Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Сегодня мы все равны
Окна Медвежинской школы были ярко освещены. На улицу пробивались сквозьдвойные рамы глухие звуки пианино. В светлых четырехугольных пятнах мелькалисилуэты танцующих. У полковника Орлова были гости. Сегодня к нему приехалииз города несколько офицеров в обществе двух сильно накрашенных дам. Обебыли вдовы офицеров одного из сибирских полков, недавно убитых. Фамилий ихникто как следует не знал. Все звали их по имени и отчеству. Одну, курносоватую блондинку среднего роста, с большим ртом и узкими глазами, взеленом платье, -- Людмилой Николаевной. Другую -- высокую, полную, спунцовыми губами, правильным носом, подкрашенными карими глазами и пышнойпрической завитых каштановых волос, -- Верой Владимировной. Легкое светлоебальное платье открывало у нее наполовину грудь и руки до плеч. В большомклассе было тесно. Адьютант играл на пианино. Подвыпивший полковник развязношутил с дамами, танцевал, преувеличенно громко стуча каблуками и звеняшпорами. Нетанцующие офицеры разделились на две группы, разместившись застолами по разным углам комнаты. У сидевших в дальнем правом углу околостола, уставленного бутылками спирта, вина и закусками, лица покраснели ивспотели, воротники мундиров и френчей были расстегнуты. Бритый, белобрысыйротмистр Шварц старался перекричать пианино, стук и шмыганье ног танцующих. Эх вы, братцы, смело вперед! В нас начальники дух воспитали, И Совдеп нам теперь нипочем. Офицеры вторили нестройно, вразброд, пьяными голосами: Уж не раз мы его побивали И опять в пух и прах разобьем. Полковник закричал с другого конца комнаты: -- Господа офицеры, к черту патриотические песни и политику. Сегодня мыбудем жить только для себя. Довольно, надо когда-нибудь и отдохнуть! Корнет, матчиш! Скучающие звуки вырвались из-под клавиш. Орлов схватил ВеруВладимировну, канканируя, понесся с ней по комнате. Вера Владимировнавертела задом, трясла грудью, откидываясь всем телом назад, прыгала наносках, наклонялась вперед, высоко поднимала ноги, извивалась в рукахофицера, выкрикивала тяжело дыша: Матчиш я танцевала С одним нахалом В отдельном кабинете Под одеялом... Офицеры перестали петь, разговаривать, блестящими сузившимися глазамиощупывали тонкие ноги женщины в ажурных чулках, ловили взглядами белыекружева ее белья. Совершенно пьяный сотник(*) Раннев вытащил из кобурыревольвер. Ему надоела смуглая физиономия Пушкина в темной массивной раме.Пуля попала в угол портрета, разбила стекло. Офицеры подняли стрелявшего насмех. (* Сотник -- казачий поручик) - Попал пальцем в небо! Ковыряй дальше! Безусый юнец, хорунжий(*) Брызгалов, бросил презрительный взгляд всторону Раннева, выхватил свой маленький браунинг, всадил пулю поэту междубровей. (* Хорунжий -- казачий подпоручик) Брызгалову аплодировали, пили за его здоровье. Осмеянный сотник, наморщив лоб, встал, подошел к пианино, медленно вытянул из ножен шашку, созлобой рубанул по крышке инструмента. Полозов толкнул в бок офицера. -- Ты чего это, черт, с ума спятил? Пошел отсюда. Патруль, встревоженный выстрелами в школе, пришел узнать, в чем дело.Шарафутдин в передней успокоил солдат. -- Нищаво, эта гаспадын афицера мал-мало шутка давал. Патруль ушел. Адъютант играл без отдыха. Людмила Николаевна и ВераВладимировна с легкостью бабочек порхали из рук одного офицера к другому.