Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Мы - обломки старого
На линии железной дороги у белых дела обстояли не лучше, чем в тайге.Весь путь, как мог только видеть глаз, был забит эшелонами, войсками, штабами, беженцами, продовольствием, интендантским имуществом, снаряжением, вооружением. По обеим сторонам рельсов, прямо на снегу, кучами валялосьновое английское обмундирование в соломенной упаковке: белье, валенки, зимние английские шинели на меху, с воротниками. Вороха обмундирования ибелья перемешивались с горами ящиков с патронами, снарядами. Тут же валялисьавтомобили, аэропланы, орудия, туши мяса, мешки муки, сахару, бочки масла итрупы расстрелянных арестантов, которых некому и некогда было конвоировать, и их просто без суда и следствия убивали в вагонах, выбрасывали на полотнодороги. N-цы, выйдя к железной дороге, принялись за нагрузку своего обоза.Грузили исключительно продовольствие, а обмундирование и белье сменяли тутже, забегая для переодевания по два, по три человека в будку стрелочника.Через несколько минут грязных, оборвавшихся N-цев нельзя было узнать. Всенадели новенькие меховые шинели, папахи, теплые малахаи, сменили белье, валенки, шаровары, френчи. Оделись как с иголочки. Каптенармус ротыКолпакова, увязывая большой воз, смотрел на дорогу и думал, что хорошо быбыло все это добро свезти к себе домой, сложить в амбары, кладовки, заперетьна замок, а потом понемногу, не торопясь, расходовать. " На всю бы жизнь хватило. И работать бы не надо, -- мысленно высчитывалон. -- Одного масла-то на сколько верст раскидано". Завязав воз, жадный каптенармус побежал к эшелонам, рассчитывая найтитам чего-нибудь поценнее. Но сколько он ни открывал брошенных вагонов, изкаждого на него смотрели десятки замерзших стеклянных глаз мертвых солдат.Больные или раненые, они были оставлены в нетопленных товарных вагонах. -- Эк, народу-то сколько померло, -- спокойно сказал каптенармус иповернулся к своему обозу. Подъехали к станции. Мотовилов пошел в первый класс. Платформа былазавалена трупами замерзших больных и раненых. Убирать их было некому, и онитак и лежали, никому не нужные, всеми забытые. На концах платформы снегнамел целые сугробы, и из-под них кое-где торчали руки, ноги или головымертвецов. Тут же бродили и живые люди. Много было женщин в дорогих шубах идохах, детей. На первом пути стоял огромный эшелон с беженцами. На кострах, рядом с вагонами, кипятились чайники и котелки. Офицер шел, иногдаперешагивая через трупы, валяющиеся по дороге. Шел, не удивляясь, спокойнодумал, что в жизни всегда приходится шагать через трупы мертвых, замученных, павших в жестокой борьбе за существование. В зале первого класса была та жекартина, с той только разницей, что там на полу были еще и живые люди, лежавшие вперемежку с мертвыми. Пол, диваны, стулья, столы, буфетная стойкабыли покрыты сплошной серой массой людей, копошившихся в страшной грязи, съедаемых паразитами. Все чесались, стонали, охали, курили, кашляли, плевали. Воздух был пропитан смрадом заживо гниющих тел и экскрементов тутже испражняющихся больных. Какой-то тифозный бредил: -- Красные, красные! Бежим! Бежим! Офицер остановился в дверях. Ему хотелось получить сведения о городе.