Невольничий рынок

День на невольничьем рынке был в разгаре...

Это происходило не в средние века. Торговля людьми велась не в дебрях Африки, не на караванных путях Ближнего Востока и не на берегах Миссисипи. События, о которых я расскажу ниже, развертывались летом 1942 года в центре респектабельного баварского города Аугсбурга, в большом и красивом здании с вывеской «Арбайтсамт». А в роли работорговца выступало госу­дарство, именовавшее себя «третьей империей»...

Зал, бывший когда-то спортивным, о чем свидетель­ствовали кольца в потолке и шведская стенка, был раз­делен барьером на две части. В большей находились мы— полтораста русских и украинских парней, выве­зенных на принудительные работы в Германию, в мень­шей за письменными столами сидели дряхлые чиновники. Между столами, откровенно скучая, прохаживал­ся шуцман.

Время от времени отворялась входная дверь и появ­лялся очередной покупатель. Он вполголоса объяснялся с одним из чиновников, затем подходил к перегородке и разглядывал нас, как свиней в загоне. При этом его взгляд не выражал никаких эмоций, хотя и было очевид­но, что свиньи заинтересовали бы его больше. В конце концов он останавливал свой выбор на ком-нибудь и тыкал пальцем за перегородку:

— Покажите вон того... Вон того большого...

Чиновник открывал дверь и уводил затребованного в меньшую половину. Кое-кто из покупателей оказывался придирчивым, парня заставляли приседать, щупали у него бицепсы, заглядывали в рот. Затем платили деньги, расписывались в купчей и уводили пленника с собой!

— Мда! Картина не из приятных, — громко сказал Николай Иванович и добавил: — Вот уж не ожидал…

Николай Иванович был уже немолод: ему перевали­ло за сорок. До войны он преподавал немецкий язык в сельской школе. А когда в село пришли фашисты, его вместе с молодежью запихали в качестве переводчика в эшелон и вывезли в Германию. Вначале Николай Ива­нович не унывал — немцы, мол, мобилизовали меня временно и скоро отпустят, — а потом скис. А тут еще оказалось, что баварцы совершенно не понимают того тарабарского языка, на котором пробовал изъясняться с ними Николай Иванович...

По ту сторону перегородки остановился очень высокий, очень грузный и, должно быть, очень сильный чело­век. Однако выглядел он смешно: его костюм — зеле­ная шляпа с пером, охотничий камзол с пуговицами из оленьих рогов и коротенькие штанишки из замши — никак не гармонировал с его внешностью: с большим отвисшим животом и физиономией, горящей как крас­ный сигнал светофора.

Новый покупатель сделал шаг вперед и вперил не­подвижный взгляд в толпу, шевелящуюся за перего­родкой.

Николай Иванович вздрогнул и попятился в угол.

— Не дай бог, — пробормотал он, — попасть к такому. Вы только поглядите, какие у него кулаки...

Кулаки у баварца были действительно что надо: огромные, рыжие, волосатые.

Николай Иванович увлек меня в дальний угол и про­должал:

— Самое лучшее — попасть в хозяйство к одиноком женщине...

— Почему? Не все ли равно?

— Нет, не все равно. У женщин, независимо от на­циональности, сохраняется своя женская психология Во-первых, женщина никогда не ударит постороннего мужчину. Мужа или любовника — еще куда ни шло, а вот постороннего — ни за что. А что это значит? Это значит, что ты будешь гарантирован от побоев. А во вторых, чувство сострадания у женщин развито силь­нее, чем у мужчин. А это опять плюс: женщина нет-нет да подбросит бедному пленнику кусок хлеба или еще что-нибудь. Понятно?

Рассуждения доморощенного психолога натолкнули меня на одну интересную мысль. В самом деле, подумал от одинокой женщины легче сбежать, и когда перед столиком чиновника остановилась молодая и элегант­ная дама, я стал околачиваться у двери.

Чиновник сделал широкий жест в сторону перегород­ки и сказал:

— Выбирайте! Их тут еще более ста...

Молодое свежее лицо женщины залил густой румя­нец. Она как-то виновато улыбнулась и сказала:

— Нет. Уж лучше вы сами...

Чиновник учтиво поклонился, отворил дверь и ловко выудил первого попавшего ему под руку. Этим первым, конечно, оказался я. Чиновник, больно ухватив меня за локоть, подвел к даме и поставил прямо против нее:

— Ну как? Устраивает?

Большие серые глаза дамы скользнули по моей изо­дранной телогрейке и остановились на не менее драных сапогах. Потом она повернулась к чиновнику:

— Сколько?

— Двадцать марок...

И тут я столкнулся с не предусмотренной Николаем Ивановичем стороной женской психологии, а именно — с привычкой экономить в большом и малом. Дама еще гуще покраснела и выпалила:

— Это много! А он так мал ростом...

— Вы правы, сударыня, но...— чиновник заглянул в какую-то карточку, — он студент... Умеет управлять трактором... Немного говорит по-немецки... И я считаю, что двадцать марок...

Сделка состоялась. Дама расписалась в каком-то документе, и мы вышли на улицу. Последним, кого я уви­дел в зале, был Николай Иванович. Он стоял у перего­родки и чуть не плакал: как же, я опередил его...

Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но Аугсбург по­казался мне городом, слишком уповающим на бога. Здесь через каждые сто метров я видел кирху, на каж­дом шагу мне встречались священники и монахини в Черных платьях...

Я мог легко отделаться от своей попутчицы, топтавшейся рядом на высоких каблуках. Я мог нырнуть в любую подворотню, мог просто побежать по улице. Но бежать вслепую не было смысла...

Только теперь я как следует разглядел свою буду­щую хозяйку. Это была красивая белокурая женщина лет тридцати, одетая с большим вкусом. Она никак не походила на простую крестьянку. И я ломал голову, ста­раясь догадаться, чем она занимается. Ведь мое будущее во многом зависело от этого.

Тем временем хозяйка изъявила желание познако­миться со мной. Она ткнула себя пальцем в грудь и сказала:

— Франческа...— затем она ткнула в мою грудь и спросила: — А ты?

Я ответил:

— Владимир...

— Ты не голоден? Есть хочешь?

Я сказал: «Да». И она повела меня в какой-то трак­тир, где купила мне пару бутербродов и кружку пива.

Потом мы куда-то ехали на поезде. Затем пересели на автобус. Вечером на автобусной остановке нас встре­тил мальчик лет четырнадцати. Мы долго шли лугами и вышли к имению, стоявшему на опушке леса. Мне бросился в глаза щит с надписью: «Внимание! Проезд запрещен. Частная дорога. Имение Гаурид».

Мы вступили во двор усадьбы и подошли к трехэтаж­ному дому. На каменных ступеньках крыльца сидел вы сокий стройный мужчина в ослепительно белой сорочке. Он с наслаждением курил затейливо изогнутую фарфо­ровую трубку. Когда мы приблизились к крыльцу, муж чина встал, критически оглядел меня и недовольно буркнул:

— Дерьмо! Слишком мал. Зря я посылал тебя, Франческа... Лучше бы съездил сам...

— Не надо, Зигфрид! — умоляюще сказала хозяй­ка. — Он понимает по-немецки.

— А мне наплевать! — спокойно ответил Зигфрид. — Пусть идет спать на конюшню...