Коммуникация и речевая активность 6 страница

Легко видеть, что данная исследовательская программа диаметрально противоположна идеям Хомского, под влиянием которых в свое время и произошел когнитивный переворот в психологии и лингвистике (см. 1.3.3). Несмотря на их недоказанность, временами даже явную спор­ность, эти постулаты-гипотезы объективно открывают возможность более широкого, чем до сих пор, применения понятий и методов из эк­спериментальной когнитивной психологии, нейропсихологии и нейро-информатики в лингвистических исследованиях.

³⁴ Пример такой манипуляции можно найти в «Повести о Ходже Насреддине» В. Со­
ловьева: «" Доходное озеро и принадлежащие к нему сад и дом, — сказал он многозначи­
тельным, каким-то вещим голосом и поднял палец. — Очень хорошо, запишем! Запишем
в таком порядке: дом, сад и принадлежащий к ним водоем. Ибо кто может сказать, что
озеро — это не водоем? С другой стороны: если упомянутые дом и сад принадлежат к
озеру или, иначе говоря, к водоему, ясно, что и водоем в обратном порядке принадлежит
к дому и саду. Пиши, как я сказал: дом, сад и принадлежащий к ним водоем! " — По лов­
кости это был удивительный ход, сразу решивший половину дела: простой перестанов­
кой слов озеро волшебно превратилось в какой-то захудалый водоем, находящийся в не­
коем саду, перед неким домом». 145

Рис. 7.6. Экспериментальный материал из исследования роли направленности внима­ния в грамматическом структурировании высказывания (по: Tomhn, 1997).

Обращение представителей когнитивной лингвистики к методам и понятиям когнитивной психологии иллюстрирует уже упоминавшаяся выше (см. 7.1.2) работа Расселла Томлина (Tomlin, 1997). Этот автор выд­винул предположение, что выбор референта для грамматического под­лежащего определяется тем, на что в момент порождения высказывания направленно наше внимание. В экспериментах испытуемым показыва­лись динамические сцены, вроде изображенной на рис. 7.6. Испытуемые должны были в реальном масштабе времени описывать наблюдаемые события, отслеживая зрительно тот из двух объектов, который отмечал­ся внезапно появлявшейся стрелкой (она видна на рис. 7.6 во втором кадре справа). Предъявление стрелки слева или справа было одной из независимых переменных этого эксперимента и использовалось для уп­равления положением фокуса зрительного внимания испытуемого. Вто­рой независимой переменной было то, какая из рыб, красная (обозна­чена на рисунке черным цветом) или белая, съедала другую. Результаты показали, что испытуемые действительно чаще описывали рыбу, на ко­торой экспериментатор фиксирует их внимание, посредством подлежа­щего (в английском и ряде других языков), а выбор активного или пас­сивного залога предложения определялся ими вторично, в зависимости от того, была ли отслеживаемая рыба АГЕНСом и ПАЦИЕНСом акта поедания³⁵.

146

^ъ Некоторые испытуемые в этом эксперименте использовали для описания ситуации только активные высказывания (по схеме «АГЕНС на первом месте»). Томлин объясняет это тем, что в критический момент внимание этих испытуемых непроизвольно привлека­лось движениями челюстей активной рыбы. По нашему мнению, речь идет о самостоя­тельной стратегии порождения и понимания «Первое существительное предложения есть АГЕНС действия». Эта стратегия широко представлена в речи пациентов с аграмматиз-мом, а также в нормальной детской речи (что, конечно, ведет к ошибочной интерпрета­ции предложении типа «Тигра поцеловал лев» — см. Vehchkovsky, 1996).

При обсуждении возможных механизмов выбора грамматического подлежащего для всякого образованного психолога (см., например, «Мышление и речь» — Выготский, 1982—1984) сразу же возникает воп­рос о так называемом «психологическом подлежащем», которое обычно выделяется в разговоре особой ударной интонацией и в функции кото­рого вполне может выступать даже глагол:

Маша гладила кошку,

Маша гладила кошку,

Маша гладила кошку.