Поискав глазами, к кому бы обратиться, Мотовилов тронул за плечо сидящегонедалеко от входа на диване офицера в погонах капитана. Капитан качнулсявсем телом вперед, стукнулся лицом об стол и диким исступленным голосом сталмолить о помощи: -- Братцы, помогите, смерть пришла. Смерть. Смерть. Смерть! -- хрипловырывалось из груди больного. Мотовилов почувствовал себя нехорошо. Усатый человек с отупевшим мутнымвзглядом, в фуражке железнодорожника, прошел мимо офицера. -- Послушайте, послушайте, -- обрадовался тот живому человеку. Емухотелось спросить о городе, но с языка сорвалось совсем другое. -- Что это у вас здесь такое? -- Сами видите, -- равнодушно ответил железнодорожник. Мотовилов догнал его: -- Скажите, почему это эшелоны все с паровозами под парами и стоят наместе? Почему бросают с поездов ценное имущество, патроны? Железнодорожник разнервничался. Вопросы офицера показались емунаивными. -- Да что вы, с неба что ли свалились? -- Нет, я из тайги выехал, -- немного обидевшись, поправил Мотовилов. -- Стоят, потому что идти некуда. Весь путь забит до Иркутска. Бросаютвещи, потому что шкуры свои спасают. Услышат где-нибудь стрельбу и, неразбираясь что, как, почему, выскакивают из эшелона, бегут на нескольковерст вперед. Увидят, что стоит поезд груженый под парами, что перед ним, может быть, верст на десять путь свободен, ну сейчас же выкидывают все изнего, садятся сами, а машиниста заставляют ехать. Так вот и двигаютсявперед, раскидывают свое добро. -- Едем в город, -- сказал командир, подходя к своему батальону. Выехали на тракт. По тракту бесконечной лентой тянулись подводы сбольными. Мотовилов хотел переждать, пока пройдут все они, насчитал двестиподвод и плюнул. -- Въезжай в середину, -- приказал он своему кучеру. Обоз больных был разорван. Санитары ругались, хотели силой выкинутьN-цев обратно, но те взялись за винтовки, и безоружные люди уступиливооруженным. Мотовилов ехал впереди батальона. Перед глазами у негонадоедливо мелькало лицо мертвеца, сидящего на последних санях. Мертвыйсолдат сидел спиной к лошади, высоко подняв голову, смотрел на небостеклянными глазами, улыбался. Мотовилов отвертывался от неприятного соседа, но что-то тянуло глаза в его сторону, и офицер снова начинал смотреть намертвеца. Подпоручика раздражало постоянное выражение лица трупа. Когда быон ни взглянул на него, тот улыбался. Офицер подолгу вглядывался в лицозамерзшего -- неизменная улыбка не сходила с мертвых губ. Мотовилов сталнервничать. " Ну чего он смеется? Неужели ему было весело умирать? О чем он думал, когда испускал последний вздох? " -- спрашивал себя офицер. -- Санитар, -- крикнул Мотовилов, -- у тебя умер один. Выбрось его.Лошадям легче будет, Санитар взглянул на труп, вскочил в сани и с усилием столкнул его надорогу. Мертвец перестал улыбаться. Голова его глубоко ушла в снег.Мотовилов вздохнул с облегчением. Потом он видел, как санитары осматривалисани и сбрасывали в снег еще теплые тела. Дорога по обеим сторонам чернелапятнами людских и конских трупов, грудами разломанных саней и фургонов. Было уже темно, когда N-цы приехали в город. На улице щелкаливинтовочные выстрелы. Стреляли пьяные солдаты. Со стороны винного складанесся гул. Мотовилов решил запастись спиртом. У винного склада шумела пьянаятолпа погромщиков, состоявшая из солдат и местных подонков. Офицер тщетнопытался пробраться в помещение склада, упругая масса тел отбрасывала егоназад, как пробку. -- Батальон, в ружье, -- скомандовал Мотовилов. Заработали приклады. Дорога в склад была расчищена. Весь пол складазавален был бутылками и четвертями с водкой. Мотовилов ходил по ворохамвина, разыскивая спирт, но его почти весь растащили. Офицер нашел всеготолько две бутылки. В подвал набивались непрерывно. В бутылках рылись жадно, как собаки в падали. Друг на друга косились, ругались. Каждый хотел набратьбольше. Погромщики орали около склада, накидывались на выходящих из подвалас вином, отнимали у них бутылки, вступая из-за добычи в драку, пускали в ходвсе, что попадалось под руку. Два солдата сцепились из-за спирта со злобнойруганью. Один из них, пониже ростом, размахнулся