![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
ХОРТИЦА 6 страница
Но Синькин собственной персоной уже выходил из кустов. Свою винтовку он бросил в плавнях и даже позаботился о том, чтобы снять поясной ремень с подсумка ми. И теперь он шел к немцам с высоко поднятыми руками, а неподпоясанная гимнастерка колыхалась на нем как на огородном чучеле. Один из немцев подождал, когда Синькин подойдет поближе, шагнул вперед и уперся дулом автомата в его грудь. А другой — ловко подбежал сзади и привычным движением провел обеими руками вдоль тела перебежчика. Затем тот, что держал Синькина на прицеле, положил ему руку на плечо, с силой развернул его вокруг оси и толкнул дулом автомата между лопаток: — Форвартс! Но Синькину не хотелось уходить в плен одному. Он остановился и, тыкая пальцем в мою сторону, скороговоркой забормотал: — Там наш лейтенант!.. Понимаешь: лейтенант! Лейтенант-юде... Лейтенант раненый... Пиф-паф лейтенант-юде... Он прекрасно знал, что я не еврей, но надеялся, что автоматчики, как натасканные овчарки, немедленно возьмут след. И в то же время он не мог не сознавать, что совершает подлость. Говорил он запинаясь, с трудом выдавливая из себя слова, хриплым полушепотом. Но немцы не придали значения его лепету. Они не поняли Синькина. А вернее всего, сделали вид, что не поняли. Кому охота соваться в плавни на ночь глядя? И тот же немец снова толкнул Синькина автоматом в спину, да так, что он еле удержался на ногах: — Хальте мауль! Форвартс! Сгоряча я хотел влепить все семь пуль из своего нагана вдогонку уходящему Синькину. Но тут же сказал сам себе: — Отставить! Слишком дорогое удовольствие: расплачиваться головой за такого мерзавца! Немцы, видимо, на скорую руку допросили Синькина и разобрались, что к чему. Во всяком случае, они поняли: угроза миновала, построились в колонну по три тут же на лугу и быстрым шагом ушли к насыпи. Было их около полуроты... А я лежал в кустах, и мне становилось все хуже. Как больной зуб, ныла ступня правой ноги, перед глазами расплывались красные круги, а в голове гудело так, будто я прислонился ухом к телеграфному столбу. По всему телу волнами прокатывался озноб. Должно быть, я потерял слишком много крови... Что делать дальше? Выход был один: ползти к насыпи, перебраться через нее, доползти до ближайшей хаты и постучать в окно. А там мне должны помочь. Свои же, советские люди... И я пополз. Иногда я куда-то проваливался, потом приходил в себя и снова полз. В книгах я не раз читал о том, что перед мысленным взором умирающего проносится вся его жизнь, во всех ее деталях и подробностях. Чепуха все это! Передо мной ничего не проносилось! Я даже начисто забыл о том, что через двадцать дней мне исполнится двадцать лет. В моей гудящей, как колокол, голове тяжело ворочались мысли о событиях последних нескольких часов. И я чувствовал себя не столько умирающим, сколько виноватым. Четыре холмика лежали на лугу, как безмолвный упрек моей командирской несостоятельности. Четверо убитых! А сколько раненых? Где же я прошляпил? Может быть, сама идея прорыва была ошибочной? Может быть, надо было отсидеться в плавнях, как говорят, до лучших времен? Но сколько можно сидеть сложа руки? И что высидишь, чего дождешься? А может быть, надо было разбить команду на группы по два-три бойца и приказать каждой из них выходить из окружения на свой страх и риск? Тогда наверняка хоть кто-нибудь уцелел бы и добрался до своих... Но имел ли я право на такой приказ? Кто я такой? Нарком обороны? Начальник Генерального штаба? Командующий армией? Я простой лейтенант и без приказа сверху не имел права распускать боевую единицу Красной Армии! Не я ее создавал и не мне распускать! Здравый смысл подсказывал, что моя задача была прямо противоположной. Я был обязан сохранить команду минеров и вывести ее из вражеского тыла. И если бы я встретил бойцов-одиночек или мелкие группы, отбившиеся от своих частей, я должен был — пусть даже с применением силы! — подчинить их себе... А ногу ломит все сильнее. Уже болит не только ступня. Отдает и в голень, и в бедро. Все чаще вспыхивают перед глазами разноцветные круги, а по лбу течет холодный пот. Я ползу, цепляясь за траву обеими руками, и отталкиваюсь здоровой ногой. Правую, неимоверно тяжелую и ноющую от боли, я волочу за собой как нечто уже не принадлежащее моему телу. Гимнастерка насквозь промокла на груди и животе, потяжелели от влаги брюки, и все сильнее бьет озноб. А до насыпи еще далеко... По всей видимости, потери у немцев оказались не слишком велики. Я помню, что попал во второго номера пулеметного расчета. Я видел, как к нему бросился