Феномен психологического подлежащего, судя по всему, возникает в контексте противопоставления с предыдущим, более широким дискур­сом, например, «Маша гладила кошку, а не собаку, как вы почему-то ут­верждаете» либо «Маша гладила кошку и ни разу не дернула ее за хвост». Этот феномен, очевидно, не может быть объяснен действием факторов моментального пространственного распределения внимания, которые были достаточными для интерпретации результатов, полученных в экс­периментах Томлина.

В теоретическом плане основные усилия направлены сегодня на со­здание полноценной альтернативы генеративной грамматике как теории языка. Начало этой работе было положено Лангакером в его когнитив­ной грамматике. Большая группа ведущих когнитивных лингвистов (в том числе Лакофф, Филлмор, Крофт, их ученики и сотрудники) работает над вариантами грамматики конструкций. Под «конструкциями» пони­маются репрезентации фреймового типа, обычно включающие как син­таксические (форма), так и семантические (содержание) компоненты³⁶. Наличие формы и содержания говорит о том, что конструкции представ­ляют собой знаки. Они, следовательно, имеют символьный характер и в совокупности образуют особую область концептуальных структур (то есть относятся к тому слою высших символических координации, кото­рый мы предлагаем называть «уровнем Е» — см. 5.3.3). Важно подчерк­нуть, что конструкции обладают целостными, гештальтными качества­ми — их значение не может быть выведено из суммы значений их частей (см. 1.3.1). Поскольку конструкции снабжены синтаксическими вален­тностями, в их отношении заранее известно, как они могут или долж­ны себя вести при объединении с другими конструкциями. При столь детальной предварительной подготовке лингвистических единиц их

³⁶ Конструкции образуют сетевые структуры, в которых выделяются подобласти, име­
ющие вид таксономических иерархий с наиболее абстрактными конструкциями в верх­
ней части. Такую локальную вершину, например, может образовывать схематическая кон­
струкция переходного глагола. Из соображений экономии ресурсов памяти внутри иерар­
хии часто постулируется наследуемость свойств вышестоящих инстанций. С другой сто­
роны, казалось бы, избыточное повторение данных об абстрактных синтаксических свой­
ствах в конкретных конструкциях, нагружая память, могло бы облегчить оперативную
обработку. Споры вызывает также природа синтаксических спецификаций. Некоторые
авторы (например, Р. Лангакер и У. Крофт, автор «радикальной грамматики конструк­
ций») считают, что эти спецификации в их основе также являются семантическими. 147

комбинаторная обработка on-line значительно упрощается и может про­текать по принципу «Соединяй что угодно с чем угодно — но только с тем, что подходит!».

По-видимому, в ближайшем будущем могут быть предприняты по­пытки синтеза этого подхода с развивающимися в том же направлении работами по невербальной семантике (таких как теория перцептивных символов Лоуренса Барсалу — см. 6.4.2). Поскольку число различных «когнитивных» и «психологически мотивированных» грамматик при­ближается к двум десяткам, можно ожидать появления исследований, направленных на проверку психологической реальности отдельных по­ложений этого нового поколения теорий языка. Интересный пример эмпирического обоснования семантической интерпретации синтакси­са может быть найден в психолингвистических работах, опирающихся на использование латентного семантического анализа (см. 6.1.1 и 6.4.2).

