Встреча. Это было двумя годами раньше

Сорен

Это было двумя годами раньше. Наклонные лучи северного солнца отражались в окнах классных комнат ярко-оранжевым светом. Я пожелала спокойной ночи уборщице, которой надо было закрыть железные воро­та школьного двора, села на свой велосипед и поехала по знакомой петляющей дороге к центру Корсора.

Пять или шесть минут быстрой езды на велосипеде - и я попала в западную часть города, всего лишь в несколь­ких сотнях метров от берега Стор-Баэльта. Я оставила свой велосипед во дворе большого здания из красного кирпича и по лестнице поднялась в свою квартиру на втором этаже. Дверь была открыта, и моя служанка Вальборг стояла в дверях, вытирая руки о передник в красно-белую клетку.

- Добро пожаловать домой! - сказала она, помогая мне снять пальто с меховой отделкой.

В гостиной я с удовольствием окинула взглядом стол, готовый к ужину. Хрустальная люстра мягко освещала на­чищенное до блеска серебро и накрахмаленную узорчатую скатерть. Я на минуту зашла в спальню, а Вальборг зажгла свечи и поставила передо мной тарелку с горячим супом.

Пока я не спеша наслаждалась супом, Вальборг сто­яла возле своего стула. Проведя весь день одна в кварти­ре, она была готова для общения.

- Вот и закончилась последняя неделя занятий в этом году, - сказала она, - а завтра танцевальный учительский вечер.

На что я ответила:

- Это напомнило мне вот о чём: завтра тебе не нужно готовить для меня ужин. Господин Вульф пригласил меня в ресторан перед танцами.

Вальборг явно заинтересовалась таким поворотом со­бытий. Она симпатизировала Сорену Вульфу - да и я тоже. Но...

- На Рождество я поеду домой в Брондерслев, - сказа­ла я, чтобы переменить тему разговора, - пока меня не бу­дет, ты можешь здесь ничего не делать.

В конце еды я распалила изящную манильскую сигар­ку, которую Вальборг предусмотрительно положила возле моей чашки кофе. Затем я взяла чашку кофе, и пошла с ней в гостиную. Продолжая попыхивать своей сигаркой, я устроилась в глубоком кресле, которое стояло в углу, и медленно осмотрела комнату. У противоположной стены стояло красивое полированное пианино из орехового дере­ва, на котором слабо отражались жёлтые и бронзовые тени Уилтоновского ковра. Обои на стене позади пианино были с оттенками оливкового цвета, и, похожие на гобелен, хорошо сочетались с парчовыми шторами. С левой стороны от меня стоял высокий книжный шкаф, на полках которого че­редовались книги и фигурки из Дрезденского фарфора, вазы и блюда из немецкого хрусталя.

Минуту или две я сознательно наслаждалась комфор­том и элегантностью обстановки. Я спросила себя, как час­то делала это и раньше: «Есть ли еще кто-то, у которого всё в жизни складывается также славно, как у меня?» В возра­сте тридцати шести лет я уже достигла той цели, которую поставила перед собой, как учитель. У меня уже были дип­ломы по таким основным предметам, как история, геогра­фия, датский и английский языки. К тому же, я стала одним из первых учителей в стране, который окончил специаль­ный курс по домоводству с упором на последние открытия в области питания. В результате этого, меня назначили ди­ректором по домоводству в одной из новейших и самых оборудованных школ Дании. Министерство образования ис­пользовало моё отделение как образец для введения по­добных отделений в других школах по всей стране.

За последние десять лет я преподавала в разных горо­дах Дании, но больше всего меня устраивал Корсор из-за своего прекрасного расположения на берегу Стор-Баэльта, а также по причине близости к Копенгагену. У меня была хорошая зарплата, и к тому же я два года назад получила

приличное наследство после смерти отца.

Сверх всего этого здесь был Сорен Вульф - учитель, который пригласил меня на следующий день в ресторан. Мы с Сореном были близкими друзьями в педагогическом колледже, разделяя многочисленные общие интересы - танцы, катание на коньках, Моцарта, Киркегаарда. После окончания мы не видели друг друга почти десять лет, пре­подавая в разных школах. Теперь же, как бы по мановению судьбы, мы снова оказались вместе в Корсоре. Я заметила, что за последний семестр отношение Сорена ко мне стало серьёзнее. Я знала почти наверняка, что завтра вечером он сделает мне предложение. Почему же меня пугал этот воп­рос?

По своему характеру, воспитанию, убеждению, Сорен был - в первую очередь и до мозга костей- преподавате­лем. Вся его жизнь была сосредоточена вокруг его работы. Брак он рассматривал с точки зрения пользы для своей профессии. Поскольку я тоже была преподавателем, соче­тание было идеальным. Конечно, если бы я хотела выйти за­муж и иметь детей, то мне не стоило бы ждать чего-то лучшего!

Но во всём этом была какая-то обречённость, которая пугала меня. Откуда у меня была эта внутренняя сдержан­ность? Чего нам ещё не хватало для полноты? Этот вопрос постоянно вертелся у меня в голове, но мне так и не уда­лось найти на него ответ. Да я и не знала, где искать этот ответ.

В шесть часов вечера следующего дня я нанесла пос­ледние штрихи на свою причёску и немного задержалась перед зеркалом. Мои длинные светлые волосы были запле­тены в четыре косы и уложены именно так, как это нрави­лось Сорену. Синее шёлковое платье, которое Вальборг погладила для меня, подчеркивало синеву моих глаз. Си­ний цвет был любимым у Сорена, и у меня тоже. У нас было так много общего.

Моя задумчивость была прервана громким стуком. Бы­стро накинув на себя белую меховую шляпу, я открыла дверь. Прекрасно подогнанный фрак подчёркивал атлети­ческую фигуру Сорена, а безукоризненно уложенные кашта­новые волосы приятно пахли.

- Внизу ждёт такси, - сказал он, взяв меня за руки.

В ресторане Сорен повёл меня к столику для двоих в дальнем углу.

- Я с нетерпением ожидал этого вечера две недели, - сказал он, - помнишь ли ты, что прошло ровно двенадцать лет с тех пор, как мы танцевали вместе?