Отдыхать во время небольших перерывов дамам не давали на стульях, мужчиныбесцеремонно сажали их к себе на колени. Они не сопротивлялись, смеясь, трепали офицерам прически, усы и бороды. Ротмистр Шварц, покачиваясь, волочаза собой блестящую никелированную саблю, подошел к полковнику. -- Какого черта, полковник, у вас так мало дам? Две каких-то пигалицы, и только. Нельзя ли... -- Ладно, ладно, -- перебил Орлов. - Сейчас будут. -- Адъютант, корнет, женщин нам, женщин! Адъютант закричал: -- Шарафутдин, киль мында(*) (* Поди сюда) -- Я, гаспадын карнет. -- Ханым бар? (*) (* Женщины есть?) Шарафутдин плутовато улыбнулся. Острые черные глаза татарина заблестелив узких жирных щелочках. Толстые масленые губы раздвинулись. -- Бар(*), гаспадын карнет. (* Есть) -- Бираля(*). (* Давай) Группа более трезвых офицеров в левом углу класса играла в железку.Среди них был один невоенный, заводчик, беженец с Урала, приехавший изгорода, Веревкин Сидор Поликарпович. Заводчик приехал в отряд Орлова со всемимуществом, погруженным на восьми возах. В городе оставаться дальшестановилось опасно, положение белых было безнадежное. В поезд, в один изэшелонов, уходивших на Восток, Веревкин не сумел попасть, ехать на лошадяхсамостоятельно побоялся, решил присоединиться к отряду полковника Орлова, своего старого знакомого. Играл Сидор Поликарпович не торопясь, спокойно, ссожалением вздыхая, говорил об убытках, причиненных ему войной, удивлялся, почему погибло в России дело Колчака. -- Ведь правительство адмирала совершенно правильно опиралось намелкого собственника. Оно великолепно защищало интересы частногоземлевладения, вообще частной собственности. Не понимаю, чего еще, какую ещевласть нужно сибирякам? Ведь здесь же совсем нет этого знаменитогороссийского пролетаризировавшегося бесштанного крестьянства. Здесь всемужики крепкие, скопидомы, хорошие хозяева. И вот, поди же ты, идут противнас. -- Каналья стал народ, измельчал, оподлился, распустился. Забыто все: ирелигия, и уважение к власти, ко всякой, какой угодно, даже к советской, --говорил Глыбин. -- Вы думаете, у красных лучше? Все один черт. Никто никого непризнает. Бей, громи, грабь и всех и вся. Вот чем, вот какими интересамиживет теперь русский народ. Анархия, полнейшая анархия кругом. -- Мое, -- открывая карты, сказал Веревкин. -- У вас сколько? -- полюбопытствовал Глыбин. Веревкин показал. -- Ага! Берите. -- Но ведь нужны же какие-нибудь рамки, берега для разбушевавшейсястихии анархического разгрома, мятежа. Ведь в этом диком потоке разрушения ивзаимного истребления в конце концов может сгибнуть и самая идея воссозданияРоссии, и сам народ, ослепленный красной ложью, утопит не только нас, но исебя. Сидор Поликарпович пристальным, спрашивающим взглядом обводилпартнеров, разглаживая широкую русую бороду, поправляя на правой сторонегруди университетский значок. -- Неужели уж нет больше надежды на то, что власть останется в нашихруках? Неужели все вы, господа, все наше многострадальное офицерство должныбудете до конца жизни влачить жалкое существование изгнанников? АКрасильников, ведь это историческая фигура, неужели и он? Глыбин неопределенно протянул ответ: -- Да, Красильников -- личность. Веревкин оживился. Вокруг мясистого носа Сидора Поликарповичазасветились ласковые складочки, коричневатые мешочки дряблой кожи подвыцветшими-голубыми глазами стали меньше, наморщились. -- По-моему, господа, Красильников является наиболее яркой, красочнойфигурой, наиболее видным представителем вашей славной офицерской семьи, --говорил Веревкин. Офицеры молча брали и бросали карты, двигали кучкибумажек. -- Простите, господа, я не хочу преуменьшать достоинств каждого из васи умалять ваши заслуги перед родиной, по-моему, все вы в большей или меньшейстепени являетесь его подобием, так сказать, его разновидностью.