Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Кровь кровью
Бегущие остановились. Некуда было бежать. Измученные, обмороженные, раненые, больные прятались в лазареты. Набивались теснее, чем селедка вбочке. Копошились, как черви в язвах, падали. Вместе клали. По трое -- надве койки. По двое -- на одну. На нары, под нары, на пол в проходах, вкоридорах без тюфяков, матрацев, на тонкую соломенную подстилку. Белых.Красных. Офицеров. Комиссаров. Солдат. Красноармейцев. Мобилизованных.Добровольцев. Окна были выбиты. Пар холодными клубами лез. Его тряпками затыкали. Всеравно лез. Мерзлая морда, седобородая, седоусая, щерилась на стеклах.Холодно. Карболка. Йодоформ. Гнилые раны. Испражнения. Испарина. Лампочекмало. Темно. Врачи и сестры ходили спотыкаясь через больных и от усталости.Спать некогда. С верхних нар падали вши врачам на головы, за воротники, сестрам за пазухи, ползали под ногами, на халатах. Захворал -- ложись.Сваливали в кучу. Все одинаковы. Все в сером. Коротко острижены. Выздоравливали мало. Умирали каждый день, каждую ночь сотнями. Нет --тысячами в яму. На нижних нарах ничего не видно. Гнилой кровью только несло. Стоналкаппелевец с отмороженными ногами, отвалившимися по колени. Барановский сМоловым лежали рядом под одним одеялом. Выздоравливали. Бредили иногда. Поночам поднималась температура. У Молова борода. У Барановского черный, мягкий пушок на щеках. Оба похудевшие. Глаза большие. Больные на ты. Смешноиначе. На одной постели. Разговаривали сутками. Спорили. Усталые, забывались. Отдыхали. И снова. Говорили. Говорили. Никого не замечали. Нужнобыло много выяснить. Сошлись с разных полюсов. Молов не разговаривал --учил, пророчествовал. Он верил глубоко. Убежден был. Барановский слабосопротивлялся. Хватался за осколки, склеивал, собирал. Ничего не выходило. Было это днем или ночью -- все равно. Стены отсырели, плакали. Спотолка капали слезы. В окнах черные заплаты. Больные, кажется, спали.Дежурные санитары и сиделки ходили, боролись с дремотой. Лампочки елегорели. Молов сидел на нарах, поджав ноги. Барановский лежал около и невидел комиссара. Голос Молова стучал в темноте топором. Барановскийпридавлен. Топор стучит, но он не согласен. Надо протестовать. -- Новый мессия... хм... палач твой мессия. Не хочу... Довольно крови.Слышишь, довольно. Ты слушаешь? В потемках не видно. Голос отвечает; -- Слушаю, говори. -- Когда я был еще у белых, я говорил, что вы, красные, люди новогомира, что вы несете с собой счастье освобождения и мира всему человечеству.Я всегда вас противопоставлял белым, думая, что вы действительно борцы засветлую идею всемирного братства и равенства народов. Я всегда вспоминалвас, когда видел у нас какую-нибудь мерзкую жестокость. Барановский говорил торопясь. С мысли на мысль скакал. Надо всесказать. Накопилось много. -- Ведь в белых ничего уже не осталось человеческого. Я с ужасом в душедавно уже отвернулся от них, понял, что ихнее дело -- черное дело. Ясдавался в плен с надеждой, что у вас этого нет, что я попаду совсем вдругой мир, где не будут греметь залпы по безоружным, поставленным к стенке, где не будет порок, виселиц, где будет порядок, мир и тишина. Ведь крестьянетак хвалили вас. И вдруг теперь я слышу, что ты говоришь, как о своемидеале, о каком-то звере, кровожадном и мстительном. Боже мой, как тяжело, какая мука. Офицер стонал. Крови видел много. Она давит. Она преследует. -- Где же люди? Куда они девались? Есть на земле хоть уголок, где бы нелилось это страшное, красное, теплое, липкое? Неужели все думают только оборьбе и мести? Нет, довольно крови. Молов молчал. Палата бредила. Кровь гнила. -- О-о-о-х! Нельзя понять. Кто это? Один, двое или все? -- О-о-о-х! -- О-о-о-х! -- Сестрица милая, поцелуй меня. Просит в бреду. Не знает, что ноги у него отвалились. Отмерзли.