![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Первое задание
ятница после Рождества была серым и промозглым днём. Не успела я закончить свой ланч, как услышала чьи-то шаги по каменной лестнице, ведущей во двор. Я выглянула в окно и успела заметить пару ног в брюках. Тут же раздался стук в дверь. Открыв дверь, я очутилась лицом к лицу с бородатым мужчиной среднего роста лет тридцати. На нём был потрёпанный костюм в европейском стиле, а на голове традиционная еврейская ермолка (шапочка-кипа). - Добрый день, - сказал он, - вы мисс Кристенсен? От удивления я ничего не сказала и только кивнула. Откуда он узнал моё имя? - Моя фамилия Кохен, - продолжил он, - Элиэзер Ко- хен. У нас с женой умирает дочь. Я пришёл, чтобы попросить вас взять ребёнка. По-английски он говорил медленно и с трудом. - Умирающий ребёнок? - сказала я, - но я не разбираюсь в детях. Откуда вы вообще узнали обо мне? - Мы с женой верим в Бога. Мы молились: «Боже, покажи нам, что делать!» - Мужчина сложил свои руки как бы для молитвы и поднял глаза вверх. - Сегодня утром моя жена встретила слепую женщину у Яффских ворот, и та сказала, что в Иерусалим приехала очень добрая мадам из Дании, и живёт она в подвале этого дома? Разве это не вы? Нижмех! Но почему она дала моё имя этим людям? Вслух я сказала: - То, что я приехала из Дании, правда, но я вовсе не медсестра или что-то в этом роде. - А зачем вы тогда приехали? Разве не для того, чтобы помочь нам? - В голосе мужчины прозвучало отчаянье. Именно этот вопрос я задавала себе самой сотни раз: «Зачем я приехала?» Но разве Бог просил меня заботиться об умирающем ребёнке в этом голом полуподвальном помещении? - Конечно, я не хочу быть бесполезной, - сказала я, - но я не в состоянии что-то сделать для вас. У меня нет места для вашего ребёнка - нет лекарств, нет еды и нет денег, чтобы купить всё это! Вам нужно отвезти ребёнка в больницу. - Мы уже делали это, - ответил мужчина, - но её не взяли в больницу. Там сказали, что не могут ничем ей помочь. Её сестра-близнец умерла два месяца назад, и вот теперь пришла её очередь! Это повредило ум моей жены. Она не может больше выдержать это! - Господин Кохен, - сказала я, - не в том дело, что я не хочу помочь. Я просто не знаю, что я могла бы сделать. В этот момент я заметила выражение его глаз, точно такое же пустое и безнадёжное, как у тех людей в похоронной процессии. - По крайней мере, дайте мне немного времени, чтобы помолиться об этом. Если я пойму, что могу сделать хоть что-то, то я приду к вам. Где вы живёте? Он рассказал мне, как найти его дом, и я пообещала связаться с ним, если усмотрю какой-то способ, чтобы помочь им. Мужчина неохотно собрался уходить. На середине каменной лестницы он повернулся и сказал: - Пожалуйста, не ждите слишком долго! Через несколько минут пришла моя учительница арабского, но мне было очень трудно сосредоточиться. В конце урока я заплатила ей те два доллара, что я была ей должна за неделю. Когда она ушла, я вывалила на стол содержимое своего кошелька и посчитала: восемьдесят шесть центов. Это всё, что у меня осталось! Вскоре пришла Нижмех, чтобы повторить со мной урок арабского. - Нижмех, ты встретилась с еврейкой возле Яффских ворот и сказала ей, что я возьму её ребёнка? - Ну, я действительно встретила там одну женщину сегодня утром, которая по выговору походила на еврейку. Она сильно печалилась о своём ребёнке, и я рассказала ей о вас. - Но, Нижмех, почему ты решила, что я могу помочь ей? - Мисс Кристенсен, я много лет молилась, чтобы Бог послал кого-нибудь позаботиться о бездомных детях этого города. Я верю, что вы и есть этот человек. Я с изумлением посмотрела на неё. - Я, Нижмех? Но ведь в Иерусалиме наверняка есть приюты? - Да. Большие детские дома. Но я не знаю ни одного такого места, которое я могла бы назвать домом, где ребёнок мог бы почувствовать, что его любят и не отвергают. - Но, Нижмех, у меня нет места даже для одного ребёнка - нет денег, нет миссии, которая бы поддерживала меня... Нижмех встала и стала на ощупь добираться к двери: «Я буду продолжать молиться». Вскоре я