Путешествие. На следующее утро я встретилась с Китти на цент­ральном железнодорожном вокзале Копенгагена

Н а следующее утро я встретилась с Китти на цент­ральном железнодорожном вокзале Копенгагена. Сквозь толпу пассажиров, спешащих во всех направлени­ях, и носильщиков, толкающих тележки с огромными чемо­данами, мы пробрались к поезду, идущему в Марсель. Провожать Китти пришло с полдюжины её друзей, и она высунулась из окна, ведя оживлённый разговор, знаки пре­пинания в котором, временами, проставлял выходящий со свистом пар локомотива. Я стояла в купе за её спиной, ста­раясь выглядеть бодрой, но внутренне я остро осознавала, что меня никто не провожал.

- Почему кто-то должен быть? - напомнила я себе, - Китти - она миссионер по назначению, и она возвращается на своё поприще. А ты не настоящая миссионерка, ты про­сто...

Я сделала паузу, не сумев закончить фразу даже в уме. Меня не посылала ни церковь, ни миссионерское об­щество, так что я не могла быть миссионеркой. Кто же я та­кая на самом деле?

Прозвучали последние гудки, и поезд тронулся в путь. Мы с Китти уселись на двух боковых сидениях, друг напро­тив друга.

- Вот теперь мы действительно движемся по своему пути! - заметила Китти, поправив свои гребешки. Я снова поймала себя на том, что сравниваю её положение со сво­им. Она совершала повторное путешествие, возвращаясь на устроенный миссионерский участок в стране, которую хорошо знала. Но для меня путешествие было первым ша­гом в совершенно новом и незнакомом мире.

Я попыталась не поддаваться парализующему чув­ству страха, надеясь, что Китти не подозревает о моих внутренних переживаниях. Непроизвольно я крепче сжала свою сумку. В ней был мой паспорт, билет на судно в Алек­

сандрию и 180 долларов туристических чеков. В конце кон­цов, я подумала - Китти будет со мной до Александрии, а в Иерусалиме у меня есть Ида Густафссон.

Когда наступила ночь, мы пошли в спальный вагон тре­тьего класса. Некоторое время неумолимый стук колёс по­езда, на полных парах летящего по своему пути на юг, не давал мне заснуть, но, наконец, я заснула. Вдруг я оказа­лась перед большим письменным столом. Напротив меня сидел смуглолицый мужчина. Он упирался локтями в стол, а руками поддерживал подбородок. Его чёрные глаза нео­трывно смотрели на меня, как бы ожидая ответа на вопрос. Не выдержав его взгляда, я отвела глаза и увидела стран­ный предмет, находившийся на углу его стола. Он имел форму усеченного конуса, был сделан из плотной красной материи, а с боку свисала чёрная шёлковая кисточка, зак­реплённая сверху. Все ещё чувствуя на себе взгляд муж­чины, я попробовала ответить на его вопрос, но у меня пересохло в горле, и я не находила нужных слов.

Вдруг поезд качнулся, и я увидела перед своими гла­зами покачивание шторок моего спального места. Я осоз­нала, что это был сон. Однако осознание этого не развеяло эмоционального впечатления от видения. Я не могла забыть ни смуглых черт лица мужчины за столом, ни взгляда его чёрных глаз, ни странный красный головной убор с чёрной шёлковой кисточкой. Я не могла избавиться от чувства смущения и беспомощности. Заснуть я смогла только час спустя.

На следующий день я рассказала Китти о своём сне, но она точно также не поняла его, как и я, кроме того что моё описание красного предмета напоминало ей головной убор, называемый тарбуш, который носят чиновники в Египте.

Приехать в Марсель и сойти с поезда - это было неко­торым облегчением. Мы с Китти знали всего лишь несколь­ко слов по-французски, но нам удалось поймать такси и доехать до маленькой гостиницы, расположенной непода­лёку от порта. Нам предоставили пустую комнатушку с дву­мя кроватями.

- Не очень-то и чисто, - заметила Китти, - но это впол­не подойдёт на пару ночей, пока мы не сядем на корабль, идущий в Александрию.