Подошёл официант, чтобы взять заказ, и наш разговор перешёл на события только что закончившегося семестра. Сорен был жизнерадостен и любезен, как всегда, но я уло­вила напряжённую нотку в его голосе. Наконец, официант убрал со стола всё, оставив перед нами только кофе и бренди.

Сорен сделал небольшой глоток кофе, затем посмот­рел мне прямо в глаза.

- Лидия, - сказал он, - сегодня я пригласил тебя на обед по особой причине - и я думаю, что ты догадываешь­ся, что это за причина.

Он замолчал, и его зелёные глаза вопросительно смот­рели на меня.

- Лидия, ты выйдешь за меня замуж?

Я почувствовала, как мои щёки залил румянец, а серд­це начало стучать так громко, что мне показалось, что все в зале слышат это. Я ожидала этого момента, и, тем не ме­нее, ответа у меня не было. Я открыла рот, думая, что же сказать.

- Благодарю тебя, - услышала я свой собственный го­лос, - твои слова оказывают мне большую честь, как ника­кие другие, которые мне приходилось слышать в свой адрес. Но...

- Но что?

- Сорен, сейчас я не свободна для этого.

- Есть кто-то другой?

- Нет, не в этом дело. Я не знаю другого человека, ко­торого я уважала бы больше тебя.

Я пыталась объяснить, но не находила слов.

Наклонившись через стол, Сорен снова начал гово­рить. Его слова накатывались друг на друга. Он нарисовал картину нашего совместного будущего, чем мы могли бы заниматься вместе, когда наши карьеры соединятся, и бу­дут дополнять друг друга. Наконец, он замолчал, ожидая моего ответа.

- Я знаю, что для тебя значит педагогическая карьера, Сорен, - начала я, - и по этой причине я очень польщена тем, что ты желаешь разделить своё будущее именно со мной. Но я боюсь, что всё может получиться совсем не так, как ты описываешь.

- Почему нет, Лидия?

- Видишь ли, Сорен, у меня нет такой как у тебя уве­ренности в будущем. Прежде чем посвятить себя, как ты этого просишь, я должна уладить ещё один вопрос.

- О чём ты говоришь?

- Я знаю, что это может прозвучать глупо... - Я тщетно подыскивала слова. -...но я не перестаю спрашивать себя: может быть, жизнь - это больше, чем просто карьера, квартира, хорошая мебель и приличная пенсия в конце? Не знаю, но, когда два года назад умер мой отец, я не могла удержаться от вопроса: неужели это всё? Или же есть что- то ещё?

- Имеешь ли ты в виду нечто религиозное?

- Может быть, хотя мне не нравится само слово ре­лигия.

Бедный Сорен! Я видела, что он мучительно не мог уловить суть происходящего, как, впрочем, и я сама. Он сделал несколько быстрых глотков кофе.

- Прости меня за такой глупый ответ, - сказала я, - я похожа на человека, который пытается объяснить, как доб­раться туда, где он сам не был.

Мы оба замолчали на некоторое время, пока я пыта­лась придумать, как бы разрядить напряжённость. Наконец, я протянула свою руку через стол и взяла его за руку.

- Не возражаешь, если мы сейчас потанцуем, а я по­пытаюсь объяснить всё позже.

Когда танцы закончились, Сорен проводил меня домой, и я пригласила его на последнюю чашку кофе. Он первый вернулся к теме нашего разговора в ресторане.

- Лидия, если ты хочешь, чтобы я ходил вместе с тобой в церковь, - сказал он, - я это сделаю.

- Нет, Сорен, - ответила я, - я бы не стала просить тебя об этом. Я была добропорядочной лютеранкой всю свою жизнь, но не нашла ответов на свои вопросы. Всякий раз я выходила из церкви более растерянной и удручённой, чем когда я входила в неё, поэтому я отказалась от этого.

- Ну, тогда, - сказал Сорен, - почему бы тебе не посе­тить Евангельскую Миссию возле порта? Я уверен, что наша дорогая библиотекарша, мисс Сондерби, будет очень рада взять тебя с собой.

Я сразу же представила себе Кристин Сондерби такой, какой я часто видела её по дороге в Миссию. Бесформен­ная чёрная шляпа нависала над чёлкой седых волос и тол­стыми очками в роговой оправе. Из бокового кармана её объёмистой черной кожаной сумки выглядывала Библия и песенник - обе книги такого же чёрного цвета. От шляпы до высоко зашнурованных ботинок преобладающим цветом был чёрный. «Спасение», представителем которого была Кристин Сондерби, наверняка было достаточно унылым за­нятием - все его блага, какими бы они ни были, относились к жизни будущей. Нет, я искала не этого!

Несколько минут спустя Сорен собрался уходить. У двери он на мгновение обнял меня, затем развернулся и спустился по лестнице без слов.

После того, как он ушёл, я постаралась больше не ду­мать о том, что произошло между нами, но оставшийся слабый запах его помады для волос служил напоминани­ем, как он был реален и тёпл, когда держал меня в своих объятиях! В сравнении с этим, мои поиски «чего-то» неизве­стного, что могло бы сделать мою жизнь более полной, ка­зались такими неопределёнными и туманными.

В десять часов утра на следующий день, я сидела в вагоне первого класса в составе поезда, отправлявшегося на север в город Брондерслев, где я родилась и где всё ещё жила моя мать. Я не спала всю ночь, и моя голова раскалывалась. Путешествие заняло шесть часов, что было достаточно для размышлений - даже более чем достаточ­но. Я постоянно возвращалась к своему вчерашнему разго­вору с Сореном. Я всё ещё не понимала своё собственное поведение.

Голос изнутри укорял меня: «Ты упустила свой шанс на счастье! Ты бы могла иметь мужа и дом, и безопасность. А теперь ты всё это упустила!»

Я перевела свой взгляд на окно, пытаясь сосредото­читься на пейзаже за окном, но голос продолжал: «А что у тебя есть вместо брака? Ничего! Ты станешь типичной ста­рой девой, как мисс Сондерби!»

Снова и снова я анализировала свой разговор с Соре­ном. По мере того, как я вспоминала всё, что сказала ему, упрекающий голос внутри меня спросил: «Почему ты так сказала? Ты же не имеешь этого в виду. Ты даже не знала, что говорила».