выхваченной бутылкой иударил своего противника по щеке. Разбитое стекло глубоко врезалось в лицовысокому, и кровь со спиртом потекла на шинель. -- На вот тебе, орясина долговязая. Не тебе и не мне. Никому не обидно, -- крикнул маленький и стал энергично прокладывать себе дорогу в склад. Рев толпы смешивался со звоном разбитой посуды и редкими хлопкамивыстрелов. Люди, как озверелые, лезли в двери склада. -- Ну ребята, довольно, -- крикнул Мотовилов и, вытащив револьвер, пошелк выходу. Пьяные, перекошенные физиономии, торопливо шарахались от черногодлинного нагана, давали дорогу. Набрав вина, Мотовилов повернул к центругорода, думая найти там квартиру. Навстречу попадались местные жители, сгибавшиеся под тяжестью тюков с обмундированием, везшие на салазках бочки смаслом, мануфактуру. -- Господин поручик, надо взять матерьялов, годится дорогой-то на хлебменять, -- напомнил командиру Фома. -- Верно, Фомушка. Молодец! Как приедем в деревню, да разложим тамтовары красные, так все девки, бабы наши будут. Айда, ребята, гони кинтендантскому. Мотовилов успел уже выпить, поэтому был весел. Около интендантскогосклада бурлила толпа громил, пьяных жаждой наживы. Особенно старалисьместные жители, надрывавшиеся под тяжестью награбленного. Мотовилов сам непошел в склад, послал туда каптенармуса и фельдфебеля с солдатами. Какая-тостаруха еле волокла по снегу несколько связанных вместе кусков сукна. -- Ой, батюшка, помоги на спину поднять, -- обратилась она к офицеру. Голос старухи дрожал и срывался. Дышала она тяжело. -- Ой, замучилась, еле вытащила. Ребятишки у меня, у дочери, голые. Ой, нужда, одеть нечего. Мотовилов засмеялся: -- Ай да бабуся, тащи, тащи. Это дело хорошее. По крайней мере краснымне останется. А ну, давай я помогу тебе! Офицер легко положил увесистый тюк старухе на спину. Старуха пригнуласьсовсем к земле и тихо пошла по улице, благодаря за помощь. -- Ну, спасибо тебе, батюшка, дай бог тебе доброго здоровья. Каптенармус сиял. Мануфактуры в складе было много, и он брал длябатальона, на выбор, лучшие материи. N-цы складывали себе в сани куски тонкого сукна, диагонали, цинделевского сатинета, батиста, бумазеи и шелка. Солдаты сверх шинелейнадели новенькие непромокаемые плащи, попавшиеся им в этом же складе. -- Эх, только при отступлении оделись как следует. Что раньше бывало!..На фронте оборванцами ходили. Когда мы через Белу переправлялись, красныетак и команду подавали: " По оборванцам часто начинай", -- вспомнил Фома. -- А все оттого, что измена кругом. Видишь ты, добро какое в складахдержали, а нам чего давали? Английское обмундирование только в Утиномвыдали. Вон уж когда, -- рассуждал вестовой. Нагрузив мануфактуры, батальон пошел искать себе квартиры.Расположились в большом доме богатого купца, бежавшего на Восток. Дом былброшен на прислугу. Мотовилов в шубе и в валенках прошел прямо в гостиную, не раздеваясь сел в мягкое кресло. Фома положил Барановского в соседнейкомнате на широкий турецкий диван, заботливо укрыв дохами. -- Фомушка, -- увидел его Мотовилов, -- в разведку насчет всего этого ипрочего. Чтобы ужин был на ять. -- Слушаюсь, господин поручик. Вошел фельдфебель почти пьяный и, приложив руку к виску, хотя и был безшапки, доложил: -- Так што, господин поручик, там две барыни-беженки и офицер с ними, просятся ночевать. Ух, одна барыня и хороша! Фельдфебель, сладко зажмурившись, затряс головой. Мотовиловобрадовался. -- Проси, проси скорей. Офицер оказался однокашником Мотовилова, это был кавказец Рагимов.