На следующее утро мы пошли в контору Томаса Кука, чтобы подготовить всё для посадки на судно, которое долж­но было отплыть на следующий день. На своём несовер­шенном английском я объяснила клерку, что я собиралась сойти в Александрии, и он попросил меня показать мой паспорт.

- Если вы хотите сойти в Египте, вам нужна виза от Египетского правительства. Вам не разрешат сойти с судна без неё, - сказал он.

- Где я могу получить эту визу? - спросила я.

Клерк дал мне адрес египетского консульства.

Оставив Китти в конторе Кука, я сама села на такси и

поехала в консульство. После небольшого ожидания, меня пригласили пройти в кабинет консула.

- Доброе утро, мадам, - сказал он по-английски, - чем могу быть полезен?

- Доброе утро... - начала я, но слова застряли у меня во рту. Передо мной за столом сидел тот самый мужчина, которого я видела во сне в поезде две ночи тому назад. Вне всякого сомнения, это были те же самые смуглые чер­ты и чёрные глаза, в упор смотревшие на меня. Автомати­чески я посмотрела на дальний угол стола, но даже до того, как я это сделала, я внутренне была уверена, что там уви­жу. Так оно и было! Там находился этот странный головной убор красного цвета с черной шёлковой кисточкой! Все де­тали были точно такими, как я видела их во сне.

Усилием воли я перевела свой взгляд снова на консу­ла, чувствуя, что он всё ещё ожидает от меня ответа на свой вопрос. Наконец, я заставила себя сказать:

- Мне нужна виза. Я еду в Палестину, и мне нужна виза, чтобы сойти на берег в Палестине.

Я раскрыла свою сумку, затем достала свой паспорт и дала его консулу.

Он просмотрел мой паспорт и сказал:

- Мы не можем дать вам визу здесь. Мне придётся пи­сать в Каир.

- Это займёт не слишком много времени?

- Примерно две недели. Может быть, больше.

- Две недели! - воскликнула я, - но я не могу ждать две недели, моё судно отходит завтра.

Я начала чувствовать то же самое, что и во сне, только намного сильнее. У меня в горле пересохло, а горло стало как свинцовое.

- Помогите мне, пожалуйста!

- Мадам, я ничего не могу сделать.

Взгляд чёрных, неумолимых глаз по-прежнему был на­правлен прямо на меня.

- Но вы не понимаете! - сказала я, - если я не сяду на это судно, я останусь здесь в Марселе одна. Я здесь ни­кого не знаю. Я просто... - Я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами, и замолчала.

- Повторяю, мадам, я ничего не могу сделать.

Консул протянул мой паспорт. Как загипнотизирован­ная, я взяла паспорт из руки консула и вышла из кабинета.

Я постояла несколько минут на тротуаре, пытаясь взве­сить обстановку. Наконец, так ничего не придумав, я взяла такси и поехала в контору Томаса Кука. Китти не было вид­но. Она, наверное, всё сделала и вернулась в гостиницу.

Я рассказала клерку, что случилось в египетском кон­сульстве.

- Без визы вы не можете сесть на судно, идущее в Александрию, - сказал он, - я могу вам только посовето­вать сесть на судно, которое идёт из Марселя в Тель-Авив.

При упоминании Тель-Авива моё сердце забилось быс­трее. Изучая карту в Корсоре, я знала, что это порт на бе­регу Палестины, который был даже ближе к Иерусалиму, чем Александрия.

- Есть ли какое-то судно, которое отходит в ближайшее время? - спросила я.

Клерк посмотрел в расписание:

- Через неделю отходит французское судно, - сказал он, - порт назначения - Тель-Авив. Но на своём пути оно будет заходить в разные порты. Мы можем достать вам би­лет на это судно.

- Сколько будет стоить проезд отсюда до Тель-Авива?

Клерк снова посмотрел в расписание:

- Сорок шесть долларов.

- Могу ли поменять свой билет с судна на Александ­рию на судно в Тель-Авив?

- К сожалению, мадам, - ответил клерк, - но мы не имеем права обменять ваш билет в Александрию или воз­местить его стоимость.