Разлагаются. -- Поцелуй, сестрица! -- О-о-о-х! Конечно, не один так стонал. Не сочтешь, сколько. -- О-о-о-х! -- Комиссар, ты слышишь? Тебе мало этого? Ты хочешь еще? Без концахочешь мучить людей, мстить им, бить их? Ты крови хочешь? Слушай, слушай. -- Милая, приласкай, поцелуй. Сестрица! -- О-о-о-х! -- Слышишь, комиссар, это не один он, больной, просит ласки. Его устами-- все человечество, уставшее, измученное. Довольно крови, черных убийств.Ласки дай людям, если ты новый мессия. -- О-о-о-х! Теперь его очередь. Смеялся и негодовал. -- Кто виноват в этом? Кто свалил сюда эту кучу обезумевших, изуродованных, больных людей? Кто обратил их из жизнерадостных, живых вгниющие трупы? Отвечать не давал. -- Вы, гнилые, гниющие, распространяющие трупную отраву, заражающиедругих. Вы, которые не можете жить без убийств и войн. Вы, лицемернохныкающие о любви к ближнему. Вы все сделали это. И ты хочешь, чтобы мы, воктябре вышедшие на дорогу счастья всего человечества, на борьбу занемедленное прекращение всех войн, за мир всего мира, на баррикады дляпоследнего и страшного боя с вами, вековыми угнетателями, рабовладельцами, ты хочешь, чтобы мы были снисходительны к вам, виновникам всех бедствийнаших, всего кошмара капиталистического " рая". Нет. Никогда. Своих палачеймы миловать не будем. Они нас в щеку, мы их в другую, за горло, на землю иколено им в грудь. Что же ты думаешь, мы простим ваших карателей, тех самых, которые насиловали наших жен, сестер, матерей, пороли, вешали отцов, братьев? Нет. Палачей, инквизиторов нам не надо. Палач, раз став им, никемдругим быть не может. Каратель уже не человек, он зверь кровожадный, правда, только одетый в щегольский европейский костюм, сшитый по последней моде.Куда их? В яму. Иначе они будут мешать нам строить новое, прекрасное. Во имясветлого грядущего, во имя избавления от страданий вот всех этих несчастных, во имя прекращения раз и навсегда всех войн и установления действительногобратства народов да здравствует священная война с буржуазией, да здравствуеткрасный террор. Я за кровь. Я за Чека, за ее очистительную, железную метлу. Комиссар горел. На нижних нарах стало жарко. Его горячее дыхание всеслышали. Шевелились. Ловили жадно. Говори. Говори. Где выход? Гдеизбавление? Надоело страдать. Довольно мук. Довольно крови. -- О-о-о-х! -- Ты говоришь, довольно крови. Согласен, довольно крови. И для того, чтобы она не лилась из всех трудящихся, из нас, надо выпустить ее избуржуазии. Понял? Нужно уничтожить класс капиталистов, уничтожить всеклассы, создать общество бесклассовое. Только тогда не будет крови и тюрем. Барановский потрясен. Уничтожить целый класс. Всех. И ТатьянуВладимировну. И профессора. И его мать. И Колю, брата. За что? За то, чтоони думают иначе. Кому они сделали плохо? Разве Таня убила кого-нибудь? Этоее-то нежные пальчики? Клевета. Зверство. Бесчеловечно. -- Ты, комиссар, всех считающий зверями, сам не замечаешь на себе шкурытигра? Чем виноваты люди, что они плохо воспитаны, что они заблуждаются? Ихнаучить надо, поддержать, показать настоящий путь к миру и счастью всех, всей вселенной. -- Ха-ха-ха! Разве можно смеяться в лазарете. Испугались больные. Белые задрожали.Кто это хохочет? -- О-о-о-х! -- Ха-ха-ха! Учить? Вас учить! Ха-ха-ха! Мы, рабочие, должны просвещатьвас, интеллигентов. Нет, учить вас нечему, вы сами отлично знаете. Купитьвас - да, это еще можно. Купить ваши знания. Заставить работать на нас, этомы можем. И мы делали так. Здесь ваша трусость и жажда наживы прямопропорциональны вашей высокой образованности. Гнилые людишки, вы даже своиклассовые интересы не можете как следует отстоять. Каждый из вас поотдельности и весь ваш класс в целом - гниль. И мы в этой гнили выбираемкое-что, используем частью как удобрение для посева