Спустя некоторое время ритмичный стук колёс подхва­тил этот припев: «Почему ты это сказала? Почему ты это сказала? Почему ты это сказала?»

Я зажгла сигарку и сделала несколько быстрых затя­жек, но это не принесло облегчения, в котором я нужда­лась. Я встала и начала ходить по коридору поезда. Но колёса непрестанно преследовали меня: «Почему ты это сказала?»

Очень большим усилием воли мне удалось переклю­читься с Сорена на семейную встречу, которая предстояла мне в Брондерслеве. Мой отец был известным архитекто­ром и сыграл важную роль в городском строительстве. Пос­ле его смерти, два года назад, мама переехала в более просторное здание, известное как «Замок», которое мой отец построил в центре города, всего лишь в нескольких сотнях метров от железнодорожного вокзала. Там моя мама занимала квартиру с четырьмя спальнями на втором этаже.

Собираться дома на Рождество было нашей семейной традицией. Моя старшая сестра Кезия должна была при­ехать со своим мужем Кнудом и четырьмя детьми с остро­ва Фин. Моя вторая сестра Ингрид была замужем за офицером датской армии, и у них было большое поместье в восьмидесяти километрах от Брондеслева. Детей у них не было. Я была самой младшей в семье и до сих пор не за­мужем.

Приехав в Брондерслев, я сразу же заметила на плат­форме высокую стройную фигуру с накрахмаленной белой наколкой в волосах. Это была мамина служанка Анна.

- Добро пожаловать домой, мисс Лидия! - сказала она, забирая у меня мой чемодан, - ваша мама считала часы, оставшиеся до вашего приезда.

Большими шагами Анна направилась через главную площадь в «Замок».

Мама ждала меня в прихожей.

- Добро пожаловать домой, моя девочка! - сказала она, обнимая меня. Для неё я всегда была маленькой де­вочкой, хотя мне было уже за тридцать.

С тех пор, как умер отец, мама всегда носила вдовью одежду чёрного цвета, но её длинное шёлковое платье, от­тенённое белым шёлковым воротничком и манжетами, было не лишено элегантности. Её светлые волосы приобрели пе­пельный оттенок, что прибавляло ей достоинства.

Мы пообедали вдвоём с мамой. Ей всегда было инте­ресно услышать о моей работе в школе, и она гордилась всяким повышением, которое я получала. Скоро прибыли и мои сестры со своими семьями. Как всегда, первым делом они спрашивали: «Сделал ли тебе кто-нибудь предложе­ние?» Но я почему-то умолчала о Сорене.

Следующий день был сочельником - временем глав­ных Рождественских событий. После обеда мы посетили ко­роткое служение в церкви. Мама была «доброй лютеранкой», и два раза в год она посещала церковь нака­нуне Рождества и на Пасху.

По дороге в церковь мама начала рассказывать о но­вом пасторе.

- Он такой чудесный человек, - сказала она, - все его любят.

- Ты имеешь в виду, что он читает хорошие короткие проповеди!

- Ну да, это правда. Мне никогда не нравились длин­ные проповеди. Кроме того, он играет в вист. Он приходит навестить меня каждый вторник, и мы играем партию в кар­ты.

В тот день пастор оправдал свою репутацию. Служение началось в три часа дня, а без четверти четыре мы снова оказались на улице. С чувством исполненного долга, мы вернулись домой. Там нас ожидала действительно важная часть Рождественских праздников: ёлка, подарки, изобилие вкусной еды и напитков.

В шесть часов мы все уселись за длинный обеденный стол в столовой. Воспоминания моего раннего детства пе­реплетались с этими Рождественскими традициями. На ми­нуту я вспомнила отца, как он сидел во главе стола, в жилетке с тяжёлой золотой цепью, на которой отражалось сияние Рождественских огней. Теперь его место за столом занимал старший зять - Кнуд.

Каждая часть наших праздников проходила по строго установленному порядку. Когда все усаживались за стол, Анна в синем форменном платье, которое она сберегала для особых событий, открывала двойные двери, ведущие в гостиную. В центре гостиной стояла Рождественская ёлка. Зажжённые свечи на каждой ветке освещали груду роскош­ных подарков, сложенных у подножия ёлки. На ветках были развешаны маленькие бумажные корзинки, в которых были конфеты, шоколад и марципан. У детей захватывало дух от удивления, когда они осматривали каждую деталь сцены.

Затем Анна зажигала длинные красные свечи в центре стола. Потом она уходила на кухню, выключая по пути электрическое освещение. Пока мы ожидали возвращения Анны, мои глаза оглядывали весь стол. Кроме пустого про­странства перед Кнудом, каждый сантиметр стола был занят всевозможными яствами. В дополнение к традиционному отварному картофелю, было два блюда с особым «караме- левым» картофелем, три соусника, два блюда с красным смородиновым желе, два блюда с красной капустой, ряд марципановых поросят, разные соления. В центре было се­ребряное блюдо, на котором высились яблоки, апельсины, орехи, зеленый и чёрный виноград.

Через несколько минут Анна возвращалась, неся боль­шой овальный поднос знаменитого Королевского фарфора, который она ставила перед Кнудом. На нём был огромный зажаренный гусь, ноги которого были украшены бумажными рюшами, а в груди торчали три маленьких датских флажка бело-красного цвета. Когда Кнуд начинал разрезать гуся, муж Ингрид открывал бутылку бургундского вина.

Десерт состоял из традиционной «рисовой каши». Где- то в ней был миндальный орешек. Тот, кому попадалась порция с этим орешком, получал дополнительный подарок, который заметно выделялся на фоне всех остальных подар­ков. Все усердно просмотрели свою порцию, и, наконец, Ингрид подняла орех под аккомпанемент разочарованных вздохов детей.

Когда огромный ужин заканчивался, мы все переходи­ли в гостиную. Муж Ингрид занимал своё место за пианино, а мы все становились вокруг ёлки, взявшись за руки. За­тем мы начинали петь традиционные датские Рождественс­кие песни, кружа вокруг дерева в танцевальном ритме и кланяясь дереву в конце каждого куплета.