Как видно, у меня не было выбора. Мне нужно было купить билет на французское судно, идущее в Тель-Авив. Я вынула портмоне с туристическими чеками и тщательно отсчитала 70 долларов. Я заплатила 46 долларов за билет, а остальные 24 я поменяла на французские деньги. Если мне удастся тратить не больше четырех долларов в день, то мне хватит на эту неделю, которую я буду вынуждена провести в Марселе. Но когда я вкладывала своё портмоне с туристическими чеками обратно в сумку, оно было жалко тонким. Я лишилась уже более трети моих денег!

Вернувшись в гостиницу, я рассказала Китти, что слу­чилось. Когда я закончила свой рассказ, она немного по­молчала, поправляя свой черепаший гребень. Наконец, она нарушила молчание:

- Трудно понять, почему Бог иногда допускает подоб­ные вещи, но, по крайней мере, Лидия, ты можешь быть уверена в одном - Бог показал тебе заранее, что должно было случиться.

- Значит, ты считаешь, что мой сон действительно был от Бога?

- Конечно. Если Бог показывает тебе заранее все под­робности ситуации, которая тебе предстоит, тогда ты зна­ешь, что Он держит эту ситуацию под контролем, как бы ни расстраивались твои планы.

Я охотно приняла объяснение Китти. Это был как свет­лый луч надежды в тёмном облаке разочарования, которое покрыло меня. Мой ум начал приспосабливаться к новой ситуации. Я направилась к шаткому столику, стоящему воз­ле окна, и написала письмо Иде Густафссон, - той шведке, которая обещала встретить меня по прибытии в Палестину. В этом письме я объяснила неожиданные перемены в моих планах. Я написала ей название того французского судна, на которое у меня было забронировано место, с указанием ожидаемого времени прибытия в Тель-Авив. Сможет ли и успеет ли она встретить меня там? На то, чтобы получить от неё ответ в Марселе, времени уже не было.

Китти пошла вместе со мной на почту. Чиновник, кото­рый говорил по-английски, сообщил нам, что недавно ввели авиапочту в Палестину. Это давало моему письму возмож­ность дойти до мисс Густафссон заблаговременно. Выйдя из почты, мы пошли погулять в районе порта, останавлива­ясь, чтобы поглазеть на витрины магазинов и переводя французские франки в датские кроны.

На следующий день после ланча, я проводила Китти на корабль и помогла ей донести ручной багаж в каюту. Там было только две койки, и одна из них, над койкой Китти, была свободной. Несомненно, это было то место, которое должна была занять я. Когда Китти поместила свой багаж, мы преклонили колени возле койки Китти и предали друг друга Божьему попечению и покровительству.

В четыре часа дня прозвучал колокол, предупреждая, что все посетители должны сойти на берег. На палубе Китти обняла меня в последний раз и подождала, пока я сойду на берег. Стоя на причале, я видела её на палубе. Она сло­жила руки рупором, видимо, пытаясь мне что-то сказать, но мы были слишком далеко друг от друга, чтобы я могла ус­лышать её.

Наконец, издав несколько гудков и выпуская клубы чёрного дыма из своих труб, её пароход начал медленно отходить. Я махала Китти столько, сколько могла видеть её, но через несколько минут корабль развернулся, и я по­теряла её из виду. Я всё ещё следила за судном, пока оно выходило из порта в открытое море. Наконец, оно преврати­лось в чёрный силуэт на фоне неба, освещённого после­дними лучами заходящего солнца.

Вдруг меня охватило чувство жуткого одиночества. Расставшись с Китти, я потеряла последний контакт с Дани­ей. Я никого не знала здесь - я была абсолютно одна в чу­жом городе и чужой стране, языка которой я не понимала. Мне предстояло провести шесть дней в пустой гостиничной комнате. До того момента, я не представляла себе, что та­кое на самом деле одиночество. Теперь же одиночество окутало меня как сырой воздух сумерек. Я начала мелко дрожать.

Мои мысли вернулись в Данию. А что сейчас делает мама? Я представила себе, как она мягко раскачивается в своём кресле в такт с ритмичным звуком вязальных спиц в руках. Так привычно было услышать её голос: «Моя ма­ленькая девочка, разве ты не видишь, что уже стемнело? Немедленно возвращайся в гостиницу!»