услышала, как она шла вверх по лестнице, постукивая своей тросточкой. - Но это безумие, - сказала я сама себе, - даже в больнице отказались взять этого ребёнка. Что я могу сделать? Раздумывая над этим, я вспомнила отрывок, который я подчеркнула сегодня утром. Я открыла свою Библию и нашла последнюю главу Послания Иакова. Пять стихов, с 14го по 18-й, были подчёркнуты зелёным карандашом - цвет, который я использовала для молитвы. Одно предложение так и бросалось в глаза: ««И молитва веры исцелит болящего...» (ст. 15). Говорил ли мне Бог, что молитва в состоянии спасти жизнь этого ребёнка, даже если все человеческие ресурсы исчерпаны? Почти опасаясь ответа, который я могла получить, я склонила свою голову над столом и сказала: «Господи, пожалуйста, покажи мне, есть ли Твоя воля на то, чтобы я взяла этого ребёнка». Последовало несколько минут тишины. Затем мне вспомнилось одно единственное предложение из притчи Христа об овцах и козлах: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Евангелие от Матфея 25: 40). Слова были так ясны и понятны, как будто Сам Господь сказал их мне вслух. Я посмотрела на часы - было почти четыре часа дня. Оставалось чуть меньше часа до начала наступления сумерек. Сегодня слишком поздно, чтобы искать дом г-на Ко- хена. Я пойду туда, как только рассветёт. Но я услышала ещё один голос - голос г-на Кохена, когда он повернулся и посмотрел на меня со ступенек лестницы: «Пожалуйста, не ждите слишком долго!» Я подошла к окну, пытаясь решить, что же делать. Драгоценные минуты дня уплывали. Среди всех противоречивых мыслей, которые одолевали меня, я не могла избавиться от одной: если ребёнок умрёт сегодня вечером, то отвечать перед Богом буду я. - Господи, помоги мне не подвести Тебя, - прошептала я. Затем я схватила своё пальто и начала подниматься по лестнице, застёгивая пальто на ходу. Почти бегом я дошла до Яффских ворот и площади Ал- ленби. Оттуда мне пришлось идти медленнее, отыскивая те ориентиры, которые г-н Кохен дал мне. Примерно через километр я прошла мимо большого здания справа, над которым развевался флаг Великобритании. Видимо, здание суда. Здесь должна быть улица направо. Ага, вот и она! Дом г-на Кохена был третьим слева. Поднявшись по нескольким щербатым каменным ступеням, я постучала в дверь. В наступившей тишине я могла слышать своё собственное сердцебиение. Затем в замке повернули ключ, и дверь на несколько сантиметров приоткрылась. - Кто это? Что вам нужно? - спросил мужской голос. - Это я - мисс Кристенсен, - сказала я, - вы просили, чтобы я пришла. Дверь открылась настежь. В дверном проёме стоял г-н Кохен в той же самой ермолке на голове. - Наконец! - сказал он, - я подумал было, что вы не придёте! Не говоря больше ни слова, он провёл меня в большую, еле освещённую комнату. Пол был выложен неотёсанными, плохо подогнанными камнями. Потолок был выгнут в турецком стиле в виде купола в центре. Влажный, холодный воздух в сочетании с затемнённым потолком-куполом и неровным полом создавал впечатление скорее пещеры, чем комнаты. На железной кровати сидела хрупкая женщина, скорчившись и с головой укутавшись в грубую чёрную шаль. - Это моя жена, Хадасса, - сказал Кохен, - она не говорит по-английски. Г-н Кохен прошёл к маленькой железной детской кроватке, которая стояла в дальнем углу. - Это наш ребёнок, - сказал он. Я наклонилась над кроваткой. Ребёнок был укрыт лишь рваным куском полотенца. Чёрные волосы только еще больше оттеняли восковой цвет лица. Я даже подумала, что она уже умерла. Но она открыла глаза и посмотрела на меня. В этих чёрных глазах было что-то знакомое. Где я это уже видела? Нет - это было невозможно. Голос г-на Кохена прервал мои мысли: - Ну что, вы берете её? - Да, я возьму её, - ответила я, - у вас есть, во что её завернуть? Г-н Кохен сказал что-то на языке, который я приняла за идиш, и женщина на кровати вдруг ожила. Сняв с себя шаль, она завернула в неё ребёнка. Где-то в кроватке она нашла бутылочку с небольшим количеством молока и засунула её в шаль с ребёнком. Затем она передала всё это в мои руки. Я пошла к двери, а г-н