Раскол сообщества исследователей языка на сторонников и про­тивников «синтактоцентризма» стал привычным атрибутом професси­ональных дискуссий. Но затянувшийся период «лингвистических войн», кажется, заканчивается. Видный сторонник и ученик Хомского Рэй Джекендофф (Jackendoff, 2002) попытался в последнее время вос­становить связь теоретической лингвистики с остальной когнитивной наукой. Он подчеркивает генеративность не только синтаксиса, но так­же семантики и фонологии. Все три области, согласно Джекендоффу, совершенно равноправны. Они образуют три параллельных модуля, по­парно связанных между собой интерфейсами, которые понимаются как особые процедуры установления соответствия основных областей обра­ботки между собой, например как процедуры артикуляции слова, вы­ражающего определенное значение (интерфейс семантики и фоноло­гии), или как процедуры согласования данного фонологического паттерна с другими (интерфейс фонологии и синтаксиса). Интересно, что слова трактуются как обладающие генеративным потенциалом пра­вила их использования, что ведет к процедурной интерпретации внут­реннего лексикона (близкая идея возникла раньше в рамках процедур­ной семантики — см. 6.1.3).

Признание генеративности семантики ведет к тому, что в этой мо­дели синтаксис освобождается от непомерной нагрузки контроля за се­мантикой и фонологией, возложенной на него в теориях, ориентиро­ванных на работы Хомского³⁷. По мнению Джекендоффа, в области

³⁷ Следует отметить, что на последнем витке развития идей Хомского, в его минимали­стской программе изучения языка (Chomsky, 1995), лексикону были переданы некоторые аналогичные функции, ранее выполнявшиеся правилами трансформации. Кроме того, минимализм постулирует две параллельные системы реализации речи — артикуляторно-перцептивную и концептуально-интенциональную. Этим двум системам соответствуют также два интерфейса применения правил (различных в разных языках), названных фо-148 нетической формой {PF, Phonetic Form) и логической формой (LF, Logical Form).

Рис. 7.7. Параллельная модель Джекендоффа (по: Jackendoff, 2002).

собственно синтаксиса, или «протосинтаксиса», при этом могут в ко­нечном счете остаться лишь несколько очень простых эвристических принципов интерпретации и порождения, например, «Первое суще­ствительное предложения есть АГЕНС действия» и «Фокус стоит на первом месте». Возникновение и автоматизация тех или иных специфич­ных синтаксических процедур является результатом взаимодействия про­тосинтаксиса с конкретным речевым окружением, выделения в после­днем устойчивых и предсказуемых паттернов словосочетаний. Легко видеть, что протосинтаксис фактически оказывается чем-то вроде «про-топрагматики», а именно интуицией того, что при недостатке времени надо в первую очередь успеть сообщить самое важное — что делает АГЕНС отслеживаемых нами событий (\felichkovsky, Kibrik & Velichkovsky, 2003).

7.3.3 Современные модели и данные нейролингвистики

В целом полученные в когнитивной психологии и лингвистике резуль­таты свидетельствуют скорее против разведения синтаксиса и семанти­ки как независимых фаз или «уровней» обработки. Некоторые, семан­тически-ориентированные подходы к анализу глубинной структуры предложения, такие как падежная и фреймовая грамматики, были толь­ко что рассмотрены. Заключительная часть данного раздела посвящена

актуальным проблемам синтаксического анализа в психо- и нейролинг-вистике. Перед тем как обратиться к нейролингвистическим исследова­ниям, мы кратко обсудим две психолингвистические модели понима­ния предложений, центральные для дискуссий последнего десятилетия. Первая из этих моделей, получившая название теории садовой дорожки (garden-path model), в значительной степени традиционна. Вторая мо­дель, теория множественных ограничений {constraint-based theory), имеет коннекционистскую архитектуру и предполагает одновременное ис­пользование различных источников информации.

«Садовая дорожка» означает, что описание глубинной структуры предложения строится строго последовательно и в каждый данный мо­мент времени учитывает лишь одну синтаксическую интерпретацию. Кейт Рейнер и Александр Полацек (Pollatsek & Rayner, 1990) выделяют несколько других принципов, ускоряющих понимание. Предполагает­ся, во-первых, что первоначальная интерпретация строится без учета значения и контекста, во-вторых, предпочтение отдается простейшему (в отношении числа синтаксических групп) решению и, в-третьих, при последовательном просмотре предложения некоторое слово приписы­вается к непосредственно предшествующей синтаксической единице, если это грамматически возможно. Данная модель вполне успешно объясняет типичные затруднения при понимании некоторых, синтак­сически не вполне однозначных предложений³⁸.