Красильников, по-моему, идеальный русский офицер, он соединяет в себе широтурусского размаха с европейской методичностью и чисто азиатской жестокостью ибеспощадностью, которые именно так нужны в деле искоренения большевизма. -- Черт знает, опять бита! Глыбин швырнул пачку кредиток. -- Сколько? -- Ваша. Игра шла. Слушали Веревкина рассеянно. Сидор Поликарпович любилпоговорить. -- Атаман -- художник своего дела. Он не чинит просто суд и расправу, арисует картину страшного суда здесь, на земле, над всеми непокорными, бунтующимися. Возьмите его публичные казни, его танец повешенных, когдадесятки людей сразу, по одной команде, взвиваются высоко над крышами домов иначинают, вися на журавцах, выделывать ногами всевозможные па, а тут жерядом согнано все село, стоит коленопреклоненное и смотрит. Жены, матери, отцы, дети повешенных -- все тут. Атаман сам ходит в толпе, приказывает всемсмотреть на казнь. Тех же, кто проявляет недостаточно внимательности или, поего мнению, нуждается во вразумлении, растягивают, порют шомполами инагайками. И так часами длится экзекуция, а Красильников ходит тут же и, каклектор световыми картинами, демонстрирует свои беседы с народом живымисценками из злосчастной судьбы большевиков. В наше время, когданравственность и религия приходят в упадок, нужно именно такимисильнодействующими средствами внедрять их в сознание масс. Нужно заставитьэту серую скотинку хоть чего-нибудь бояться, хоть кого-нибудь признавать.Красильников это отлично понимает, учитывает, а так как он человек сжелезными нервами и волей, то немедленно проводит все это в жизнь. Лицо Веревкина сияло восхищенной улыбкой, точно кровавый атаман стоялсейчас здесь, и он любовался им. -- А его рабочая политика? Ах, это восторг! Мы уже давно, кажется современ Лены, не получали со стороны правительства такой активной поддержки, какую имеем теперь в лице атамана. На заводах, фабриках, в шахтах онцеремонится еще меньше, чем в деревнях. Там разговор короткий. Малейшееподозрение: большевик -- за горло, на землю и пулю в лоб. Офицерам надоели рассуждения Веревкина. Каждому из них все это было ужедавно известно, да к тому же они не особенно интересовались отвлеченнымивопросами внутренней политики. Их кругозор не выходил за пределы мелких, будничных интересов дня, дальше вопросов о повышениях, перемещениях послужбе, чинов, орденов и других мелких выгод они не шли. Пожилой худосочныйпрапорщик Лихачев надтреснутым голосом тянул скучный и вялый разговор о том, что он при Керенском уже был прапором, в гражданскую войну дважды ранен, авсе еще прапор. Его перебивал поручик Громов: -- Э, чего вы там скулите, керенка несчастная, я вот по крайней мерениколаевский поручик и сейчас все поручик. Но я горжусь этим. У меня чиннастоящий, царский. Тогда ведь не так-то легко было достукаться до поручика.А теперь что -- из мальчишек полковников наделали. Не хочу я этого, не надомне ваших чинов. Капитан Глыбин бубнил басом себе в кулак: -- У меня вот ни одного крестишки нет, если не считать паршивенькогоСтаниславишку. За бой под Чишмами, когда мы Уфу захватили, командир полкаобещал мне клюкву(*), да так подлые штабные душонки и запихали под сукно моепредставление. (* Орден Анны 4-й степени) Шарафутдин появился в дверях и, подмигивая корнету, манил его пальцем.Корнет подошел к нему. -- Гаспадын карнет, есть три баб, только ревит бульна. Ристованный баб.Красноармейский баб, -- зашептал денщик. -- Ни черта, Шарафутдинушка, тащи их сюда, мы их живо утешим. Шарафутдин с другим денщиком Мустафиным стали тащить за руки иподталкивать в спины трех молодых женщин. -- Ходы, ходы, гаспадын офицера мал-мала играть будут. Вудка вам дадут.Бульна ревить не нады. Якши(*) будет. (* Хорошо) Женщины плакали, закрывали лица концами головных платков. РотмистрШварц вскочил со стула. -- Ага, красиоармеечки, женушки партизанские, добро пожаловать. Вот мывас сейчас обратим в христианскую веру. Вы у нас живо белогвардейкамистанете. В соседней комнате что-то трещало, звенели разбитые стекла, шуршалабумага. Мрачный сотник Раннев рубил шкафы школьной библиотеки и рвал книжки.