Кохен пошёл вслед за мной. Я остановилась в дверях. - Вы не сказали мне, как зовут ребёнка. - Её зовут Тиква, - сказал он, - это означает надежда на иврите. Я запишу её имя на бумаге. Из одного кармана он вытащил карандаш, а из другого помятый лист бумаги, который был похож на счёт. Встав на одно колено, он расправил лист на камне и написал на нём несколько слов. - Мы вынуждены были продать стол, чтобы купить лекарство, - сказал он, не поднимая головы, - но оно совершенно не помогло! Затем, вскочив на ноги, он засунул бумагу в шаль, рядом с бутылкой. Ни медля ни секунды я отправилась обратно в дом мисс Ратклифф. Последние лучи дневного света всё ещё были видны на небосклоне, но в узкой улице было темно почти как ночью. Ребёнок немного поплакал, но затем замолчал. На Яффской дороге владельцы магазинов поспешно закрывали ставни. На улице виднелось лишь немного запоздалых прохожих. К тому времени, когда я добралась до площади Аллен- би, сгустилась тьма, и улицы совершенно опустели. Я различила перед собой очертания стен Старого Города. Я подумала о первой ночи, когда я увидела её из окна такси, проезжая по городу с мисс Густафссон. Тогда она показалась мне такой далёкой и непривлекательной, но сейчас её тёмная нависающая масса казалась надёжной защитой. Инстинктивно я старалась идти как можно ближе к ней. Я только преодолела последнее возвышение на пути к дому мисс Ратклифф, когда темнота передо мной наполнилась резким, протяжным, ревущим звуком, который отозвался многократным эхом. Страх парализовал все клетки моего тела. Я прижалась к стене дома, крепко держа ребёнка в руках и еле дыша. Что-то непонятное двигалось по направлению ко мне. Некоторое время я, как могла, напрягла зрение и вдруг вздохнула с облегчением. По улице медленно брёл одинокий осёл! Я немного подождала, может быть, кто-то шёл за ослом, но никого не было. Когда я снова начала двигаться, мои колени были мокрыми от страха. Последним усилием воли я добралась до дома мисс Ратклифф, на ощупь спустилась по лестнице, открыла железную дверь в свою комнату и положила ребёнка на кровать. Я зажгла лампу, выстелила дно плетёного сундука нижним бельём, положила туда ребёнка и укрыла её мягким шерстяным свитером, который мама прислала мне на Рождество. Затем я взяла из кладовой бутыль с оливковым маслом, вылила несколько капель на пальцы и слегка помазала лоб ребёнка: «Во имя Твоё, Господь Иисус!»... Еще до восхода солнца следующим утром я снова зажгла лампу и подняла её над сундуком, в котором лежала Тиква. Я мягко положила свою ладонь на её лоб. Он всё ещё был сухим и пылающим. Она выглядела ещё более хрупкой, с жёлтой кожей, сильно натянутой на скулах. Свет от лампы заставил её открыть на минуту глаза. Когда наши глаза встретились, я снова заметила некое сходство. Где же я видела их раньше? И вдруг я вспомнила - день молитвы в пятидесятничес- кой церкви в Корсоре! Стоя на коленях, я тогда почувствовала очень сильное присутствие Божье, почти осязаемое. И затем я увидела лицо ребёнка - с тёмными глазами, устремлёнными на меня. Ребёнок лежал в чём-то, похожем на ящик. Ну, конечно! Я видела Тикву, а тем ящиком был мой плетёный сундук! Итак, всё это действительно было подготовлено Богом прежде, чем произошло на самом деле! Это было потрясающее откровение. Как важно мне было быть верной в своей роли, чтобы Бог смог полностью добиться исполнения Своих планов. В подвале были только мы с Тиквой, но та драма, в которой мы принимали участие, режиссировалась с Небес. Молоко в бутылочке свернулось. Я сполоснула её, наполнила питьевой водой и приложила к губам девочки. Она смогла сделать всего лишь несколько слабых сосательных движений. Я плотнее завернула её в свитер, а затем легла в постель, чтобы дождаться рассвета. Лёжа в постели, я начала составлять в уме список всего, что мне понадобится в ближайшее время: молоко, пелёнки, английские булавки, ночная рубашка, чистая простынь, и, если возможно, ещё одна бутылка. Хватит ли на всё это восьмидесяти шести центов? А что, если с Тиквой что-то случится, когда меня не будет дома? Мои мысли