Накапливаются, однако, и противоречащие этой модели наблюде­ния. Принцип приписывания слова к ближайшей синтаксической еди­нице нарушается, например, в случае следующего сложноподчиненного предложения: «Шпион застрелил сына полковника, стоявшего на бал­коне». Хотя модель предсказывает, что преимущественным прочтением должно быть «на балконе находился полковник», англоязычные испы­туемые чаще склоняются к варианту интерпретации, при котором на балконе находился сын. Этот эффект можно попробовать объяснить с учетом прагматики ситуации — в силу чрезвычайности события убий­ства в фокусе внимания говорящего должен был бы находиться именно сын полковника. Но моделирование семантико-прагматических факто­ров представляет собой особенно сложную задачу, поэтому сторонники теории садовой дорожки хотели бы ее избежать³⁹.

³⁸ В недавнем обзоре И. А. Секериной (2002) анализируются две другие модели анали­
за предложения: модели главного слова (head-driven parsing model) и структурного детер­
минизма (structural determinism parsing model). Как и в случае модели садовой дорожки (ее
автор обзора называет «моделью заблуждения», учитывая идиоматическое значение вы­
ражения «to lead down the garden path» — см. 7.2.3), речь идет о моделях последовательной
синтаксической обработки.

³⁹ Исследования на материале русского языка, в которых использовались многознач­
ные предложения как с аналогичным, так и менее драматическим содержанием, выявили
влияние ряда других факторов, включающих длину и структурную сложность придаточ-

150 ного предложения (Фёдорова, Янович, 2005).

Модель удовлетворения множественных ограничений была разрабо­тана в 1990-е годы (например, Seidenberg & MacDonald, 1999). Под «множественными ограничениями» имеются в виду частично избыточ­ные источники сведений, используемых для ограничения степеней свободы интерпретации. Сильной стороной модели является включе­ние семантической информации (контекст и лексическая семантика) в качестве фактора, участвующего в выборе синтаксического описания. Модель содержит ряд неиросетевых компонентов, разработанных ранее для демонстрации возможности решения синтаксических задач — они предсказывают грамматическую категорию следующего слова в предло­жении, проверяю! правильность построения прошедшего времени гла­гола и т.п. — без использования правил генеративной грамматики (см. 2.3.3). Возможные интерпретации генерируются и обрабатываются од­новременно, каждая со своими динамически меняющимися коэффици­ентами активации, сравнение которых и определяет конечный выбор. Кроме того, модель способна обучаться. При этом учитывается, что раз­личные синтаксические интерпретации, в равной степени допустимые с точки зрения грамматики, различаются между собой по частоте воз­никновения в языке.

Как мы отмечали выше, одно из важнейших достоинств моделей ис­кусственных нейронных сетей — изменение параметров функциони­рования в ходе обучения — одновременно, парадоксальным образом, затрудняет окончательную оценку их эффективности, поскольку у иссле­дователей всегда есть возможность улучшения («подгонки») демонстри­руемых моделями результатов при дополнительной тренировке сети. Безусловно, существуют принципиальные ограничения коннекциони-стского подхода к синтаксису речи, но попытки их строгого описания практически отсутствуют — за исключением относительно ранней рабо­ты известного голландского психолингвиста Виллема Левелта (Levelt, 1990), который в целом отрицательно относится к коннекционизму, счи­тая его тупиковым направлением, возвращающим лингвистику и психо­логию в эпоху «до Хомского».