Я вдруг поняла, что на самом деле стемнело. У себя дома, в северном климате Дании, я никогда не замечала, чтобы темнело так быстро. Но вот я оказалась совершенно одна, одинокая женщина в темноте портового района незна­комого города. Как можно быстрее я направилась в сторону своей гостиницы, в центральную часть города.

На полпути в гостиницу я услышала за собой тяжёлые шаги. Затем грубый голос что-то сказал по-французски, и я почувствовала на своей талии руку мужчины. Инстинктивно я повернулась и сказала по-датски: «Оставьте меня в по­кое!»

Передо мной стоял плотный мужчина в матросской форме. За те несколько секунд, показавшиеся мне вечнос­тью, что я смотрела ему в лицо, я почувствовала запах ал­коголя из его рта. Моё сердце бешено колотилось. Затем он передёрнул плечами и убрал свою руку.

У меня возникло сильное желание побежать, но я не осмелилась показать, как мне было страшно. Я прошла метров пятьдесят и снова оглянулась. Мужчина всё ещё смотрел в моём направлении, но не пытался преследовать меня. Пять минут спустя, с румянцем на щеках и запыхав­шись, я вернулась в гостиницу.

Я упала на колени возле кровати и попыталась молить­ся, но не находила слов. Из моего горла вырывались рыда­ния. Наконец, я успокоилась, и ко мне пришла глубокая внутренняя тишина. Время как будто замерло. Не было ни прошлого, ни будущего. Я будто повисла в вечном сейчас.

После безвременного состояния внутренней тишины с моих губ сами собой начали сходить слова на незнакомом языке. С удивлением я поняла, что я не проговаривала их, а пела - с мелодией, напоминающей средневековые цер­ковные распевы. Хотя я не понимала слов, но была уверена в теме. Это было поклонение и радость, даже триумф. Я встала с коленей и начала ходить, с поднятыми руками и словами песни на устах.

К тому времени я уже привыкла говорить на незнако­мом языке. Фактически, я делала это всякий раз, когда мо­лилась. Но вот в первый раз Дух Святой дал мне не просто слова, которые я не понимала, но и мелодию, которую я никогда раньше не слышала. Конечно, это было ещё одним доказательством, - если оно было нужно, - что всё это не было плодом моего ума. И действительно, своим умом я всё ещё не понимала, почему это я славила Бога таким триумфальным пением в этой пустой маленькой комнате. Внешне ничего не изменилось, и, тем не менее, страх и одиночество внутри уступили место миру и радости.

Я взяла свою Библию, лежавшую на ночном столике, намереваясь ещё раз прочитать мой любимый стих из По­слания к Римлянам, который начинался словами: «Так же и Дух подкрепляет нас в немощах наших». Однако мой взгляд упал на два стиха ниже: «Притом знаем, что любя­щим Бога, призванным по Его изволению, всё содейству­ет ко благу» (Послание Римлянам 8: 28).

«Призванным по Его изволению», - эти слова относи­лись ко мне! Покинуть Данию и предпринять это путеше­ствие меня побудил Бог. Я старалась найти и исполнить Его цель для своей жизни. Но если так... Тогда всё, что про­изошло со мной, будет мне на пользу! Разочарование, за­держка, непредвиденные расходы, одиночество - всё это было допущено моим Небесным Отцом для моего блага! Вот действительно повод для прославления и радости - та­кое объяснение мой ум мог понять, но по порядку Божьему мой дух начал радоваться прежде, чем мой ум понял при­чину.

На протяжении оставшегося времени в Марселе мой гостиничный номер стал местом моего молитвенного уеди­нения. Он больше не казался ни пустым, ни одиноким. Он стал дышать святостью. Каждый день я проводила целые часы, - то прославляя, то молясь, то распевая - то на не­знакомом языке, то на моём родном.

В такой атмосфере молитвы я начала понимать те мно­гообразные способы, которыми Бог защищал меня и забо­тился обо мне. Через сон в поезде Он показал мне, что Он знает будущее вплоть до мельчайших подробностей, хотя я этого и не знала. Затем, в момент одиночества в порту, Он заговорил со мной голосом матери. Разве можно было яс­нее показать нежность Его любви ко мне! Наконец, Он за­щитил меня от незнакомца на улице.