будущего, частью каквспомогательный материал для постройки нового. Ты ведь знаешь, что в нашейармии старые царские офицеры. Из них найдется не так-то много искреннежелающих нам добра. Но мы заставили их работать. Расстреливая, устрашаяодних, подкупая других, мы добились того, что они даже у вас в тылу работалив нашу пользу. Ты помнишь встречу с капитаном Вишняковым? Помнишь, в Утином? Ведь он наш шпион. Барановский не дышал. Только дрожал. Смертный приговор давит. -- И вас всех белогвардейцев мы используем. Мы соберем, свалим вас вкучи, в подвалы Чека и особых отделов и опытными руками отберем еще годных, еще не совсем сгнивших. Карателей, безусловно, безоговорочно в яму.Остальных возьмем. И заставим работать. И, может быть, со скрежетомзубовным, но вы, господа, будете служить у нас, нам работать, на нас, длянас. Да! Белым тяжело. Не Барановскому только. Всем. Единая, страдающая.Огромная палата раскололась пополам. Половина затряслась. Перед могилой.Молов беспощаден. Роет. Роет. Глубже. Бьет. По головам. По головам. Несловами. Топором. -- О-о-о-х! -- Выучить, воспитать. К черту ваше учение и воспитание, вашу культуру.Разве можно учить одному и делать другое. Возлюби ближнего своего, каксамого себя. Не убий -- это затевая многолетнюю-то бойню. Лицемеры. У васвсе так. Вы кричите одно, а делаете совсем другое. Вы до революции совздохами и закатыванием глаз пели: " Весь мир насилья мы разрушим дооснованья", а когда пришлось на деле его разрушить, когда с заступоммогильщика явился тот, кто и должен закопать старый мир, уничтожить его, выиспугались, захныкали, сложили лапки и затоптались на месте. Как бы, мол, непогибла культура. Октябрьская революция вскрыла вашу подлинную, трусливую, подлую душонку. Идейно вы обанкротились: всем теперь видно ваше духовноеубожество. Культура, культурные люди... С тех пор, как началасьимпериалистическая бойня с ее сорокадвухсантиметровой артиллерией, судушливыми газами, с разгромом музеев, памятников искусства, созданныхдесятилетиями, столетиями мирного труда, с ее уничтожением, сожжением целыхобластей и истреблением миллионов человеческих жизней, с тех пор, как выблагословили все это, назвав войной за мир всего мира, о какой культуребудете еще бормотать, о каком воспитании, образовании? За последнее время выучили молодежь только одному -- искусству убийства. Только. И вы хотитепродолжать и в дальнейшем двигать жизнь по этой своей " культурной" дороге, по дороге вашего " прогресса"? Нет, довольно. Больше мы вам этого непозволим. Барановский неподвижен. Возражать нельзя. В груди комиссара огоньклокочет. Больные, раненые слушали, сдерживали стоны. -- Культура... Вы думаете, если мы пришли чумазые, грязные, с фабрик, заводов, с полей, так сейчас и распластаемся перед вами, перед вашейобразованностью. Так и так, мол, господа хорошие, благодетели наши, народ мытемный, поучите нас, поуправляйте нашей свободной страной. Ошибаетесь, голубчики. Мы пришли, мы совершили величайшую в мире революцию не для того, чтобы смотреть, как чужие дяденьки нашим именем будут вершить судьбумиллионов нам подобных вчерашних рабов. Нет, мы сами себе хозяева, хозяеважизни. Мы все возьмем сами. Мы пришли и разберемся в созданных вамикультурных ценностях, мы переоценим их и возьмем лишь то, что действительноценно. Все остальное в помойку. -- Ты варвар, вандал. -- Называй как хочешь. Нам это не помешает разрыть до основания, досамых сокровенных глубин весь ваш мир, перестроить его заново. Варвар. А чтоже, по-твоему, мы должны в полной целости, невредимости оставить все вашиподлые порядки? Никогда. Разве мы можем терпеть дольше, чтобы фабрикантпо-прежнему жирел, еле таскал брюхо, а рабочий был бы тощ, как комар, и втридцать лет выглядел стариком. Или, может быть, ты скажешь, что вообщерабочего