Старые знакомые заключили друг друга в объятия. -- Ну, как живем, дюша мой? -- спрашивал Рагимов, отряхивая снег спапахи. -- Да, стой, -- спохватился он, -- забыл тебе представить моих дам. Этавот Амалия Карловна фон Бодэ, жена капитана генерального штаба, -- говорилРагимов, подводя Мотовилова к полной блондинке. -- А это Александра ПавловнаБутова, супруга некоего фабриканта, в Японию преблагополучно удравшего.Прошу любить и жаловать! Мотовилов расшаркался. Дамы, решив привести в порядок свои туалеты, удалились в соседнюю комнату. Офицеры остались вдвоем. Рагимов снял шубу. -- Да ты уже поручик? -- удивился Мотовилов. -- И, кажется, георгиевский кавалер? -- дрогнувшим голосом спросил он. В его душезашевелилось неприятное чувство зависти. -- Как же, как же, дюша мой. Я у красных батарею отнял. Ну, Колчак намзвезда третий давал и крест. Мы человек кавказский, резать много любим.Отчаянный народ! Рагимов самодовольно щелкнул языком. Мотовилова мучила зависть. Емубыло досадно, что он, сын гвардии полковника, кадет, окончивший корпусвиц-унтер-офицером, а училище старшим портупеем, служивший в славной N-скойдивизии, ничего не имеет, а вот выскочка Рагимов успел и чин и " Георгия" схватить. " Хоть бы мне " Владимира" иметь и то хорошо. Шикарный крестик, красный, как кровь, с мечами и черно-малиновым бантом", -- бродили у него в головечестолюбивые мысли. -- Ну, а это что за дамы с тобой? -- Мотовилов перевел разговор надругую тему. -- Одна -- Амалия Карловна, жена нашего начальника штаба, моялюбовница. Другая -- Александра Павловна, брошенная своим мужем жена, особаскучающая. Можешь заняться ей. Познакомился я с ними потому, что ехали водном эшелоне, даже в одном вагоне. Ехали мы так, ехали, да в одинпрекрасный день красные кавалеристы наскочили на нас. Конечно, можно бы былоотстреляться. Мужчины у нас в эшелоне и военные, и не военные -- все быливооружены. Ну, выскочили мы из эшелона, постреляли, постреляли, смотрим, анаши купчики и другие удирающие субчики уже пятки смазывают. Пришлось и нам.Хорошо, деревня была близко. В первом же дворе я достал подводу да вот сдамами-то и ускакал. Ну, вот тебе и все, -- закончил Рагимов. Вошел Фома. -- Так что, господин поручик, достал кое-чего. -- Где, Фомушка? -- Варенье у хозяев нашлось, да мы еще тут съездили с Иваном на Большуюулицу, там солдаты магазины разбили, так мы конфет набрали, вина сладкого, меду, сыру, колбасы. -- Молодец, Фома. Назначаю тебя старшим вестовым. -- Покорнейше благодарю, господин поручик. -- А ты почему думаешь, что вино-то сладкое? -- Да мы попробовали маленько, -- ухмылялся Фома. -- Ну, ладно. Теперь пулей, Фомушка, в кухню и насчет ужина. Вошли дамы. Завязался общий разговор. Говорили на тему о том, кудаехать и стоит ли вообще дальше ехать. Фома накрывал на стол. Рагимовговорил, что дальше он не поедет, что он останется здесь и сдастся красным.Мотовилов удивился: -- Как, ты, поручил, георгиевский кавалер, хочешь сдаться в плен? -- Э, дюша мой, довольно. Мы воевали. Честно рэзали. Наша не бэрет.Пойдем к тем, чья берет. -- Но ведь это же подло, Рагимов. Это недостойно офицера. -- К чему громкие слова, Борис, " подло, нечестно, непатриотично".Помнишь, ты в училище еще развивал теории о том, что жить будет толькосильный, что жизнь -- борьба. Ну вот я и борюсь за свою шкуру, но не каквсе, с красивыми фразами долга перед родиной или революцией, под громлитавров, с развевающимися знаменами. Нет, я более откровенен. По-моему, иродина, и революция -- просто красивая ложь, которой люди прикрывают своишкурные интересы. Уж так люди устроены, что какую бы подлость они нисделали, всегда найдут себе оправдание. Капиталист гнет рабочих в баранийрог, выжимает из них пот и кровь, а сам кричит, что это он делает для благародины, во имя закона и порядка, которые он сам сочинил и установил