Среди всех знакомых песен была одна, которая всегда трогала меня больше остальных:

Мой Спаситель, меня заступивший,

Пусть все приветствуют Тебя!

В награду от мира Ты получил венец терновый.

Но, Господь, Ты видишь, чего хочу я -

Сплести венец из роз для Твоего креста.

Помоги мне обрести благодать и мужество для это­го!

Когда мы начали петь эту песню, мои глаза вдруг на­полнились слезами. Я быстро склонила голову, чтобы этого не было заметно. Что со мной случилось? Вдруг я увидела, как сижу в ресторане пытаясь объяснить Сорену, сидящему напротив, свои поиски «чего-то» неведомого, что могло бы придать цельность нашей жизни. Когда я снова подняла глаза, люди в гостиной показались странно далёкими. Это были самые близкие и дорогие мне люди, но, тем не менее, я стала далёким зрителем, наблюдая за событиями, кото­рые потеряли для меня всякий смысл.

Как только пение закончилось, все взрослые начали курить. Мужчины зажгли сигары стандартного размера, в то время как мы с мамой и сестрами взяли тонкие сигарки. Настоящая леди не могла позволить себе курить простые сигареты.

Кульминационным моментом вечера было открывание подарков. Старшему мальчику Кезии поручили брать подар­ки из-под ёлки и читать имена. Каждый подарок нужно было открыть и передать для осмотра прежде, чем прочи­тывалось следующее имя. Поскольку подарков было пять­десят или шестьдесят, то последний подарок был открыт около полуночи, когда два самых маленьких ребёнка крепко спали на полу.

На следующий день после обеда я оказалась наедине с мамой в гостиной. Она сидела в своем любимом кресле- качалке и вязала свитер для одного из детей Кезии.

- Скажи мне, Лидия, - сказала она, - когда ты вый­дешь замуж и остепенишься?

Кресло качалось в унисон со спицами в её руках.

- Ты же знаешь, что я не становлюсь моложе, и мне хотелось бы увидеть, как ты устроишься с мужем в своём собственном доме.

- У меня есть свой собственный дом, мама, очень кра­сивый. Что касается замужества, то сначала мне нужно кое в чём разобраться.

- О чём ты говорить? - спросила она совсем, как Со­рен.

- Я не знаю. Но это каким-то образом связано, как мне

кажется, с... Богом.

Удивительно, как трудно было произнести это слово!

- Я сама хочу убедиться, что Бог реален - если в жиз­ни есть ещё какая-то цель, помимо карьеры и зарплаты.

- Именно так заговорил твой отец в последние год или два! - воскликнула мама, - он даже начал посещать какие- то собрания на ферме за городом.

- На ферме? - Трудно было представить себе отца, в его сюртуке, жилетке и брюках в тонкую полоску, сидящим в гостиной фермы.

- Да. Эти люди совсем не были похожи на тех, с кем он общался раньше. В конце концов, я послала им немного денег. Я не хотела, чтобы твой отец ходил и пил у них кофе просто так!

- Что ещё отец говорил?

- Ну, я помню, как однажды он сказал, что за деньги не купишь мира в сердце... Это было за несколько недель до его сердечного приступа. Ты же знаешь, как неожиданно он умер.

Вдруг в моей памяти всплыло всё - телеграмма, мучи­тельная поездка по железной дороге, а потом комната, где лежало его тело. Я вспомнила первый сильный шок горя, и как постепенно это чувство сменилось таким ощущением мира, как будто рядом со мной был живой человек. Я также вспомнила выражение на лице отца, когда он там лежал - такое спокойное выражение, какого я никогда не видела у него при жизни. Конечно, он что-то нашёл в последние дни своей жизни. Но что?

- Что же тебе ещё нужно в жизни, Лидия, сверх того, что у тебя уже есть? - голос матери прервал мои воспоми­нания, - ты так преуспела в своей карьере, и я знаю, что все в школе очень высокого о тебе мнения. Я уверена, что тебе не хватает именно дома и детей.

- Может быть, мама. но... - Как я могла описать то внутреннее беспокойство, которое я не могла отрицать, но вместе с тем и не могла объяснить? Наконец, меня про­рвало:

- Если в жизни есть что-то особенное, такое, что не сможет сделать никакая другая женщина, то именно это я бы и хотела сделать!

На лице матери появилось то же самое растерянное выражение, какое я видела у Сорена два дня тому назад. Казалось, что труднее всего мне было объясняться с теми, кого я любила больше всего. Было ли это глупостью с моей стороны - искать то, что я не могла объяснить словами даже самой себе?

Встреча

Я вернулась в Корсор в понедельник 3-го января 1927 года. Занятия в школе начинались через не­делю. Я сказала Вальборг, чтобы она не приходила до суб­боты. Следующие несколько дней я хотела провести сама с собой.

На следующее утро я пошла на прогулку вдоль берега Стор-Баэльта. Холодный буйный ветер хлестал мне в лицо, но я только еще плотнее укутала горло шарфом, наклонила голову вперёд и пошла против ветра. Движение против сти­хии придало мне решимости. Что бы ни предстояло мне, возвращаться я не собиралась, пока не найду ответа на свой вопрос.

Когда я вернулась в свою квартиру на ланч, мне со­всем не хотелось есть. Я заварила чашку крепкого кофе и зажгла сигарку. Затем я пошла в гостиную и посмотрела на полки с книгами на противоположной стене. Под моим взглядом чередовались имена авторов: Киркегаард, Онсле- гер, Ибсен, Шекспир, Диккенс, Толстой, Платон... Я чита­ла их, цитировала, рассказывала о них, но у них не было ответа для меня. В самом правом углу на верхней полке мой взгляд упал на простую книгу в чёрном переплете.

В педагогическом колледже Библия была элементом обязательного курса по религии и истории церкви. Я читала её ровно настолько, чтобы сдать экзамены, но никогда не заходила дальше этого. Могло ли в Библии быть что-то та­кое, чего я не могла найти в других книгах, которые изуча­ла с таким усердием? Я поколебалась немного, затем достала её с полки.