прервали звуки, доносившиеся с внутренней лестницы. Это было знакомое постукивание тросточки Нижмех. Я встала и открыла для неё дверь и усадила её на стул. - Извините за столь ранний визит, - сказала она, - но Господь разбудил меня перед рассветом и сказал принести вам вот это. - Она положила мне в руку два доллара, - Это мало, и я не знаю, почему вам это нужно именно сейчас, но Бог знает! Я смогла заговорить только через минуту. - Нижмех, помнишь, вчера мы говорили о больном ребёнке? - Конечно, я помню о ней. С тех пор я молилась о ней. Вы собираетесь взять её? - Не собираюсь - я взяла её. Я пошла туда вчера вечером. - Вы пошли вчера? После наступления темноты? Где же она? - В моём плетёном сундуке. Но она очень слаба. Взяв Нижмех за руку, я повела её к сундуку. Там мы вместе опустились на колени. Я мягко положила руку Нижмех на лоб Тиквы. - Какой у неё жар! - воскликнула Нижмех. - Я знаю... Ах, если бы он прошёл! - Мисс Кристенсен, наш Господь сказал, что если двое из нас согласятся просить, о чём бы то ни было, то это будет. Давайте соединим нашу веру прямо сейчас и попросим Бога лишить силы этот жар. Соединив руки на лбу Тиквы, мы по очереди помолились, умоляя Бога спасти её жизнь и изгнать лихорадку. Помолившись, мы некоторое время молчали. Затем в какой-то момент я поняла, что мой контакт с Нижмех перестал быть просто физическим. Мой дух прикоснулся к её духу, а вместе мы прикоснулись к Богу! Нижмех, наверное, почувствовала это, потому что она отняла мою руку ото лба Тик- вы и взяла в свои руки. «Бог услышал нашу молитву», - сказала она. Усадив её опять на стул, я сказала: «Теперь я должна пойти и купить всё, что нужно для Тиквы. Вот почему Бог побудил тебя принести мне эти два доллара. Без них я бы ничего не смогла сделать. Побудьте здесь и присмотрите за Тиквой». Я поспешно обошла несколько магазинов. Мне не хотелось тратить время на торговлю, но вместе с тем я хотела купить как можно больше. Когда я вернулась, я увидела, что к Нижмех уже присоединились мисс Ратклифф и Мария. Я быстро подошла к Тикве. Её состояние не изменилось. В первый раз я увидела мисс Ратклифф взволнованной. - Мисс Кристенсен, - сказала она более глубоким голосом, чем обычно, - вы хотите сказать, что принесли этого ребёнка сами, после наступления темноты? - Я вышла, когда было светло, - попыталась я защитить сама себя, - но когда я вернулась, то уже стемнело. - Я только могу благодарить Бога за то, что Он сохранил вашу жизнь, - сказала она, - надеюсь, вы больше никогда не будете так делать! - Да, - ответила я, - я тоже надеюсь на это! В этот момент Мария воскликнула: «Посмотрите на ребёнка!» Я наклонилась и пощупала ребёнка. Она вся промокла! Её чёрные волосы блестели от влаги, а капельки пота покрыли лоб. Я вдруг поняла, что случилось! «Нижмех, - закричала я, - температура спала!» Нижмех подняла руки и начала славить Бога на арабском: «Ель-хамдт иль-Аллах! Ель-хамдт иль Аллах!», - говорила она, не переставая. К ней присоединилась Мария тоже на арабском, а затем мисс Ратклифф на английском. Что касается меня, то только датский язык мог выразить мои чувства в тот момент, и всё вокруг было наполнено хвалением на трёх разных языках. С того времени я начала верить, что Тиква выздоровеет. К вечеру я начала замечать признаки, - небольшие, но важные - что она на самом деле начала выздоравливать. Её дыхание выровнялось, она могла не закрывать глаза по две-три минуты. Когда я вложила свой указательный палец в её руку, она отреагировала попыткой обхватить его своими пальчиками. События этого утра подтвердили тот урок, который я уже усвоила в Марселе: молитва дала результат, когда достигла своей наивысшей точки в хвале. Поэтому я решила окружить Тикву атмосферой постоянной хвалы. Иногда я восхваляла Бога вслух в молитве или в песне. Но даже, когда я делала что-то по дому, я всё время возносила хвалу про себя на своём незнакомом языке. В воскресенье утром я услышала чей-то голос во дворе: «Мисс Кристенсен! Мисс Кристенсен!». Узнав голос г-на Кохена, я открыла дверь. Он стоял на противоположной стороне двора, как