дляобеспечения своего кармана. Большевики объявили священную войну буржуазиивсего мира и кричат, что подняли знамя социальной революции. К черту знаменаи революции! Не лучше ли просто сказать: идем душить буржуев, потому чтоесли мы их не передушим, то они одних из нас с кашей слопают, а из другихмасло будут пахтать. Я, брат, не буржуй и не пролетарий. Я -- среднее. И дляменя безразлично: у буржуя служить или у пролетария, у белых, у красных, учерных, у зеленых. Я буду работать одинаково добросовестно и черту и богу, лишь бы платили хорошо да предоставили соответствующие жизненные удобства. Яторгую своими знаниями. В них все нуждаются -- и красные, и белые. Служил яу белых, был поручиком, носил погон с тремя звездами, был командиромбатальона. Теперь белой армии скоро не будет. Я перейду к красным, нашьюсебе три квадратика и тоже буду командовать батальоном. Раньше я лупилкрасных, и, как видишь, хорошо лупил (Рагимов показал на свой беленькийкрестик). Теперь я буду лупить белых. Хорошо буду лупить. Попадись ты мне вбою, не пощажу. -- Ты какое-то чудовище, Рагимов. -- Э, опять громкие фразы. Я тебе говорю, что меня совершенно неинтересует то, кто будет мне платить, лишь бы платили. Мне безразлично, ктосидит на троне: царь в короне или Ленин в кепке. Дамы со скучающими лицами едва поддерживали разговор. Обе они былинастроены непримиримо. Фон Бодэ трясла своей маленькой головкой и говорила, что она никогда не согласится жить в Советской России. -- Я не плебейка. Я получила хорошее воспитание. Я не могу жить с этимимужиками. Я не могу себе представить, как пережила бы я этот ужас унижения, когда вас насильно заставляют работать. Заставляют делать самую грязнуюработу. Фи! Немка брезгливо передернула плечами. -- Да, да, в Совдепии так, -- подтвердила Бутова.-- Там заставляютработать поголовно всех. Да и к тому же отбирают все ваше имущество, накопленное и приобретенное вами с таким трудом. Нет, благодарю покорно, нищей быть, с сумой ходить я не намерена. И меня просто удивляет, как этомосье Рагимов думает, что он хорошо будет жить у красных. Мотовилов, заметив, что дамы скучают, стал угощать их вином. Дамыоживились и весьма охотно взялись за рюмочки с кюрасо. Бутова томно смотрелана Мотовилова и говорила, что она ужасно скучает, что ее мучит одиночество, что она потеряла надежду увидеть своего мужа. Офицер усиленно наливал ей врюмку крепкое вино и говорил общие утешительные фразы о том, что скоро всепеременится, что скоро придут японцы и от большевиков только мокроостанется. Говорил, что вообще не стоит много думать, а надо жить просто, без рассуждений, и если случится среди месяцев тоски и скуки веселый день, хорошая встреча, то надо использовать их вовсю. -- Счастье так мимолетно, так коротко. Его нужно ловить, -- убеждалМотовилов. Бутова смотрела на смуглое, энергичное лицо офицера, на его крутой, упрямый лоб и думала: " А он недурен и не глуп". Рагимов пил жадно, наливая себе рюмку за рюмкой английской горькой.Амалия Карловна подняла бокал: Да здравствует веселье, Да здравствует вино, Кто пьет его с похмелья, Тот делает умно! Барановский пришел в сознание. -- Фомушка, где ты? -- позвал он вестового. Мотовилов услышал, подошелк больному. -- Ну что, Ваня, лучше тебе? Больной отрицательно покачал головой. -- Ты не встанешь к столу? У нас Рагимов. Сегодня встретились случайно. -- А, Рагимов, -- безразлично как-то вспомнил Барановский и добавил: --Нет, не могу. Слабость, сил совсем нет. Ты лучше дай мне сюда чего-нибудьпоесть. -- Фома, -- крикнул Мотовилов и, когда вестовой вошел, сказал: -- Дайсвоему командиру поесть. Фома обрадовался. -- Вы очкнулись, господин поручик? -- обратился он