добегают до места укладки заряда. Бегущий впереди вдруг спотыкается и медленно ложится боком на настил... Другой — не добе­гает до цели буквально пяти метров. Он падает лицом вниз, переворачивается на спину, садится, хватается за пятно на кармане гимнастерки и начинает жадно гло­тать воздух...

К брошенной подносчиками ноше по команде Коляды устремляются двое минеров. Они выскакивают из-за колонны, падают позади ящиков с толом и начинаю: медленно подталкивать их вперед. Это уже придумка сержанта Коляды: пусть медленнее, но зато безопаснее. Тело бойца надежно прикрыто ящиком, а выступаю­щие над ним затылок и часть спины — защищены каской.

Тем временем к раненым подбегают две девушки- санинструкторы. Обеих я вижу в первый раз: надо пола­гать, что к операции подключили санроту какого-то стрелкового полка.

Того, что первым повалился на бок, санитарке удается уговорить. Он медленно встает, опирается на худень­кое девичье плечо и ковыляет в тень ближайшей колонны.

А вот с тем, что глотал воздух, дела похуже. Он уже лежит на спине без всяких видимых признаков жизни. Маленькая, узкобедрая девушка ловкими, заученными движениями расстилает плащ-палатку и перекатывает на нее тело, а затем пятится и шаг за шагом, рывками тянет непосильный груз к берегу.

— Стой! — кричу я рослому широкоплечему бойцу, который только что небрежно швырнул ящик в общую кучу. Он нехотя останавливается.

— Поможешь вынести раненого! — кричу я и тычу пальцем в сторону выбившейся из сил санитарки. — А не поможешь, я тебя из-под земли достану! Выпол­няй!

Но все это между делом. Я ни на минутку не выпус­каю из поля зрения заряд, который должен решить судьбу моста. Пока все вроде идет нормально. Беспре­рывно — один за другим — подбегают подносчики, и кучка ящиков на моих глазах превращается в бесфор­менную, не имеющую четких очертаний груду. В эту гру­ду впиваются сотни пуль, и в воздух время от времени летят щепки. Но для тола это не страшно: пули ему нипочем! Другое дело — прямое попадание мины или снаряда. Но от этой случайности я застрахован на де­вяносто процентов — заряд прикрыт сверху железно­дорожным ярусом моста. Однако надо спешить!

— Бросай повыше! Швыряй на самый верх! — со­ветую я подносчикам. Теперь уже груда ящиков превра­тилась в прикрытие, в своеобразную баррикаду. За ней образовалась «мертвая зона» — пространство, куда не достигают пули, выпущенные с того берега. И все же есть раненые: пули и осколки рикошетируют от стальных конструкций и находят человеческие тела...

Четверо девушек-санитарок уже не справляются со своей нелегкой и опасной работой. Вот и сейчас на нас­тиле моста лежат пять или шесть бойцов, не добежав­ших до места укладки заряда. Взрывчатку у них пере­хватили мои минеры, а они так и остались лежать на том самом месте, где их настиг крошечный кусочек металла.

В каких-нибудь трех метрах от меня в нелепой позе с вывернутой за спину рукой лежит старый небритый солдат из резервной роты. Из-под него расплывается по настилу большая черная лужа. Он уже мертв.

Я уже научился различать мертвых и живых. Не естественность положения тела, его тяжелая каменная неподвижность подсказывают мне, что старик свое от воевал...

А остальные живы. И ведут себя по-разному. Одни истошно вопят: «Санитара! Санитара ко мне!»; другие тихо стонут, третьи молча орудуют индивидуальными пакетами, прилаживая их к ранам. Какой-то отчаянный смельчак упорно пытается, встать и укрыться за бли­жайшей колонной. Но каждый раз у него подла­мывается правая нога и он, как куль, валится на настил.

— Лесовик! — кричу я.

Из-за соседней колонны с необычной для него рез­востью выскакивает мой ординарец:

— Вы ранены?

— Нет, — говорю я.— Проследи за тем, чтобы бойцы резервной роты на обратном пути подбирали раненых. Нечего им драпать налегке! А если кто-то будет проти­виться и отлынивать — применяй оружие! Отвечать бу­ду я!

— Есть! — выпаливает Лесовик и тут же хватает за полу плащ-палатки усатого дядьку, только что освобо­дившегося от своей ноши...

Груда ящиков на осевой линии моста постепенно растет. Поток подносчиков слабеет и иссякает. Уносят последних раненых, а мертвые лежат. И вряд ли их ус­пеют вынести до взрыва.

Ко мне подбегает старшина, из тех, что прибыли вместе со Слесаренко. В руке у него два капсюля- запала, за которыми тянутся тонкие проводки.

— Простите за задержку! — кричит мне на ухо старшина. — Бегу и вдруг чувствую, что провод полег­чал. Оглянулся и вижу — обрыв! Пришлось сращивать... Правда, на живую, без изоляции...

— Не беда! — говорю я.— Возвращайтесь на берег!

— А вы сами справитесь? Успеете? Может быть, вам помочь? — спрашивает старшина. Его сухое, аске­тическое лицо выражает крайнюю озабоченность. Ах вот как! И этот считает меня молокососом! И этот боится, что я напортачу!

^__ Отставить разговоры! Выполняйте приказание! — командую я. Старшина сгибается, становится двое ниже ростом и бежит к берегу.