н крестьянина не надо допускать к управлению государством, так какони темны и необразованны? Может быть, ты найдешь более удобным оставитькрестьян по-старому без земли и сохранить за ними право работать не менеелюбой ломовой клячи? Барановский сердится. Почему комиссар так груб и узок? Не об этом онхотел говорить. Не о том, кто будет владеть землей, кто управлятьгосударством. Это его мало интересует. Ему хочется выяснить вопрос оценностях иного порядка и об интеллигенции. Комиссар не останавливался. -- Мы люди дела, труда прежде всего, мы думаем, что каждый обязанзавоевать себе право на жизнь работой. Живет и будет жить теперь только тот, кто трудится. С этой именно точки зрения мы и будем оценивать все живоенаследство, оставленное нам старым строем, то есть каждого гражданина вотдельности. -- Значит, меня вы уничтожите? -- Почему? -- Белые мне противны. Вас я не понимаю. Ошибся в вас. Не сумею жить увас. Я лишний. Молову смешно. -- Лишний. Лишние люди. Нет, у нас не будет таких. Мы всем найдемработу. Лишние люди... Какая это на самом деле глупость. Кругом дела уголнепочатый, а тут находятся господа, которые не знают, куда девать свойдосуг. И ведь было у вас так. Столетиями шло так, что в огромной богатейшейстране, где на каждом шагу -- только копни -- клад, где ступить негде, чтобыне попасть на золото, были люди голодные и безработные. И вместе с тем былисытые и праздные, ничего не делающие, тоскующие сами не зная о чем, незнающие, куда девать свой досуг, интересничающие своей праздностью, меланхолическим, скучающим взглядом, показной разочарованностью. Я говорю олюдях в плащах Чайльд-Гарольда, о всех этих Онегиных, Печориных и ихнихбратцах родных Рудиных, Неждановых. Вот здесь-то и сказалась подлость инепригодность вашего общественного устройства. Они лишние, им делать нечего, потому что кто-то за них все делает. Кто-то кормит их, обувает, одевает, катает на рысаках. Кто-то, работая день и ночь, создает им огромный досуг.Теперь мы говорим: довольно! Мы смеемся над вами, срываем с вас плащипоэтической лени и говорим: не трудящийся да не ест. Врете, господабелоручки, возьметесь за ум, за дело, если кушать захочется. Да, лишнихлюдей у нас не будет, мы всем найдем работу, всех выучим и заставимработать. Комиссар закашлялся. От каппелевца несло гнилью. Гнили многие.Барановский не возражал. Мысли запутались. Растерялись. Он собирал их. -- О-о-о-х! -- Настало время разрушить, растереть в порошок созданный вами порядокжизни. Иначе человечество обречено на вырождение. При капиталистическомстрое ведь вырождаются все классы. Буржуазия -- от праздности и обжорства, рабочий класс и крестьянство -- от чрезмерной работы и недоедания.Интеллигенция, чувствующая свою зависимость от правящего классакапиталистов, -- фактически приказчик толстосумов, -- воспитанная в вашихшколах, где вытравлялось все оригинальное, талантливое, ноет, погружается вбезнадежную тоску, делается дряблой, безвольной, ни на что не годной...Гнилые люди. Вы гниете все вместе и каждый по отдельности. Родится новое, молодое поколение, получая от отцов целиком богатейшее наследство --неумение жить, алчность к наживе, непреоборимую склонность к безделью.Единицы из вас с предпринимательской творческой инициативой. Все остальные-- гниль, гниль физическая и духовная. Палата бредила или нет. Слышно не было. Никто как будто не стонал. Нослушали. Жадно. Все. Молов не говорил. Разил. -- Буржуазия, интеллигенция вырождаются не только физически, но инравственно. Рабочий класс и крестьянство главным образом и почтиисключительно -- физически. Молов остановился. Перевел дыхание. -- Спроси тебя, где же выход? Как спасти хоть часть человечества, здоровую часть его -- трудящихся? Как предотвратить их дальнейшее не толькофизическое, но неизбежно и