Основу оценки должен составлять вопрос о том, насколько прав­доподобны модели типа теории множественных ограничений с психоло­гической точки зрения. Правдоподобным, конечно, представляется ин­туитивный характер синтаксической обработки, хотя в результате школьного и университетского образования мы оказываемся способны­ми к использованию эксплицитных правил грамматики. Правдоподоб­но и подтверждается экспериментально участие семантики в выборе синтаксической интерпретации. Напротив, гипотетическим остается предположение об одновременной проработке нескольких синтаксичес­ких интерпретаций. Нечто подобное доказано для случая снятия се­мантической многозначности слов — быстрая одновременная актива­ция целого спектра возможных значений постепенно сменяется активным уточнением и подавлением избыточных вариантов (см. 4.3.2 и 7.2.2). Однако в случае синтаксической неопределенности (ср. «На-

казание охотников было ужасным» или «Мужу изменять нельзя») экспе­рименты, направленные на проверку психологической реальности обра­ботки латентной в данный момент интерпретации, пока еще не были проведены.

Как обстоит дело с выявлением нейрофизиологических механиз­мов речи, в особенности механизмов синтаксической обработки? Этот вопрос важен как практически, для улучшения методов нейропсихоло-гической реабилитации, так и теоретически, например для проверки гипотезы о врожденности и фиксированности мозговой локализации когнитивных модулей. Простая картина, предполагающая существова­ние двух модулей речевых механизмов — зоны Брока для синтаксиса/ произношения и зоны Вернике для понимания/лексической семанти­ки, — оказалась несколько осложненной новыми данными⁴⁰.

Хотя участие зоны Брока в синтаксической обработке подтвержда­ется результатами трехмерного картирования изменений мозгового кро­вотока (rCBF — regional cerebral blood flow) у взрослых здоровых испыту­емых, клинические данные свидетельствуют о том, что пациенты с поражениями в области зоны Брока и грамматическими ошибками при порождении речи (особенно в отношении использования глаголов) обычно способны успешно различать грамматически правильные и не­правильные предложения при восприятии. Кроме того, поражения зоны Вернике часто, особенно в детском возрасте, также сопровождаются аграмматическими нарушениями (Patterson & Bly, 1999). В настоящее время имеются, как минимум, две нейролингвистические теории, кото­рые пытаются объяснить эти и подобные им факты. Их общее предполо­жение состоит в том, что связанные с зоной Брока процессы отчасти дуб­лируют синтаксическую обработку, которая может до определенной степени осуществляться и в задних отделах коры. В остальном эти тео­рии оказываются полностью противоположными.

Американский нейропсихолог Майкл Ульман и его коллеги считают, что премоторная зона Брока обеспечивает, как и фронтальные отделы коры в целом, сознательный контроль за переработкой информации в других отделах мозга, в данном случае в форме контроля за применени­ем правил грамматической трансформации лингвистического материа­ла (UUman et al., 1997). По мнению Ангелы Фридерици из Института когнитивной нейропсихологии общества Макса Планка в Лейпциге, все обстоит как раз наоборот, а именно по мере развития речи ребенка рас­положенной в премоторной части лобных долей зоне Брока постепенно

⁴⁰ С критикой этих традиционных представлений выступал во второй половине 19-го века Джон Хьюлинг-Джексон (но потерпел поражение в публичном диспуте с Полем Бро­ка). Критический анализ продолжили в середине 20-го века такие авторы, как А.Р. Лурия и Р. Якобсон, а также их коллега, гештальтпсихолог Курт Гольдштейн. Последний, в осо­бенности, подчеркивал роль центрального планирования высказывания во внутренней 152 речи (Goldstein, 1948).

передаются формирующиеся автоматизмы быстрой и не контролируе­мой сознательно синтаксической обработки. В возрасте от 5 до 10 лет в передних отделах коры левого полушария действительно образуется не­что вроде автономного «синтаксического модуля», но только приобре­тенного, а не врожденного (Friederici, 1996). Главным в его работе явля­ется чрезвычайно точное и быстрое временное согласование различных операций обработки при порождении речи⁴¹. Собственно «знание» грам­матики, в том числе доступное сознательному отчету, скорее связано с задними височными отделами коры, причем не только левого (зона Вер-нике), но и правого полушария.