Более того, я поняла, почему Бог допустил изменения в моих планах. Многие годы я была настолько уверена в себе, настолько сильна своей собственной мудростью и рассуждениями. Это сослужило хорошую службу в моей преподавательской карьере, но было препятствием в моей новой жизни верой. Теперь же с меня была сброшена моя самонадеянность, и я зависела от милости и верности Бо­жьей. Мне больше не нужно было зависеть от моих соб­ственных суждений в планировании каждого предстоящего шага. Я была согласна вложить свою руку в руку Божью и позволить Ему вести меня день за днём, и шаг за шагом.

Французское судно отплыло точно в полдень, в поне­дельник 8-го октября 1928 года. Я оставалась на палубе, наблюдая, как очертания Марселя пропадали за горизон­том. Как это было увлекательно снова оказаться на пути в

Иерусалим! Но я знала, что уроки, усвоенные в Марселе, стоили того времени, которое я там провела.

Я сразу же узнала, что на корабле никто не понимал по- датски. Это означало, что мне предстояло каждый день го­ворить по-английски. Большинство членов команды были французами, а большинство пассажиров - арабами из раз­ных регионов Ближнего Востока, и почти все говорили по- английски. Когда временами мои английские фразы казались им странными или же мой сильный датский акцент было трудно понять, они вежливо старались не показать этого.

Я подружилась с одним торговцем из Аммана, который начал учить меня арабскому языку. Это был первый араб, которому я попыталась засвидетельствовать о своей вере.

- Как по-арабски звучит имя Иисуса? - спросила я его.

- Я-су-а - ответил он.

- А как называется вот это? - спросила я, прикасаясь к двери.

- Баб - ответил мой спутник.

Я уже знала, что по-арабски Бог был Аллах.

- Я-су-а баб Аллах, - сказала я ему, показывая на небо, - «Иисус - дверь к Богу».

Он вежливо улыбнулся и кивнул головой.

Наше путешествие на восток было спокойным. Мы за­ходили в различные порты на северном побережье Среди­земного моря, а также в один порт на Эгейских островах. Многие названия напоминали о миссионерских путешестви­ях Павла.

Большую часть времени я проводила, изучая карту Святой Земли, купленную в букинистическом магазине в Дании. Я заметила, что главная дорога из Тель-Авива на восток в Иерусалим вилась через горы. Согласно шкале на карте, расстояние было примерно восемьдесят километров. Больше всего гор было возле Иерусалима. Мне вспомни­лись слова псалмопевца: «Горы окрест Иерусалима, а Господь окрест народа Своего отныне и вовек» (Псалтирь 124: 2).

Наш корабль пришвартовался в Тель-Авиве в четверг после полудня, 18-го октября. Стоя у поручня судна, я впервые увидела Святую Землю своими глазами. Гавань подо мной была завалена клетками и тюками, между кото­рыми бегали моряки и носильщики, жестикулируя и крича друг на друга на языке, который я приняла за арабский. На­против стоял длинный растянутый навес с надписью: «Та­моженная и иммиграционная служба». Внизу были надписи на языках, мне незнакомых. На арабском и иврите? Должно быть так...

Встав на цыпочки, я взглянула поверх крыши навеса на разношерстную толпу, стоявшую на открытом участке песчаной земли. Была ли там мисс Густафссон? Опреде­лить было трудно.

Один из матросов помог мне снести багаж с судна под таможенный навес. Мой первый разговор был с офицером иммиграционной службы.

- Вы из Дании? - спросил он, - туристка?

Я кивнула. Он пролистал мой паспорт, затем поставил печать на свободном пространстве.

- Я поставил вам туристическую визу, действительную шесть месяцев, - объяснил он. В углу печати, я заметила слова маленькими буквами: без права на работу.

Затем таможенный офицер попросил меня открыть два главных предмета моего багажа - чемодан с одеждой и плетёный сундук с постельным бельём и несколькими предметами столового серебра и кухонной посуды. Поко­павшись немного в сундуке, офицер пометил оба предмета багажа синим мелком и разрешил мне пройти.