нравственное вырождение. Ты, конечно, захнычешьоб образовании, воспитании. Мы же говорим, что выход один -- сокрушающиммолотом революции разбить в прах весь ваш прежний, подлый порядок, капиталистический строй и создать свой, новый, где не будет ни рабов, нигоспод, где будут все равны, где не будет предоставлено возможности однимжиреть за счет других. Долой ваш старый, гнилой мир, мир насилия иугнетения... Довольно вам, гнилым, пакостить жизнь, топтать в грязь еелучшие цветы, отравлять своим дыханием падали чистый воздух. Довольно. Мыпришли уничтожить вас. Барановский сопротивлялся. Слабо. Сил нет. К борьбе не способен.Испугался. Умирать не хочется. Комиссар страшен. В его голосе коса смерти.Звенит. -- Но зачем же всех уничтожать? Чем я виноват, что меня мобилизовалКолчак, что я родился в семье генерала, а не рабочего. За что же меняубивать? Молов смеялся. Но и в смехе острая сталь. -- Чудак, да мы и не думаем уничтожать вас всех физически, каждоголишать жизни. Не такие уж мы кровожадные, как тебе кажется. Мы убиваемтолько тех, кто лезет сам на нас с ножом. Вообще же всех наших классовыхврагов, людей, враждебных нам только по убеждению, мы уничтожаем, если такможно выразиться, экономически. Только. То есть отнимаем у них фабрики, заводы, землю, дома, лишаем их возможности жить за счет эксплуатации чужоготруда. Заставляем их стать гражданами трудовой Республики. Нужно тебесказать, что, совершая Октябрьский переворот, мы не думали вводить смертнуюказнь. Помнишь, мы безнаказанно отпустили юнкеров Керенского, сопротивлявшихся нам, и членов Временного правительства. Но раз вы сами, господа, снова полезли на нас со всех сторон, то уж извините. Барановскому скучно. Все это кровь. Все о крови. Борьба. Без конца.Надоело. Не хочет он драться. Не хочет войны. Ему отдохнуть. Комиссаростановился. А гнилью все пахло. И стонали, стонали, бредили. -- О-о-о-х! -- Зачем белую сволочь выше меня положили? Я старый красноармеец, меняпод нары, а белого гада на нары. Я его сброшу. Я его сброшу. Я -- старыйкрасноармеец. -- Сестра, чего он, гад, льет на меня сверху? -- Сестра! Сестрица! O-o-o-x! -- Какой я белый? Мобилизовал Колчак. Что поделаешь. Темно. Ничего не видно. Слышно только, льется с верхних нар. Капает.Теплое, зловонное. Люди не помнят, не знают. Где они. Встать не могут. Тиф.Барановский спит. Бормочет: -- Татьяна Владимировна, паркет затоптан. Затоптан. Мама, я у красных.Я с тобой, Настенька, я приеду к тебе, Настенька, ты слышишь? Комиссар, утебя всегда в груди пожар? Комиссар? -- О-о-о-х! Трое красных и четверо белых плачут. Лежат рядом. Бредят или нет? Темно. Не поймешь. -- За что дрались? Зачем дрались? О-о-о-х! Карболкой воняет, йодоформом, испражнениями. Рядом с комиссаром тепло. У него пожар. Огонь. Одеяло только узко икоротко. Трудно под одним. Холодно. Ближе. Ближе надо. Обнялись. И белые. Икрасные. -- О-о-о-х! Ни дня, ни ночи не было. Было только тяжело всем. Страдали все. Седойщерился на стеклах окон. На нарах люди. -- О-о-о-х! Барановский спал долго. Встал, наверное, утром. Стекла замазалиськрасным. Был, кажется, рассвет. Подошел к окну. Ноги дрожали. Ухватился заподоконник. Сестра положила руку на плечо. Взглянула в глаза ласково. -- Поправляемся? Голос. Нет, не голос. Музыка. Ведь она родная. С ней хорошо. -- Сестрица, возьмите в конторе мои деньги и купите мне шоколаду. Неоткажите, милая. -- На ваши деньги коробку спичек не купишь, их аннулировали. Барановскому страшно немного. -- А как же я без денег-то? Кудая пойду? Да и с деньгами-то. Я боюсь.Совсем ведь другой мир. Я ничего не знаю в нем. Женский голос успокаивает: -- Бояться нечего, устроитесь отлично. Будете служить в Красной Армии.