Усевшись в своё любимое кресло, я подержала неко­торое время Библию, не открывая её, раздумывая, откуда начать. Мне показалось логичным начать с Нового Завета. Я нашла первую главу Евангелия от Матфея, быстро про­смотрела родословие Христа и прочитала описание Его

рождения и детства. Простота повествования Матфея рез­ко контрастировала с изысканными Рождественскими празднованиями, в которых я недавно принимала участие.

Я прочитала описание крещения Христа, искушения и первые примеры Его публичного служения. Конечно, в этой книге была несравнимая этическая красота, которой не было ни в какой другой из прочитанных мною книг, но я не могла понять, как это относилось к моей ситуации сейчас. Когда я дошла до Нагорной Проповеди с её заповедями блаженства, я стала читать медленнее, останавливаясь на каждой заповеди, спрашивая себя, а какое это могло бы иметь отношение ко мне.

Вдруг, когда я читала четвёртую, у меня вдруг захвати­ло дыхание: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Евангелие от Матфея 5: 6). Алчущие и жаждущие. Может быть, именно это было то, что я испыты­вала, то, что не могла выразить словами? Осмелюсь ли я приложить эти слова к самой себе?

Я остановилась и на десятом стихе: «Блаженны из­гнанные за правду». Это было непонятно. Почему кого-то будут гнать за поиски правды?

Хотя я старалась читать медленно и вдумчиво, чтение пятой и шестой главы было похоже на блуждание по лесу. Из-за нависающих ветвей было почти не видно тропы. Од­нако, то тут, то там прорывался луч света, который ободрял меня. Затем, когда я добралась до седьмой главы, это было, как если бы я пришла к просеке, где на меня стали изливаться прямые лучи солнца: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает...» (Матфея 7: 7-8) Просите... ищите... стучите... Конечно, это было мне под силу.

Я продолжала читать, и снова свет стал ярче и чище: «Входите тесными вратами... потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Матфея 7: 13-14). Где-то впереди на пути, по которому я шла, были врата. За ними был путь, который вёл к миру и наполнению. Прежде, чем попасть на этот путь, мне надо

было найти узкие врата и войти через них.

Я посмотрела на часы, висевшие на стене над пиани­но. Было почти четыре часы дня! С тех пор, как я начала чи­тать, прошло почти три часа. За окном смеркалось. Я включила свет и задёрнула тяжёлые парчовые шторы на окне. Я хотела остаться наедине со своими мыслями. Я на­чала ходить по комнате, рассуждая о прочитанных словах: «Просите... ищите... стучите...». Конечно, я искала - не один месяц. Но просила ли я? Кого мне надо было про­сить? Подразумевал ли Христос молитву?

В детстве меня учили проговаривать «Отче наш» каж­дый вечер перед сном. К двенадцати годам это стало моно­тонной рутиной. Помню, как однажды вечером я произнесла «Отче наш» десять раз подряд, чтобы избавить­ся от этого бремени на следующие девять дней. Кроме это­го, я участвовала в типовых общих молитвах во время посещения церкви. Но мысль об индивидуальной и прямой молитве к Богу, словами, которых не было в молитвеннике - эта мысль была непривычной и пугающей. И, тем не менее, я не могла уйти от слов Христа - «Просите, и получите». Если Христос повелевал мне просить, то разве могла я ожидать ответа без просьбы?

Я встала перед креслом, на котором раньше сидела. Опуститься ли мне на колени? Некоторое время я колеба­лась. Затем я преклонила колени и склонилась над сидени­ем, упираясь локтями о мягкую бархатную обивку. Я начала про себя: «О, Боже...». Но что-то было не так.

Нужно ли было молиться вслух? Мысль о том, что я ус­лышу свой собственный голос, испугала меня. «О, Боже...», - я сказала это вслух. Звук голоса в пустой ком­нате был дребезжащим. Я снова сказала это: «О, Боже...». Затем в третий раз: «О, Боже, я не понимаю.... Я не пони­маю, Кто такой Бог, Кто такой Иисус, Кто такой Святой Дух, но если Ты покажешь мне, что Иисус реален, я последую за Ним!»

И в такой знакомой мне комнате, со звуком часов, от­дающемся в моих ушах, произошло что-то такое, к чему меня не подготовили ни мой жизненный опыт, ни моё обра­зование. Мой ум совершенно отказывался принимать то, что видели мои глаза. Я больше не видела перед собой спинку кресла. Вместо этого надо мной стояла Личность. Ноги этой Личности были закрыты длинным белым одеяни­ем. Я медленно подняла свой взгляд. Над своей головой я увидела две распростёртые руки, как бы благословляющие. Я подняла свой взор ещё выше и увидела лицо Того, Кто возвышался надо мной. Всё моё тело начало дрожать. Не­произвольно мои губы выговорили: «Иисус!» Но Он исчез еще до того, как я успела это произнести.

Я снова оказалась перед креслом. Я увидела две вмя­тины от своих локтей на зелёном бархате сидения. Действи­тельно ли минуту назад надо мной Кто-то стоял? Или же я на короткое время оказалась в плену странной галлюцина­ции?

Я подняла голову и медленно осмотрела комнату. Внешне ничего не изменилось. Тем не менее, в комнате было нечто такое, чего не было минуту назад. Я вспомнила то мгновение, когда я вошла в комнату, где лежало тело отца. Сейчас я чувствовала вокруг себя точно такое же при­сутствие. Комната была буквально заполнена им. Оно было не только вокруг меня, но и внутри меня - глубокий, безмя­тежный, переполняющий мир.

Я вдруг поняла, что Бог действительно ответил на мою молитву! Он сделал именно то, о чём я Его попросила. Он показал мне Иисуса. Я видела Его одежду и Его протяну­тые руки. В течение одной невыразимой минуты я смотрела в Его лицо. Я поняла одно - Христос жив - Он пребывает в полноте и сиянии славы! Вся сумма человеческого зна­ния побледнела до незначительности по сравнению с этим одним единственным фактом.

Вдруг молитва перестала быть усилием. Я не могла удерживать себя от благодарности. «О, благодарю Тебя! - плакала я, - благодарю Тебя!»