Через минуту я стояла на улице с багажом возле ног. Первое, что бросилось мне в глаза, это был мужчина в ра­зорванной тунике, который лежал у стены под навесом. Кожа на его ногах была изъедена открытыми ранами. Заме­тив, что я смотрю на него, он протянул ко мне руку, которая заканчивалась красной грубой культей. Он монотонно буб­нил одно и то же слово: «Бакшиш, бакшиш, бакшиш». Я не могла отвести взгляда от его ран и изувеченной руки. Может быть, что это проказа? Прямо здесь, на открытом воздухе, без всякой перевязки и с роящимися мухами!

Я открыла сумку, чтобы достать монету, и поняла, что у меня были только французские деньги. Не успела я решить, что же делать дальше, как меня обступили оборванные уличные мальчишки, одновременно орущие и жестикулиру­ющие. Один тыкал мне в лицо открыткой, другой держал поднос с безделушками и сувенирами, третий склонился у моих ног, готовый почистить мои туфли. Краем глаза я заме­тила высокую пожилую женщину с седыми волосами стального цвета, которая спешила в нашем направлении. «Она похожа на шведку», - подумала я про себя.

- Вы мисс Кристенсен из Дании? - спросила эта дама по-шведски, умело оттеснив мальчишек в сторону.

- Да, - ответила я по-датски, - я Лидия Кристенсен. А вы, наверное, мисс Густафссон? Как это любезно с вашей стороны встретить меня!

- Добро пожаловать на Святую Землю! - сказала мисс Густафссон, пожимая мою протянутую руку своими костля­выми пальцами.

- Как прошло ваше путешествие? - не дождавшись моего ответа, она продолжила, - если мы хотим еще сегод­ня попасть в Иерусалим, то нам нельзя терять времени. Подождите здесь с вещами, пока я найду такси.

Ожидая возвращения мисс Густафссон, я наблюдала за открывающейся передо мной картиной: прокажённый, оборванные мальчишки, рой мух, песок с валяющимися то тут, то там пустыми банками и гниющими фруктами. Над всем этим витал незнакомый запах, от которого меня не­много мутило. Самым неподходящим названием для всего этого было Святая Земля.

Скоро мисс Густафссон вернулась с такси. Последовал длинный разговор на арабском языке между нею и водите­лем. Я поняла, что они спорили о цене поездки в Иеруса­лим. Они говорили так, как будто были сердиты. Я подумала, что дело может дойти до драки, но, в конце кон­цов, они достигли соглашения. «Может быть, для арабского

языка это нормальный разговор?» - спросила я саму себя.

Водитель погрузил мои вещи в багажник, и мы отправи­лись в Иерусалим. Окрестности Тель-Авива мы покидали уже в сумерках. И снова, как это было в Марселе, резкое наступление темноты стало неожиданностью для меня. Только что сияло солнце, и вот, через несколько минут всё стемнело. Я обратила внимание, что как только начало смеркаться, улицы как будто вымерли. Даже когда мы про­езжали крупные поселения, в которых были дома с обеих сторон, там никого не было видно.

Как только мы покинули Тель-Авива, больше не было никакого уличного освещения, даже в городах. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела, что все окна защище­ны деревянными ставнями. Иногда сквозь щели в ставнях пробивались слабые лучи света, но этот слабый свет только усиливал, а не рассеивал, окружающую тьму. Я невольно сравнила это с яркостью и безопасностью любого, даже маленького, датского городка ночью, и сразу же заскучала по дому.

- Почему на улице никого нет? - спросила я.

- О, все сидят дома после захода солнца! - воскликну­ла мисс Густафссон, - ведь могут напасть и ограбить, или даже убить! - она засмеялась высоким нервным смешком.

- Разве здесь нет полиции для защиты населения? - спросила я.

- Полиция есть, по британскому образцу, и весьма на­дёжная, в колониальном смысле. Но если на вас нападут на улице ночью, они, скорее всего, сделают вид, что в этом виноваты вы сами, выйдя на улицу в столь неподхо­дящее время! Наследство со времён турецкого владыче­ства, - и снова этот напряжённый смешок!