Я тоже чужая у красных. Они у меня мужа расстреляли. А ничего, вот видите --служу. Замолчали. Смотрят в окно. Белая, седобородая, седоусая рожапокраснела. Обоим грустно. Отчего? Не знают. Но и хорошо. Сестру позвал больной. Белые и красные зябли, жались друг к другу. -- О-о-о-х! Между теплыми, еще живыми, лежали холодные, мертвые. Неподвижных, застывших выносили на носилках. На мороз. Живые боялись. Как бы их. Поошибке. -- Я живой, сестрица. Живой. -- Живой, живой. Скоро гулять пойдешь. Выпей бульона. Рука теплая, как у матери. Гладит по голове. Святая. Молиться хочетсяна нее. Молов бредил. Он еще болен. -- Мы вас выметем красными метлами. Выметем. Метут. Метут. Барановскому тяжело. Одиночество. И эта неизвестность. Что там? Застеклами. Ледяная штора закрывает это там. Там новое. Красное. Офицер, почтикасаясь губами, задышал на мерзлоту. Медленно протаяла щелочка. Ослабевшимпальцем с длинным ногтем расцарапал шире. Прижался большим черным глазом сгустыми ресницами. За окном, на дворе лазарета, бродили полудохлые одры, валялись сломанные сани. Остатки белых обозов. Одров кормить нечем. Инекому. Они ели свои испражнения и дохли тут же на дворе. Издыхая, ржали.Там же ходили люди с красным на шапках, на рукавах, на груди. Красный флагкричал на соседнем корпусе. Офицеру жутко. Красное с непривычки волнует. Ноглаз не отрывает от щелки. Недалеко, в другом городе, диктатор Сибири последний раз взглянул начерные дырки винтовок. Красный полог закрыл его навсегда. По всей странекрасными топорами стучали залпы. Кровь за кровь. Кровь кровью. Железныеметлы Чека и особых отделов мели, как сор, в свои подвалы. Беспомощных, обезоруженных карателей и палачей, вчерашних хозяев. Вчерашние рабы, униженные, растоптанные, иссеченные нагайками и шомполами, перепоротыерозгами " поборниками человечности, справедливости и порядка", поднялись.Огнем лечили раны. Смывали, кровь кровью. ***** Послесловие ***** жить в Красной Армии. Я тоже чужая у красных. Они у меня мужарасстреляли. А ничего, вот видите -- служу. Замолчали. Смотрят в окно.Белая, седобородая, седоусая рожа покраснела. Обоим грустно. Отчего? Незнают. Но и хорошо. Сестру позвал больной. Белые и красные зябли, жались друг к другу. -- О-о-о-х! Между теплыми, еще живыми, лежали холодные, мертвые. Неподвижных, застывших выносили на носилках. На мороз. Живые боялись. Как бы их. Поошибке. -- Я живой, сестрица. Живой. -- Живой, живой. Скоро гулять пойдешь. Выпей бульона. Рука теплая, как у матери. Гладит по голове. Святая. Молиться хочетсяна нее. Молов бредил. Он еще болен. -- Мы вас выметем красными метлами. Выметем. Метут. Метут. Барановскому тяжело. Одиночество. И эта неизвестность. Что там? Застеклами. Ледяная штора закрывает это там. Там новое. Красное. Офицер, почтикасаясь губами, задышал на мерзлоту. Медленно протаяла щелочка. Ослабевшимпальцем с длинным ногтем расцарапал шире. Прижался большим черным глазом сгустыми ресницами. За окном, на дворе лазарета, бродили полудохлые одры, валялись сломанные сани. Остатки белых обозов. Одров кормить нечем. Инекому. Они ели свои испражнения и дохли тут же на дворе. Издыхая, ржали.Там же ходили люди с красным на шапках, на рукавах, на груди. Красный флагкричал на соседнем корпусе. Офицеру жутко. Красное с непривычки волнует. Ноглаз не отрывает от щелки. Недалеко, в другом городе, диктатор Сибири последний раз взглянул начерные дырки винтовок. Красный полог закрыл его навсегда. По всей странекрасными топорами стучали залпы. Кровь за кровь. Кровь кровью. Железныеметлы Чека и особых отделов мели, как сор, в свои подвалы. Беспомощных, обезоруженных карателей и палачей, вчерашних хозяев. Вчерашние рабы, униженные, растоптанные, иссеченные нагайками и шомполами, перепоротыерозгами " поборниками человечности, справедливости и порядка", поднялись.Огнем лечили раны. Смывали, кровь кровью.
Данная страница нарушает авторские права?