санитар. О том, что это санитар, я догадался по большой сумке с красным крестом, висевшей у него на животе. Второго немца подстрелил я или кто-то из моих бойцов. Этот повалился на спину, а потом сам уполз под мостик. И это все? Да, счет явно в пользу немцев! И я снова спрашиваю себя: правильно ли я поступил? Ведь был еще один вариант. Можно было двигаться по плавням на юг, вдоль течения Днепра. Но куда и зачем? Рано или поздно нам пришлось бы пересекать железную дорогу Запорожье — Симферополь. А ее-то немцы наверняка усиленно охраняют. К сожалению, в училище нас не учили, как действовать в окружении. Полковник Жидков, преподававший тактику, даже не заикался об этом. Правда, его вина тут невелика. Официальная установка гласила, что мы покончим с любым противником за несколько дней. Как в залихватской песне: «И на вражьей земле мы врага 0азобьем малой кровью, могучим ударом!» А в боевом уставе даже не рассматривались действия войск в случае отступления. И бывший капитан императорской армии Жидков вряд ли рискнул бы заняться самодеятельностью... Последние сто метров, отделяющие меня от насыпи, я преодолеваю с четырьмя остановками. Делаю я эти остановки помимо своей воли: просто-напросто теряю сознание. А потом через некоторое время прихожу в себя и снова, сцепив зубы, чтобы не закричать от боли, ползу вперед. Наконец мои локти упираются в гальку, которой покрыт склон железнодорожной насыпи. Я оглядываюсь, рядом с тропинкой, проложенной пешеходами у основания насыпи, темнеет густой куст. Я забираюсь в его тень и решаю отдышаться, набраться сил перед броском через железную дорогу. А сверху все ближе и ближе звучат шаги. Кто-то, не особенно заботясь о безопасности, топает тяжелыми сапогами по шпалам. А затем улавливаю звуки немецкой речи и вижу два силуэта. Парный патруль автоматчиков, время от времени освещая дорогу синим лучом замаскированного фонарика, проходит надо мной и удаляется в сторону мостика. Когда шаги стихают вдали, я, обдирая в кровь локти, карабкаюсь на насыпь, переползаю через рельсы и кубарем качусь вниз. Мягкий шорох осыпающейся за мной гальки кажется мне громом. Я падаю вниз лицом в траву и жду, когда патруль выпустит в мою сторону осветительную ракету. Но все обходится. Спустя три минуты я переползаю неглубокую пологую канаву и оказываюсь в густом саду. Все! Главное сделано! Теперь можно передохнуть и подумать...
Лишь много лет спустя я узнал о том, что в ту ночь, когда я из последних сил полз в Балабино, штаб 274-й стрелковой дивизии соединился с частями Резервной армии в районе Гуляй-Поля. Вместе со штабом и его комендантским взводом из вражеского кольца выскользнули комиссар дивизии Расников, начальник политотдела Кочетков, комиссар разведбатальона Пересыпко и около десятка врачей и медсестер из медсанбата. Зам командира дивизии по тылу подполковник Леонтович взявший командование на себя, послал лейтенантов Beрезубчака, Каракчаева, Поленева и некоторых других штабных работников на развилки дорог с заданием останавливать и направлять на сборный пункт всех бойцов и командиров, вышедших из окружения. А двое суток спустя в район крупного села Куйбышево, где находился штаб 18-й армии, вышли остатки 963-го полка — около 150 человек. Командовал ими вместо убитого полковника Никитина лейтенант Воронюк... Всех бойцов и командиров 274-й дивизии направили в станицу Чернышковскую Сталинградской области Здесь они были включены в состав 4-й стрелковой дивизии. А 274-я дивизия была сформирована вторично летом 1942 года в Клинском районе Подмосковья. Она вступила в первый бой подо Ржевом, отличилась в сражении под Ярцевом, принимала участие в операции «Багратион» на территории Белоруссии, а затем была переброшена южнее — в Польшу. Победной весной 1945-го дивизия вела бои юго-западнее осажденного Берлина против группы войск генерала Венка, рвавшейся на выручку Гитлеру. К этому моменту она была отмечена двумя высокими наградами — орденом Красного Знамени и орденом Кутузова — и носила название Ярцевской. А 545-му Отдельному саперному батальону, в составе которого уже не было ни одного солдата, ни одного офицера из тех, кто оборонял Запорожье, было присвоено название «Бранденбургский». До самой смерти хранила моя мать пожелтевший листок бумаги, полученный ею из райвоенкомата на второй год войны. В нем говорилось, что ее сын пропал без вести в октябре 1941 года. Этот клочок бумаги был дорог матери как напоминание о бессонных ночах, проведенных в ожидании сына, как доказательство того, что материнское чутье точнее официальных сообщений. И она свято берегла его даже тогда, когда я вернулся...
|