Дорога начала подниматься вверх, и я стала различать тёмные очертания гор с обеих сторон. «Мы, должно быть, начинаем восходить в Иерусалим», - подумала я. Мое сер­дце начало биться немного быстрее. Спустя некоторое вре­мя дорога начала набрасывать петли, как будто постоянно складываясь вдвое.

- Эти повороты известны как «Семь сестёр», - объяс­нила мисс Густафссон, - мы уже недалеко от Иерусалима.

Я различала чёрный горный массив с одной стороны дороги, и отвесный обрыв в бездонную пропасть - с другой стороны. Водитель входил в повороты вдоль самого края дороги. Каждый раз, когда мы поворачивали, машина, исто­чая гарь паленой резины, начинала истошно гудеть, скри­петь, раскачиваться и давать крен. Время от времени мисс Густафссон наклонялась вперёд к водителю.

- Швоя, швоя! - настойчиво повторяла она, - швоя, швоя!

Затем она повернулась ко мне и объяснила: «Это самое первое слово, которое вам нужно выучить, если вы едете на такси в этой стране. Оно означает «медленно» или «осто­рожно». Я повторила эту фразу несколько раз про себя, чтобы воспользоваться ей в будущем.

Я устала за этот день и начала дремать. Меня разбуди­ла мисс Густафссон, которая сказала:

- Это пригород Иерусалима. - Я сразу же проснулась.

- Мы на Яффской дороге, - добавила мисс Густафс­сон, - Она приведёт нас прямо в центр города.

Воздух был тихий, а небо безоблачное. К этому време­ни можно было видеть месяц новолуния, который прибав­лял немного света к сиянию десятков тысяч звёзд, и очертания домов были видны удивительно отчетливо.

- Как всё спокойно! - заметила я, - а дома кажутся та­кими основательными!

- Они действительно прочные, - ответила мисс Густаф­ссон, - они построены из тёсаного камня. В черте города разрешается строить только из него.

Она наклонилась вперёд и что-то сказала водителю по- арабски.

- Я попросила его поехать немного другим путём, - объяснила она, - мы поедем в северную часть Старого Го­рода и вдоль западной стены мимо Яффских ворот. Это бу­дет хорошим началом вашего знакомства с Иерусалимом.

Чуть дальше, дорога стала шире.

- Площадь Алленби, - объяснила мисс Густафссон, - вон та тёмная масса камня прямо перед нами - стена Ста­рого Города.

Я напрягла зрение, чтобы рассмотреть ряды тёсаного камня, поднимающиеся в виде изломанной линии на фоне ночного неба. Такси сделало крутой поворот вправо, и при­мерно четыреста метров мы ехали вдоль тёмной стены сле­ва от нас. «Какое странное сочетание тишины и силы, - подумала я, - начинаешь чувствовать себя почти захватчи­ком».

Мисс Густафссон коснулась моей руки и показала на­лево:

- Слева от нас Башня Давида, - сказала она, - там Яффские ворота. Но, конечно, после захода солнца они зак­рыты.

Вскоре после этих ворот такси повернуло направо, проехало через мост и две или три возвышенности.

- Это Талбих - район, где я живу, - сказала мисс Гус­тафссон. Она снова обратилась к водителю по-арабски.

Наконец, мы остановились перед узким прямоугольным зданием. Водитель выгрузил мой багаж на тротуар, и мисс Густафссон отсчитала немного денег в его руку.

Ни снаружи, ни внутри здания не было ни проблеска света, но мисс Густафссон свет был и не нужен. Подхватив мой чемодан, она направилась к массивной железной две­ри, находящейся на одном уровне с тротуаром. Я последо­вала за ней, обеими руками держа перед собой свой плетёный сундук.

Мисс Густафссон вытащила из сумки большой желез­ный ключ и открыла дверь. Пошарив немного в коридоре, она нашла несколько спичек и зажгла керосиновую лампу. Держа лампу в левой руке, она повела меня в гостиную. На полу лежал потрёпанный коврик. Мебель была в викториан­ском стиле, тёмная и пыльная. Воздух был затхлый и отда­вал каким-то неопределённым запахом, который напомнил мне комиссионный магазин.