Мою душу переполнила радость. Её нельзя было ни сдержать, ни выразить. Я поднялась на ноги и начала хо­дить взад и вперёд. Каждые несколько минут меня пере­полняло свежее осознание того, что случилось. «Благода­рю Тебя!» - вырывалось у меня снова и снова.

Я села за пианино, пытаясь как-то выразить свои чув­ства. Я вспомнила тот гимн, который вызвал мои слёзы на­кануне Рождества. Я наиграла мелодию на пианино. Затем я начала напевать слова вслух в своём собственном сопро­вождении:

Мой Спаситель, меня заступивший,

Пусть все приветствуют Тебя!

В награду от мира Ты получил венец терновый.

Но, Господь, Ты видишь, чего хочу я -

Сплести венец из роз для Твоего креста.

Помоги мне обрести благодать и мужество для это­го!

Я пела эти слова снова и снова. С каждым разом мой голос звучал всё отчетливей и сильней. Из моих губ текла река мира в те слова, которые я пела. Время словно пропа­ло для меня. Я, то молилась, преклонившись у кресла, то садилась за пианино и пела. Когда я снова посмотрела на часы, было десять часов вечера. Шесть часов пролетели, как шесть минут.

В конце концов, я разделась и приготовилась ко сну. Выключив свет, я спокойно лежала в постели, всё ещё по­вторяя слова благодарности: «О, Боже, благодарю Тебя! Благодарю Тебя!» Примерно около полуночи я погрузилась в безмятежный сон.

На следующий день, рано утром, я тепло оделась и по­шла на длинную прогулку вдоль Стор-Баэльта. «Как стран­но! - сказала я самой себе, - всё выглядит таким свежим и чистым... Почему я не видела этого вчера?» За одну ночь самые знакомые мне предметы приобрели новую красоту. Белые пенистые гребни набегающих волн - то там, то здесь высвеченные тонкими струями солнечного света, морские чайки, кружащие над головой с пронзительными криками, щетина травы на песчаных дюнах, клонившаяся от резкого ветра - всё свидетельствовало о гениальности их Творца.

Вернувшись в квартиру, я возобновила чтение Еванге­лия от Матфея с того места, где я остановилась накануне вечером. Разница была ещё более поразительной, чем на берегу Стор-Баэльта. Я больше не пыталась пробраться че­рез лес по сумеречной тропе. Я попала в полный и ясный солнечный свет. Я буквально чувствовала себя участником разворачивавшихся передо мной событий. Через всё это вырисовывалась Личность Самого Иисуса - теперь не про­сто историческая фигура, но живая и настоящая Личность.

В полдень я наскоро перекусила, затем отодвинула от себя тарелки и положила на стол Библию. Рядом с ней я поставила чашку кофе и только что зажжённую сигарку. Не­которое время спустя я заметила, что дым от сигарки витал над открытыми страницами Библии. Я спросила себя, а пра­вильно ли это, что между мной и Библией был дым? Этот дым казался завесой, закрывающей от меня образ Христа.

Я подумала о том, какую роль в моей жизни играло ку­рение. Я начала курить с тех пор, как поступила в колледж. Каждое утро Вальборг будила меня с чашкой кофе и сигар­кой. Никакая еда не казалась полноценной без этой комби­нации. В моменты напряжения или стресса у меня была та же самая реакция - взять и покурить. Несколько раз, когда они заканчивались, я даже заставляла Вальборг оставлять всё, чем она занималась, и идти покупать мне сигары, уп­рекая её за непредусмотрительность.

Я посмотрела на сигарку, лежавшую в пепельнице пе­редо мной. Разыгралось ли моё воображение? Или же ка­кая-то зловещая сила удерживала меня в рабстве? Я почувствовала себя, как птичка, зачарованная взглядом змеи. Я знала одно - никаким усилием воли я не могла от­казаться от пристрастия к сигарам.

Неожиданно мои губы произнесли: «Боже, Ты знаешь, что я никогда не смогу отказаться от этой привычки. Но если Ты хочешь, чтобы этого не было в моей жизни, я хочу расстаться с ней!»

Где-то под диафрагмой у меня появилось чувство облег­чения, как будто развязался узел. Это освобождение выра­зилось в глубоком длинном вздохе, который изошел из моих губ. Несколько мгновений я сидела вялая, лишенная силы. Затем я взяла всё ещё дымящуюся сигарку и начала тушить её в пепельнице, пока она не сломалась и не рассы­палась у меня в пальцах.

Когда в моих ногах вновь появилась сила, я взяла пе­пельницу и отнесла её на кухню, где выбросила её содер­жимое в мусорное ведро. На кухонном столе я заметила еще не начатую пачку сигарок и выбросила их туда же. За­тем я пошла в спальню, вынула ещё одну пачку из своей сумки и избавилась от неё точно таким же образом. Нако­нец, я вернулась в столовую и возобновила изучение Биб­лии.

Только в конце дня я поняла, что произошло чудо. Про­шло целых десять часов, а я так и не прикоснулась к сига­ре. Я даже в мыслях не думала о них. Притом, что раньше я отводила им важное место в своей жизни. А теперь они как бы перестали существовать для меня.

В течение следующих двух дней Корсор оказался во власти зимнего шторма. Но бушующая снаружи стихия только усиливала контраст с миром, который наполнял мою квартиру. Большую часть времени я проводила за чтением Библии. К вечеру пятницы я добралась до Евангелия от Иоанна. Первые стихи первой главы обратили на себя моё внимание так, как это не удавалось никаким другим словам. Я читала их снова и снова: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков... И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Евангелие от Иоанна 1: 1, 4, 14). Сочетание величия и простоты этих слов превосходило любое другое произведение литерату­ры, которое я когда-либо изучала.

Когда я уставала от чтения, я садилась за пианино, наигрывала и пела те гимны, которые я выучила в церкви, будучи ребёнком. Слова и мелодии, которые я не слышала годами, вдруг всплывали в памяти.

Время от времени меня удивляла странность всего про­исходящего со мной, и я спрашивала сама себя: «Не выду­мываю ли я всё это? Или же это на самом деле происходит со мной?» И каждый раз в ответ на свой собственный воп­рос я приводила два факта, настолько явных, что не могла отрицать их. Во-первых, постоянный мир, который наполнял моё внутреннее естество и пронизывал всё квартиру. Во- вторых, чудесное освобождение от курения. Я знала, что, вне всякого сомнения, это не было результатом ни моих собственных усилий, ни игрой моего воображения.

