![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Коммуникация и речевая активность 6 страница
Легко видеть, что данная исследовательская программа диаметрально противоположна идеям Хомского, под влиянием которых в свое время и произошел когнитивный переворот в психологии и лингвистике (см. 1.3.3). Несмотря на их недоказанность, временами даже явную спорность, эти постулаты-гипотезы объективно открывают возможность более широкого, чем до сих пор, применения понятий и методов из экспериментальной когнитивной психологии, нейропсихологии и нейро-информатики в лингвистических исследованиях.
Рис. 7.6. Экспериментальный материал из исследования роли направленности внимания в грамматическом структурировании высказывания (по: Tomhn, 1997). Обращение представителей когнитивной лингвистики к методам и понятиям когнитивной психологии иллюстрирует уже упоминавшаяся выше (см. 7.1.2) работа Расселла Томлина (Tomlin, 1997). Этот автор выдвинул предположение, что выбор референта для грамматического подлежащего определяется тем, на что в момент порождения высказывания направленно наше внимание. В экспериментах испытуемым показывались динамические сцены, вроде изображенной на рис. 7.6. Испытуемые должны были в реальном масштабе времени описывать наблюдаемые события, отслеживая зрительно тот из двух объектов, который отмечался внезапно появлявшейся стрелкой (она видна на рис. 7.6 во втором кадре справа). Предъявление стрелки слева или справа было одной из независимых переменных этого эксперимента и использовалось для управления положением фокуса зрительного внимания испытуемого. Второй независимой переменной было то, какая из рыб, красная (обозначена на рисунке черным цветом) или белая, съедала другую. Результаты показали, что испытуемые действительно чаще описывали рыбу, на которой экспериментатор фиксирует их внимание, посредством подлежащего (в английском и ряде других языков), а выбор активного или пассивного залога предложения определялся ими вторично, в зависимости от того, была ли отслеживаемая рыба АГЕНСом и ПАЦИЕНСом акта поедания35.
ъ Некоторые испытуемые в этом эксперименте использовали для описания ситуации только активные высказывания (по схеме «АГЕНС на первом месте»). Томлин объясняет это тем, что в критический момент внимание этих испытуемых непроизвольно привлекалось движениями челюстей активной рыбы. По нашему мнению, речь идет о самостоятельной стратегии порождения и понимания «Первое существительное предложения есть АГЕНС действия». Эта стратегия широко представлена в речи пациентов с аграмматиз-мом, а также в нормальной детской речи (что, конечно, ведет к ошибочной интерпретации предложении типа «Тигра поцеловал лев» — см. Vehchkovsky, 1996). При обсуждении возможных механизмов выбора грамматического подлежащего для всякого образованного психолога (см., например, «Мышление и речь» — Выготский, 1982—1984) сразу же возникает вопрос о так называемом «психологическом подлежащем», которое обычно выделяется в разговоре особой ударной интонацией и в функции которого вполне может выступать даже глагол: Маша гладила кошку, Маша гладила кошку, Маша гладила кошку. Феномен психологического подлежащего, судя по всему, возникает в контексте противопоставления с предыдущим, более широким дискурсом, например, «Маша гладила кошку, а не собаку, как вы почему-то утверждаете» либо «Маша гладила кошку и ни разу не дернула ее за хвост». Этот феномен, очевидно, не может быть объяснен действием факторов моментального пространственного распределения внимания, которые были достаточными для интерпретации результатов, полученных в экспериментах Томлина. В теоретическом плане основные усилия направлены сегодня на создание полноценной альтернативы генеративной грамматике как теории языка. Начало этой работе было положено Лангакером в его когнитивной грамматике. Большая группа ведущих когнитивных лингвистов (в том числе Лакофф, Филлмор, Крофт, их ученики и сотрудники) работает над вариантами грамматики конструкций. Под «конструкциями» понимаются репрезентации фреймового типа, обычно включающие как синтаксические (форма), так и семантические (содержание) компоненты36. Наличие формы и содержания говорит о том, что конструкции представляют собой знаки. Они, следовательно, имеют символьный характер и в совокупности образуют особую область концептуальных структур (то есть относятся к тому слою высших символических координации, который мы предлагаем называть «уровнем Е» — см. 5.3.3). Важно подчеркнуть, что конструкции обладают целостными, гештальтными качествами — их значение не может быть выведено из суммы значений их частей (см. 1.3.1). Поскольку конструкции снабжены синтаксическими валентностями, в их отношении заранее известно, как они могут или должны себя вести при объединении с другими конструкциями. При столь детальной предварительной подготовке лингвистических единиц их