Точка зрения Фридерици представляется несколько лучше обосно­ванной имеющимися на сегодня данными. Исследования развития речи ребенка свидетельствуют об особенно явном взаимодействии семанти­ки и синтаксиса на ранних этапах этого процесса. Гипотеза «модуляриза-ции», то есть постепенного выделения автоматизированных процедур синтаксической обработки из первоначально единого комплекса «семан­тического синтаксиса», позволяет также понять, почему картина афази-ческих расстройств при одних и тех же поражениях мозга может суще­ственно зависеть от типа грамматических средств конкретного языка, например от того, использует ли этот язык жесткий порядок слов, как английский, или же развитую систему морфологических элементов (окончания, суффиксы, приставки), обеспечивающих синтаксическое согласование при относительно свободном порядке слов в предложении, как это имеет место в русском языке. Промежуточное положение между английским и русским как в отношении разнообразия морфологических средств, так и в отношении ограничений на порядок слов занимает итальянский язык.

Несомненно, что выделение и постепенная автоматизация процедур синтаксической обработки — это лишь один из нескольких задейство­ванных в индивидуальном развитии речи нейрофизиологических меха­низмов. Другим важнейшим механизмом являются процессы имитации жестов и мимики, протекающие с участием концентрированно распо­ложенных в непосредственной близости к зоне Брока, а также и на ее «территории» зеркальных нейронов (см. 2.4.3). Еще одним механизмом, по-видимому, является более или менее рефлексивная оценка знаний и на­мерений партнера⁴². Подобная метакогнитивная оценка предполагает до­статочно полноценное функционирование индивидуальной теории психики (см. 5.4.1 и 8.1.1). Для такого функционирования существенны струк­туры филогенетически новых передних отделов мозга, в особенности

⁴¹ Нейрофизиологические процессы, обеспечивающие развертку синтаксических ав­
томатизмов во времени, вовлекают и субкортикальные структуры мозга, прежде всего,
базальные ганглии. Об этом говорят не только многочисленные клинические и нейрофи­
зиологические данные, но и повседневные наблюдения. Так, хорошо известно, что ба-
зальные ганглии чувствительны к стрессу и гипоксии (кислородному голоданию). При этих
условиях и у вполне здоровых людей наблюдаются преходящие симптомы аграмматиз-
ма -- нарушения синтаксической организации речи.

⁴² Два этих механизма не обязательно жестко отделены друг от друга. Как показывают
новые исследования Дж. Риццолатти (Rizzolatti, 2004), система зеркальных нейронов
обычно вовлечена и в решение задач оценки намерений партнеров. 153

правой префронтальной коры (Stuss, Gallup & Alexander, 2001). Раннее поражение этих структур ведет к нарушениям общения, что обычно тя­жело отражается на развитии речи и, по меньшей мере, социального интеллекта.

Таким образом, основной итог нашего обсуждения заключается в выводе об ошибочности изначально изолированной трактовки синтак­сиса и семантики. Представители разных направлений лингвистики и когнитивной науки начинают разделять более функционалистский взгляд на язык, допускающий гибкое взаимодействие компонентов. Так, напри­мер, Джекендофф (Jackendoff, 2002) рассматривает синтаксис и семантику в качестве равноправных модулей обработки (см. 7.3.2). Понимание грам­матики как концептуализации стало одним из основных постулатов ког­нитивной лингвистики. Гипотеза о первоначальном единстве семантики и синтаксиса поддерживается данными о развитии речи и ее нейрофизиоло­гических механизмов в отногенезе, а равно работами по когнитивным уни­версалиям в различных языках мира, которые мы рассмотрим в следующей главе (см. 8.1.2). Гигантский слой концептуачьного знания в равной мере образует элементарную основу как наших знаний о мире, так и языковой компетентности. Однако синтаксис и семантика не определяют однознач­но использование речи, которое подчинено в первую очередь решению задач, возникающих в социальной ситуации общения.