- Моя спальня вон там, - сказала мисс Густафссон, по­казывая на полуоткрытую дверь в другом конце, - вам я постелю здесь на диване.

Она достала две узкие простыни и постелила их поверх дивана. Затем она накрыла их вылинявшим лоскутным по­крывалом. Я ничего не ела и не пила с самого завтрака, и мне очень хотелось пить.

- Можно ли мне выпить стакан воды? - спросила я.

Мисс Густафссон посмотрела на меня, как будто я по­просила что-то совершенно неуместное:

- Вода? - сказала она, - конечно нельзя! Вода зараже­на. Если вы её выпьете, вы заболеете.

Ну да ладно. Я так устала, что могла уснуть, невзирая на жажду.

- Может быть, открыть окно, - предложила я, - здесь так душно.

И снова мисс Густафссон бросила на меня такой взгляд своих чёрных глаз, который усиливал значение её слов:

- Открыть окно? - сказала она, - да ни за что! Вползут змеи!

У меня по спине пробежала дрожь:

- Разве здесь есть змеи?

- Конечно! И это ещё не всё!

В конце каждой ремарки раздавался этот странный, пронзительный смешок. Он начинал действовать мне на не­рвы. «Зараженная вода! Змеи, спрятавшиеся за окнами! - сказала я про себя, - что ещё?» Но мне было так неприят­но, что я не стала задавать других вопросов.

Как только я вытянулась на диване, мисс Густафссон пошла в свою комнату, захватив с собой лампу. Я услыша­ла, как через несколько минут она её погасила.

Я лежала в темноте, безуспешно стараясь не обращать внимания на блюдо, стоявшее на столе в углу комнаты, на котором лежал гранат. О, если бы я могла очистить его и сделать один-два глотка сока, то я бы продержалась до утра. Я украдкой встала с дивана и на цыпочках пошла к столу. Когда я протянула руку за гранатом, то зацепила ру­кавом своей ночной рубашки глиняную вазу на ближайшем углу стола. Она упала на каменный пол, с ужасным грохо­том и разбилась на куски. Из дальней комнаты раздался душераздирающий крик, и через мгновение белый силуэт ночной рубашки мисс Густафссон появился на фоне черно­го дверного проёма её спальни.

- Воры! - кричала она, - Воры! Грабят!

- Нет, мисс Густафссон, - попыталась я её успокоить, - никто никого не грабит. Я пыталась подойти к столу и разби­ла вазу. Извините!

- О, это вы! - сказала она, - благодарение Богу! Я за­была, что вы здесь.

Она вернулась в свою комнату, а я продолжила ша­рить в темноте, пока не нашла этот гранат. У меня не было ножа, чтобы разрезать его, но я впилась ногтями в кожуру, и мне удалось разломать его при помощи ногтей и высосать немного кисловатого сока.

Я вернулась на цыпочках к дивану и легла. Хотя я и ус­тала, но не могла расслабиться. Я думала о мисс Густафс­сон. Были ли её страхи реальными? Или же это были просто фантазии ума, как результат многолетней жизни в одиноче­стве в Иерусалиме? Сколько же выдержат мои нервы?

В то же время было совершенно ясно, что условия мисс Густафссон были рассчитаны только на одного чело­века. Её узкий, набитый соломой диван не мог заменить кровати.

Я начала непроизвольно молиться: «Господи! Если у Тебя есть ещё одно место - то, которое Ты выбрал для меня, пожалуйста, приведи меня туда поскорее!»

Но с чего же я могла начать поиски? Кроме мисс Гус­тафссон, я не знала ни имён, ни адресов во всём городе. На меня опустилось облако тёмных эмоций - одиночество, тоска по родине, незащищённость - в придачу ко всему, усиленное затхлым воздухом гостиной мисс Густафссон.

Наконец, я заснула беспокойным сном. Но во сне я увидела себя, едущей в такси по дороге с сумасшедшими поворотами, преследуемая фигурой в белом, всё время кричащей: «Воры! Воры! Воры!»