комбинаторная обработка on-line значительно упрощается и может протекать по принципу «Соединяй что угодно с чем угодно — но только с тем, что подходит!». По-видимому, в ближайшем будущем могут быть предприняты попытки синтеза этого подхода с развивающимися в том же направлении работами по невербальной семантике (таких как теория перцептивных символов Лоуренса Барсалу — см. 6.4.2). Поскольку число различных «когнитивных» и «психологически мотивированных» грамматик приближается к двум десяткам, можно ожидать появления исследований, направленных на проверку психологической реальности отдельных положений этого нового поколения теорий языка. Интересный пример эмпирического обоснования семантической интерпретации синтаксиса может быть найден в психолингвистических работах, опирающихся на использование латентного семантического анализа (см. 6.1.1 и 6.4.2). Раскол сообщества исследователей языка на сторонников и противников «синтактоцентризма» стал привычным атрибутом профессиональных дискуссий. Но затянувшийся период «лингвистических войн», кажется, заканчивается. Видный сторонник и ученик Хомского Рэй Джекендофф (Jackendoff, 2002) попытался в последнее время восстановить связь теоретической лингвистики с остальной когнитивной наукой. Он подчеркивает генеративность не только синтаксиса, но также семантики и фонологии. Все три области, согласно Джекендоффу, совершенно равноправны. Они образуют три параллельных модуля, попарно связанных между собой интерфейсами, которые понимаются как особые процедуры установления соответствия основных областей обработки между собой, например как процедуры артикуляции слова, выражающего определенное значение (интерфейс семантики и фонологии), или как процедуры согласования данного фонологического паттерна с другими (интерфейс фонологии и синтаксиса). Интересно, что слова трактуются как обладающие генеративным потенциалом правила их использования, что ведет к процедурной интерпретации внутреннего лексикона (близкая идея возникла раньше в рамках процедурной семантики — см. 6.1.3). Признание генеративности семантики ведет к тому, что в этой модели синтаксис освобождается от непомерной нагрузки контроля за семантикой и фонологией, возложенной на него в теориях, ориентированных на работы Хомского37. По мнению Джекендоффа, в области
Рис. 7.7. Параллельная модель Джекендоффа (по: Jackendoff, 2002). собственно синтаксиса, или «протосинтаксиса», при этом могут в конечном счете остаться лишь несколько очень простых эвристических принципов интерпретации и порождения, например, «Первое существительное предложения есть АГЕНС действия» и «Фокус стоит на первом месте». Возникновение и автоматизация тех или иных специфичных синтаксических процедур является результатом взаимодействия протосинтаксиса с конкретным речевым окружением, выделения в последнем устойчивых и предсказуемых паттернов словосочетаний. Легко видеть, что протосинтаксис фактически оказывается чем-то вроде «про-топрагматики», а именно интуицией того, что при недостатке времени надо в первую очередь успеть сообщить самое важное — что делает АГЕНС отслеживаемых нами событий (\felichkovsky, Kibrik & Velichkovsky, 2003). 7.3.3 Современные модели и данные нейролингвистики В целом полученные в когнитивной психологии и лингвистике результаты свидетельствуют скорее против разведения синтаксиса и семантики как независимых фаз или «уровней» обработки. Некоторые, семантически-ориентированные подходы к анализу глубинной структуры предложения, такие как падежная и фреймовая грамматики, были только что рассмотрены. Заключительная часть данного раздела посвящена актуальным проблемам синтаксического анализа в психо- и нейролинг-вистике. Перед тем как обратиться к нейролингвистическим исследованиям, мы кратко обсудим две психолингвистические модели понимания предложений, центральные для дискуссий последнего десятилетия. Первая из этих моделей, получившая название теории садовой дорожки (garden-path model), в значительной степени традиционна. Вторая модель, теория множественных ограничений {constraint-based theory), имеет коннекционистскую архитектуру и предполагает одновременное использование различных источников информации. «Садовая дорожка» означает, что описание глубинной структуры предложения строится строго последовательно и в каждый данный момент времени учитывает лишь одну синтаксическую интерпретацию. Кейт Рейнер и Александр Полацек (Pollatsek & Rayner, 1990) выделяют несколько других принципов, ускоряющих понимание. Предполагается, во-первых, что первоначальная интерпретация строится без учета значения и контекста, во-вторых, предпочтение отдается простейшему (в отношении числа синтаксических групп) решению и, в-третьих, при последовательном просмотре предложения некоторое слово приписывается к непосредственно предшествующей синтаксической единице, если это грамматически возможно. Данная модель вполне успешно объясняет типичные затруднения при понимании некоторых, синтаксически не вполне однозначных предложений38. Накапливаются, однако, и противоречащие этой модели наблюдения. Принцип приписывания слова к ближайшей синтаксической единице нарушается, например, в случае следующего сложноподчиненного предложения: «Шпион застрелил сына полковника, стоявшего на балконе». Хотя модель предсказывает, что преимущественным прочтением должно быть «на балконе находился полковник», англоязычные испытуемые чаще склоняются к варианту интерпретации, при котором на балконе находился сын. Этот эффект можно попробовать объяснить с учетом прагматики ситуации — в силу чрезвычайности события убийства в фокусе внимания говорящего должен был бы находиться именно сын полковника. Но моделирование семантико-прагматических факторов представляет собой особенно сложную задачу, поэтому сторонники теории садовой дорожки хотели бы ее избежать39.