можно дальше от моей двери. - Она умерла? - спросил он. Снова этот почти суеверный страх смерти! - Нет, - ответила я, - она не умерла - и она не умрёт! Войдите и сами убедитесь в этом! - Нет, нет, - сказал он, - я не войду. Я побуду здесь. Я, не переставая, просила его убедиться самому, но он постоял несколько минут на противоположной стороне двора, а потом ушёл. По воскресеньям я писала свои еженедельные письма матери. Конечно, письмо, которое я написала в тот день, было посвящено Тикве. Я хотела, чтобы мама первой в Дании узнала о ней. «Молись, чтобы мне разрешили оставить её», - написала я в заключение. Нижмех и Мария были столько же озабочены Тиквой, как и я сама. Это значительно облегчало мою задачу. Если мне нужно было уйти, я могла оставить девочку с любой из этих женщин. В первый день 1929 года я получила письмо от Валь- борг с Рождественской открыткой и денежным переводом на восемь долларов. В наспех написанной записке она объяснила: «Я послала это вам задолго до Рождества, но оно вернулось для дополнительной оплаты за пересылку». Оглядываясь на последние несколько дней, я только могла подивиться точности Божьего плана. Если бы письмо Вальборг с деньгами не задержалось, я бы получила его до Рождества и до того, как мне дали Тикву. Когда же я брала её, то я основывалась только на том, что на это есть воля Божия - без всякого намёка на то, что у меня будет какой-то человеческий источник помощи. Только после того, как я решилась, Бог допустил, чтобы появились деньги - сначала от Нижмех, а потом от Вальборг. Посреди недели я снова услышала во дворе голос г-на Кохена. Моё сердце замерло: «Неужели он пришёл забрать Тикву?» - Я принёс вам колыбельку Тиквы, - сказал он, оставляя её во дворе, - может быть, она вам понадобится. - Конечно, она мне понадобится! - сказала я ему. После того, как он ушёл, я добавила сама себе: «Но я не допущу, чтобы она спала на этом грязном и рваном матрасе!» На следующий день я пошла торговаться в Старый Город и вернулась с новым матрасом, а также с банкой белой эмали и кистью для краски. Через сутки я достала Тикву из сундука и с гордостью положила её на новый матрасик в сияющей белой колыбели. После этих и других необходимых покупок у меня осталось чуть больше трёх долларов. Тем не менее, меня больше не волновал вопрос, сколько в точности денег у меня было. Я чувствовала, что на меня возложена забота о Тикве. Если я буду верна в этом, то о деньгах позаботится Бог. Вместо того чтобы молиться о своих нуждах, я начала постоянно благодарить Бога за Его обеспечение. Благодарение больше укрепляло мою веру, чем прошение о нуждах. Когда на следующий день я открывала свою дверь, то нашла конверт, который подсунули под неё. Внутри был один палестинский фунт (примерно четыре доллара), но никакой записки. Я даже испугалась! Кто-то побывал здесь, когда было темно. Я пыталась догадаться, кто же это мог быть. Может быть, кто-то из посещавших служения мисс Ратклифф? Я никак не могла догадаться. Но, в конце концов, это было не моё дело! Каким бы ни был канал, источником был Бог. Скоро мне пришлось удивиться ещё раз. На этот раз по поводу письма от Кристин Сондерби в Корсоре, в котором был денежный перевод на сорок пять долларов, а также календарь на 1929 год. В своём письме она написала: «Несколько учителей собрались вместе на Рождество, и мы решили послать вам это как запоздалый Рождественский подарок». Самое удивительное было в том, что в конце письма был постскриптум: «Пять долларов в этой сумме от Эрны Сторм». Эрна Сторм! - тот самый человек, который заявил, что моё присутствие позорит всю школу! «Да, уж это точно, что Бог умеет превращать в хлеб и камни», - пропела я. В благодарственном письме Кристине Сондерби я поведала ей о Тикве, а потом добавила: «То, что вы сказали о пастыре на календаре, исполняется. Иисус вложил в мои руки одного из Своих ягнят». Я так привыкла к скудному существованию, что сорок пять долларов показались мне целым состоянием! Оставив пятнадцать долларов на ближайшие нужды, я решила открыть свой собственный счёт в банке Барклая. Покидая