Жажда разрушения овладела офицером. Оскорбленное самолюбие искало выхода.Руки горели. -- Шарафутдин, Мустафин, холуйня проклятая, где вы? -- кричал Раннев. Молодое красивое лицо с небольшими усиками было перекошено злобой. -- Нате вам бумаги на цигарки. Он выбрасывал с полок книги, топтал их, рвал и кричал: -- Берите, холуи, годится покурить. Несколько офицеров подошли к арестованным женам партизан. -- Ну, чего вы, молодухи, расхныкались. Ведь не страшнее же мы вашихволков красных? -- Чего с ними долго разговаривать! -- заорал Орлов, -- Господаофицеры, не будьте бабами! Энергичней, господа! Жизни больше! Нестесняйтесь! Сегодня здесь нет начальства. Сегодня мы все равны! Даздравствует свобода! Шварц схватил полную женщину в коричневом платье, стал искать у неезастежки. Лихачев бросил карты, подбежал к худенькой, невысокой, в краснойкофточке. Глыбин уцепился за широкую черную юбку. -- Раздевать их! Женщины визжали, отбивались. -- Матушки, позор какой! Матушки! Ой! Ой! Ой! Орлов бросился к Вере Владимировне. -- Я сама, сама, вы еще платье разорвете. Женщина быстро расстегнула все кнопки у кофточки, сбросила легкую тканьпод ноги. Орлов трясущимися руками стал расшнуровывать у нее корсет. ЛюдмилаНиколаевна, совершенно голая, вскочила на стол. Жены партизан, рыдая, катались по полу, стараясь закрыть свою наготу изорванными юбками. -- Господа офицеры, от имени женщин заявляю протест. Свобода таксвобода! Равенство так равенство! Вы должны сейчас же сбросить свои тленныеодежды! -- Правильно! Пррравильно! Браво! Браво! Офицеры с ревом срывали с себя мундиры, расстегивались. Веревкин сзамаслившимся помутневшим взглядом нерешительно теребил себя за воротрубахи. -- Матушки! Ой! Ай! Ай! Ой! У-у-у-у-! У-у-у! Жирный живот полковникабелой, трясущейся массой вывалился из-за тугого широкого пояса брюк. Женщинбыло меньше, чем мужчин. Вокруг каждой закрутился горячий, потный клубокголых тел, дрожащих, с перекошенными похотью лицами, с полураскрытымислюнявыми ртами, усатыми, бритыми, бородатыми, безусыми. -- Женщин мало! -- Женщин! -- Нам не хватает! Вера Владимировна вырвалась из самой середины голой толпы, со смехомпобежала от погнавшегося за ней Орлова. Наглое белое тело с округленнымиупругими формами мелькало по комнате, туманило мысль, наполняя всех мужчинодним страстным, непреодолимым желанием. Орлов в одних носках, тяжело топая, наскочил животом на стол, опрокинув посуду, со звоном упал на пол. ВеруВладимировну схватил Полозов. Людмилу Николаевну возил на себе ротмистрШварц. Босые ноги женщины торчали впереди голой груди кавалериста. -- Мало женщин! -- Ой! Ой! Ой! У-у-у! Помогите! -- Здесь живут четыре учителки! -- К ним! Взять их! -- Десяток ног затопал по коридору. Голые, мокрыеот пота навалились на запертую дверь. Дверь упруго тряслась, трещала. Сэтажерки посыпались книги. Ольга Ивановна решительно схватила со столаподсвечник, выбила стекла в обеих рамах. Царапая и режа руки, учительницывылезли на улицу. Дверь с дрожью рухнула на пол пустой комнаты. Из разбитогоокна клубами валил холодный пар. В классе кричал полковник: -- Господа, это безобразие! Надо организовать вечер! Господа! Господа! Голые, со спутавшимися волосами люди оглохли. Орлов схватил шашку и, махая острым клинком, набросился на клубок белых червей. Темные и рыжиепятна шерсти на животах, на головах путались в глазах полковника. -- Зарублю! Смирна! Сволочь! Смирна! Сверкающая сталь, обернувшисьбоком, сыпала на горячие тела холодный горох ударов. -- Смирна, сволочь! Живот у Орлова трясся жидким студнем, волосатая грудь дышала с шумом.Крепкая, обросшая шерстью рука поднималась и опускалась, как шестерня. -- Смирна, сволочь! -- Ой! Ой! Ой! У-у-у... Позор какой! А-а-а!
28. " УФИМЬСКАЙ СТРЕЛЬКА"
Данная страница нарушает авторские права?