39 Исследования на материале русского языка, в которых использовались многознач 150 ного предложения (Фёдорова, Янович, 2005). Модель удовлетворения множественных ограничений была разработана в 1990-е годы (например, Seidenberg & MacDonald, 1999). Под «множественными ограничениями» имеются в виду частично избыточные источники сведений, используемых для ограничения степеней свободы интерпретации. Сильной стороной модели является включение семантической информации (контекст и лексическая семантика) в качестве фактора, участвующего в выборе синтаксического описания. Модель содержит ряд неиросетевых компонентов, разработанных ранее для демонстрации возможности решения синтаксических задач — они предсказывают грамматическую категорию следующего слова в предложении, проверяю! правильность построения прошедшего времени глагола и т.п. — без использования правил генеративной грамматики (см. 2.3.3). Возможные интерпретации генерируются и обрабатываются одновременно, каждая со своими динамически меняющимися коэффициентами активации, сравнение которых и определяет конечный выбор. Кроме того, модель способна обучаться. При этом учитывается, что различные синтаксические интерпретации, в равной степени допустимые с точки зрения грамматики, различаются между собой по частоте возникновения в языке. Как мы отмечали выше, одно из важнейших достоинств моделей искусственных нейронных сетей — изменение параметров функционирования в ходе обучения — одновременно, парадоксальным образом, затрудняет окончательную оценку их эффективности, поскольку у исследователей всегда есть возможность улучшения («подгонки») демонстрируемых моделями результатов при дополнительной тренировке сети. Безусловно, существуют принципиальные ограничения коннекциони-стского подхода к синтаксису речи, но попытки их строгого описания практически отсутствуют — за исключением относительно ранней работы известного голландского психолингвиста Виллема Левелта (Levelt, 1990), который в целом отрицательно относится к коннекционизму, считая его тупиковым направлением, возвращающим лингвистику и психологию в эпоху «до Хомского». Основу оценки должен составлять вопрос о том, насколько правдоподобны модели типа теории множественных ограничений с психологической точки зрения. Правдоподобным, конечно, представляется интуитивный характер синтаксической обработки, хотя в результате школьного и университетского образования мы оказываемся способными к использованию эксплицитных правил грамматики. Правдоподобно и подтверждается экспериментально участие семантики в выборе синтаксической интерпретации. Напротив, гипотетическим остается предположение об одновременной проработке нескольких синтаксических интерпретаций. Нечто подобное доказано для случая снятия семантической многозначности слов — быстрая одновременная активация целого спектра возможных значений постепенно сменяется активным уточнением и подавлением избыточных вариантов (см. 4.3.2 и 7.2.2). Однако в случае синтаксической неопределенности (ср. «На- казание охотников было ужасным» или «Мужу изменять нельзя») эксперименты, направленные на проверку психологической реальности обработки латентной в данный момент интерпретации, пока еще не были проведены. Как обстоит дело с выявлением нейрофизиологических механизмов речи, в особенности механизмов синтаксической обработки? Этот вопрос важен как практически, для улучшения методов нейропсихоло-гической реабилитации, так и теоретически, например для проверки гипотезы о врожденности и фиксированности мозговой локализации когнитивных модулей. Простая картина, предполагающая существование двух модулей речевых механизмов — зоны Брока для синтаксиса/ произношения и зоны Вернике для понимания/лексической семантики, — оказалась несколько осложненной новыми данными40. Хотя участие зоны Брока в синтаксической обработке подтверждается результатами трехмерного картирования изменений мозгового кровотока (rCBF — regional cerebral blood flow) у взрослых здоровых испытуемых, клинические данные свидетельствуют о том, что пациенты с поражениями в области зоны Брока и грамматическими ошибками при порождении речи (особенно в отношении использования глаголов) обычно способны успешно различать грамматически правильные и неправильные предложения при восприятии. Кроме того, поражения зоны Вернике часто, особенно в детском возрасте, также сопровождаются аграмматическими нарушениями (Patterson & Bly, 1999). В