банк, я почти пританцовывала! На обратном пути в дом мисс Ратклифф, я проходила мимо бакалейного магазина, который специализировался на импорте из Европы. Я приметила на витрине синий датский сыр. Маленький кусочек стоил столько же, сколько стоил целый местный обед. Но искушение съесть что-то действительно датское было непреодолимым. Я купила кусочек сыра и немного датского масла в придачу. В полдень я щедро намазала масло и сыр на ржаной хлеб грубого помола. Думаю, что никто из посетителей ресторана Тиволи в Копенгагене не получал большего удовольствия! Медленно, но уверенно Тикве становилось лучше. Однако меня беспокоил цвет её лица. Её щёки всё еще были похожи на тонкий натянутый пергамент. Я подумала, что её сильная слабость частично объясняется тем, что она всё время лежала в той тёмной, похожей на пещеру, комнате, где я нашла её. Ей нужен был свежий воздух и солнечный свет. Я начала искать коляску. Наконец, в магазине подержанных вещей на Яффской дороге мне удалось найти английскую коляску с высокими колёсами и длинным элегантным корпусом. Она была далеко не новая, но чистая и в хорошем состоянии. Хозяин магазин запросил двадцать долларов. После десяти минут торговли мы сошлись на двенадцати. В тот вечер мисс Ратклифф спустилась ко мне с конвертом в своей руке. - Сегодня я получила вот это, - сказала она, - это двенадцать долларов от анонимного жертвователя: «Для нуждающегося еврейского ребёнка». Не могу назвать никого, кто лучше подходит для этого дара, чем вы! И снова у меня перехватило дыхание от Божьего расчета времени! На следующий день, когда я выкатила Тикву в коляске, я почувствовала, что весь Иерусалим принадлежит мне. Может ли быть какая-то мать быть более гордой и счастливой, чем я? С тех пор я начала каждый день вывозить Тикву на прогулки, и её состояние начало поправляться намного быстрее. Вместо жёлтых запавших щёк у неё появился здоровый цвет лица. Скоро она была в состоянии кушать манную кашу, а не только молоко. Во время наших прогулок я свободно разговаривала с Тиквой, как будто она понимала всё, что я ей говорила. Я также напевала ей те евангельские песни, которые я выучила у пятидесятников в Корсоре. Песни я пела на датском, но всё остальное время я говорила по-английски. Конечно, ей важнее было понимать и говорить по-английски, чем по-датски. Тикве это нравилось точно так же, как и мне. Всё то время, когда я пела для неё или разговаривала с ней, она лежала на своей подушке и не сводила с меня своих чёрных глаз в торжествующем одобрении. А если я вдруг замолкала, или же отвлекалась на что-то другое, она начинала ёрзать и волноваться, зевать и тереть глаза, протестуя всеми своим поведением: «Почему ты не разговариваешь со мной?» Однажды, когда я прогуливалась с Тиквой по проспекту Короля Джорджа V, я услышала, как две пары разговаривали по-датски. Впервые после расставания с Китти в Марселе я услышала свой родной язык. Я не могла не поддаться искушению послушать, о чём они говорили. Им нужно было попасть в какое-то бюро путешествий. Извинившись за вмешательство, я подсказала им, как туда добраться. - Пожалуйста, извините за любопытство, - сказал один из них, - но это ваша девочка? Она такая смуглая, а вы очень светлокожая! - Да, - ответила я, - это моя девочка, но я не её мама. Мой ответ вызвал дальнейшие вопросы, и, в конце концов, все четверо настояли, чтобы я отведала с ними чашечку кофе и «хорошего датского печенья!» Мы провели вместе целый час, пока я рассказывала о своём прошлом в Дании и о том, как Бог привёл меня в Иерусалим. В свою очередь я узнала, что оба мужчины были важными начальниками в руководстве датскими государственными железными дорогами в Копенгагене, и что они совершали частное путешествие по Святой Земле вместе со своими жёнами. Прежде, чем мы расстались, они попросили мой адрес, а одна из женщин тихонько сунула деньги в мою руку: - Мы ещё свяжемся с вами, - сказала она. Оказавшись на улице одна, я посмотрела на деньги - двадцать долларов. - Тиква, - сказала я, - как Бог добр к нам! Блеск в её глазах как бы говорил, что она согласна.
|