к Барановскому. Офицер слабо улыбнулся: -- Очкнулся, Фомушка, очкнулся. -- Ну, слава богу, сейчас я вам дам поесть. Мотовилов налил большую рюмку мадеры и сам принес ее больному. -- Выпей, Ваня, лучше будет. Барановский выпил и попросил еще. Фомушка поставил перед больнымтарелку бульона, сухари и бутерброд с сыром и маслом. Барановский поел саппетитом. Ослабевшее сердце, поддержанное двумя рюмками мадеры, заработалосильней. -- Фомушка, сядь около меня, -- попросил офицер. Вестовой сел. -- Ну, расскажи, Фомушка, чего нового есть у вас? -- Хорошего мало, господин поручик. Все едем. Отступаем. О японцахчего-то не слыхать, а до Семенова вряд ли дойдем. Говорят, что Красноярскзанят красными партизанами и будто бы белых на их сторону много перешло ивсе они вместе задерживают и разоружают обозы. -- Чем скорее, тем лучше, Фомушка. Ну, попадем к красным, что-нибудьодно: либо расстреляют, либо в тюрьму посадят. По крайней мере будем знать, что все кончено, что завтра ехать никуда не нужно, что за тобой никто негонится. -- Господин поручик, а за что же мы воевали? Неужто все труды нашипрахом пойдут и нам придется красным подчиняться? Да разве с ними уживешься? -- Уживешься, Фомушка. С настоящими красными уживешься. Ты, Фомушка, невидел еще их, хороших-то. У вас на заводе были не красные, а так, дряньразная, которую они потом сами и расстреляли. Настоящие красные -- людинового мира и никогда старому, прогнившему не победить их. Мы с тобой --обломки старого, мы люди обреченные, конченые. Мы неизбежно должны погибнутьи погибнем. Да, Фомушка, были у вас на заводе какие-то негодяи, выдавалисебя за красных, обижали вас. Вы их прогнали легко и быстро, а пришлинастоящие красные и погнали вас. Нет, не победить нам. Фома огорченно говорил: -- Вы говорите: мы -- старый мир, а мы вовсе не за старый режим шли, мыза Учредительное Собрание, за народную власть. Барановский улыбнулся. Амалия Карловна пела: Пускай умрем мы. Эко диво! Ведь умирали раньше нас. Жизнь так превратна. Так бурлива, Что смерти жди ты каждый час. Мотовилов, Рагимов и Александра Павловна вторили: Нальем, друзья, бокалы полнее, И будем мы так чаще пить. С вином ведь кровь кипит сильнее, С вином нам как-то легче жить. -- Вот в том-то и дело, Фомушка, что красное знамя-то у вас было, давам его Колчак на полосатое, георгиевское сменил. Восстали-то вы за народнуювласть, а стали защищать не народную, а адмиральскую. 0бманули вас, Фомушка.Вашими руками чужие дяденьки для себя каштаны из костра вытаскивали. -- Что же делать нам, господин поручик? Воевать не за что, бежатьнекуда, в плен не возьмут, -- со слезами в голосе говорил вестовой. -- Поедем дальше, Фомушка, а там будь что будет. Рагимов был почти пьян. Тяжело ворочая языком, он говорил Мотовилову: -- Да, Борис, живут и побеждают только сильные. Я иду к сильным. Белаяармия летит в пропасть -- скатертью дорога. Со своей стороны я не прочь датьей пинка под спину, чтобы заслужить расположение победителей. Я держусьпринципа: падающего толкни. Мотовилов не слушал, занятый флиртом с Бутовой. Рагимов встал со стулаи, стуча себе в грудь кулаком, декламировал: Я комиссар, В груди пожар! Я комиссар, В груди пожар! Бутова была пьяна. Мотовилов, сидя рядом с ней, обнимал ее за талию ицеловал долгими, горячими поцелуями высокую белую грудь, полуобнаженнуюглубоким вырезом кофточки. Александра Павловна смеялась и трепала офицера заволосы. -- Нехороший шалун. Что он делает? -- как маленькому ребенку, говорилаона Мотовилову. Амалия Карловна смотрела на Рагимова горящими, зовущими глазами.Рагимов сел и начал расстегивать у нее кофточку. В комнате стало душно.
Данная страница нарушает авторские права?