настоящее время имеются, как минимум, две нейролингвистические теории, которые пытаются объяснить эти и подобные им факты. Их общее предположение состоит в том, что связанные с зоной Брока процессы отчасти дублируют синтаксическую обработку, которая может до определенной степени осуществляться и в задних отделах коры. В остальном эти теории оказываются полностью противоположными. Американский нейропсихолог Майкл Ульман и его коллеги считают, что премоторная зона Брока обеспечивает, как и фронтальные отделы коры в целом, сознательный контроль за переработкой информации в других отделах мозга, в данном случае в форме контроля за применением правил грамматической трансформации лингвистического материала (UUman et al., 1997). По мнению Ангелы Фридерици из Института когнитивной нейропсихологии общества Макса Планка в Лейпциге, все обстоит как раз наоборот, а именно по мере развития речи ребенка расположенной в премоторной части лобных долей зоне Брока постепенно
передаются формирующиеся автоматизмы быстрой и не контролируемой сознательно синтаксической обработки. В возрасте от 5 до 10 лет в передних отделах коры левого полушария действительно образуется нечто вроде автономного «синтаксического модуля», но только приобретенного, а не врожденного (Friederici, 1996). Главным в его работе является чрезвычайно точное и быстрое временное согласование различных операций обработки при порождении речи41. Собственно «знание» грамматики, в том числе доступное сознательному отчету, скорее связано с задними височными отделами коры, причем не только левого (зона Вер-нике), но и правого полушария. Точка зрения Фридерици представляется несколько лучше обоснованной имеющимися на сегодня данными. Исследования развития речи ребенка свидетельствуют об особенно явном взаимодействии семантики и синтаксиса на ранних этапах этого процесса. Гипотеза «модуляриза-ции», то есть постепенного выделения автоматизированных процедур синтаксической обработки из первоначально единого комплекса «семантического синтаксиса», позволяет также понять, почему картина афази-ческих расстройств при одних и тех же поражениях мозга может существенно зависеть от типа грамматических средств конкретного языка, например от того, использует ли этот язык жесткий порядок слов, как английский, или же развитую систему морфологических элементов (окончания, суффиксы, приставки), обеспечивающих синтаксическое согласование при относительно свободном порядке слов в предложении, как это имеет место в русском языке. Промежуточное положение между английским и русским как в отношении разнообразия морфологических средств, так и в отношении ограничений на порядок слов занимает итальянский язык. Несомненно, что выделение и постепенная автоматизация процедур синтаксической обработки — это лишь один из нескольких задействованных в индивидуальном развитии речи нейрофизиологических механизмов. Другим важнейшим механизмом являются процессы имитации жестов и мимики, протекающие с участием концентрированно расположенных в непосредственной близости к зоне Брока, а также и на ее «территории» зеркальных нейронов (см. 2.4.3). Еще одним механизмом, по-видимому, является более или менее рефлексивная оценка знаний и намерений партнера42. Подобная метакогнитивная оценка предполагает достаточно полноценное функционирование индивидуальной теории психики (см. 5.4.1 и 8.1.1). Для такого функционирования существенны структуры филогенетически новых передних отделов мозга, в особенности
42 Два этих механизма не обязательно жестко отделены друг от друга. Как показывают правой префронтальной коры (Stuss, Gallup & Alexander, 2001). Раннее поражение этих структур ведет к нарушениям общения, что обычно тяжело отражается на развитии речи и, по меньшей мере, социального интеллекта. Таким образом, основной итог нашего обсуждения заключается в выводе об ошибочности изначально изолированной трактовки синтаксиса и семантики. Представители разных направлений лингвистики и когнитивной науки начинают разделять более функционалистский взгляд на язык, допускающий гибкое взаимодействие компонентов. Так, например, Джекендофф (Jackendoff, 2002) рассматривает синтаксис и семантику в качестве равноправных модулей обработки (см. 7.3.2). Понимание грамматики как концептуализации стало одним из основных постулатов когнитивной лингвистики. Гипотеза о первоначальном единстве семантики и синтаксиса поддерживается данными о развитии речи и ее нейрофизиологических механизмов в отногенезе, а равно работами по когнитивным универсалиям в различных языках мира, которые мы рассмотрим в следующей главе (см. 8.1.2). Гигантский слой концептуачьного знания в равной мере образует элементарную основу как наших знаний о мире, так и языковой компетентности. Однако синтаксис и семантика не определяют однозначно использование речи, которое подчинено в первую очередь решению задач, возникающих в социальной ситуации общения. 