В субботу Вальборг принесла мне в спальню мою ут­реннюю чашку кофе.

- Доброе утро, мисс, - сказала она, - вот ваш кофе. Я везде искала ваши сигарки, но нигде не могла найти их.

- Я их все выбросила, - ответила я, - я бросила курить.

- Вы бросили курить? Почему? Вы болели?

- Я никогда не чувствовала себя так хорошо! Но, ви­дишь ли, сигары мне больше не нужны. Со мной кое-что случилось.

Неуверенно я начала подбирать нужные слова. Я по­пыталась описать, что произошло за последние четыре дня.

В конце Вальборг помолчала некоторое время. Затем она сказала: «Я не думала, что такие вещи могут случаться с людьми и сегодня. И всё-таки я знаю, что это так и есть». Теперь и она засмущалась: «Видите ли, как только я откры­ла дверь в квартиру сегодня утром, я знала - что-то изме­нилось. Было что-то такое, чего не было раньше...»

- Вальборг, это не что-то, а Кто-то. Это Иисус! Он на са­мом деле жив - прямо здесь и сейчас.

Первые дни нового семестра прошли без особых собы­тий. Я видела Сорена каждый день, когда все учителя со­бирались в общей комнате на чашечку кофе в перерыве, но мы только обменивались вежливыми фразами. Затем, во время окна в пятницу после обеда, я читала журнал в учи­тельской библиотеке, когда за моей спиной раздался голос Сорена:

- Прерываю ли я поиски истины? Или мы можем при­сесть и поговорить?

- Я сама хотела поделиться с тобой кое-чем.

- Это очень интересно!

Сорен сел напротив меня.

Моё сердце начало биться чаще. Я знала, что объяс­нить Сорену будет труднее, чем Вальборг.

- Прежде всего, Сорен, я хочу сказать, что хочу изви­ниться за то, что так глупо ответила тебе в тот вечер. Бо­юсь, ты подумал, что я не оценила сказанных тобой слов.

- Тебе не нужно извиняться, Лидия. Если этот другой вопрос так важен для тебя, то ты должна найти ответ.

- Вот что я хотела рассказать тебе - понимаешь, мне кажется, я начала находить этот ответ.

- Да? Каким же образом?

Я чувствовала на себе взгляд зелёных глаз Сорена.

- На прошлой неделе я провела четыре дня в своей квартире, сама, читая Библию и молясь. И Бог ответил на мои молитвы, Сорен! Он показал мне, что Иисус жив!

- Я не понимаю.

- Иисус стоял прямо передо мной, Сорен. Я видела над собой Его протянутые руки. Это длилось всего лишь мгновение, но это изменило всё.

Сорен молча смотрел на меня некоторое время. Нако­нец, он нарушил молчание.

- Лидия, мы не дети, ни ты, ни я, и мы знаем друг дру­га достаточно долго, чтобы быть откровенными. Я вижу, что с тобой что-то случилось, но я не совсем уверен, что это помогло тебе. Не кажется ли тебе, что есть опасность впасть в излишний субъективизм?

- Но, Сорен, это было не субъективно! Это не было иг­рой моего воображения. Я на самом деле видела перед со­бой Иисуса.

- Лидия, я не хочу сказать, чтобы ты отказалась от это­го мнения, но я думаю, что тебе нужно иметь правильную перспективу. Как ты сама призналась, ты на какое-то время оказалась более или менее отрезанной от мира, и ты долго читала Библию. Я уверен, что любой психиатр смог бы ра­зумно объяснить всё, что произошло с тобой - без таких сильных эмоциональных оттенков.

Я была совершенно не готова к ответу Сорена. Его слова были похожи на сильные порывы ветра, грозившие угасить маленькую свечу веры, которая трепетала в моём сердце.

- Но, Сорен, ты не понимаешь! Если бы я только могла объяснить тебе, как чудесно иметь настоящий мир после всех этих месяцев борений и поисков.

- Как раз об этом я и говорю, Лидия! То, чему ты дове­ряешь - это лишь твои переживания и чувства. Но чувства изменчивы. Через месяц или два ты, возможно, увидишь всё в другом свете.

Мои мучения закончились, когда прозвенел звонок, и нам пришлось расстаться. Когда в тот вечер я ехала на ве­лосипеде домой, я была в полном замешательстве. Я с та­ким нетерпением ожидала того момента, когда смогу поделиться с Сореном своей новообретённой верой, но по­терпела полное фиаско. Вместо того чтобы поверить тому, что я пережила, Сорен почти заставил меня усомниться в этом. Явно, что если я хочу защитить свою маленькую све­чу, то нуждаюсь в силе и мудрости, которые превосходят мои собственные.

Ставя свой велосипед под лестницей, я обратила вни­мание на листок бумаги с печатным текстом, застрявший в спицах заднего колеса. Я вытащила её, собираясь бросить в мусорное ведро на кухне, но в прихожей я заметила, что текст был на английском, и это заинтересовало меня.

Листок, который я держала в руке, первоначально был буклетом из четырёх страниц, но первой страницы не хвата­ло. В конце стояло имя - Эми Семпл Макферсон. Я поняла, что темой буклета была сила молитвы. Автор рассказывала, как она попросила Бога дать ей то, что она назвала «духом молитвы», и описала последовавшие за этим результаты в своей жизни. Меня настолько поразила та часть текста, ко­торая сохранилась, что я прочитала её полностью прямо в прихожей, даже не сняв верхней одежды. Наконец, я заме­тила рядом с собой Вальборг, которая ждала, чтобы помочь мне раздеться.

Когда обед закончился, и Вальборг пожелала мне спо­койной ночи, я снова взялась за буклет. Там была одна мысль, которая упорно засела в моём сознании. Автор рас­сказывала, что однажды она провела в молитве целых со­рок часов подряд. Моим первым побуждением было отказаться от этой мысли, как абсурдной. Но, тем не менее, если такое возможно, то значит, есть такое измерение мо­литвы, о котором я даже не мечтала - не говоря уже о том, чтобы побывать в нём. Что такое «дух молитвы»?