7.4 Прагматика коммуникативных ситуаций

7.4.1 Принцип кооперативности и понимание

Несмотря на кажущуюся простоту большинства ситуаций понимания и общения, они включают множество операций, связанных с решением таких сложных подзадач, как распознавание конфигураций, кратковре­менное запоминание, поиск в памяти, синтаксическая интерпретация и т.д. Все эти процессы объединены главной задачей — выделением не просто значений отдельных слов, но и смысла сообщения в целом. Ее успешное решение доказывает, что знаковые средства переноса и выра­жения значения достаточно «прозрачны», чтобы позволить нам «уви­деть» намерения и установки автора, оценить степень его знакомства с темой и, возможно, даже выделить один или более подтекстов, содер­жащихся в сообщении. По-видимому, это и имел в виду Джером Брунер (1977), когда связывал когнитивный подход с изучением движения «за пределы непосредственно данной информации». Исключительно важ­ная информация, однако, может содержаться как раз в поверхностной, непосредственно доступной коммуникативному партнеру формулиров­ке сообщения.

В 1967 году американский философ Пол Грайс (Grice, 1967) описал в виде четырех «максим» принцип неоперативности, оптимизирующий процессы нашего вербального и невербального общения:

«Максима информативности, или количества» — Будь информати­вен настолько, насколько это требуется, но не более того.

«Максима истинности, или качества» — Не утверждай того, по по­воду чего Ты знаешь, что это неправда или для этого нет доказательств.

«Максима релевантности, или отношения» — Старайся, чтобы Твой вклад был релевантен целям происходящего обсуждения.

«Максима ясности, или способа изложения» — Будь ясен, избегай непонятных слов и формулировок, многозначности и беспорядка в ис­пользовании речи.

Не следует думать, конечно, что диалогическое общение всегда строго подчиняется грайсовским максимам. Они описывают лишь «де-фолтные ожидания», разделяемые в общем случае участниками общения. Эти ожидания позволяют строить предположения («импликатуры») о подтексте сообщения. Например, если кто-то из наших собеседников внезапно начинает объясняться слишком детально или невнятно, то обычно сразу же возникает вопрос, в чем состоит смысл нарушения принципа кооперативности.

Действенность принципа кооперативности побуждает нас искать и чаще всего находить содержание и в, казалось бы, совершенно тавто­логичных утверждениях, таких как «Закон есть закон» или «No God but God». Те же прагматические соображения, кстати, можно применить и к центральному теоретическому вопросу психологии синтаксиса: зачем в языке сосуществует столько различных поверхностных реализаций некоторой фразы, если, как утверждают сторонники генеративной грамматики, важна только ее глубинная репрезентация? Не несет ли выбор той или иной поверхностной формы некоторую специальную функцию, например, передачу личностного смысла, а не просто значения (см. 1.4.2 и 6.1.1)? Действительно, в реальных ситуациях социального взаимодействия, так же как и в случае произведений художественной литературы или изобразительного искусства, для нас часто значитель­но более важно не то, что сказано, а то, как сказано (изображено).

Рассмотрим в качестве примера следующие поверхностно различ­ные реализации одной и той же глубинной репрезентации:

В конце концов Золушка была взята принцем в жены.

В конце концов принц взял Золушку в жены.

В конце концов Золушка взяла принца в мужья.

В конце концов принц был взят Золушкой в мужья. Легко видеть, что эти высказывания при одинаковости глубинной син­таксической структуры далеко не равнозначны как раз в прагматичес­ком отношении — с точки зрения смысла социальной ситуации иници­атива в ряду описываемых событий устойчиво переходит от принца к

Золушке. Этот пример наглядно показывает, что прагматика действи­тельно может быть связана именно с поверхностными характеристика­ми высказывания. Позволим себе еще один пример такого же рода (по: Апресян, 1995):