7.4 Прагматика коммуникативных ситуаций 7.4.1 Принцип кооперативности и понимание Несмотря на кажущуюся простоту большинства ситуаций понимания и общения, они включают множество операций, связанных с решением таких сложных подзадач, как распознавание конфигураций, кратковременное запоминание, поиск в памяти, синтаксическая интерпретация и т.д. Все эти процессы объединены главной задачей — выделением не просто значений отдельных слов, но и смысла сообщения в целом. Ее успешное решение доказывает, что знаковые средства переноса и выражения значения достаточно «прозрачны», чтобы позволить нам «увидеть» намерения и установки автора, оценить степень его знакомства с темой и, возможно, даже выделить один или более подтекстов, содержащихся в сообщении. По-видимому, это и имел в виду Джером Брунер (1977), когда связывал когнитивный подход с изучением движения «за пределы непосредственно данной информации». Исключительно важная информация, однако, может содержаться как раз в поверхностной, непосредственно доступной коммуникативному партнеру формулировке сообщения. В 1967 году американский философ Пол Грайс (Grice, 1967) описал в виде четырех «максим» принцип неоперативности, оптимизирующий процессы нашего вербального и невербального общения: «Максима информативности, или количества» — Будь информативен настолько, насколько это требуется, но не более того. «Максима истинности, или качества» — Не утверждай того, по поводу чего Ты знаешь, что это неправда или для этого нет доказательств. «Максима релевантности, или отношения» — Старайся, чтобы Твой вклад был релевантен целям происходящего обсуждения. «Максима ясности, или способа изложения» — Будь ясен, избегай непонятных слов и формулировок, многозначности и беспорядка в использовании речи. Не следует думать, конечно, что диалогическое общение всегда строго подчиняется грайсовским максимам. Они описывают лишь «де-фолтные ожидания», разделяемые в общем случае участниками общения. Эти ожидания позволяют строить предположения («импликатуры») о подтексте сообщения. Например, если кто-то из наших собеседников внезапно начинает объясняться слишком детально или невнятно, то обычно сразу же возникает вопрос, в чем состоит смысл нарушения принципа кооперативности. Действенность принципа кооперативности побуждает нас искать и чаще всего находить содержание и в, казалось бы, совершенно тавтологичных утверждениях, таких как «Закон есть закон» или «No God but God». Те же прагматические соображения, кстати, можно применить и к центральному теоретическому вопросу психологии синтаксиса: зачем в языке сосуществует столько различных поверхностных реализаций некоторой фразы, если, как утверждают сторонники генеративной грамматики, важна только ее глубинная репрезентация? Не несет ли выбор той или иной поверхностной формы некоторую специальную функцию, например, передачу личностного смысла, а не просто значения (см. 1.4.2 и 6.1.1)? Действительно, в реальных ситуациях социального взаимодействия, так же как и в случае произведений художественной литературы или изобразительного искусства, для нас часто значительно более важно не то, что сказано, а то, как сказано (изображено). Рассмотрим в качестве примера следующие поверхностно различные реализации одной и той же глубинной репрезентации: В конце концов Золушка была взята принцем в жены. В конце концов принц взял Золушку в жены. В конце концов Золушка взяла принца в мужья. В конце концов принц был взят Золушкой в мужья. Легко видеть, что эти высказывания при одинаковости глубинной синтаксической структуры далеко не равнозначны как раз в прагматическом отношении — с точки зрения смысла социальной ситуации инициатива в ряду описываемых событий устойчиво переходит от принца к Золушке. Этот пример наглядно показывает, что прагматика действительно может быть связана именно с поверхностными характеристиками высказывания. Позволим себе еще один пример такого же рода (по: Апресян, 1995):
|