Наконец, я упала перед зелёным бархатным креслом, которое стало моим излюбленным местом для молитвы: «Господи, мне нужна точно такая же сила, как у этой жен­щины, - сказала я, - я прошу Тебя, чтобы Ты дал мне точно такой же дух молитвы, как Ты дал ей». Я ожидала какого-то немедленного, драматического ответа, но ничего не случи­лось. «Вот что получается, если просишь того, чего сама не понимаешь», - упрекнула я сама себя.

Однако несколько дней спустя я осознала, что мой об­раз жизни изменился. У меня появился голод к молитве, точно такой, какой может быть к пище. Отказываясь прини­мать участие в игре в карты и катании на коньках, которы­ми я раньше занималась очень активно, я так планировала каждый день, чтобы достичь одной единственной цели - провести, как можно больше времени в непрерывной молит­ве. Я попросила Вальборг приготовить самую простую еду на вечер, и с внутренним нетерпением ожидала, пока она выполнит все свои обязанности и уйдёт.

Однажды, оставшись одна, я заняла своё привычное место перед зелёным креслом. Почти всегда, как только я хотела начать молиться, меня что-то отвлекало - собака, лающая во дворе, или соседский ребёнок, разыгрываю­щий гаммы на пианино, и даже тиканье моих собственных часов на стене. Также внутри меня был барьер самосозна­ния. Говорить слова про себя было недостаточно. Но когда я молилась вслух, звук моего собственного голоса казал­ся мне странным. То я сомневалась, а достаточно ли по­чтительны мои слова. То они казались слишком официаль­ными и «церковными».

На то, чтобы прорваться через этот двойной барьер - отвлекающее снаружи и тормозящее внутри - у меня ухо­дило от пяти минут до получаса. Но как только мне удава­лось преодолеть этот барьер, у меня внутри будто включался фонтан. Молитва начинала проистекать из како­го-то источника внутри меня, более глубокого, чем моё со­знание.

В большинстве случаев мои молитвы сосредотачива­лись вокруг какой-то одной темы, которая не зависела от сознательного выбора с моей стороны. Это могла быть моя семья, или мои коллеги, или мои ученики. Однажды я на­звала по имени всех девочек в моём старшем классе по домоводству, представляя каждую девочку в уме. Однако мои молитвы не ограничивались теми людьми, которых я знала. Иногда я начинала молиться за людей в других стра­нах, о которых я знала только, как о географических точках.

Если я никак не могла прорваться через первый барь­ер, то обращалась к книге Псалмов и начинала вслух чи­тать из неё. Меня особенно ободряли молитвы Давида.

Псалом 41 выражал жажду моей души, которой я так долго не замечала: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе!» (Псалом 41: 2).

Псалом 50 стал криком моей собственной души о внут­ренней чистоте: «Окропи меня иссопом, и буду чист, омой меня, и буду белее снега» (Псалтирь 50: 9).

Но к одному отрывку я возвращалась снова и снова: «Укажи мне, Господи, пути Твои, и научи меня стезям Твоим. Направь меня на истину Твою и научи меня, ибо Ты Бог спасения моего; на Тебя надеюсь всякий день» (Псалом 24: 4-5).

Двумя неделями раньше я прочитала о «тесных вра­тах». Затем Сам Иисус открыл врата и провёл меня через них. За ними начинался «узкий путь» - та особая тропа в жизни, по которой мне предстояло пройти. Подобно Давиду,

мне нужна была Божья помощь, чтобы найти её.

Во второй половине января я молилась таким образом почти каждый день. Затем однажды в четверг в начале февраля, когда я всё пыталась пробиться через первона­чальный барьер, в мою дверь неожиданно постучали. Быс­тро расправив следы от моих локтей на кресле, я подошла к двери. Ко мне пришла одна из моих коллег, Эрна Сторм. Эрна везде ездила на шумном красном мотоцикле. Поэто­му ученики прозвали её «Красный Шторм».

- Я пришла спросить вас, не замените ли вы завтра ут­ром меня на дежурстве в столовой, - объяснила Эрна, уса­живаясь в зелёном бархатном кресле, - я договорилась отвести маленькую Эльзу Ларсен к врачу. У Эльзы сильное косоглазие. Ей могли бы помочь очки, но её родители не хотят, чтобы её подлечили.

- Почему же? - спросила я.

- Видимо потому, что они являются членами какой-то религиозной секты, которая верит, что Бог исцеляет по мо­литве, и ждут, чтобы Бог исцелил её от косоглазия. А в это время бедный ребёнок не может прочесть то, что написано на доске.

- Я никогда не слышала об этом! - воскликнула я.

- Это ещё не всё! Они верят в огненные языки, виде­ния и всё такое прочее. Они называют себя пятидесятни­ками. У господина Хансена, - того, кто убирает у нас - есть племянница, которая пошла на одно из их собраний, и она говорит, что они катались по полу и лаяли, как собаки!

- Прямо здесь в Корсоре?

- Именно так! Но и это не самое худшее! Летом они бе­рут людей на берег Стор-Баэльта - даже приличных членов церкви - и запихивают их под воду. Они называют это кре­щением, как будто их не крестили в младенческом возрасте в подобающей церковной обстановке!

Эрна откинулась на спинку кресла и осмотрела комнату.

- Вас почти не видно в последнее время, - сказала она, - кроме, как в школе. Чем вы занимаетесь по вече­рам?

Вопрос Эрны застал меня врасплох.

- О, я усиленно изучаю Библию, - сказала я, - и мо­люсь.

- Изучаете Библию и молитесь? - Эрна с изумлением посмотрела на меня, - послушайте моего совета: не пере­усердствуйте в этом! А то вы закончите когда-нибудь, как мисс Сондерби - и одной такой личности, как она, более чем достаточно среди преподавателей.

После того, как Эрна ушла, я подождала, пока она за­вела свой мотоцикл. Затем я вернулась в гостиную и снова встала на колени. Но барьер казался ещё более непроби­ваемым. Внутри я всё слышала слова предупреждения Эрны: «Послушайтесь меня и не переусердствуйте!»